Текст книги "Скитания ворона"

– Доктор Стивенсон? Очень энергичная дама.

– О да! – Девушка протянула узкую, но крепкую ладошку с обкусанными ногтями. – Шелли. Шелли Гаккеншмидт из Дюссельдорфа.

– Шелли?

– Ну да. От Мишель. Вообще-то родители назвали меня Микаэллой, но мне больше нравится на ваш, французский манер.

– А я Нил.

– О, американское имя.

– Русское. Только очень редкое. Русский муж французской ученой дамы – кибернетика.

– Вы оба кибернетики?

– Ну, я скорее киборг, новейшая разработка… А ты, Шелли, чем занимаешься?

Если бы разговор велся не по-английски, Нил едва ли сподобился бы так быстро сократить дистанцию до «ты». Но, как известно, в английском «ты» давным-давно вышло из употребления, его заменителем стало обращение по имени, что, кстати говоря, избавило народ от множества лишних проблем.

– Пишу диссер по теоретической журналистике.

– А что, есть и такая?

– Что ты, это безумно интересно и очень современно! Я исследую зооморфизм в информационных войнах.

– Зооморфизм? А-а, это вроде того, как во время войны наших летчиков называли «сталинскими соколами», а немецких «фашистскими стервятниками»… Ой, извини, я, кажется, привел не самый удачный пример.

– Почему? Это очень хороший пример парной оппозитивной идентификации класса «мы – они». Если позволишь, я включу его в свою классификацию.

– Да сколько угодно.

– Слушай, Нил, а давай-ка вечером забирай свою женушку – и к нам. Посидим тесным европейским кружком, выпьем винца, Ингрид привезла новый фильм Фассбиндера…

– Спасибо, Шелли, только вряд ли получится. Жена с коллегами уехала на природу, а у меня намечена большая стирка.

– Подумаешь! До вечера сто раз успеешь все перестирать.

– Не знаю. Мне до вечера предстоит торчать здесь и ждать автобус. Я ведь без машины.

– Господи, пустяки какие! На моем байке через две минуты будешь дома, гарантирую.

– А продукты? Мне же надо закупить еды на всю неделю.

– Вот зануда! Сказано же, продуктами завтра займемся!..

Вот так и получилось, что обратно Нил тоже ехал «с ветерком», но этим все сходство и ограничилось. Все-таки сидеть в седле «харлея», обхватив за кожаную талию симпатичную байкершу – это вам не на ледяном оцинкованном полу чужого грузовичка, да еще когда собственная жена кокетничает в теплой кабине с каким-то квадратномордым дебилом…

В доме у подружек началось с калифорнийского вина, продолжилось домашним шнапсом, в ходе потребления коего Ингрид, рыжая и, похоже, довольно взбалмошная толстуха, рухнула на диван и больше не вставала. А у Нила с Шелли закончилось же тем, чем, наверное, и должно было закончиться, – постелью.

То, что предложила этой ночью Шелли, привело его, видавшего всякое, в полное замешательство. В какой-то момент физкультурного секса он понял, что его банально насилуют, как проститутку. Шелли была не похожа ни на одну женщину из его скромного списка. Она преображалась постоянно, но ни разу не позволила ему проявить хоть какую-нибудь инициативу. В какой-то момент Нил вконец истощился от ее неуемной активности. А приспособления из секс-шопа, которых было заготовлено у нее видимо-невидимо, повергли Нила в шок. При этом Шелли вливала в него виски, будто сок.

Одевался Нил в темноте, на ощупь, и чего тут было больше – заботы о покое партнерши, под утро забывшейся сладким сном, или боязни, что, проснувшись, она начнет все заново, – определить было затруднительно. Пожалуй, поровну.

Он осторожно спустился по скрипучей лестнице, на цыпочках миновал темную гостиную, ориентируясь лишь на доносящийся с дивана раскатистый храп крошки Ингрид, нащупал на вешалке куртку и был таков.

Дома он едва нашел в себе силы доползти до супружеского ложа, куда он и рухнул, как был, в джинсах и свитере – наискосок, поверх белоснежного покрывала. Черный сон накрыл его, как полярная ночь – город вампира Свидригайлова.

