Электронная библиотека » Дмитрий Вересов » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Загадка Белой Леди"


  • Текст добавлен: 28 октября 2013, 02:04


Автор книги: Дмитрий Вересов


Жанр: Остросюжетные любовные романы, Любовные романы


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Дмитрий Вересов
Загадка Белой Леди

Допустим, человек во сне побывал в раю и в знак того, что душа его действительно была там, получил цветок, а проснувшись, обнаружил этот цветок в руке… Ах! А что дальше?

Сэмюэл Тейлор Кольридж

Пролог

1

Никогда не замерзающие морские волны одна за другой мерно набегали на побережье. Мощное дыхание исходило от них, словно ритмично вздымалась чья-то необъятная грудь. Но кто этот великан, незримо присутствующий в каждом движении бескрайнего пространства? Какие желания, устремления и мысли таятся под его податливой и в то же время неприступной поверхно-стью? Кто может ответить на эти вопросы? Кто знает его? И кто в этом мире знает – самого себя?

Глаза женщины снова закрылись. Она лежала на жестком и одновременно мягком, холодном и тем не менее теплом песке, и ее обнаженные ноги ласкали упругие волны, не знавшие ни усталости, ни насыщения.

«Сколько времени я уже лежу здесь? День? Два? Вечность…

И сколько еще предстоит мне пролежать? Пока окончательно не угаснет сознание? Или пока рыбы и птицы не расклюют мою плоть? Или пока кости не растащат дикие звери?..

Но тогда куда же денется мое «я»? Да и что оно такое, это мое «я» – сознание, плоть, кости? Или что-то еще?..

У меня нет сил даже пошевелиться, но при этом что-то внутри меня все еще мечется, действует и… живет. Что это мечется? И что значит – внутри меня?

Нет, не может быть, я не могу исчезнуть совсем. Даже когда истлеют мои кости, я все еще буду где-то существовать. И кто знает, не в этом ли ветерке, что сейчас так ласково касается моего тела, дышит моя бессмертная душа?..»

Женщина открыла глаза, увидела устремленный на нее напряженный взгляд и подумала, что уже слилась с ветром…

Однако в следующее мгновение ее слух прорезал грубоватый гортанный голос и до сознания донеслось странно знакомое слово «сократес».

Но дальше все опять слилось в оглушающую тишину, и сознание уплыло в неведомую даль. И там, в этой дали, уже закачались стройные кипарисы на фоне ярко-синего неба, зажурчал ручей, весь в неверных солнечных бликах, а огромный платан щедро раскинул тень по песчаному берегу.

– Какой райский уголок выбрал ты, Феодор, – звучал голос, принадлежавший, казалось, не человеку, но самой природе. – Как хорошо здесь укрыться от жары, наслаждаясь прохладой ручья и тенью от широких платановых листьев…

И женщине виделся круглый благообразный старик с бородой и в белых одеждах, который, блаженно потирая ноги, сидел на берегу моря и лучистыми, голубыми, нежно улыбающимися глазами смотрел вдаль.

Но о чем он говорил с тем, кого ей было не дано увидеть? Слова, по отдельности звучащие вполне внятно, сливались в неуловимый нерасчленимый поток, и ее сознание, то засыпая, то просыпаясь, беспомощно качалось в волнах света и тьмы.

Но вот женщина снова открыла глаза и с удивлением обнаружила, что белый бородатый старик со странно знакомым именем Сократес превратился во вполне реального господина в туго накрахмаленном халате. И если бы она могла помнить, то непременно назвала бы его настоящим доктором Дулитлом из старой английской сказки.

И слова его были теперь совершенно простыми и доступными:

– Ну, как вы себя чувствуете?

Однако шок, вызванный такой подменой, таким чудовищным обманом, не позволил женщине понять, чего именно от нее ждут. И вместо ответа она снова, уже нарочно, закрыла глаза, пытаясь отогнать неприятное наваждение и опять вернуться на блаженный древний берег Средиземноморского побережья.

«Медитераннее, медитераннее, медитераннее…», – начало медитировать ее сознание, вновь проваливаясь в спасительную бездонную темноту.

