Текст книги "Шпилевое братство"

Фрагмент 41. Дневной свет – источник бед

Через несколько секунд я оказался в одиночестве, с лепешкой и двумя дубинами, обернутыми бумагой, – будет хоть чем отбиваться, если римляне окажутся недружелюбными. Правда, заботливый апостол не догадался оставить факел. А я был слишком шокирован встречей с ним и раздосадован потерей роскошной ставки, чтобы задумываться о насущных проблемах. И вот из-за своей незадумчивости пополз на четвереньках. Увидел просвет, собрал все силы, ускорился и остановился только тогда, когда уперся головой во что-то металлическое. Заросший щетиной мужик в латах положил мне на голову меч и слегонца надавил. К счастью, не острой стороной. В двух шагах от него занес здоровенное копье другой мужик в блестящем панцире. Оба вопросительно глазели на меня. Я фаталистически ждал от них решения своей никчемной участи.

– Ты кто? Сикарий, каннаим или из банды Шимона-идумеянина? – выкрикнул на латыни солдат с копьем.

Я не знал, насколько опасны для римлян названные категории населения, и даже не знал, отношусь ли я к ним, поэтому решил не отвечать прямо.

– Я пришел сюда с добрыми намерениями.

– Не уходи от ответа! Кто ты? – гаркнул воин, угрожавший мечом.

– Я – шпилер. Играю на результаты матчей. Ну… Как бы объяснить?.. О! На Олимпиады ставлю! Вы же знаете, что такое Олимпиада?

– Мы знаем, но не занимаемся подобной ерундой.

Это греки могут неразумно тратить силы и время, а мы вместо этого подчиняем себе весь мир, – укоризненно заметил тот, что с мечом.

– А ты играешь в кости? – неожиданно поинтересовался копьеносец.

– Конечно, когда ничего другого нет, то могу, – обрадовался я тому, что встретил понимание. – И на автоматах случалось. Когда до начала матча есть время.

Солдаты почему-то прекратили допрос и грубо извлекли меня из лаза. И я обрадовался. Потому что благодаря их хамским действиям я наконец увидел свет Божий. Меня волокли, а я смеялся. Потому что лучше пусть тащат на казнь, но зато казнь произойдет на солнышке. Все веселее, чем сидеть под землей в спертом воздухе пещеры.

Местность вокруг депрессила – скалы, пыль и пустота. Вдалеке впечатляли основательностью башни и стены города. Правда, прилично подпорченные осадой. Из-за их зубристости выбивалось что-то сверкающее и нереальное. Какая-то причудливая постройка из мрамора, от нее исходило сияние позолоты, использованной при отделке крыши. За один и девять – дворец местного туза, падишаха или не знаю, как он у них там называется.

У стен города громоздились обгоревшие остовы загадочных конструкций. И вообще там все было завалено древним хламом. Несколько башен из дерева вплотную примыкали к стенам. Впрочем, я особо не приглядывался – было далеко, и к тому же изверги тащили меня на хорошей скорости к холму, на котором располагался огромный шатер, окруженный толпой солдат. Они стали ржать, когда увидели меня. То ли мое бедственное положение их смешило, то ли одежда – не знаю. Но сами они тоже, по правде говоря, выглядели пугалами. А воняло как от них! Даже скунс задохнулся бы. Вообще под землей пахло получше, чем здесь. А когда ветер задувал от города, то воняло сгнившим мясом.

Меня бросили на здоровенный камень, который я тут же приспособил под сиденье. Обыскали. Видимо, подозревали, что я вооружен. Да, за один и восемь – искали оружие, потому что в результате ничего не отобрали. Они стояли вокруг, смотрели и смеялись. Глупые рожи. Но я от них это скрыл – как воспитанный человек, а вовсе не из-за их здоровенных мечей, щитов и копий. Тот, что дежурил возле меня, вообще напоминал бочонок. И когда он пихнул меня в бок, падение на землю получилось весьма болезненным – он хотел, чтобы я встал на колени.