Проснулся Нил от солнечного лучика, заплясавшего на веках. Он протер глаза, прищурился, успел подумать: «Солнце-то низко. Это хорошо, значит, только утро, значит, все успею…»

Но тут же вскочил в ужасе, сообразив, что окна в спальне выходят на запад. Проспал весь день! С минуты на минуту вернется Сесиль, а он… И в довершение всего, тело болит так, будто по нему танк проехал.

В стенаниях и скрежете зубовном Нил добрался до ванной, разоблачился. Взглянув на себя в зеркало, пришел в ужас. Все тело было покрыто царапинами, синяками, засосами. М-да, темпераментная девушка попалась, такого в его биографии еще не было, недаром перед сном про вампиров вспомнил… И что он теперь скажет Сесиль?..

– Ну, здравствуй, милый? Скучал без меня?.. А чем это от тебя пахнет?

– Я порезался, пришлось обработать рану… Как отдохнули?

– Замечательно!.. Эй, Крис, может, останешься, поужинаешь с нами? Мой Нил наверняка приготовил что-нибудь умопомрачительное, он у меня великий кулинар.

– Нет, боюсь, я вас стесню… Ну, если только никому не буду в тягость. Дорога-то была длинная…

– Сесиль, я… – Все лихорадочно придуманные невероятные истории с похищенным бумажником и забытым в автобусе рюкзаком с покупками моментально вылетели из головы. – Я… я… У меня есть идея! Говорят, тут неподалеку открылся чудесный рыбный ресторанчик. Почему бы нам всем не прокатиться?..

– Почему бы тебе не выкинуть из головы эту дурацкую идею? Я устала, у меня нет ни настроения, ни сил переодеваться на выход…

– Эй, соседи! – Нил поднял голову и увидел Шелли, машущую им рукой через улицу. – У нас вечеринка по случаю приезда, море выпивки, гора еды, присоединяйтесь, мы ждем!

Возле нее остановился автомобиль, и Шелли с визгом бросилась на шею вышедшему из него мужчине.

– Брэд, милый, я так рада!

– Что за девица? – недовольно спросила Сесиль. – Я ее в первый раз вижу.

– Немка-аспирантка. Они с подругой снимают тот домик.

– Да, я, кажется, видел ее в кампусе, – задумчиво произнес Крис.

– Они позавчера из Европы. Привезли кучу сплетен и новый фильм Фассбиндера.

– Что-то ты больно много знаешь…

– Посудачили немного, по-соседски, что такого? Пойдем, а? Неудобно, соседи все-таки…

От обилия гостей в доме было жарко, даже душно.

В отличие от Ингрид, бледной, апатичной, с припухшими глазами, Шелли выглядела великолепно – гладкая, свежая кожа, вишневое вечернее платье, эффектно обтягивающее «модельную» фигурку. Нил, оказавшийся рядом, с удивлением заметил полное отсутствие украшений и косметики. Протискиваясь мимо Нила, она незаметно для окружающих потрепала его по ляжке.

Нил прокладывал локтями путь себе и Сесиль к фуршетному столу, ломящемуся от яств, невольно ловя обрывки разговоров.

– … программа психологического перепрофилирования, одобренная военно-морским флотом. Представляете, несчастных, одиноких, тоскующих по оставшимся на берегу женам и невестам натуралов будут переделывать в жизнерадостных, самодостаточных геев, живущих полноценной сексуальной жизнью даже в условиях дальнего морского похода, даже на подводных лодках. Видите, и военные бюрократы иногда способны на гуманные решения…

– … Ближний Восток надо заасфальтировать и сделать из него одну большую американскую заправку…

– … Говорят, Андропов управляет страной прямо из палаты интенсивной терапии…

– … поймали в магазине, как обычную воровку. А еще кинозвезда!..

Сесиль с полной тарелкой пристроилась в уголке на кресле, сосредоточенно ела, и одновременно слушала Криса, который что-то горячо втолковывал ей, сидя на ручке того же кресла со стаканом воды в руках. Нил, проходя рядом, уловил слова «экспонентная кривая».

– Вот козел! – тихо пробормотал он по-русски.

Ушли они рано – Сесиль очень хотела спать. Нил успел перемигнуться с Шелли, и та вынесла им на дорожку большой пакет всяких вкусностей.

