Текст книги "Хирург «на районе»"

Глава 12
О медицинских ляпах

Мы, медики, – люди. Мы не безгрешны, иногда и мы делаем ошибки. Не со зла, а либо от невнимания, либо из-за нехватки опыта. То, что совершается осознанно, уже не ляп, а медицинское преступление.

В первый день работы молоденькая медсестра дрожащими от волнения руками впрыснула под кожу пациента раствор хлористого кальция, который можно вводить только в вену. У больного в этом месте образовался некроз кожи. Что это, ляп или преступление? Наверное, все-таки ляп. Медсестра не хотела навредить пациенту, просто растерялась. Хотя пациенту не легче от того, что ее ошибка не была умышленной.

К хирургу обратился пациент с переломом костей правого предплечья. Врач осмотрел и загипсовал левое. Преступление? Думаю, вряд ли: доктор просто перепутал. Перед ним сидело трое пьяных со сломанными предплечьями, вот он и спутал, кому гипсовать левое, а кому – правое. Не преступление, но ляп однозначно!

Привезли к нам из глухой деревни Ваню Гущина. Он уже неоднократно лежал у нас с разными гнойниками. Ваня страдал сахарным диабетом и сам себе колол инсулин. Диабет часто осложняется воспалением мягких тканей и кожного покрова. Как только Гущин принимался за самогон, пропуская время очередной инъекции, у него моментально возникали гнойники.

В этот раз Ваню доставили с небольшим карбункулом (чиреем) на спине. От него потягивало перегаром.

– Ну, Вано, опять выпивал? – начал я.

– Да, чуть-чуть всего, Дмитрий Андреич, – слабо улыбнулся Гущин.

– Вано, миллион раз же сказано, не пей! Ну, что как маленький, каждый раз одно и то же!

– Да не ругайтесь, плохо мне!

– Валя, срочно в лабораторию, пусть сахар возьмут! – приказал я постовой медсестре.

Валя начала работать у нас сразу после окончания медучилища, и за те три месяца, что она провела в отделении, ничем, кроме большого бюста и длинных золотистых локонов, не выделилась. Особой тяги к медицине девушка не испытывала. Зато ее тянуло к врачам. Я не раз указывал ей на неуместность чересчур глубокого декольте. Дуреха обижалась, не понимая того, что наши больные – не святые и что они могут попытаться добиться от нее большего, чем сестринская помощь.

– Дмитрий Андреевич, у Гущина глюкоза 30! – томным голосом доложила Валя через двадцать минут.

При верхней границе в 6,5 это было явно чересчур. «Странно, почему он до сих пор еще не в гипергликемической коме?»

– Введите больному 20 единиц инсулина, через час повторить глюкозу.

– Хорошо, доктор.

– Сама справишься, знаешь, как инсулин вводить?

– Ну да, нас этому учили, – обиделась девушка и, покачивая бедрами, продефилировала в процедурку. Через час она прибежала испуганная:

– Доктор, у больного глюкоза 0,5 и он без сознания!

– Как 0,5? – поразился я.

При нижней границе нормы в 3,5 – это катастрофа! Из гипергликемической больной плавно перешел в гипогликемическую кому. Теперь ему надо было вводить не инсулин, а глюкозу.

– Немедленно ставьте ему сорокапроцентную глюкозу! Так, стоп! Валя, а сколько ты ввела инсулина?

– Как вы вели – 20!

– 20 чего – единиц или миллилитров?

– Ну конечно, 20 миллилитров!

– Валя, ты чудовище! Ты вогнала парня в кому! В одном миллилитре нашего инсулина 40 единиц! Тебе надо было ввести всего полкубика! А ты ввела аж 800 единиц! Ты чем думала?

– Но вы же сами сказали 20! – чуть не плача, с трудом произнесла девушка.

– Боже мой! Валя, ты совсем, смотрю, не ориентируешься в дозировках! Для тебя единицы и миллилитры одно и то же!

– Почему?