2

– Известно ли вам, док, что за пациентка находится у вас в клинике?

– Нет, господин… – Старый врач еще раз бросил беглый взгляд на человека в безукоризненном сером костюме, наводившем на мысль о голливудских «парнях из Лэнгли», и решительно закончил: – Смит. Надеюсь, вас устраивает такое обращение. Так вот, мы пытались выяснить это при помощи местной полиции. Но они сообщили только то, что четыре дня назад неподалеку от Капри потерпел крушение самолет «Пан Америкэн Эйрлайнз». А поскольку на женщине был спасательный жилет с эмблемой именно этой авиакомпании, они сделали запрос…

– Результаты запроса в авиакомпанию?

– К их и нашему величайшему удивлению и… сожалению, они ответили, что личность женщины, соответствующей нашему описанию, им неизвестна.

– И они никого не прислали для опознания?

– Как ни странно, господин Смит, нет. Они заявили нам вполне определенно, что в той катастрофе не выжил никто.

– Прекрасно, – совершенно равнодушным тоном подытожил свои расспросы коренастый господин в сером костюме и после непродолжительного молчания твердо сказал: – Господин доктор, подготовьте пациентку к немедленной отправке в аэропорт.

– Я протестую, – невысокий доктор порывисто встал, и круглая борода его заходила ходуном. – Сейчас ее совершенно нельзя беспокоить даже разговорами, не говоря уже о транспортировке. – Однако серый господин даже не повел бровью и продолжал молча смотреть на врача так, словно перед ним был ноутбук или пальма в кадке. – Да и кто вы такой, в конце концов, господин Смит?! – не выдержал столь жестокого бесстрастия доктор. – Или вы забыли, где находитесь?! Это вам не частная лавочка – это Domus Infirmorum!

Однако господин Смит спокойно достал из карманов два удостоверения и, развернув их, поднес прямо к защищенным внушительными очками глазам доктора.

Очки успели выхватить и отчетливо увеличить три буквы для одного глаза и три – для другого, после чего белый халат безвольно обвис на плечах, а вспотевшие пальцы принялись механически протирать платочком линзы тотчас снятых очков.

– Я жду в машине, – равнодушно сообщил Смит и вышел.

– Как вам будет угодно, – ответил доктор уже ему в спину и тоже вышел, но в противоположную сторону.

Перед стеклянной дверью палаты он на мгновение остановился и усилием воли стер с лица выражение растерянной обиды, после чего зашел и уже спокойно обратился к дежурному брату:

– Брат Лиль, подготовьте, пожалуйста, пациентку «Эйрлайнз» к отправке…

– Что?! – Светловолосый стройный юноша вскинул руки, словно защищаясь от удара, и, не веря своим глазам, посмотрел на старого доктора. – Но… – наконец обрел он дар речи.

– Никаких «но», – неожиданно резко ответил обычно интеллигентный и мягкий доктор. – Через пять минут она должна быть в машине.

На лице его не было и тени привычной улыбки, и брат Лиль, поняв, что случилось нечто экстраординарное, по-военному подобрался под тугим белоснежным халатом.

Доктор поспешно ушел в свой отдаленный кабинет, не предназначенный для приема посетителей. Там он подошел к вделанному в стену шкафу, достал коньяк, чего с ним давно уже не случалось среди рабочего дня, налил в бокал изрядную порцию и тяжело опустился в кресло.

Пригубив любимый напиток под названием «Сократес», он снял очки, положил на стол и принялся устало тереть глаза.

Вдруг дверь распахнулась, и в комнату вошел высокий смуглый мужчина с гладко зачесанными волосами над высоким лбом.

– Я видел, как выносили из палаты только вчера поступившую пациентку. Братья сказали мне, что действуют по твоему приказу. Что происходит, Эльмо? Как ты мог? Как смел? – Он решительно подошел к доктору, выхватил у него бокал и, презрительно глядя на светившуюся изнутри жидкость, сурово произнес: – Служить рабами и слугами своим господам и повелителям, каковыми являются все слабые и больные… Эльмо!