Нил нашел свитер и в нем улегся спать, надо было как-то скрыть от жены следы, оставленные Шелли.

– Что это ты спишь так, еще бы куртку надел! – съязвила Сесиль. И тут же пожалела.

– Я у тебя домработником служу, ты меня уже в кузове возишь, как нелегала-мексиканца, так вот, твоя скотина простудилась. Заводить тебе пора японского робота, они к сквознякам равнодушны. А я живой пока. Бабушка говорила, что при простуде надо тепло на ночь одеться и все пройдет, вот я и спасаюсь родительским рецептом.

Нил врал самозабвенно и убедительно, что свойственно только русскому человеку. Сесиль заглотила сразу и начала хлопотать вокруг него как сильно провинившаяся жена. Нил, конечно, великодушно простил и попросил разрешения выспаться, что и получил в полном объеме. Когда Нил проснулся, Сесиль уже не было дома, и он решил по случаю удивительной победы организовать себе русский завтрак, на который он подал сам себе холодное пиво, купленное на бензозаправке, и креветки. За завтраком Нил предался сладостным воспоминаниям, правда, иногда воспоминания прерывались крепкими русскими выражениями – такого с ним еще никто не вытворял.

В супермаркет он съездил в обществе Шелли на автомобиле Ингрид. Сама же Ингрид осталась отлеживаться после вчерашнего.

Вечером Сесиль, неожиданно для Нила, сама зазвала соседок на чашку кофе. Дружеский треп ни о чем затянулся за полночь, а на следующий день все повторилось. Сближению способствовали общие европейские корни, общие европейские воспоминания. Порой Нил ощущал себя лишним в этой компании – единственный мужчина, да и европеец, прямо скажем, весьма условный. Тогда он под каким-нибудь хозяйственным предлогом смывался на кухню, спустя некоторое время к нему присоединялась Шелли. Сквозь негромкий шум кухонных агрегатов было хорошо слышно, как Сесиль и Ингрид, развалившись на диване в гостиной, лениво перемывают косточки тупым американцам.

Дружба имела и практическую сторону. Оказалось, что Шелли очень неплохо владеет компьютером, и теперь они с Сесиль часами просиживали за чертовой машиной, оставляя Нила наедине с Ингрид, малообщительной и мрачноватой с ним и не очень привлекательной по-женски. Более того, Шелли стала брать работу Сесиль себе на дом и на своем компьютере набивать сложные таблицы и графики, терпеливо внося бесконечные изменения, ежедневно возникающие у Сесиль. Для Нила у нее не оставалось времени.

От тоски он записался в местную автошколу и, получив через пару месяцев водительские права, уговорил Сесиль приобрести для хозяйственных нужд подержанный «датсун», стал разъезжать на нем по округе и даже завел интрижку с официанткой из кафе на заправочной станции. В ее дряблых объятиях он тщетно пытался забыть Шелли.

Забыть Лиз…

Забыть Линду…

Забыть Таню Захаржевскую…

Платини с угла штрафной протолкнул мяч юркому Жирессу, тот попытался сы-грать «в стенку», но мяч срезался, отлетел к защитнику, и от его колена – о, чудо! – срикошетил в нижний угол ворот. Два-ноль!

Многотысячный «Стад де Франс» взревел. Зрители повскакивали с мест, в воздух полетели кепки, вымпелы, петарды…

– А вы, доктор, что-то не рады, – заметил доктору Вальме сосед, коротко стриженный крепыш в сером костюме. – Или вы в душе датчанин?

– Ваши шутки! – злобно пробормотал доктор. – Можно подумать, что вы намеренно ставите меня перед угрозой разоблачения. Сначала поручаете мне негласно вести вашего агента, потом через меня же устраиваете его контакт со связником. Надо быть полным идиотом, чтобы не догадаться…

– Нам он о своих догадках не докладывал.

Вальме это не успокоило.

– А сегодня… у меня вообще нет слов. Назначить конспиративное рандеву на глазах у всей Франции…

– Доктор, не преувеличивайте собственную значимость. Вся Франция смотрит не на вас, а туда. – Василий Клешнин, второй советник посольства СССР по культуре, показал на изумрудное поле. – Чего и вам советую. Наслаждайтесь игрой, а говорить предоставьте мне.

Доктор вздохнул и покорно перевел взгляд на поле.