– Да потому! Кто тебе диплом только дал? Для чего существуют специальные инсулиновые шприцы? Чтоб набирать небольшие дозы, измеряемые в единицах. Обыкновенным шприцом ты не наберешь 4 единицы инсулина, если надо, так как это всего 0,1 мл! Только специальным, тонким шприцом можно это выполнить! Ох, Валя, Валя!

– Так и что сейчас делать? – испуганно спросила блондинка.

– Я же говорил уже, глюкозу тащи сорокапроцентную!

– А сколько?

– Начнем с пол-литра!

– А у нас в отделении, поди, и нет столько сорокапроцентной, – едва не плакала медсестра.

– Ищите в других отделениях, берите, где хотите, но начать капать надо немедленно!

Сорокапроцентный раствор глюкозы выпускается в ампулах, и самые большие из них – на десять миллилитров. Чтобы ввести пол-литра, необходимо было 50 ампул.

Мы собрали всю сорокапроцентную глюкозу, которая была в больнице, два дня вводили ее Гущину, но так и не вывели его из гипогликемической комы. На второй день Ваня скончался.

А карбункул-то был всего ничего – два на полтора сантиметра.

Медсестра Валя долго сокрушалась, просила ее не наказывать, заведующий пожалел, да и оставил на отделении, а чтобы опыта набралась, определил ее в процедурку капельницы ставить. Потом неприятный случай с инсулином стал понемногу забываться, и Валя снова расслабилась.

В отделении в это время был больной, перенесший резекцию желудка из-за язвенного кровотечения. Ему были назначены капельницы, в том числе калий для стимуляции кишечника. А калий необходимо капать очень медленно, при быстром введении он вызывает остановку сердца.

Часы показывали конец рабочего дня, а во флаконе оставалась добрая половина раствора. Под окнами Валюшу ждал очередной поклонник. И глупая медсестричка прибавила скорость введения калия.

Через пару минут пациент выгнулся дугой и схватился за сердце. На наше счастье, в отделении в тот момент был реаниматолог – он и спас больного. Иван Григорьевич моментально сориентировался, схватил дефибриллятор и, пропустив разряд тока сквозь страдальца, вернул того к жизни.

– Ну, как же так, Валентина! – сокрушался заведующий. – Снова ляп! Ты так нам всех больных перебьешь, кого мы лечить будем?

– Леонтий Михайлович, – канючила Валя, размазывая слезы по красивому личику. – Я правда больше не буду! Ы-ы-ы! Простите меня, пожалуйста!

– Валентина, ну сколько тебя можно прощать, а?

– Ну последний раз! Леонтий Михайлович, я исправлюсь! Ы-ы-ы!

И в тот раз простил глупую девку доктор Ермаков и пустил Валю к больным. Не ведаю, как так получилось, но буквально через неделю тот же пациент, Валя и калий сошлись в одном месте.

На сей раз калий больному назначил терапевт. Пациента собрались выписывать домой, а ЭКГ была не очень: сказывался разряд тока, выданный дефибриллятором. Валя зарядила капельницу, вошла в вену… Тут с улицы засвистел ее поклонник. Блондинка мужественно сопротивлялась соблазну, старалась не замечать бойфренда, но когда во флаконе оставалось совсем чуть-чуть раствора, сдалась и открыла на полную.

На сей раз рядом был сам заведующий отделением, он быстро помог больному дефибриллятором и снова спас его жизнь.

– Все, Валентина, терпению моему пришел конец! – грозно произнес заведующий, когда все страшное осталось позади. – Или пиши заявление по собственному, или я пишу рапорт о полном служебном несоответствии.

– Леонтий Михайлович, я больше не бу-у-у-уду! – завела Валя старую песню.

– Валя, все! Никаких поблажек! Больше ты у нас не работаешь!

– Леонтий Михайлович, а я беременна.

– И что теперь?

– Ну, вы же не уволите беременную женщину? КЗоТ запрещает!

– От дает! Ну, девка! Какой срок?