Но старый доктор только беспомощно ткнулся головой в раскрытую на столе книгу, и плечи его беззвучно затряслись. Смуглый спокойно ждал, не торопя старика ни словом, ни жестом, и спустя несколько минут Эльмо действительно взял себя в руки и выпрямился.

– Не спрашивай меня ни о чем, брат, не спрашивай ни о чем сейчас, – беспомощно прошептали его влажные от слез губы.

И жесткие черты вошедшего смягчились. Гневные слова, уже готовые было сорваться с твердо очерченных губ, замерли на полуслове, ибо он знал, что сидевший перед ним плакал только тогда, когда был не в силах предотвратить происходящее на его глазах зло.

Он подошел еще ближе и положил смуглую руку на легкие седые волосы плакавшего, и в то же мгновение под окнами раздался звук мягко запускаемого мотора большого джипа, а затем шуршание шин по мостовой…

Часть первая
С.О.Н. ИЛЛЮЗИЯ ЖИЗНИ

1

Солнце медленно поднималось. Ночные снега прощались со своим бесцветьем, окрашиваясь в десятки оттенков, от пепельно-серого до ярко-золотого. Где-то высоко парила птица, но был это орел, кречет или блистательный сапсан, разглядеть не удавалось.

Среди нагромождения скал вился узкий, крутой проход, едва различимый в неверных лучах рассвета. На вершине почти отвесного утеса эффектно лепились темные каменные стены, и от них звонким эхом отражался неумолчный поток горной речушки, уже сотни, если не тысячи лет легко несшей свои воды неизвестно откуда и неизвестно куда.

Свет разливался все сильнее. Через несколько минут уже можно было рассмотреть четыре фланкирующие башенки, уже изрядно потрепанные временем, и массивные ворота, обращенные на юг. Ворота были плотно закрыты, и ни одного звука не проникало из-за мореных досок неизве-стной породы дерева. А птица все чертила и чертила свой прихотливый узор в небе, ставшем теперь синим, как море.

И только она своими круглыми янтарными глазами хищника видела, что старая крепость на самом деле полна жизни – жизни, отделенной от остального мира высокими стенами. И хотя на башенках давно уже нигде не видно было грозных часовых, а ров перед воротами зарос копытником, недоступность этой внутренней жизни выглядела гораздо более убедительной, чем сто, и двести, и триста лет назад. Древние стены были буквально нашпигованы электроникой, дисплеями, микрофонами, тепловыми, магнитными и ультразвуковыми сенсорами. Однако все это скрывалось под шпалерами роз, цветущих в местном климате почти круглый год, пряталось в боскетах, фонтанах, беседках и гротах. И непосвященному взгляду было даже странно предположить здесь такое обширное пространство, ухоженное не только стараниями десятков людей, но и благодатным климатом. Даже сам воздух казался освежающим напитком, а гуляющие среди прихотливой растительности люди, среди которых мелькали представители как Европы, так и Азии, напоминали обитателей рая. Впрочем, последнее впечатление складывалось скорее всего благодаря некой странной отрешенности их лиц.

По верхней террасе сада медленно шла стройная женщина с коротко, как после тяжелой болезни, остриженными волосами. Было видно, что она уже не очень молода, но сквозь отсутствующее выражение на ее лице то и дело упрямо пробивалось пламя жизни. Оно озаряло губы, вспыхивало в глазах, но спустя несколько секунд, словно не найдя себе пищи, гасло. И женщина снова покорно смотрела куда-то за неровные края каменных стен.

Немного погодя она свернула к чугунному кружеву беседки и нервно посмотрела на часы. Было без пяти восемь. Женщина присела на край скамейки и огляделась с таким выражением, словно видела все окружающее в первый раз.

– Впрочем, я, наверное, сделала глупость – он, конечно, не придет в такую рань, – неожиданно прошептала она по-французски. Выговор был безукоризненным, но интонации все-таки выдавали в ней не француженку.

В то же мгновение на аллее, соединявшей беседку с главным зданием, появилась внушительная мужская фигура. Женщина вспыхнула, появившийся живой огонь на мгновение окрасил ее щеки, но тут же снова погас. Она быстро отвернулась и сделала вид, что заинтересована распускающимися бутонами вигелии.