– В Центре крайне недовольны вами, Вальме, – тихим, но металлическим голосом продолжил Клешнин. – Задание по Баренцеву вы практически провалили. Не уведомили нас о его отъезде в США, чем существенно затруднили нам работу…

– Но, поверьте, для меня самого было полной неожиданностью…

– Смотрите футбол, Вальме. Смотрите и слушайте. Наша страна переводит на вас валюту вовсе не за то, чтобы вы делились тут своими недоумениями. Вы давно введены в эту семью и о планах ее членов должны знать все! Но это еще полбеды…

Доктор вжал голову в плечи в ожидании страшного.

– Вы прошляпили главное. А именно – активное участие вашего подопечного в так называемом ограблении виллы Бажанов.

– Что?! Но он не мог, я ни на минуту не упускал его из виду, это все Маню…

– На поле смотреть!.. Маню, говорите? Так вот, довожу до вашего сведения, что этот ваш Маню-перманю действовал по прямой наводке Баренцева и согласно его инструкциям. На допросе он во всем сознался, а при обыске у него изъяли награбленное у Бажанов. Побрякушки мадам и документы…

– Документы? Значит, он все же выкрал документы.

– Документы на дом. Свидетельство о собственности и прочее. Тех документов, которые нужны нам, у него не оказалось. И в доме уотовцы их не нашли. Соображаете?

– Получается, что теперь, опираясь на показания Маню, они вправе потребовать экстрадиции Баренцева… Господи, он им все расскажет, они выйдут на меня…

– Прекратите истерику, Вальме! Никто ни на кого не выйдет.

– Но вы сами сказали – они взяли Маню…

– Но я не говорил, что Маню взяли они.

– Ах-х! – Доктор выдохнул с заметным облегчением. – Надеюсь, теперь он уже никому ничего не расскажет?

– Разумеется… В результате остаются два варианта: либо интересующий нас предмет находится у Баренцева, либо он так и лежит в доме Бажана, не обнаруженный ущтовцами. Если наш мальчик не настолько глуп, чтобы тащить бумаги с собой за границу, надо искать их в Париже.

– Иголку в стоге сена…

– Не скажите. Мы располагаем данными радиоперехвата всех переговоров наружки, приставленной УОТ к Баренцеву сразу после инцидента в Камбремере, и знаем все о его передвижениях. На ржавую баржу к мосту Толбиак мы вас, так и быть, не пошлем, еще хватанете какую-нибудь заразу от тамошних клошаров. А вот вдовушку Бажан посетить придется.

– Зачем?

– А затем, что среди документов, найденных у Маню, есть один весьма любопытный. Подробнейший план дома с указанием всех ловушек, хитростей и тайников. Даже если на барже найдется то, что нас интересует, в закромах полковника наверняка осталось много не менее интересного. Вот и займитесь… После матча я уйду первым и «забуду» вот эту программку. В ней копия того самого плана и ваш очередной чек…

– Жак сегодня на высоте, дорогая Доминик. Давно я не ел такого мяса. Говядина с ананасами действительно удивительное сочетание. Азиаты тоже знают толк в кулинарии. Но вы почти ничего не ели за ужином, а это пагубно для вас, особенно после пережитого стресса. Отсутствие аппетита говорит о том, что вы еще не вполне оправились от случившегося. Я привез вам новые препараты, мой партнер из Индии прислал их специально для вас. Пойдемте, я расскажу, как их следует принимать. Это целая система, но результат будет превосходным, я ручаюсь, дорогая.

Они прошли в кабинет, где Базиль долго и нудно давал указания по применению лекарств. Доминик, выпив первую порцию, отправилась в спальню, оставив доктора в кабинете и дав распоряжения Жаку не беспокоить никого до утра.

– Да, да, Жак, я соберусь сам. Когда буду выезжать, я позвоню тебе. А пока ты не нужен, отдыхай.

Жак поклонился и молча вышел.

Дом погрузился в тишину, и Базиль еще какое-то время читал, сидя в кресле у шахматного стола. Потом доктор не спеша стал обследовать мебель кабинета. Какие-то панели и кнопки он уже давно знал, какие-то обнаружил при осмотре. Все, что можно, было открыто, но нигде не имелось и намека на документы. Так, старческая фантазия и только. Базиль обнаружил коллекцию курительных трубок в тайнике, археологические ценности, явно египетского происхождения, но документов и вообще бумаг не было нигде.