Подошел их начальник, и они проорали приветствие, бряцая своими железяками. А я отряхнулся и встал. Даже засунул руки в карманы. Для независимого вида. Их начальник выглядел китчево: перья на шлемаке, золотые пряжки на сандалиях, здоровенные перстни с драгоценными камнями, которыми запросто можно убить, если выковырять и бросаться ими. Впрочем, он ими просто понтовался. У него были большие надутые губы. Не уродливые. Чем-то отдаленно напоминал Лужкова. Только Лужкова в молодости. Ведь и у Лужкова она была, молодость… Интересно, он в молодости воровал? И тут я понял по тому, как все вокруг склонились перед ним, что это римский император.

Фрагмент 42. Римский шпиль

Он сделал голдой властный жест, рабы немедленно втолкнули ему под задницу трон, и тогда солдат-бочка заговорил:

– Этого человека вытащили из потайного лаза. Говорит на латыни. Свободно. Оружия при нем нет. Но он признался, что любит играть в кости. Сам выложил – его никто не пытал.

– Я смотрю, ты нахален в поведении и еще более нагл на словах. Тебя не страшит твое будущее?

Император был не прав. Но об этом я ему не сказал. Не потому, что боялся. Нет… Я вообще ничего не мог сказать. Язык затерялся где-то в горле и не подавал никаких признаков жизни. Восторг переполнял мое существо. За один и три – это самый яркий момент моей жизни. Хотя, конечно, был еще «доезд» на «проход» «Ливера». И три года назад рождественский «экспрессик» на весь тур Премьер-лиги с коэффициентом 336. Его я даже отксерил и, заказав красивое паспарту, повесил над кроватью. Кто-то вешает дипломы, кто-то медали, а у меня свои знаки почета…

Нет, конечно, император – это важное событие. Но все-таки не за один и три. Закопавшись в коэффициентах, я забыл о самом императоре, а ведь он задал мне вопрос. Но я понятия не имел, как к нему правильно обращаться и как его вообще зовут. Все Ванечкины рассказы про древности куда-то улетучились, и в памяти всплыло одно-единственное имя. Если ошибусь, башку снесут, не поморщившись.

– О великий Цезарь!!

– Я пока только сын императора. Можешь называть меня коротко – Тит, – благосклонно прервал меня властитель.

Отдаленной ассоциацией пронесся по центру атаки Титов и замкнул практически с ленточки прострел Павлюченко – Кински отдыхает на ближней штанге.

– О великий Тит! Тебя приветствует путешественник из России, который пришел сюда, чтобы увидеть твою победу.

– Боюсь, если ты играешь в кости, то до моей победы ты не дотянешь. Суд за азартные игры моими воинами вершится скоро, а вот ратные успехи под стенами Иерусалима даются моим воинам с трудом. Поэтому ты быстрее лишишься головы, чем мы войдем в город.

– О великодушный Тит, я не играл в кости здесь. Я играл в кости у себя на родине, – про Стамбул я решил умолчать, чтобы не размениваться на частности. – И то я играл очень редко.

– И что, законы твоей страны дозволяют гражданам предаваться порокам азарта?

– Более того, власти всячески поощряют игровые заведения.

– То есть вы играете не тайком, а в специальных притонах?

– Да, о прозорливейший Тит, у нас построено множество дворцов для подобных увеселений.

– Тогда я уверен, государство твое скоро падет, и начнутся хаос, разврат и попрание законов.

– Именно так, о всезнающий Тит, о нашем скором конце говорят все ученые мужи.

– В таком случае, – выдал неожиданное резюме полководец, – нам надо быстрее казнить тебя, чтобы ты не разнес заразу азарта по моему войску.