Мужчина приблизился и остановился, откровенно рассматривая грациозную фигуру на фоне бело-зеленых растительных кружев. Но во взгляде его не было ни любования, ни одобрения, ни радости – в серых глазах читался лишь холодный интерес экспериментатора и, может быть, еще нечто, чего он не позволял себе показывать.

– Доброе утро, миссис Хайден, – негромко, профессионально мягким голосом окликнул он. Женщина устало и неохотно подняла голову. – Я радуюсь вашим нарушениям режима как проявлению улучшения вашего общего состояния, но категорически против них, как безусловно тормозящих этот же процесс. В вашем положении глубокий сон в эти утренние часы – необходимость, а не мой каприз.

– В каком таком моем положении? – довольно грубо спросила миссис Хайден, тоже перейдя на английский.

– О, мадам, к чему эти детские игры? – упрекнул он ее без всякой укоризны, явно лишь для проформы. – Мы все делаем здесь одно общее дело.

– Вы, доктор Робертс. Вы, а не мы. И кто это «мы»? Я – это понятно, но «мы»? – Миссис Хайден порывисто и по-юношески гибко потянулась всем телом. На обнажившихся руках мелькнули светлые полоски шрамов. – О, как я устала от этой внутренней глухоты, хромоты! Не на что опереться, не с чем сравнить! Идите, доктор Робертс, идите, я сейчас же вернусь и, обещаю вам, буду спать до одиннадцати.

Доктор Робертс быстро наклонил голову и ушел в сторону противоположную той, откуда появился.

* * *
Смерть как С. О. Н.
(Санаторий особого назначения)

Какое время года встретило его на дороге? Оно не поддавалось определению. Повсюду разливалась мутная предрассветная серость. Кусты и деревья, раскинувшиеся вдоль трассы, живущей многочисленными бегущими огоньками, были подернуты каким-то серовато-влажным флером. Да и время суток не выдавало себя ни восходящим, ни заходящим солнцем. Весь мир вокруг воспринимался через серое, запотевшее от легкой измороси стекло.

«Скорее прочь, прочь, прочь отсюда, прочь из этого города», – словно запертая в клетке птица, бесконечно билась в мозгу у Глеба неотвязная фраза. Кто-то сказал однажды: «Париж был бы прекрасен, если бы не французы». И еще – если бы не алжирцы, африканцы, китайцы, американцы… И русские. Да-да, именно они!.. Так скорее прочь из этой страны… Прочь, прочь, прочь… из этого мира», – неожиданно сама собой вильнула в сторону уставшая от однообразия мысль. На какое-то мгновение это странное своеволие поразило Глеба, нервно сжимавшего оплетенный кордовской кожей руль. А что, если это не случайный кульбит нейронов, а всего лишь неизбежный логический вывод бытия? «L’enfer, c’est les autres![1]1
  Ад – это другие! (франц.)


[Закрыть]
» – устами своего персонажа воскликнул великий экзистенциалист в знаменитой комедии. Все люди – другие, не такие, как я. И все они воистину слуги ада. По крайней мере – для меня. А самые страшные слуги этого ада – поборники справедливости!..

Однако раздумывать о неожиданных выводах и странностях собственного мышления было теперь некогда – Глеб торопился не на шутку. Самолет на Афины вылетал через двадцать пять минут, а до Орли оставалось еще целых двадцать пять километров. «Опять двадцать пять, – вспомнившееся детское присловье наконец освободило, видимо, уставшую биться о прутья клетки птицу, но лишь для того, чтобы завести свою, столь же однообразную карусель. – Двадцать пять, двадцать пять, двадцать четыре…»

– Que diable![2]2
  Какого черта! (франц.)


[Закрыть]
 – вдруг в сердцах выругался Глеб.

Неизвестно откуда прямо перед ним посреди шоссе выросла ослепительно-белая, глухая стена. По привычке наблюдая больше за тремя зеркалами заднего вида, чем за пространством перед собой, и занятый не– отвязной мыслью о необходимости во что бы то ни стало успеть на самолет, он как-то упустил из виду, что едет по трассе быстрее всех – и что несущийся на ста двадцати рефрижератор для его летящего «Опеля» может оказаться практически стоящим на месте даже при самом легком торможении.