Он так увлекся, что не заметил, как в дверях появился Жак. Старый слуга долго наблюдал, как старинный друг его хозяина роется в тайниках. Потом неслышно отошел от двери и так же тихо спустился во двор. В полной темноте, не включая фонаря, Жак направился к гаражу. Хозяйство свое он знал и мог без труда найти дорогу…

Глава 7
АФИНСКИЕ КАНИКУЛЫ

(1985)

– Две «маргариты».

– Сию секунду, уважаемая.

Смазливый официант картинно смахнул со столика воображаемые крошки, демонстрируя симпатичной и явно небедной иностранке свои стати, обтянутые белой униформой, словно балетным трико. Впечатления не произвел, сразу преисполнился достоинства и плавно отвалил к стойке.

Таня Дарлинг усмехнулась.

Над кромкой бассейна показалась мокрая голова Сони Миллер, собственного корреспондента Би-би-си.

– Уф-ф! Прямо реинкарнация в мире богов!

– А кто говорил, что будет плохо?

Фыркая, как тюлень, Соня поднялась из бассейна и бухнулась на пластмассовый шезлонг.

– Ну и денек! Удивительно, что я вообще еще живая… Мерси. – Она приняла у официанта коктейль, с наслаждением глотнула. – Ну, Акрополь я еще понимаю, приобщение, так сказать, к истокам цивилизации, хотя, между нами, можно было бы дождаться денька попрохладнее, не в сорок же градусов. Но вот троллейбус на обратном пути!.. Скажи на милость, зачем было тащиться через полгорода в этой душегубке?

– Во-первых, никто тебя не неволил, могла бы спокойно заказать себе хоть кадиллак с кондиционером. Во-вторых, когда еще мы сподобимся побывать в сауне на колесиках. В-третьих, зато теперь как хорошо, сама же говоришь. А в-четвертых… в-четвертых, Соня, когда я увидела здесь, на афинских улицах, наши родные русские троллейбусы… Понимаешь, я сначала глазам своим не поверила, а потом… Помнишь у Окуджавы?..

– У кого? А, московский шансонье, я как-то брала у него интервью, и он сказал…

Таня не слушала подругу. Глядя куда-то далеко-далеко, она вполголоса запела:

 
– Когда мне невмочь пересилить беду,
Когда подступает отчаянье,
Я в синий троллейбус сажусь на ходу,
В последний, в случайный…
 

Проходившая рядом молодая женщина с перекинутым через плечо махровым гостиничным полотенцем остановилась как вкопанная. На ее лице, бледном, утомленном, с черными кругами под глазами, отразилась сложная борьба чувств. Наконец, она чуть заметно качнула головой, беззвучно, одними губами проговорила: «Mais non…» [7]7
  О, нет… – (франц.)


[Закрыть] Но тут к ней резко обернулась Таня Дарлинг, затылком поймавшая ее взгляд.

– Лиз! – Элизабет кивнула робко, затравленно, как пойманный с поличным магазинный воришка. – Боже, вот уж кого не ожидала здесь встретить! Ну иди же сюда… – Таня устремилась к Лиз. Они обменялись дружескими, на французский манер, поцелуями в обе щеки. – Соня, знакомься, это Лиз, моя французская подруга еще по Москве.

– Миллер, – без излишнего дружелюбия представилась Соня.

Двухнедельный европейский тур с любимой подругой планировался давным-давно, и никакая Лиз в эти планы не входила. Оставалось надеяться, что знакомство это относится к разряду светских и контакт ограничится получасовым трепом за коктейлями, максимум, дружеским ужином в таверне.

– Мы заказали по «маргарите», присоединишься? – Лиз кивнула, и Таня просигналила официанту. – Как ты, рассказывай, мы не виделись целую вечность. Поступила, куда хотела?

– Да…

– Лиз готовилась в Академию художеств в Ленинграде, – пояснила Таня Соне Миллер. – Нравится учиться?

