Текст книги "Джон Кеннеди. Рыжий принц Америки"

В Америке есть место, где никогда не спят – Секретная служба – система охраны президентов и их близких. Не спали и в эту ночь. Шеф Урбанус Е. Бауман смотрел телевизор. Ждал итогов. Ведь его ребята должны приступить к обязанностям строго в тот момент, когда официально объявят имя нового главы государства.

Агенты – две группы по шестнадцать человек в каждой – были готовы занять позиции.

Мистер Бауман включил телевизор в 7.30 по Вашингтонскому времени.

На экране были цифры:

Никсон – 50 %.

Кеннеди – 50 %.

На часах: 8.55. На экране: Никсон – 47 %; Кеннеди – 53 %.

О! В телевизоре Никсон. Голосует. С ним Пэт. Они устали и осунулись. А вот Кеннеди. Выглядит не лучше. Заходит в кабинку. Потом берет под руку беременную Жаклин и исчезает.

А это кто – в кольце репортеров на фоне «Уолдорф-Астории»? А-а-а, президент Гувер!

– Никсон будет в Белом доме?

– Я – не гадалка…

Бауман – седеющий, спокойный, усталый с интересом наблюдал политическое шоу. Любопытно же, кого охраняем.

9 вечера: Никсон впереди в 22-х штатах, Кеннеди в 19-ти.

А вот и старейший избиратель страны – мистер Шоулендер из Северной Дакоты. С бюллетенем в дрожащей руке желает будущему президенту дожить до его возраста – 105 лет.

11.00 – час, когда, по словам знатоков, вдали уже брезжат контуры будущего шефа.

Никсон – 46 %.

Кеннеди – 54 %.

В полночь у Джека перевес в 2 000 000 голосов.

1.15 – по процентам у Дика – 47, у Джека – 53.

На экране какой-то ухарь объявляет, что победа Кеннеди стала бы славным подарком сестре его жены. Ее зовут Ли. Она красавица. И замужем за успешным дельцом из рода Радзивиллов – это, леди и джентльмены, такие польские князья. Так вот, господа! Ли беременна! Как и ее сестра, что родит буквально в ближайшие часы.

– Мадам, что вы думаете по этому поводу?

Какая-то грымза поправляет фиолетовые кудри: это потрясающе!

– А знаете ли вы, – продолжает болтун, – что в штате Нью-Йорк есть город Кеннеди? И большинство его жителей голосовали за Никсона! А в Нью-Джерси есть город Никсон! И – вот умора – там большинство за Кеннеди. Но внимание, внимание! Последние новости! Подсчитано 62 % голосов. И что там у нас? Кеннеди лидирует в 25 штатах. Никсон – в таком же количестве. В половине третьего у него – 48 %, у Джека – 52.

Кажется, леди и джентльмены, они у финишной черты!

На экране Лодж: «Хочу поздравить господина Кеннеди. Он уже избран. Это очевидно. Мы все должны поддержать его. Ничто так не обрадует коммунистов, как разделенная Америка».

– Вот это в точку, – думает Бауман. – С чего бы нам радовать красных?

5.35 – подсчитаны голоса в Мичигане. Кеннеди!

Урбанус Е. Бауман снимает трубку. Набирает номер отеля «Холидей Хит Инн» в Хианнис-Порте. Отвечает инспектор Беррелл Петерсен. Он уже знал, кого охраняет. И ждал приказа.

А вот и он…

Kennedy, Kennedy, Kennedy, Kennedy, Kennedy for me!

Часть IV
Далее – везде…

Глава первая
Посвящение

Первый лимузин кортежа медленно отъехал от Капитолия. Следом двинулись остальные. Вдруг президент встал и обнажил голову.

Немногие это заметили – думали, это часть церемониала. Однако – нет. Джек сделал это перед человеком, на которого в этот день публика не слишком обращала внимание. Перед тем, кто, увидев его, с легким поклоном приподнял цилиндр. Перед отцом. Впервые в жизни Джо так приветствовал кого-то из детей. Но Джек заслужил.

Под радостные крики вашингтонцев и гостей столицы по улицам в праздничном убранстве кавалькада роскошных машин двинулась к Белому дому.

* * *

– Я, Джон Фицджеральд Кеннеди, торжественно клянусь, что буду честно выполнять обязанности Президента Соединенных Штатов и делать все, что в моих силах, чтобы поддерживать, охранять и защищать Конституцию Соединенных Штатов.