Однако металлическая громада неожиданно оказалась стеклянной.

Лишь на какое-то мгновение Глеб ощутил неприятную, норовящую слиться с его телом плотность стекла. Но уже в следующий миг раздался оглушительный раскат грома, в мозгу одновременно сверкнула тысяча молний, и огромное теплое стекло вдруг разлетелось мелкими брызгами во все стороны, освобождая плоть от всего лишнего, надоевшего и мешающего.

Ехать вдруг стало неимоверно легко; настолько легко, что на мгновение машина даже показалась ему большой хищной птицей, не знающей преград и парящей в восходящих потоках воздуха. Ничто больше уже не сдерживало его неудержимого стремления вперед. Но тут, к своему несказанному удивлению, Глеб вдруг понял, что самолет потерял для него всякую значимость, став абсолютно ненужным. Теперь он сам в мгновение ока мог улететь куда угодно без всякого самолета.

Но куда? Куда было ему угодно?!

О, жалкое земное мышление! Неужели теперь помехой осталось лишь ты одно?! И только ты одно сдерживаешь неудержимый полет души, не позволяя ей просто раствориться в блаженстве собственного парения? Только ты, беспомощно привязанное к земле, тупо норовящее разложить все по полочкам, стремишься даже райский уголок Вселенной непременно назвать каким-нибудь броским именем. Что значат для души все эти названия?

– Стокгольм, Москва, Калькутта или Рио, когда везде будет один и тот же ад – ад беспросветного земного существования.

* * *

В хитросплетении террас тут и там были раскиданы маленькие коттеджи с именовавшими их табличками. Робертс постучал в дверь коттеджа под названием «Коррадин» и по-хозяйски, не дожидаясь приглашения, вошел в небольшой, но благодаря почти полному отсутствию мебели просторный холл. Навстречу ему поднялся смуглый господин лет сорока с ярко-синими глазами, словно позаимствованными с другого лица. На вид мужчина казался довольно хрупким, но Робертс, как всегда, слегка поморщился от его железного рукопожатия.

– Рад вас видеть, Виктор.

– Не могу порадовать вас тем же, Оливер, ибо вы оторвали меня от текста на самом интересном месте.

– Черт, я уже жалею, что решил предоставить вам право первенства.

– Не жалейте, вам, как психиатру, будет гораздо лучше прочесть повесть целиком.

– Почему?

Виктор рассмеялся.

– Да только потому, что история болезни всегда полнее эпикризов отдельных специалистов.

– И все-таки – что скажете?

– Вы действительно не имеете никаких предположений о ее национальности?

– А у вас они появились?

– В общем – да, если только это не остатки литературщины, которой она могла увлекаться в юности в каком-нибудь интеллектуальном колледже, вроде леди Маргарет Холл. И если, конечно, она вообще не филолог. Помните, как это у Данте:

 
Littera gesta docet, quid credes allegoria;
Moralis, quid agas; quo tendas, anagogia.
 

– Постойте, постойте, как все-таки превосходно сказано! Ведь, насколько я помню итальян-ский, это можно интерпретировать так, что литература учит нас примерами действий, аллегория укрепляет веру, мораль наставляет в поступках, а целеустремленность – и вот это самое великолепное – способствует нашему вознесению. Нет, все-таки Данте был великим человеком.

– Пожалуй, вы правы. Это только такие скептики, как Вольтер, могут смеяться над величием ума. А нам с вами пристало преклоняться перед великими. Segui il tuo corso, e laskia dir le genti![3]3
  Следуй своим путем, и пусть люди говорят, что угодно (итал.)


[Закрыть]

– Совершенно справедливо. И все-таки, возвращаясь на землю, – неужели в ее происхождении есть что-нибудь экзотическое? Ведь внешность у нее совершенно европейская.

– Не торопите события, Оливер, и не забывайте африканскую поговорку: те, кто торопятся, уже мертвы.

Робертс понимающе усмехнулся.