– Да… А ты как? Ты так скоропалительно исчезла тем летом. Возвращаюсь в Москву, а мне говорят: вышла замуж за англичанина и улетела в Лондон… – Говорила Лиз быстро, взволнованно, взгляд бегал по сторонам, не останавливаясь на Танином лице. – Кто твой муж, чем занимается?

– Червей разводит.

Соня Миллер кашлянула и спряталась лицом в салфетку. Лиз удивленно хлопнула ресницами.

– Как это – червей? Для рыбалки?

– Лиз, он помер в прошлом году.

– Извини, я не могла знать… Мои соболезнования.

– Лиз, это было лучшее, что этот урод сделал для меня… Впрочем нет, он мне оставил свою фамилию. Так что теперь я почтенная вдова, миссис Дарлинг.

– Миссис как?

– Дарлинг. Тебе разрешается называть меня по фамилии.

Лиз рассмеялась, несколько истерически, долго не могла остановиться. На остро выпирающих скулах проступили неровные пятна, стало особенно заметно, как подурнела Лиз за те три года, что Таня не видела ее. Гибкая девичья стройность перешла в болезненную, палочную худобу, нежная кожа загрубела, особенно на суставах и у висков, и даже легкомысленный морковный оттенок крашеных волос не молодил, а лишь подчеркивал преждевременную усталость лица, как бывает у стареющих травести.

– Трудно живется в Союзе? – спросила Таня.

– Кому как. Мне ничего, – ответила Лиз чуть резковато, словно огрызнулась.

Таня щелкнула пальцами.

– Повторить!.. Может, окунемся?

Она показала на бассейн, призывно переливающийся прозрачной голубизной.

– Неохота…

Это было странно. Зачем же тогда Лиз поднялась сюда, да еще с полотенцем и пляжной сумкой?

– Сюда на каникулы приехали? – любезно осведомилась Соня, почувствовав повисшее в воздухе необъяснимое напряжение.

– Ну… да, в общем…

– В первый раз в Греции?

– Нет, уже была…

– Замечательно. Тогда мы рассчитываем на ваш совет. Мы прилетели только вчера, и нам обеим совсем не улыбается в такую жару торчать здесь, в пыльных Афинах. Таня хотела прокатиться по разным историческим достопримечательностям, ну там, Фермопилы, Коринф, все прочее, но, кажется, мне удалось убедить ее просто побездельничать на хорошем пляже, где, знаете, тенек, бриз, чтобы совсем не ощущать жары. Мне рекомендовали несколько приличных отелей на Эгейском побережье и порядка дюжины островов. Может, присоветуете, на чем остановить наш выбор.

– Лиз, выручай, – вставила Таня. —

А то она завалила весь номер рекламными проспектами, туроператоры названивают с утра до ночи. Мисс Миллер, как и всякой деве, широкий выбор противопоказан… Соня, не делай страшное лицо, про деву я в сугубо астрологическом смысле.

– Ну, я не настолько хорошо разбираюсь… – Лиз начала тускло, а заканчивать фразу вообще не стала.

Над столиком повисла тишина.

– Вот что, девочки. Не знаю, как вы, а я проголодалась. Почистим перышки и через полчаса встречаемся в ресторане на втором этаже, – распорядилась Таня.

– …А потом он входил в комнату совершенно голый, с ног до головы перемазанный краской и начинал кувыркаться по простыням. Простыни высушивали феном, он в уголке расписывался фломастером – и все, произведение искусства готово, зрители становятся покупателями… Фасоли больше никто не будет? – Лиз рассмеялась звонким колокольчиком и опорожнила серебряный судок с остатками зеленой фасоли себе в тарелку. – Слушайте, у них все порции такие маленькие, или только утка? Давайте хотя бы закажем еще сыру и десерт, и непременно еще вина. Бордо здесь неплохое, вы не находите?

– С вашего позволения, не буду ни сыра, ни десерта, ни вина, уже некуда. – Соня Миллер сыто откинулась в кресле и закурила.

Лиз разлила остатки вина себе и Тане.

– Ой, как хорошо, хочется петь, хочется жить… Знаете, Ленинград, Петербург – это магический, колдовской город, но магия его – это магия вампира. Я неизлечимо больна Петербургом. Он привораживает, будто впрыскивает в тебя какой-то свой наркотический яд, а потом высасывает из тебя силы, жизнь выпивает… – Лиз жадными глотками осушила бокал.