В памяти мелькнула жизнерадостная физиономия апостола Иоанна, машущего на прощание ручкой. Послушался советчика, блин! Сдался милостивым римлянам… А если бы полез по другому туннелю, сейчас стоял бы раком в узком проходе, с наслаждением нюхал землю и камни в пещерах и ощущал безопасность собственной шеи. Подставил ты меня, братец Иоанн, сам свинтил из гибнущего города, а меня сдал с потрохами! Но тут апостол Иоанн подмигнул мне из неведомых далей, и я решил использовать свой шанс на спасение.

– О терпеливый Тит, неужели ты не позволишь путешественнику, который пришел с благими намерениями, неужели ты не позволишь ему жить еще два дня, чтобы насладиться твоей победой. И если твой приговор необратим, то уже потом с улыбкой на устах принять смерть?

– А почему ты решил, что моя армия управится с Иерусалимом за два дня?

– Мое предчувствие говорит мне, – тут я решил подражать апостолу Иоанну и закрыл глаза, – говорит, что не пройдет и двух лун, как ты окажешься в храме.

– У меня другие сведения. – Тит насмешливо посмотрел куда-то в толпу. – Сириус, что скажешь?

Из глубины войска появился сомнительный деятель. Тут все, конечно, сомнительные. Но он даже на их фоне полнейший эксклюзив. Харя в татуировках и сережках. И наглая. Хламида в бахроме. Ногти, словно палочки в «Якитории». И сразу на меня зашипел:

– Не знаю, глупый волхв, внутренности какого животного подсказали тебе такую глупость. Месяц пройдет, начнется другой, и только тогда Иерусалим покроется пеплом.

– Ты понял, каково мнение моего жреца Сириуса? – сурово погрозил голдой Тит. – Дерзкий, твое предчувствие может стоить тебе жизни. Но если ты окажешься прав и станешь вестником великой победы, милость моя не будет иметь границ. Обещаю подарить тебе мой именной перстень – с ним ты беспрепятственно пройдешь в любой уголок империи.

– О щедрый Тит! Я с радостью приму твой дар.

– Отлично! Ты любишь играть? Так мы как раз и поиграем. Ставкой станет твоя жизнь. Она в руках моих воинов и озверевших евреев. Я подожду два дня – мне нетрудно. Ожидание даже развлечет. Приск, уведи самонадеянного иностранца к Йосефу. Тому будет интересно расспросить его о дальних странах. Он ведь там все что-то пишет, калякает своей тросточкой, обещает прославить меня в веках, – засмеялся Тит. – И пусть два воина дежурят у палатки, чтобы не убежал.

Человек-бочка по имени Приск закинул за спину лук со стрелами и миролюбиво повел меня вверх по склону.

– Этот обрезанный, видимо, опасается вылазок соотечественников, поэтому установил палатку на вершине Скопуса, – доверительно сообщил воин.

– А кто он такой, этот Йосеф?

– Предатель! – лаконично отреагировал Приск.

– А что он сделал?

– Понимаешь, он трус… Нет, конечно, сражался он храбро: под его командованием евреи долго держали Йодфат и много наших положили. Очень много. Его и Тит уважает – он сделал все для того, чтобы сохранить ему жизнь. К тому же хитрый Йосеф напророчествовал ему, что предводитель войска, которое возьмет Иерусалим, со временем станет императором. Это как будто бы Бог сказал. Бог евреев. Но я Йосефу не доверяю. Понимаешь, он, конечно, храбро бился, но потом… потом он поступил не так, как подобает поступать воину… Он испугался смерти. Все его солдаты поубивали друг друга, чтобы не сдаваться, а он их обманул и остался жив.

– Как это?

– Ой, чужеземец, я простой солдат и понять хитрости аристократа не могу. Поговори с ним сам. Он болтлив и любит рассказывать о себе. Все пытается оправдаться. Обещает написать историю войны. А какая тут история? – Приск наклонился к моему уху, чтобы следовавшие за нами воины не услышали. – Может, вообще побитыми в Рим отправимся. И про нас скажут, что мы продали родину за ласки сионских красавиц.

– Родину вообще-то можно продать, – размечтался я, – ну, например, за хороший выигрышный «экспресс» позиций на десять.

– Если не возьмем Иерусалим, то в Риме покроем себя позором, – лаконично подытожил Приск.

Мне такая перспектива не понравилась. Они, конечно, могут отправиться хоть в Рим, хоть к игровым автоматам «Третьего Рима» на Ленинградке, хоть к черту на кулички, но я этот волнующий момент уже не застану, потому что при подобном раскладе через два дня мне снесут башку.

– А что за мужик с ногтями говорил про какие-то внутренности?

– Это Сириус. Жрец! Его из Египта вывезли. Он своей магией околдовал Тита! Тот поступает так, как напророчит Сириус. А Сириус каждый день что-нибудь выдумывает. Скажет мудреную фразу, а через неделю раскрывает подробно, как она сбылась. Истолковывает. Хотя там не поймешь ничего, что он говорил до этого. Но Тит ему верит. А ты перечил Сириусу. А Сириус злопамятны-ы-ый…

Фрагмент 43. Пещерный шпиль

Мы подошли к палатке. На солнышке грелся, восседая на крохотном складном стульчике за портативным столиком, мужик лет тридцати в забавно навьюченных одеждах. Он имел стильную щетину недельной выдержки, удлиненные волосы, но не патлы, как ученики Иоанна. Аристократизма добавлял тонкий нос с горбинкой, аккуратный подбородок и высоченный лоб с намечающимися залысинами. Когда мы встали прямо перед ним и он понял, что мы пришли по его душу, глазки у него забегали и более не останавливались. Они были всюду и нигде и никак не могли обрести покой.

– Тит велел привести к тебе этого чужеземца, – безо всякого приветствия отчеканил Приск. – Он позабавит тебя рассказами, поживет в твоей палатке два дня, а потом ему палатки вообще не понадобятся.

– О, как я благодарен Титу за заботу о моем…

– Расскажи ему для начала, – прервал его на полуслове Приск, – расскажи, как ты дружков своих зарезал.

– Я выполнял Божью волю, – обиделся Йосеф.

Но Приск его не дослушал. Развернулся и пошел, оставив в отдалении стражу.

– Грубый солдат, не понимает смысла истории, поэтому прямолинеен в оценках. Ну да ладно – давай знакомиться… Я – иудейский генерал. Бывший… Флавий. Йосеф Флавий.

– Бонд. Джеймс Бонд, – отшутился я, но он не понял юмора. – Меня зовут Глеб.

– Странное имя. Никогда такого не слышал.

– Русское имя. Правда, довольно редкое.

– Русское… Это такой народ?

– Да, я – русский.

– А как сюда попал?

Тут я почувствовал, что наши отношения осложнятся, если я изложу цепочку событий, случившихся со мной за последние сутки. Поэтому я передернул тему:

– А что за история, о которой говорил Приск?

– Присаживайся.

Йосеф жестом завхоза выудил из-за спины такой же микроскопический раскладной стульчик, как и тот, на котором он сам сидел, и предложил дубликат мне, тем самым подразумевая, что рассказ будет долгим.

– Дело было при осаде Йодфата. Я ее возглавлял. У нас подобралось храброе войско. Мы долго держали город. На сорок седьмой день осады, когда закончились еда, питье и мы ослабели, Веспасиан и Тит узнали, что стража на крепостных стенах изнурена и после полуночи засыпает. И редко кто имеет силы бодрствовать. Им выдал эту тайну предатель. Из наших. Меня позабавило, что Йосеф употребил с презрением то же слово «предатель», что и Приск в отношении его самого.

– Обычно евреи не предают друг друга, – убежденно уточнил Йосеф. – Даже под пытками. Но этот сам перебежал к врагу. И все рассказал. Тит вел войска под покровом ночи. Пятый и десятый легионы. Наутро они были везде. Они гнали нас вниз по склону, а мы даже не могли сопротивляться, потому что обезумевшие горожане, бегущие и падающие, сметали тех, кто находил в себе мужество дать последний бой. Я сам сцепился, уже без меча, с центурионом. Мы боролись во дворе какого-то дома, катались по земле и вдруг провалились в мрачную пустоту. Римлянин завопил, уцепился за проломленную нашими телами балку и выкарабкался наружу. Больше я его не видел. Я сильно ударился при падении затылком о камень и пролежал некоторое время, не сознавая, что со мной происходит. Сверху проникал слабый свет. Выбираться вслед за римлянином было опасно – меня наверняка искали. В углу валялась ветошь, и Верховный Промысл подтолкнул меня туда. Под ворохом тряпок обнаружился потаенный ход. Я пополз и вскоре оказался в пещере, где сидели сорок человек.

– Что это у вас тут все интересное в пещерах происходит? – изумился я. – Как будто из жизни неандертальцев.

Йосеф не понял меня, поэтому продолжил ровно с того места, на котором я его прервал:

– Там были видные граждане, воины, и только одна женщина среди них. У нас была еда, и мы не чувствовали голода. Но неопределенность иногда хуже голода. Мы не знали, что происходит в городе, и томились от этого. Тогда мы решили послать на поверхность женщину. Казалось, женщина не вызовет подозрений. Но мы ошиблись. То, что она идет без детей, которых всегда великое множество в еврейской семье, насторожило патруль. Ее схватили, допросили, она испугалась и немедленно рассказала, где и с кем сидела в пещере. Римляне окружили нас и предлагали сдаться. Даже прислали моего друга Никанора, чтобы убедить довериться победителям, которые скорее восхищались нашим мужеством, чем ненавидели нас. Но мои соотечественники дышали гордостью и ненавистью, поэтому плену предпочитали самоубийство – омерзительнейший грех. Тогда я предложил им бросить жребий и убить друг друга. Так проще было выполнить это отвратительное дело.

– Жребий?! – История Йосефа как-то неожиданно пробудила во мне интерес. – А кто кого убивает?

– Того, на кого упадет жребий, убивает второй, следующий за ним. И вот – о чудо! – благодаря Божественному провидению я остался последним вместе с разумным мужем, которого легко убедил не приводить в действие чудовищный план. Всевышний хранил меня, когда…

– Так-так… – Цифры защелкали в голове арифметическими действиями. – Всевышний и Божественное провидение тут ни при чем. Ты просто встал в ряд шестнадцатым. И остался жив.

– Откуда ты знаешь?! – переполошился Йосеф – так, что даже стул под ним хрустнул от страха.

– Ты пришел в пещеру, а женщина ушла. Значит, там оставалось сорок человек вместе с тобой. Правильно? Если каждый второй убивает каждого первого, то значит, остаются в живых шестнадцатый и тридцать второй. Думаю, ты выбрал первую же выигрышную позицию, чтобы не идти в самый конец ряда и подсчетами не вызывать подозрения.

– Ты русский мудрец! – восхищенно и смущенно воскликнул Йосеф.

И тут я вместо того, чтобы задрать нос от комплимента, почувствовал подвох. Русский мудрец – звучит издевательски. Сионский мудрец, римский мудрец, мудрец с Берега Слоновой Кости – их всех можно вообразить. А вот русского мудреца, даже если обкуриться, не представишь. Русский, как-то так уж исторически сложилось, способен быть только дураком, но никак не мудрецом. И тогда я обиделся и решил застебать Йосефа. В ответку. На тот случай, если он меня хотел обидеть:

– А Тит, наверное, был в восторге от твоей находчивости?

– Чужеземец! – возопил Йосеф и начал аккуратно, чтобы не порвать, сдергивать с себя одежды. – Глеб, верь мне! Я ничего не считал и ничего не знал. Накануне я видел сновидение, которое указало мне Божью волю, но я не сразу его истолковал, а уже после я…

– А давай расскажем Титу о твоей математической находке – ему будет интересно.

– Не делай этого, умоляю! Они не поймут. Они очень простые. Слишком простые. Ко мне станут подругому относиться… Будут презирать. Не говори. Прошу тебя.

– А по-моему, забавно. Хочу, чтобы все посмеялись.

– Что ты хочешь за молчание? – взмолился Йосеф.

– Чего хочу?.. Хочу… Услуга за услугу: если мне нужно будет убежать, ты поможешь?

– Да, у меня есть средство, чтобы усыпить стражу.

– Ну вот и договорились.

Йосеф сразу стал еще более болтливым. Прям не остановить – сыпал дембельскими историями о сражениях, падениях городов и прочей милитаристической чепухе. Я так устал от странствий и потрясений оследних суток, что сдача Иерусалима, о которой заговорил Йосеф, почему-то проассоциировалась с договорняком. Срочно требовался отдых. Я имел право заснуть в полном спокойствии за свое будущее – в худшем случае у меня «расход»… Если Иоанн подставил и Иерусалим будет и дальше упрямиться в том же духе, то я просто убегу с помощью Йосефа. А при оптимальном развитии событий получу от Тита перстень.

День вышел насквозь шпилевым. А значит, прожит не зря. В шатре Йосефа я уже собирался растянуться на полосатой циновке, но мой сон отложила sms-ка от Клипы. «Экспр на сб: Сп – Руб – Сп не проигр за 1,55 и Мос – Лк – чист Локо за 2,2. Амк – Сат – поб Амк за 2,7. Участвуешь?» Я ему тут же перезвонил, но он отключил телефон. Посмотрел на время засыла sms-ки – Клипа ее почти сутки назад написал. Я как раз был под землей, поэтому она не дошла. Но потом-тотмобильный был все время включен! Сбой в сети, видимо. «Играю с депозита 300$», – отписал я, и на душе стало совсем радостно.

Фрагмент 44. Предать, а потом красиво расписать

Я проспал целый день и почти всю ночь. Проснулся, когда город был еще с трудом различим на темном фоне неба. Йосеф нерушимо спал, а мои воины нет. Как только я вышел из шатра, они сразу преградили мне дорогу.

– Парни, да зачем мне бежать? Иерусалим вот-вот падет. «Линия» на взятие уже закрыта. Ставки не принимаются.

Парни молчали. Молчали так, что идти дальше охоты не возникало. Я размял суставы, полюбовался намечающимся восходом и от прекрасного перешел к насущному – поискал глазами туалет. С этими сооружениями в округе была напряженка, поэтому пришлось гадить на глазах у солдат. Самое паскудное, что подтереться нечем – даже травы на скалистом склоне в радиусе ста метров не росло. В карманах были сотки долларов и листочек ставки на воскресенье. Я попросил солдат принести мне сумку с Апокалипсисом, чтобы отодрать от него кусочек. Но стражники хохотали и собирались извлечь максимум удовольствия из бедственности моего положения. Их скотство сохранило сочинение апостола в неприкосновенности. Мне предстоял сложнейший выбор: можно использовать сто долларов, а можно листочек от ставки. Выигрыш давал четыре с половиной тысячи рублей. Но ставка – полнейший стремак: победа ПСЖ над «Метцем» с минус два. За четыре с полтиной. Начало европейского сезона – праздник все-таки. С другой стороны, «низовущая» Франция может подвести. Так что в перспективе это скорее обычная бумажка. Но сотка – ничто, ставка – все! Сотку потратил – и нет ее. А ставка до вечера пятницы согреет мне душу надеждой.

Я экономично использовал сотку, вторая не понадобилась. Гордо продемонстрировав девальвированный лик Франклина моим мучителям, я ушел в шатер, лег на циновку и стал всячески кряхтеть и сопеть, чтобы разбудить Йосефа. Но он спал слишком безмятежно для человека, переметнувшегося к врагу по ходу боевых действий. Я пробовал храпеть и ворочаться, чмокать и фыркать, но ничего не помогало. Кончилось тем, что я так утомился от этой деятельности, что опять заснул.

Утром – уже вторым утром по моему распорядку – короче, во втором тайме утра меня растолкал Йосеф, и тут открылась причина его спокойного сна. Тягучие фишки вроде берушей! Он их с большими трудностями вынимал. И хотел было привлечь для этой процедуры меня, но обошелся своими силами. Йосеф за ночь перевоплотился. То есть все было при нем, как и вчера. Те же длинные волосы, аристократический профиль с небольшим изъяном в виде не слишком развитого подбородка, та же усталая сутулость, тот же боевой шрам на левой руке. В общем, все то же самое, но только это был не он. Совершенно не он.

От восторженно-мистического настроя его возвышенной души не осталось и следа.

Если накануне Бог выводил его на нужные тропинки, подталкивал в правильные пещеры и наделял способностью видеть происходящее в грандиозном историческом масштабе, то теперь Йосеф корил себя за то, что следует исключительно за сатаной. Он хмурил переносицу и в основном молчал, а о перемене в его миросозерцании можно было судить по бормотанию, в котором он выворачивал душу, как варежку.

Завершилась самоэкзекуция обличительным монологом. То есть я, конечно, высказывался в ответ и пытался перевести словесный поток в диалог, но Йосеф меня не слушал и лишь жалобно постанывал в паузах между предложениями.

– Я не люблю свой народ и презираю родину. И тем не менее пишу этот огромный труд, – генерал кивнул на баул с пронумерованными и обмотанными палками, похожими на ту, которую подарил мне апостол Иоанн, – пишу, чтобы оправдать иудеев в глазах потомков. Так велит мне долг! Хочу снять вину со всех обманутых мятежниками несчастных иудеев, к которым я, увы, уже не имею никакого отношения. Правда, для них для всех я предатель. Это духовное самоубийство – писать на языке народа, который ненавидит тебя и от которого ты отрекся. Народа, который осквернил человеческой кровью свою величайшую святыню – храм царя Соломона.

– Ух ты, у меня собачку звали Соломоном, – обрадовался я.

– Ужас! Назвать животное, символизирующее язычника, назвать пса именем царя, отмеченного благоволением Яхве, – не это ли мерзость запустения, реченная пророком Даниилом?

– Но он был хорошим псом.

– Боже мой, Боже! – Йосеф закрыл бегающие глазенки руками. – Что в умах людей? Куда они идут? Не могу их понять. Увы, я один! Совсем один. Без народа… Хочу стать римлянином, а не выходит. И вот я отрабатываю свой хлеб – пишу сочинение, которое прочитают лишь придворные. Честные люди не поверят мне, потому что они прекрасно будут понимать – я живу на деньги Рима и обслуживаю интересы Рима. Оккупантов из желания выслужиться я изображаю ангелами, а они… Я проклятый человек, – мелодраматически резюмировал Йосеф с соплями и слезами.

Воины прибежали на шум.

– Он в печали, – кивнул я на распростертое тело.

Судя по спокойной реакции солдат, подобные выходки были не чужды Йосефу. Раз в неделю происходили – за два и три. Ну, раз в две недели – это вообще за один и шесть! Верняк! Воины тут же покинули шатер, и я составил им компанию, потому что смотреть на расхристанного генерала мало удовольствия. Йосеф почувствовал, что остался без аудитории, вышел ко мне как ни в чем не бывало и запустил в прокат вторую серию:

– Такое же яркое безжалостное солнце было, когда я вышел из пещеры. Я провел несколько дней в темноте, смягчаемой маленькой плошкой с горящим в масле фитилем. И вот дневной свет ударил в глаза нестерпимым потоком. Вокруг кричали римские солдаты, а у меня в голове еще вертелись контуры судорожных человеческих тел, пронзаемых своими же товарищами, которые сами тут же погибают. Стоны, хрипы, кровь, агония – жуткое зрелище. Я много убивал. Приказывал убивать и убивал сам. Но там был парень – лет четырнадцати… Совсем мальчик. И он уже воевал. Он защищал Йодфат. Я видел его на крепостных стенах. Он считал меня образцом доблести, ждал от меня борьбы с римлянами до конца и очень расстроился, когда я предложил сдаться. Мальчик кричал, чтобы я опомнился, и когда голос всеобщего безумия вынес страшное решение о смерти, юноша возликовал! Он ненавидел врагов и не мог представить себе плен и службу на захватчиков. Я для вида согласился со всеми, покивал головой, и он обнял меня от переполнявших его чувств. Парень все время смотрел влюбленными глазами и не отходил ни на шаг – я стал для него вроде отца, погибшего при защите города. Он оказался пятнадцатым, когда стали приводить в исполнение безбожный замысел. Оказался пятнадцатым, потому что хотел быть рядом со мной. Клянусь всем, что осталось во мне святого, я предложил ему поменяться местами. Но он сам бросился на мой меч. Еле заметный отблеск огня из плошки высветил его счастливое лицо. Он успел прошептать на прощание: «Благородный Йосеф, до встречи в раю». Он, наверное, думал, что вскоре я окажусь там же, где он. Из темной пещеры, окруженной римлянами, мы все, сорок человек, разом перенесемся в другую пещеру, светлую пещеру, пещеру Яхве. Интересно, что этот мальчик сказал бы мне сейчас, если бы жизнь вернулась к нему на несколько мгновений?

Я тактично промолчал. Йосеф, вероятно, продолжил бы изложение других малопривлекательных подробностей своей жизни, но весьма кстати прибежали посланники от Тита и позвали в его шатер. С нашего холма было видно, как вокруг стен города заваривалась вкусная боевая каша. Ветер доносил вой и крики. За один и два – Иоанн не подвел: начался последний штурм! Пора заняться ногтями, а то все обкусал от стрессов. Как вернусь, надо сделать маниюр, чтобы перстень Тита хорошо смотрелся. Если носить такую крутую вещицу, так уж нужно полностью ей соответствовать.

Моя стража шла поодаль, а Йосеф брел рядом и зудел. Он даже по-отечески обнял меня, но я сделал вид, что споткнулся о камень, сбился с шага и тем самым освободился от его прикосновений. На всякий случай. Его, с одной стороны, можно считать везучим – ведь выжил, когда народ кругом погибал. Но, с другой стороны, у него жизнь не очень-то ладится, и сам он ею недоволен. Это факт. Утащит, чего доброго, фарт, который я получил от апостола Иоанна.

– Все бессмыслица, – не замечая моей настороженности, бубнил Йосеф. – Нет правого и виноватого. Даже не так… Кто жив, тот и прав – вот истина. И плевать мне на то, что думают по ту сторону стены. Главное, я здесь в безопасности и на моей стороне империя. Таланту нужны сильные покровители. А все проклинающие меня закончат свои бездарные дни в ущелье за городом. Ты видел его?

– Нет, мне не дали сходить на экскурсию – сразу к тебе привели.

– Зря – разок следует посмотреть. В ущелье защитники Иерусалима сбрасывают тела погибших от голода, от стычек с римлянами и междуусобицы. Там смрад и слизь. Бесформенная мерзость, которая несколько недель назад еще дышала, говорила и гневно бросала камни со стен в своего бывшего полководца Йосефа. Только за то, что я уговаривал их проявить благоразумие и сдаться. Совесть моя чиста! Сколько пламенных слов я потратил, чтобы заставить их сложить оружие и таким образом сохранить жизни! Но они не желали прислушиваться к голосу добродетели. Поделом им! Раньше у нас главной помойкой считался Гееном. Туда свозили все отбросы, мертвечину, всю падаль, а потом сжигали. Считалось, что там вход в ад. Так вот, теперь два Геенома, и главный – то место, где на солнце смердят трупы этих негодяев. От них не останется ни памяти, ни костей, ни праха. И даже их души исчезнут из мира, потому что это души отчаянных грешников. А труд мой останется в веках!