– Она, кстати, опять ждала вас около беседки ни свет ни заря. А вы так откровенно манкируете такой возможностью. – Доктор без приглашения сел, закурил и уже в сотый раз повторил: – Странно, физически – восстановление полное, интеллектуально – тоже, но память! память!

– А не кажется ли вам, доктор, простите меня, профана, что именно полная амнезия и явилась залогом ее полного физического восстановления? В противном случае ей было бы просто не выжить?

– Возможно, возможно, но не делать же ее снова калекой или имбецилом! Да это уже и бесполезно. Кстати, а общаетесь ли вы здесь еще с кем-нибудь? Например, этот русский дипломат – в их состоянии есть некоторые общие моменты. Или другие женщины?

Виктор чуть прикрыл глаза.

– Вы, конечно, имеете в виду эту малышку Воланж?

– Волендор.

– Ах да, простите невольную аллюзию на «Опасные связи». Увы, за исключением нашей авторессы, все здешние дамы – аутички. И все же, Робертс, мне осталось уже совсем немного. Дайте мне дочитать, и мы благополучно встретимся с вами в коктейль-холле, предположим… в половине первого. Тем для разговора у нас будет гораздо больше, уверяю вас. – И Виктор демонстративно поднес к глазам очередной исписанный лиловыми чернилами листок.

* * *

Машина продолжала бесшумно нестись вперед, хотя Глеб отчетливо помнил, как до упора нажал педаль тормоза и резко переложил руль вправо. Почти рассеянным взглядом продолжая следить за тремя и на этот раз не обманувшими его зеркалами, он с удивлением увидел вокруг какую-то обволакивающую сознание голубовато-лиловую пустоту. Впрочем, пустотой это показалось только на первый взгляд, на самом деле все пространство вокруг быстро заполнялось картинами безлюдного морского побережья, окаймленного угрюмыми, словно неживыми кипарисами и торжествующим в своей чистоте куполом неба.

Машина мчалась, не меняя скорости, и руки Глеба сами, совершенно помимо его воли, мягко помогали ей проходить поворот за поворотом так, будто дорога эта была известна ему всегда. Он, убаюканный счастливым ощущением уверенности, даже начал впадать в сладкое полусонное оцепенение, но тут справа, на белесом от жары пустынном берегу, что-то блеснуло. В первое мгновение Глебу показалось, что это вспыхнул огромный костер – так разителен был всплеск красного и черного. Однако, подъехав поближе, он обнаружил двух лоснящихся от воды лошадей, которые всхрапывали и добродушно покусывали друг друга, пробуя молодые силы. В их спутавшихся гривах рождалось и умирало солнце, и призывное ржание летело, многократно отражаясь в тяжелой неподвижности моря, становясь уже не столько звуком, сколько светом.

Глеб невольно провел рукой по глазам, а когда снова открыл их, то оказалось, что пустота вокруг него обрела еще более реальное, хотя и несколько смутившее его наполнение. Все чаще вокруг темнели груды непонятных предметов, а слух пронзали звонкие крики неведомых птиц или животных. Кипарисы и уже начавшие сменять их лавры были грубо иссечены, словно кто-то долго хлестал их огромными железными прутьями. Дома, вдруг открывшиеся на склонах, стояли в оспинах выбоин, а кое-где и вовсе скалились черными провалами окон. А почти у самой дороги, изуродованной рваными рытвинами, призрачно белел то ли мавзолей, то ли зиккурат, и над ним вяло шевелился кусок полотнища, на котором еще можно было разобрать обрывки слов: «…тья…о наш… род!…ы…или!»