– Ну, не знаю. Я родилась в Ленинграде, двадцать четыре года прожила в нем и не скажу, чтобы он как-то высасывал из меня жизнь. Хотя, конечно, бывало всякое…

Таня призадумалась. Перед глазами отчетливо проступил белый больничный потолок – первое, что она увидела, выйдя из затяжной комы той далекой ленинградской зимой. И почти сразу за ней пришли – и она навсегда перестала быть жительницей Ленинграда.

– Афины тоже не назовешь местом с позитивной энергетикой. Я весь день была выжатая не хуже тех апельсинов. – Соня показала на барную стойку, где в сложной конструкции с прозрачными лопастями вращались под гнетом апельсины, отдавая свежий сок. – А теперь мое единственное желание – завалиться в кроватку и бай-бай до утра…

– А ты завались, – предложила Таня. – До лифта-то доползешь?

Соня подозрительно стрельнула глазками.

– А вы?

– А у нас еще вино с сыром и десерт с кофе…

Пляж был безлюден, только у самой кромки воды под большим ярким зонтом строила песочный город кудрявая девочка. Она работала старательно, высунув язычок, выкапывала речку между двумя уже построенными домиками. Вся картинка медленно и плавно, как в кино, приближалась к Тане. Таня протянула руку, дотронулась до черных кудряшек. Девочка подняла головку и оранжевым совочком показала куда-то вдаль.

По берегу, не оставляя следов на песке, шла пестрая группа, возглавляемая худой и высокой старухой с пронзительным взглядом молодых, пламенных глаз. А еще был седой бородатый скрипач, громадный медведь, неуклюже переваливающийся на коротких задних лапах, и гибкая, словно гуттаперчевая, девочка в длинной красной юбке.

– Кали спера, кирья Татиана, – с поклоном сказала старуха, приблизившись. – Доброго вечера…

– Откуда ты знаешь мое имя?

– Татиана – хозяйка дома. Ты – хозяйка этого дома.

Старая цыганка начала обводить костлявой рукой берег, прибрежную рощу, кремовый купол Занаду…

– Я не хозяйка…

Цыганка остановила руку, показав на что-то, находящееся у Тани за спиной.

Ребенок строил город из песка. Только это уже была не черноволосая девочка, а светленький мальчуган, совсем еще малыш.

– Твой сын, – сказала цыганка. – Хозяин Занаду.

– Но у меня нет сына. Только дочь.

– Твой сын, – повторила старуха. —

И внук.

– Сын и внук? Так не бывает…

– Так бывает, – сказала цыганка и повернулась к своим. – Анна, пляши!

Запела скрипка, и девочка с плавным взмахом руки закружилась, извиваясь в пламенном танце.

– Огонь, Танюша, – грустно сказала бабка. – Кто хороший, тот не сгорит… Огонь очищает.

Не в силах отвести взгляда, Таня завороженно смотрела на девочку – и вдруг поняла, что это та же самая девочка, что явилась ей на берегу, только старше, лет одиннадцати…

– Нюточка! – крикнула Таня Дарлинг, резко взмахнула рукой, отгоняя видение, перевернулась, раскрыла глаза и удивленно моргнула, не сразу поняв, где она находится.

Она лежала на кровати в светлой, небедно обставленной спальне. Окно было открыто, занавески колыхались на ветру. Снаружи доносился шум моря.

Из смежной комнаты через открытую дверь доносился самозабвенный храп Сони.

Таня прикрыла глаза, глубоко вдохнула-выдохнула, откинула покрывало, бодро встала.

Прошлась по комнате, на ходу разминая суставы. Напевая вполголоса, вы-глянула на балкон, с наслаждением втянула в себя чистейший воздух. Запела погромче:

– Не надо печалиться, вся жизнь впереди! Вся жизнь впереди… – Она подошла к Соне, энергично встряхнула покрывало. – Эй, солнце, взойди!

Соня заворочалась.

– М-м-м… Да что такое… Поспать уже нельзя…

– Вставайте, ваше сиятельство! Сон на закате вреден для здоровья! Синяки под глазками, потеря товарного вида.

Соня протерла глаза, посмотрела на Таню.

– Который час?

– Да уж шесть скоро… Давай, давай, поднимайся, мы когда приехали, а еще не купались! Окрестности не осматривали!

С хозяевами так и не познакомились! Позор на мою седую голову!

– Нам же передали, что ждут к ужину ровно в девять. А то той поры я бы еще повалялась… Пароход, обед… Разморило…

Таня настаивать не стала. Тихо прикрыв за собой дверь, она спустилась по витой лестнице в просторный беломраморный холл и вышла в сад.

От раскрывшейся перед нею красоты дух захватывало. На всем пространстве, насколько хватало взгляда, царили цветы – в клумбах, в затейливых партерах, перемежаясь с камнями и кустарниками, на высоких шпалерах. Особенно много было роз, их пьянящий аромат, мешаясь с йодно-озоновым запахом морского бриза, кружил голову, и Таня не сразу заметила, что из-под мощного раскидистого кедра, одиноко стоящего посреди раскинувшейся по правую руку лужайки, на нее смотрят две пары глаз – старика и маленького, годиков двух мальчонки. Встретившись с ними взглядом, Таня улыбнулась и помахала рукой. Старик помахал в ответ.

Подойдя поближе, она увидела, что под деревом насыпана куча желтого песка, белокурый малыш сидит в ней и колотит совочком по крышке пластмассового ведерка, а старик, склонившись рядом, что-то чертит палочкой на песке.

– Здравствуйте! Я – Таня Дарлинг, давняя подруга Лиз. А вы, наверное, господин Рабе, мне Лиз много о вас рассказывала. Хочу от души поблагодарить вас за любезное приглашение погостить на вашем райском острове…

– Милая барышня, я не очень силен в английском, – медленно, с чудовищным акцентом проговорил старик. – Если вы говорите по-немецки или по-французски…

– Bien, – согласилась Таня. – Alors, Monsieur Rabe, je suis…[8]8
  Хорошо… Итак, мсье Рабе, я…(франц.)


[Закрыть] – Она повторила свою речь на безукоризненном, чуть суховатом французском.

Старик улыбнулся.

– Дитя мое, я очень рад, что вам нравится в моих владениях. Простите, что не успел лично встретить вас, мы немного загулялись с этим юным господином… Кстати, его зовут Нил.

– Простите?..

– Нил. Довольно редкое русское имя. Фантазия нашей мамочки, вы же знаете, она помешана на всем русском.

– Простите, кто?..

– Да Лиз же. Нил – ее сын. Неужели она вам ничего не рассказывала? Замечательный юноша, одна беда – большой молчун.

Малыш поднялся, деловито обтер ручки о синие штанишки и потрогал Таню за колено.

– Мама!..

Из окна своей спальни Лиз сквозь занавеску смотрела, как ее Нилушка, ее сыночек, бойко семенит по лужайке, держась за руку Тани Дарлинг, улыбается, лопочет что-то. Вот они подходят к белому садовому столику с вечными дедушкиными шахматами, вот Таня усаживается в плетеное кресло, а этот негодник лезет к ней на колени, теребит сережку…

Лиз дернула за занавеску, нежная ткань треснула, Лиз отшвырнула оставшийся в руках длинный обрывок.

Нервы, нервы, нервы!

Она раненой пантерой метнулась к платяному шкафу, вытащила клетчатую дорожную сумку, дрожащей рукой извлекла из нее заветную аптечку, нетерпеливо, ломая ногти, отщелкнула замочек. Так, пять одноразовых шприцев, если каждый использовать по четыре раза, будет двадцать, вполне достаточно, главное – флаконы… Шесть, в каждом по пять доз… Если особо не увлекаться, до дома должно хватить… Дом, где он, дом? Ну не сырая же, промозглая общага с бездействующим душем, куда пришлось перебраться, когда присылаемых дедушкой денег перестало хватать на оплату съемной квартиры в академическом доме. Маринкин флэт? Бункер на даче Фармацевта?.. Нет, все-таки он умница, этот Фармацевт. Как ловко придумал насчет диабета, какую бронебойную справку изготовил для ее поездки! Даже самому ретивому таможеннику наглости не хватит вскрывать ампулы с инсулином для тяжело больной пассажирки…

Лиз перетянула тощую руку резиновым жгутом повыше локтя, принялась работать кулаком. Под кожей четко обозначилась вена…