– Двенадцать недель ставят.

– Хорошо, оставайся. Но пока в декрет не ушла, я тебя к процедурке и на пушечный выстрел не подпущу! Будешь больных кормить да перевязочный материал крутить. Ясно?

– Ясно, Леонтий Михайлович!

К нашему счастью, Валя в скором времени ушла в декрет и плавно перешла во второй, не выходя из первого. Всем так было лучше.

К сожалению, ляпы чаще всего происходят из-за нашей лени и элементарного нежелания шевелить мозгами.

– Дмитрий Андреевич! – кричит фельдшер «скорой», молодая симпатичная деваха. – Мы вам тут бабушку с острым аппендицитом привезли. Куда ее?

– Ну, вроде в пятой палате место было, положите пока туда. Я в перевязочной пока занят, сейчас освобожусь, по смотрю.

– Хорошо, я сопроводительный талон на посту оставлю, я вам не нужна?

– Не знаю, а там похоже на аппендицит?

– Похоже, я лаборантку уже вызвала, только бабушка эта немного странная.

– Ладно, сейчас перевязку закончу и посмотрю, – отвечаю я, пропуская информацию о странности бабушки мимо ушей.

Фельдшер ушла, я отправился знакомиться с новенькой. На кровати лежала, уставившись в потолок, пожилая женщина с морщинистым лицом. Правую руку больная прижимала к животу.

– Добрый вечер! – бодро начал я. – Что с вами случилось? Живот болит?

Женщина и бровью не повела. Я переспросил громче, подумав, что она плохо слышит. Снова ноль реакции.

– Эй, уважаемая, вы меня слышите? – почти прокричал я в ухо пациентки.

Та не шелохнулась.

Я тронул ее за руку, и она немедленно схватила меня за кисть и забормотала что-то нечленораздельное, интенсивно шевеля красными губами. Приглядевшись повнимательней, я вдруг понял, что передо мной слепоглухонемой человек. Но как фельдшер догадалась, что у нее аппендицит? Я бросился к телефону:

– Алле, Марина? Это Правдин говорит. Марина, а как вы определили, что у пациентки острый аппендицит, если она слепоглухонемая, и почему меня не предупредили об этом?

– Дмитрий Андреевич, нас родственники вызвали, сказали, что второй день держится за живот и мычит. Ну, подумали, что аппендицит. А вам я сказала, что она странная.

– Да, сказали! Только забыли отметить, что она ничего не видит, не слышит и сказать не может!

– Но живот у нее болит, как аппендицит исключишь?

– Марина, у нее там расчесы, укусил кто-то, она и чешет это место второй день! А живот абсолютно мягкий, никак не реагирует на пальпацию!

– Я думала, – начала Марина.

– Ничего вы не думали, – перебил я. – Увидели, что держится за живот, и к нам незамедлительно! Хирурги разберутся!

Конечно, я блефовал; я не был стопроцентно уверен в том, что у старушки нет аппендицита, но безалаберную фельдшерицу стоило проучить!

Тяжело поставить диагноз такой больной. Но путем динамического наблюдения и при помощи анализов нам удалось избежать ненужной операции: аппендицит не подтвердился.

Я все время конфликтовал с работниками «скорой помощи»: они доставляли больных в отделение, порой даже не разбираясь, нужно их госпитализировать или нет.

Да, я преклоняюсь перед «скорой», они всегда на «линии огня», но ляпы, которые они допускают, – это что-то особенное! Вот два самых серьезных.

Первый: пациенту с венозным кровотечением конечности накладывают жгут выше раны. Но кровь по венам течет к сердцу, от периферии к центру. Жгут, наложенный выше раны, усиливает кровотечение, так как по артериям кровь движется от сердца к периферии и, совершив газообмен, возвращается назад по венам, а жгут не дает ей этого сделать, и кровь вытекает наружу. Надо наложить или очень плотный жгут, чтобы сдавить и подлежащие артерии, или хорошую давящую повязку. Не раз мне приходилось останавливать венозное кровотечение простым снятием жгута. Снял – и кровь перестала сочиться из раны.