«Что за бред!» – подумал Глеб, подавляя желание снова поднести руку к глазам, чтобы убрать это нелепое видение, почему-то напомнившее ему Испанию времен генерала Франко, как ее описывали все без исключения авторы. Однако своевольная рука против всех его ожиданий вдруг резко переложила руль влево, и машина поползла вверх, путаясь в виноградниках и каждую секунду рискуя пропороть колеса о ржавый сор. Синие, словно тронутые изморозью кисти висели, почти касаясь прихотливо изогнутых железяк, повсюду разбросанных на земле, а кое-где уже лежали прямо на них. На сгнивших шпалах узкоколейки, неожиданно бросившейся под колеса его «Опеля», безмятежно лежала корова, своей худобой и прекрасными томными очами напоминавшая страдающую обитательницу гарема. Красавица ничуть не удивилась появлению машины, а наоборот, только призывно скосила глаз, и волна дрожи пробежала по ее нежной, отливавшей перламутром спине. Наконец они оба – ибо «Опель» уже давно ехал совершенно независимо от Глеба, хотя вроде бы и слушался своего хозяина, – выбрались на тенистую улицу, утопающую в зарослях барбариса, упругие ветки которого были усыпаны прозрачными розовыми леденцами. Рот Глеба сразу наполнился кисло-сладкой слюной, напомнившей о школе, о прогулах, о чтении запрещенных книг из отцовской библиотеки, и, словно в ответ на его воспоминания, леденцы тут же тонко и льдисто зазвенели, несмотря на то что воздух вокруг застыл тяжелой неподвижной массой. Небо стало совсем лиловым, как перед грозой, а «Опель» все тянул и тянул вперед, хотя уже медленнее. «Что ж, пусть выбирает дорогу сам», – неожиданно для себя решил Глеб, но машина тут же ткнулась бампером в густую темную жесткую зелень. Он вышел и огляделся.

Узкая, явно пригородная улочка, убегавшая от него в неуловимую даль, курилась полдневной жарой. Сначала ему показалось, что в той стороне, откуда он приехал, темнеет какое-то массивное здание, вроде парижского Центрального рынка, но, обернувшись туда во второй раз, он уже ничего похожего не увидел. Зато гораздо ближе, наверное, всего в паре сотен метров, вспыхнул золотом не то католический, не то православный крест. Внутри золота горела какая-то ослепительная белизна. Глеб, давая видению возможность смениться, снова посмотрел влево, где прежде нависали горы, но, как и ожидал, не увидел их и поспешно вернулся взглядом к кресту. Однако тот не исчез, и Глеб решительно пошел прямо на это ровное, несколько тускловатое по краям в свете южного полудня сияние.

Однако дойти до него он так и не успел. По правую руку заскрипел гравий, застонало железо открываемых ворот, и жалобно затрещали придавливаемые ими кусты. И прежде чем ржавые, выкованные в югенд-стиле ворота окончательно распахнулись, Глеб успел заметить на них белую, будто больничную табличку с грубо намалеванной цифрой «7» и несколько букв, вероятно, оставшихся от названия улицы. Сложить их в нечто вразумительное не удалось. Уже втянувшись в эту странную игру и ожидая дальнейших, еще более заманчивых предложений, он смело шагнул за ворота, стараясь при этом не смотреть по сторонам. Что подарят ему на этот раз? Гроты и лужайки английского парка, фешенебельную клинику для умалишенных, мрачную Кана-хену Бухары или снова пустынное марево шоссе?

Но Глебу пришлось немедленно разочароваться: навстречу ему по неухоженной дорожке, не спеша и не выказывая никаких признаков радушия, шел пожилой человек в неопределенного цвета и фасона халате и валяной, с кожаным кантом, шапочке.

Вид его совершенно разочаровал Глеба, а весьма нелюбезное обращение служителя это чувство только усилило.

– Что ж это вы так задержались? Завтрак давно прошел. Впрочем, если желаете, можете поговорить с Эдерой – она, вероятно, еще не…

– Поставьте мою машину, она здесь в двух шагах, – прервал невежливого привратника Глеб, приняв условия новой игры, которая, вероятно, называлась «Дом отдыха», и, пытаясь по наружности встречавшего и произнесенному им имени определить свое теперешнее местонахождение, двинулся вперед.

– Какую еще машину? – искренне удивился сторож, все больше вызывавший у Глеба сомнения в своей причастности к персоналу. – Интересно, кто это вам сказал, что сюда приезжают на машинах? Глупости какие! Ступайте, молодой человек, и не капризничайте.

– Мой номер? – Не оборачиваясь, бросил Глеб, уже проходя мимо потрепанного полосатого тента над бетонным подиумом с колченогой пластмассовой мебелью. Этот странный загон, судя по всему, служил столовой.