Эту клятву, впервые данную Джорджем Вашингтоном и никогда не менявшуюся, Джон Кеннеди произнес с непокрытой головой, стоя в двадцатиградусный мороз на ледяном ветру на трибуне в восточном портике здания Конгресса. Большой день демократии – Democracy’s Big Day, как называют в США день вступления в должность президента, – настал.

Джек положил руку на святую книгу своей семьи – фамильную Библию – и произнес: «И да поможет мне Бог».

В жизни он прошел через много оваций. Но эти рукоплескания были самыми ценными, самыми дорогими – ему аплодировал Вашингтон. Ему аплодировали Соединенные Штаты. Ему аплодировал клан. И главное – ему хлопал отец. Мечта исполнилась. План был воплощен в жизнь.

Кеннеди встали у государственного руля Америки, к чему стремились столько лет.

* * *

Инаугурация – введение[128]128
  Английское слово inauguration происходит от латинского inauguro – «посвящаю».


[Закрыть] в должность президента США – важнейшая ритуальная процедура. Впервые эта церемония прошла 30 апреля 1789 года в Нью-Йорке (Вашингтон еще не был построен). Объявление итогов первых президентских выборов (на них победил Джордж Вашингтон) и инаугурацию главы государства сперва назначили на март[129]129
  Инаугурации долго проводили в марте.


[Закрыть]. Но из-за непогоды и распутицы ряд членов Конгресса не успели прибыть в Нью-Йорк, где подсчитывали голоса выборщиков. И церемонию перенесли на апрель. И вскоре страна узнала, что «Достопочтенный Джордж Вашингтон единогласно избран президентом, а Джон Адамс – вице-президентом Соединенных Штатов Америки». Новость дошла до Вашингтона лишь через несколько дней.

Но как, размышляли конгрессмены, обращаться к первому президенту? Джон Адамс предлагал «Его Всемилостивейшее Величество», но народные представители выбрали более демократичную версию – «Президент Соединенных Штатов».

И вот, под звон колоколов и залпы батарей Вашингтон проследовал в здание, где заседал Конгресс, и, держа левую руку на Библии, произнес слова, записанные в Конституции, – в точности те же, что и Кеннеди[130]130
  I do solemnly swear that I will faithfully execute the office of the President of the United States and will, to the best of my ability, preserve, protect, and defend the Constitution of the United States.


[Закрыть]. Приняв присягу, президент сказал слова, которых в конституции не было, но которые с тех пор говорили все президенты: «И да поможет мне Бог».

После этого президент обретает полномочия главы государства.

Через год, в 1790-м, была основана особая административная единица, где задумали возвести новую столицу страны – Федеральный округ Колумбия. Американцы считали, что не следует размещать столицу в городе, расположенном на территории одного из штатов, чтоб не ущемить права прочих членов федерации. За тем и основали специальную территорию с особым статусом, на земле, что предоставили штаты Мэриленд и Вирджиния. А в ней – город Вашингтон.

Кстати: конгрессмены, жалуясь на бездорожье, переезжать в него не спешили. Но дороги исправили и с тех пор постоянно улучшали, а законодатели переместились в новую столицу и в специально для них построенный Капитолий – гордость нации.

Первым в новой столице принес присягу Томас Джефферсон. Это было в 1801 году. Тогда же в газете впервые напечатали инаугурационную речь. Он выигрывал выборы дважды, дважды проходил обряд и дважды вносил в него нечто от себя – в первый раз пешком прошел от дома[131]131
  Тогда у американских президентов еще не было особой резиденции.


[Закрыть] до Холма, а через четыре года проехал тот же маршрут верхом. Но уже из Белого дома.

Возвращался он под оркестр и мерный шаг отряда моряков. С тех пор инаугурации завершаются парадом и концертом.

Дату церемонии не меняли до 1937 года, когда Рузвельт вторично вступал в должность. Все изменило принятие 20-й Поправки к Конституции. Она гласила, что президент получает власть 20 января. Так сократили промежуток между днем выборов и введением президента в должность.

Перед церемонией он пошел в епископальную церковь Иоанна Крестителя. Туда же отправился Трумэн. С тех пор всякий раз новые президенты посещали разные храмы согласно своей принадлежности к той или иной конгрегации. Так с Рузвельта пошла и традиция стоять перед инаугурацией утреннюю службу. Кеннеди пошел в храм Пресвятой Троицы в Джорджтауне.

В церковь он отбыл после завтрака в библиотеке с Жаклин. За окном – мороз и солнце, день чудесный. Перед ним апельсиновый сок, стопка бекона, яйца-пашот, тост, джем, кофе. У Джеки – то же плюс молоко без жира и мед.

Церемония требовала особой одежды. Так, вступающему в должность были обязательны визитка и цилиндр. Об этом накануне ему напомнил один из старейших сенаторов Карл Гэйден: «Хочу, чтоб он выглядел как настоящий президент». А уж Гэйден за свои восемьдесят четыре года видел президентов немало. У супруги президента выбор одежды был свободней.

Сначала по обычаю чета отправилась в Белый дом. В 11.03 Кеннеди были там, чтобы дальше проследовать с уходящим главой государства и его женой. Незадолго до того самый молодой президент Кеннеди и самый пожилой – Эйзенхауэр завтракали вместе. И опытный Айк понял: в Белый дом пришел не мальчишка, а зрелый политик, причем не похожий на прежних. А Кеннеди увидел, что перед ним не старикан-с-клюшкой-для-гольфа – а проницательный и мудрый государственный муж. Время которого вышло.

– Это важно – уметь уходить. – подумал он. – Уходить красиво. С честью.

Так уходил Эйзенхауэр. А Кеннеди заехали за ним и его супругой Мэйми. Этот день – единственный, когда в стране, по крайней мере, формально, сразу два президента.

Генерал радушно приветствовал Джона и Жаклин, пригласил на кофе. Мэйми и Джеки чинно поздоровались. Холода в атмосферу добавила и жена Никсона Пат, которая тоже была за столом, но как бы и не заметила севшую рядом Джеки.

Но – пора по машинам. В первый лимузин сели президенты – уходящий и новый. В следующей – жены. С ними – сенатор Стайлс Бриджес глава Инаугурационного комитета. Тертый калач, он сделал вид, что не расслышал обращенный к нему веселый шепоток Мэйми: «Он выглядит типичным ирландцем в цилиндре». И Джеки пропустила шпильку мимо ушей, хотя отлично слышала. Ей было все равно. Старая генеральша может язвить сколько угодно. Она уходит. А Джеки – пришла. Первая леди.

* * *

Счастлива она была безмерно. Но, взяв себя в руки, выбрала отличный туалет: простое, но удивительно элегантное пальто с воротником-стойкой из собольего меха, светло-бежевое, с большими пуговицами. И – в тон пальто – шляпку без полей. Меховая муфта и темные туфли на шпильке (после – сапожки) подчеркивали белоснежность одежды. Все чудно гармонировало с морозной и снежной, но все же, порой, ясной погодой; с солнечной прической и улыбкой мужа.

* * *

Тогда же из дома, арендованного на дни торжеств, отбывают Джо-старший и члены клана. Но снег валит не переставая, всюду сугробы, улица во льду, и не привыкшие к этому шоферы никак не могут тронуться. Моторы ревут, скаты скользят, машины дымят, но толку нет!

То, что в Бостоне – просто снег, в Вашингтоне – разгул стихии. Так что, как говорится, ни тпру – ни ну. И вот Джо в щегольских туфлях, пальто и цилиндре, по колено в снегу, командует: руль правее! Не газуй – трогайся спокойно! Сдай назад! А теперь, не спеша, чуть-чуть газку… О! Тронулся… Нет. Ну, и водила…

Стали толкать! Брат Тэдди не успел прийти на помощь – напор отца сдвинул машину с места. Так же отправили и другие. И все шестнадцать членов клана прибыли во время.

* * *

Не опоздали и главные лица. Джек в машине – справа, Айк – слева. В темных пальто и высоких шляпах, они отнюдь не были похожи. Капитолий. Лестница. Трибуна для самых-самых. По обе стороны Айка – Джеки и Джон. Сейчас начнется.

Вот присягает Линдон. Он чуть путается, произнося присягу.

Затем председатель Верховного суда Эрл Уоррен в мантии и с непокрытой головой приводит к присяге Джека под взглядами конгрессменов, сенаторов и других важных гостей.

– Я, Джон Фицджеральд Кеннеди, торжественно клянусь…

«Смотрят, – подумал Кеннеди, – ждут, что будет. А ведь половина из них еще позавчера готова была меня сжевать вместе с башмаками. Но ничего. Ничего. Вот оно передо мной – сияющее будущее. Вот он – невыносимо прекрасный и яростный мир».

– …поддерживать, охранять и защищать Конституцию Соединенных Штатов.

Поздравляют. Жмут руку. Эйзенхауэр, Никсон, Трумэн. Рузвельт не дожил. Что бы сказал?

Ну, а теперь, дамы и господа…

Речь!

Позади напряжение кампании и подготовка к инаугурации. Впереди – обманчивый лед и крутой поворот. Причем – не один. Демократия – это вам не лобстера кушать. Это крупнейшая и мощнейшая страна Запада. Его цитадель. Ее гарнизон – народ США. А он – Джон Кеннеди – ее новый хранитель и полководец. И народ ждет его слова.

Шум затих. Он вышел на трибуну. Округлую, размещенную за балюстрадой, на которой сиял герб – белоголовый орлан с лавровой ветвью и стрелами в лапах. Джек встал у микрофона и выдержал паузу…

– Вице-президент Джонсон, господин спикер, господин председатель Верховного суда, президент Эйзенхауэр, вице-президент Никсон, президент Трумэн, преподобные отцы, сограждане! – голос прокатился над площадью, и десятки радиотрасляторов понесли его по миру. – Сегодня мы являемся свидетелями не победы партии, а торжества свободы, символизирующего конец, равно как и начало, знаменательных новшеств и перемен. Ныне я принес перед вами и всемогущим Богом ту же самую торжественную присягу, которую нам завещали отцы-основатели сто семьдесят пять лет назад.

Мир сейчас стал совсем иным. Человек держит в своих бренных руках силу, способную уничтожить все виды человеческой бедности и все виды человеческой жизни. Однако на всем земном шаре по-прежнему актуальна та революционная вера, за которую сражались наши отцы, – вера в то, что права даруются человеку не щедротами государства, но Божьей дланью.

Сегодня нам нельзя забывать, что мы – наследники той первой революции. Пусть с этого места в это мгновение до друга и до врага долетит весть о том, что факел был передан новому поколению американцев, рожденных в этом столетии, закаленных войной, дисциплинированных трудным и горьким миром, гордящихся своим древним наследием и не желающих видеть или допускать постепенного уничтожения прав человека, которым всегда был предан наш народ и которым мы ныне преданы у себя в отечестве и во всем мире.

Пусть каждая страна, желает ли она нам добра или зла, знает, что мы заплатим любую цену, вынесем любое бремя, пройдем через любое испытание, поддержим любого друга, воспрепятствуем любому врагу, утверждая жизнь и достижение свободы.

Мы торжественно обещаем это и не только это.

Старым союзникам, с которыми у нас общие культурные и духовные начала, мы обещаем верность истинных друзей. Объединившись, мы сможем свершить почти любое из множества совместных дел. Разъединенные, мы почти ничего не сумеем, ибо не осмелимся принять могучий вызов, оставаясь порознь.

Тем новым государствам, которые мы приветствуем в рядах свободных, мы даем слово, что одна форма господства – колониальная – отброшена не для того, чтобы смениться еще худшей – железной тиранией. Мы не станем ждать от этих государств постоянной поддержки нашей точки зрения. Но мы всегда будем надеяться, что они твердо поддерживают собственную свободу и помнят, как в прошлом глупцы, старавшиеся показать силу, проехавшись верхом на тигре, в конце концов, оказывались у него в желудке.

Тем народам, которые по всей Земле, в хижинах и деревнях, борются, разрывая оковы массовой нищеты, мы обещаем всеми силами помогать обеспечивать себя самим, сколько бы времени на это ни понадобилось, и будем делать так не потому, что это могут сделать коммунисты, и не потому, что ищем их благосклонности, а ради справедливости. Если свободное общество не способно помочь множеству бедняков, оно не убережет и немногих богатых.

Братским республикам к югу от наших границ мы… обещаем претворить добрые слова в добрые дела, объединиться в новый союз во имя прогресса, чтобы помочь свободным людям и свободной власти сбросить оковы бедности. Но эта обнадеживающая мирная революция не должна стать добычей враждебных сил. Пусть все наши соседи знают, что мы присоединимся к ним для отпора агрессии и подрывной деятельности в любом месте обеих Америк. И пусть любая другая держава знает, что наше полушарие намерено оставаться хозяином в собственном доме.

Всемирной ассамблее суверенных государств, Организации Объединенных Наций, последней надежде на лучшее в наш век, когда орудия войны значительно совершеннее орудий мира, мы вновь обещаем поддержку, чтобы эта организация не превратилась в форум для инвектив, чтобы она укрепила свой щит, ограждая молодые и слабые государства, чтобы она расширила сферу действия своих предписаний. Наконец, к тем странам, которые пожелают стать нашим противником, мы обращаемся не с обещанием, а с предложением: обеим сторонам следует заново начать поиски мира, прежде чем темные разрушительные силы, высвобожденные наукой, поглотят человечество в предумышленном или случайном самоуничтожении.

Мы не рискнем искушать их слабостью. Ведь только располагая безусловно достаточным вооружением, мы можем быть безусловно уверены, что оно никогда не будет использовано.

Но две великие и могучие группы стран не могут быть также удовлетворены и нынешним курсом, когда обе стороны чрезмерно обременены расходами на современные вооружения, обе справедливо обеспокоены неуклонным распространением смертоносного атома и тем не менее обе спешат изменить это страшное неустойчивое равновесие, задерживающее наступление часа последней войны человечества.

Так начнем же заново, притом, что обе стороны будут помнить, что вежливость никогда не является признаком слабости, а искренность всегда подлежит проверке. Давайте не будем договариваться из страха. Но давайте не будем страшиться переговоров.

Пусть обе стороны выяснят, какие проблемы нас объединяют, вместо того чтобы твердить о разъединяющих нас проблемах.

Пусть обе стороны впервые сформулируют серьезные и конкретные предложения по инспектированию и контролю над вооружениями, чтобы абсолютную власть, направленную на уничтожение других стран, поставить под абсолютный контроль всех государств.

Пусть обе стороны творят чудеса, а не ужасы науки. Будем вместе изучать звезды, покорять пустыни, искоренять болезни, измерять глубины океана, поощрять искусства и торговлю.

Пусть обе стороны объединятся, чтобы донести во все уголки Земли завет Исаии: «Развяжи узы ярма, и угнетенных отпусти на свободу».

И если передовой отряд взаимодействия сумеет пробиться сквозь дебри подозрительности, пусть обе стороны объединятся в попытке создания не нового баланса сил, а нового мира, где царит закон, где сильный справедлив, а слабый в безопасности, где сохраняется мир.

Всего этого не завершить за первые сто дней. Не завершить этого ни за первую тысячу дней, ни за жизнь этой администрации, а может быть, даже ни за нашу жизнь на планете. Но давайте начнем.

В конечном счете, успех или провал нашего курса будет не столько в моих руках, сколько в ваших, мои сограждане. С момента основания нашей страны от каждого поколения американцев требовалось засвидетельствовать национальную верность. Могилы молодых американцев, откликнувшихся на призыв к службе, раскинулись по всему земному шару.

Ныне труба вновь зовет нас. Она не требует браться за оружие, хотя оружие нам необходимо, не требует идти в бой, хотя мы строимся в боевые порядки, а призывает год за годом нести тяготы долгой мрачной борьбы, «радуясь надежде, терпя горести», борьбы против общих врагов человека: тирании, бедности, болезней и самой войны.

Сможем ли мы противопоставить этим врагам великий всемирный союз Севера и Юга, Востока и Запада, способный обеспечить всему человечеству более плодотворную жизнь?

Примете ли вы участие в этой исторической попытке?

В долгой мировой истории лишь немногим поколениям в час величайшей опасности была дарована роль защитников свободы. Я не уклоняюсь от такой ответственности – я ее приветствую.

Я не верю, что кто-то из нас согласился бы поменяться местами с любым другим народом, с любым другим поколением. Энергия, вера, преданность, с которыми мы беремся за эту попытку, озарят нашу страну, всех, кто служит ей; отблеск этого пламени поистине может озарить весь мир.

Поэтому, дорогие американцы, спрашивайте не о том, что страна может сделать для вас, – спрашивайте: что вы можете сделать для своей страны.

Дорогие сограждане мира, спрашивайте не о том, что Америка сделает для вас, – спросите, что все мы вместе можем сделать для свободы человека.

Наконец, кто бы вы ни были – граждане Америки или других стран, – требуйте от нас столь же высоких образцов силы и жертвенности, каких мы требуем от вас. С чистой совестью, нашим единственным несомненным вознаграждением после окончательного суда истории над нашими поступками, пойдем вперед, направляя любимую страну, прося Его благословения и Его помощи, но зная, что здесь, на Земле, дело Божие поистине должно быть нашим делом.

Он не слышал аплодисментов. Оглядел площадь. Где он? И где был в эти минуты? Перед лицом мира? Или перед другим лицом? Надел пальто (сбросил, чтоб не стесняло жесты). Понял, как замерз. Волосы трепал ледяной ветер бескрайних пространств истории и вечности…

Не много есть на свете речей, которые считают образцовыми. Эта – в их числе.

Макс Фридман написал в The Guardian: «Кеннеди говорил не только как лидер американцев, но как главный страж надежд свободных наций». Ему вторили «молитвы… мужчин и женщин всех стран, где факел свободы никогда не будет потушен тиранией».