Второе: часто при кровотечениях начинают поднимать давление до нормальных цифр, не разбираясь, что кровоточит – язва желудка или огнестрельная рана. Этого ни в коем случае нельзя делать. Организм так реагирует на кровопотерю – снижает артериальное давление. Есть у больного давление 80/40 или 70/30 – и слава богу! Повышая его до 120–130 по верхней границе, мы провоцируем усиление кровотечения. Я знаю случаи, когда это губило пациентов.

Ну что ж, средний медперсонал обсудили – пора перейти к врачам, людям с высшим медицинским образованием. И мы допускаем ляпы.

Самый большой ляп хирурга – это оставить что-нибудь в животе пациента. Многие грешат этим, но лишь единицы сознаются. Кто-то из корифеев сказал, что каждый хирург хоть раз в своей жизни да забыл внутри пациента инструмент или салфетку. Хорошо, если сразу спохватился…

Операционная медсестра должна отслеживать наличие инструментов и салфеток, тампонов, шариков и прочего материала. Но ночью, когда заканчивается большая, кровавая операция, вполне возможны ляпы.

Пришлось мне оперировать женщину с проникающим ножевым ранением брюшной полости, у нее был поврежден тонкий кишечник. Когда я зашил дырки в органе, то увидел в области малого таза какой-то необычный конгломерат из сальника и петель тонкой кишки. Я разъединил ткани и нашел… стеклянный шприц с проржавевшим поршнем и согнутой иглой. На боку четко читалась дата изготовления – 1949 год.

Потом мы выяснили, что в 1956 году, пятьдесят лет назад, больную оперировали по поводу внематочной беременности. Операции в большинстве своем выполнялись под местной анестезией. Использовались разные шприцы и иглы, вот один каким-то образом хирурги и забыли в животе. Удивительно, но забытый инструмент не навредил своей хозяйке: он ушел глубоко в малый таз, покрылся капсулой, к нему подпались сальник и кишечник, и все это спокойно пролежало полвека.

Я сердился на неизвестного мне хирурга:

– Ротозей! Как можно было шприц с иглой забыть?

– Не суди, и не судим будешь! – напомнил мне заведующий.

– Как «не суди»! – возмутился я. – Забыть шприц! Как только он не лопнул, вот тогда бы мог дел натворить!

– Дима, не горячись. Всякое в жизни бывает. И у тебя ляпы могут быть!

– Ни за что! – самоуверенно возражал я. – Вообще не понимаю, как можно инструмент в животе забыть.

– У тебя еще все впереди!

Сработал закон парных случаев. Не прошло и недели, как я достал следующий предмет из следующего живота.

К нам поступила девочка пяти лет с лигатурным свищом. Месяц назад ее прооперировали в одном из лечебных учреждений области по поводу острого аппендицита. Выписали из стационара, все было хорошо, но пару недель назад в области рубца стала сочиться мутноватая жидкость. Так бывает, когда организм отторгает шовный материал; и пока его не уберешь, продолжает отделяться сукровица. Мы называем это явление лигатурным свищом.

Я зондом проверил свищ – тот уходил куда-то в глубину, в сторону слепой кишки, на которой располагался аппендикс. Мы решили взять девочку в операционную, дать наркоз, и под общим обезболиванием удалить все нитки, вызвавшие воспаление.

Ребенка усыпили, я начал искать нитки – и на меня внезапно полилось содержимое кишечника. Стало ясно, что у девочки не лигатурный свищ, а кишечный. Пришлось расширить рану и выйти на кишку. Оказалось, что на предыдущей операции хирурги забыли в животе марлевую салфетку. Та лежала на тонкой кишке и вызывала пролежень (дырку). Салфетка и больная кишка отграничились спайками от остальных органов, и из послеоперационного рубца стал подтекать кишечный сок.

И эта история закончилась благополучно. Свищ резецировали (вырезали) вместе с участком больной кишки, ребенок поправился. Родители поначалу собрались подать в суд на прежних хирургов, но передумали на радостях, что все обошлось.

– Не понимаю, как можно было забыть салфетку? – возмущался я.

– Дима, не начинай! – отозвался Леонтий Михайлович. – Со всеми бывает.

– Вы так их покрываете, наверное, тоже забывали?

– Наверное, – беззлобно отозвался Ермаков. – Вот когда сам наступишь на грабли, тогда поймешь.

– Леонтий Михайлович, я предпочитаю учиться на чужих ошибках.

– Хорошая поговорка, но ты забыл и еще одну.

– Какую?

– Не ошибается только тот, кто ничего не делает.

– Да бросьте вы! Не надо покрывать таких хирургов! У нас ответственная работа, ляпы недопустимы!

– Дима, я с тобой полностью солидарен, но обвинять людей ты не имеешь права. Ты же не знаешь, при каких обстоятельствах они забыли эту злосчастную марлю. Может, это у них была десятая операция за сутки! Они с ног валились от усталости, а человек не робот!

– Нет, Леонтий Михайлович, тут я с вами не согласен. Да хоть двадцатая! Ты за жизнь человека отвечаешь и не имеешь права на ошибки!

– Ну, ты прав! Сто процентов прав, как ни крути. Посмотрим, что ты скажешь, когда сам в такую ситуацию попадешь.

– Да бросьте! С чего мне так ошибаться?

– А, я заметил, как кто-то начинает кого-то осуждать, то непременно вскоре и сам в такую же лужу садиться.

– Ладно, я не буду с вами спорить, поживем – увидим.

– Вот и правильно, не спорь! В медицине все бывает!

Я дипломатично промолчал, считая, что заведующий неправ, но жизнь расставила все по своим местам. Мой собственный ляп был уже не за горами.

За окнами операционной забрезжил рассвет, подходила к концу вторая операция. Первая была не очень тяжелой – аппендэктомия, но начали мы поздно, около полуночи. К часу ночи привезли вот этого толстого мужика с разрывом селезенки, попавшего в автокатастрофу.

Не успели мы убрать операционную после аппендэктомии, как я выполнил лапароцентез, получил кровь в животе и призвал группу снова мыться.

Операция прошла успешно, я удалил разорванную селезенку, собрал и перелил излившуюся в живот кровь, подвел дренаж к ложу удаленного органа. Оставалось зашить рану и наложить повязку. Все изрядно устали и хотели скорее закончить операцию.

Спина у меня взмокла, по лбу струился пот – и внезапно зверски зачесался нос. Чесать руками нельзя, они стерильные. На секунду я отвернулся и почесал нос о дыхательный аппарат. А когда повернулся к столу, то не увидел лопатки Ревердена. Это большая металлическая лопатка под килограмм весом, мы ее используем как щит при ушивании передней брюшной стенки, чтобы ненароком не повредить иглой внутренние органы. «Странно, когда я отворачивался, она была в животе, а сейчас нету…»

– Артур, а где лопатка? – спросил я лор-врача, ассистировавшего мне сегодня.

– Похоже, я ее скинул в тазик, – ответил смертельно уставший коллега.

– Точно скинул?

– Точно. Видишь – нет ее.

– Рано скинул, тут еще половину не зашили.

– Дима, слушай, давай заканчивать, спать охота! Утром на работу же! Что, без лопатки не зашьешь?

– Да зашью, без проблем.

Через полчаса наложил последний шов, заклеил рану и вышел из операционной писать протокол операции. Не успел начать, как в ординаторскую вошла бледная Людмила Пахомова, наша операционная сестра, и сказала испуганно:

– Дмитрий Андреевич, лопатка пропала!

– Какая? – не понял я.

– Лопатка Ревердена!

– Ты уверена?

– Да, я весь инструмент собрала, ее нигде нет!

– А в тазике мусорном смотрела?

– Да все перерыла! Как сквозь землю провалилась! Вы ее в животе не оставили?

– В животе? Не знаю… Она же такая большая!

– Ну, и где она? Доктор, похоже, вы на самом деле ее оставили в животе. Помните, когда вы нос чесали? Она могла и в живот ускользнуть.

– Но Артур утверждает, что в тазик выкинул.

– Артур стоя спал, мог и не заметить.

– Ладно, где пациент?

– В операционной еще, Аркадий Ильич его будит.

– Люда, накрывай стол, надо быстро живот расшить, чтоб никто не заметил, я сделаю ревизию и постараюсь незаметно вытащить лопатку, если она, конечно, там.

– Да, там она! Больше негде! Только что вы Трошину скажете? Он же по всей больнице разнесет!

– Иди, разворачивай стол, Трошина беру на себя.

Аркадий Ильич Трошин, наш второй анестезиолог, уже вышел на пенсию, но дома не сидел, а продолжал работать и просто обожал сплетничать.

Я вошел в операционную. Больной еще не пробудился, и Трошин продолжал колдовать над ним.

– Аркадий Ильич, я дико извиняюсь, но, похоже, вам придется еще раз дать этому парню наркоз.

– А что такое? – встрепенулся анестезиолог.

– Да видите, по дренажу ничего не бежит, похоже, он сместился, надо поправить, – брякнул я первое, что пришло в голову.

– А так нельзя?

– Аркадий Ильич, а как? Надо же к ложу уложить, а это только изнутри можно сделать. Да вы не беспокойтесь, я быстро! Полностью раскрывать не буду, сниму несколько швов, чтобы только рука пролезла, и на ощупь установлю! Пять минут.

– Ох, Дима, Дима! Ну и лопух же ты! Надо было проверить, как дренаж установил, когда из живота уходил, – начал бурчать старый анестезиолог.

– Да я быстренько! – заверил я и подмигнул медсестре.

Трошин дал наркоз, я снял треть швов и засунул руку в теплый живот. Шевеля пальцами, я начал аккуратно ощупывать мягкие органы. Стоп! Лопатка!

– Люда, – зашептал я медсестре, – отвлеки Ильича, кажется, нашел!

– Аркадий Ильич, вы не откроете мне кетгут? А то санитарка вышла, – подыграла мне Людмила.

– Конечно, конечно, Людочка! – отозвался Трошин и, передав маску анестезистке Вере, отошел от операционного стола.

Я мгновенно выудил злосчастную лопатку из тела и незаметно для всех скинул в тазик:

– Все, Аркадий Ильич! Готово! Установил!

– Так быстро? Молодец! Ну, давай зашивай!

Я закрыл операционную рану и, подавленный, отправился в ординаторскую. Меня догнала Людмила:

– Доктор, да не переживайте так! Все же обошлось!

– Да, обошлось, но я никогда не думал, что это произойдет со мной!

– Это жизнь, в ней всякое бывает.

– Теперь меня все засмеют!

– Дмитрий Андреич, мы никому не скажем. Кроме меня и Веры, никто не знает.

– Правда?

– Правда. Только вы больше не ругайте других хирургов.

– Каких?

– А помните, как вы злились на тех, кто забыл шприц и марлю?

– Помню…

– Ну и как?

– Как видишь, скверно. Все, больше не буду… Сам такой.

– Не убивайтесь так, вы же не специально забыли.

– Не специально, но все равно это ляп!

Этот случай научил меня не быть чересчур самоуверенным.

Однажды, около девяти утра, ко мне обратилась Нина, медсестра с терапии, молодая девушка, недавно вышедшая замуж. На ночном дежурстве она почувствовала недомогание, боли в животе и общую слабость. Вскоре боли прошли, но слабость сохранилась. При осмотре бросалась в глаза бледность ее кожи.

– Нина, ничего опасного не вижу, но надо срочно сдать анализ, пройти УЗИ брюшной полости и показаться гинекологу.

– Доктор, аппендицита нет?

– Ну, на аппендицит не похоже, но надо исключить внематочную беременность.

– Ладно, сделаю УЗИ и анализы, а к гинекологу не пойду.

Нина сходила на УЗИ, врач выдал заключение, что беременность есть, но плод находится внутри матки, анализы тоже спокойные. Я еще раз осмотрел девушку:

– Нина, все же мне твой живот не нравится, что-то в нем не так. Давай положим тебя в отделение, понаблюдаем?

– Дмитрий Андреевич, ну раз нет аппендицита и внематочной, я домой пойду. Я через дорогу живу, если хуже станет – сразу к вам прибегу.

– Ну, хорошо, – с сомнением в голосе отозвался я. – Иди домой. Но если что, сразу к нам!

Девушка ушла, а я отправился на прием. После обеда прибежала заведующая лаборатории:

– Дмитрий Андреич, у вас Нина Карпова, медсестра с терапии, сегодня была на приеме?

– Была, а что случилось?

– Вы ей анализы назначали?

– Назначал, кровь, мочу. Вроде нормальные.

– Да перепутали анализы! Сегодня две Карповы приходили анализы сдавать! В инфекционном отделении тоже Карпова работает, только Галя. Вам Галины анализы отдали, а вот Нины!

– Вот это да! – изумился я, разобрав анализы. – У нее ж гемоглобин 50, почти в три раза меньше нормы, похоже на внутреннее кровотечение.

– Я тоже так подумала, поэтому как увидела – сразу к вам!

– Надо немедленно кого-то за ней послать! Спасибо вам!

Я бросился к телефону, набрал заведующую терапии и в двух словах объяснил, в чем дело. Элеонора Потаповна Волгина среагировала на удивление быстро: послала старшую медсестру и санитарку домой к Нине. Не достучались, так ворвались, благо дверь была не закрыта: Нина от большой кровопотери легла на пол и стала засыпать.

На операции мы обнаружили внематочную беременность и около трех литров крови в животе. Оказалось, что маточная труба каким-то образом завернулась за матку и во время УЗИ спроецировалась как нормальная беременность. И путаница с анализами «помогла».

К счастью, все обошлось, Нину спасли.

Николай Иванович Пирогов[27]27
  Русский хирург и анатом, естествоиспытатель и педагог.


[Закрыть] никогда не скрывал своих ошибок, свободно рассказывал о них и учеников своих заставлял следовать его примеру. Наверное, он был прав. Лучше учиться на чужих ошибках, но скрывать свои ляпы – совсем нехорошо.

Например, как-то раз к нам обратился мужчина с жуткими болями в животе. Вчера в соседнем районе слегка трезвый хирург наложил ему троакарный свищ мочевого пузыря по поводу острой задержки мочи. То есть проколол его мочевой пузырь специальным инструментом и поставил трубку из-за того, что больной не мог самостоятельно помочиться.

При осмотре я заметил симптомы перитонита, взял мужчину на операцию. Лапаротомия открыла полный живот мочи. При детальном осмотре я выявил дырку на задней стенке органа: пузырь был проткнут насквозь. Пришлось зашить дырку и подшить переднюю стенку пузыря к передней брюшной стенке, сформировать надлобковую эпицистостому (соустье), как этого требуют хирургические каноны. Во время операции я нашел большой камень в пузыре, сантиметров на пять. Родственникам объяснил, что якобы был пролежень задней стенки, из-за чего и возник мочевой перитонит.

Жена страдальца недоверчиво смотрела на меня:

– Я видела, он инструментом как штыком орудовал! Может, проткнул пузырь?

– Нет, пролежень! – твердил я.

Мужчина поправился. Я позже звонил его хирургу, пытался поговорить по душам, но он меня даже не захотел слушать, каждый раз швырял трубку. Видимо, зря я старался, как говорят вульгарные американцы, прикрывал его задницу, а сей докторишка и не оценил в должной мере моего благородства.