– Это удивительно! Вы что, номера своего не знаете?! Прямо, прямо, а там налево и на второй этаж, третья дверь. Не волнуйтесь, не ошибетесь. – Неопрятный субъект, вероятно, неуверенный в своих последних словах, почему-то все продолжал идти вслед за Глебом.

Но Глеб уже не обращал на него внимания: он с любопытством разглядывал как из-под земли возникшее перед ним здание. Оно было желтоватое и пористое, как слегка подмоченный во вчерашнем чае рафинад, но его зубчатые навершия, причудливые колонки террасы и отмеченные временем ступени невольно наводили на мысль о внутренних двориках Альгамбры и домах-крепостях медины[4]4
  Старинная центральная часть арабского города.


[Закрыть]
 Феса. Глебу даже почудился струящийся в воздухе запах отлично выделанной старинной кожи и сигар. Впрочем, благородство аромата тут же сменилось неделикатным напоминанием о дешевой кухне. И, стараясь больше ни о чем не думать и ничего ни с чем не сравнивать, Глеб взлетел на второй этаж, где была терраса. Там он на секунду задержался, чтобы посмотреть вокруг.

В окруженном карамельными кустами парке вовсю кипела жизнь. Множество людей и самых разнообразных животных слонялось в высокой сочной траве, причудливо сплетаясь в пары и тройки, образуя сложные геометрические фигуры, переливавшиеся при этом всевозможными цветами радуги. Это напоминало некий странный магический танец, над которым Глеб не стал сейчас особо задумываться, но, толкнув легко подавшуюся дверь своей комнаты, он вдруг со звонкой ясностью в голове осознал, что трава под ходившими не то чтобы поднималась сразу, а не подминалась вообще.

Комнатка, в которой он оказался, ослепила его сумраком и прохладой. У окна с занавесками из той же полосатой ткани, что и тент, стояло видавшее виды кресло, а к стене одиноко жалась кровать с примятым покрывалом. «Ну хоть покрывало примято самым естественным образом», – с облегчением отметил Глеб и шагнул к окну – но там, сидя на ручке кресла и едва удерживаясь неприятными виляющими движениями, расположился худощавый, небольшого роста старичок с окладистой седой бородой, закрывавшей всю грудь. Костлявые плечи прикрывал махровый халат в сочную желто-синюю вертикальную полоску, в точности повторявшую расположение полос тента и занавесей. Маленькие темные глазки старичка живо поблескивали.

– Вы русский? – неожиданно спросил он, даже не поздоровавшись.

– Я?.. – на мгновение растерялся Глеб, не в силах определить, на каком языке они разговаривают.

– В таком случае зовите меня просто Фока Фокич.

– Весьма польщен… – начал вдруг засомневавшийся в собственном имени Глеб, но после непродолжительной паузы все же неохотно представился: – Глеб.

– Были за границей? – все так же весело и с любопытством поглядывая на него, потребовал старичок.

– Я хотел… – тут Глеб опять засомневался, в самом ли деле хотел он вылететь в Афины, и неожиданно для самого себя ответил вопросом: – Хотел узнать, а где я, собственно, сейчас нахожусь? – Он окончательно перестал понимать, что и относительно чего следовало ему теперь считать заграницей.

– В гостинице, молодой человек, всего лишь в гостинице! – весело воскликнул Фока Фокич и немного погодя добавил безапелляционным тоном: – Отныне мы с вами будем жить в этом номере вдвоем.

– А разве здесь нет одноместных номеров? – осторожно поинтересовался Глеб.

– Почему нет, есть. Здесь все номера одноместные, – спокойно сказал старичок, достал из кармана платочек и аккуратно вытер выступившую на лбу капельку пота. – Так вы, я вижу, человек мысли, а не дела. Но все же, прошу вас, бросьте выдавливать из меня пот, заставляя шевелить мозгами. Вдвоем в одноместном номере намного веселей, уверяю вас. Да и что вы этим хотели сказать? Вы знаете, я тоже человек развитой, читаю разные замечательные книги…


Страницы книги >> 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации