Текст книги "Черный Камелот"

Дункан Кайл
Черный Камелот

Глава 1

Он лежал в кузове санитарной машины, которая возвращалась в полевой медицинский пункт. Автомобиль, будто в агонии, трясся по изрытым колеями, затопленным грязью и разбитым снарядами дорогам Арденнского леса. Одна из штанин галифе была распорота: это позволило наложить повязку на огромную рану, до сих пор кровоточившую на бедре. Даже укола морфия, который привел его в почти бессознательное состояние, оказалось недостаточно, чтобы заглушить боль. Когда, оставив позади тридцать два мучительных километра, санитарная машина остановилась у фермы, где был развернут медицинский пункт, его осторожно и заботливо перенесли на операционный стол. Санитар с удивлением посмотрел на него и обратился к врачу, склонившемуся над другим столом:

– Взгляните-ка, на этом типе – сразу две формы.

– Да что вы?

Врач выпрямился, подошел к только что поступившему пациенту, какое-то время разглядывал его, а затем начал осмотр. На рукавах пациента были нашиты шевроны сержанта армии США. В то же время под полевой курткой виднелась другая форма – со знаками отличия капитана войск СС. Врач осторожно закатал рукава куртки, отыскивая новые признаки. На материале, из которого была сшита эсэсовская форма, просматривалось вышитое серебряной нитью имя фюрера.

– "Лейбштандарт", – пробормотал ошеломленный санитар. – Он что, шпион?

– Пока не могу сказать.

Врач подошел к полевому телефонному аппарату, что-то произнес в трубку, дождался ответа, еще что-то сказал, а затем вернулся к операционному столу.

– Не шпион. Этот человек выполнял особое задание.

Помогая друг другу, они стали срезать обмундирование и спустя минуту сделали еще одно открытие. Лежавший перед ними человек, помимо своей принадлежности к «Лейбштандарт» – военной элите рейха, являлся кавалером Рыцарского креста с дубовыми листьями.

Получив в полевом медицинском пункте необходимую помощь, раненый был немедленно переправлен в военный госпиталь неподалеку от Кельна.

Тремя днями позже в госпиталь прибыл огромных размеров человек. Это был полковник СС, национальный герой, мгновенно узнаваемый каждым, кто бы его ни встретил, даже несмотря на повязку, закрывающую один глаз. Почти двухметровый рост и массивные пропорции. Одна щека глубоко прорезана двойным шрамом.

– Здесь у вас раненый офицер – гауптштурмфюрер Раш?

– Так точно, герр оберштурмбаннфюрер!

– Отведите меня к нему.

Он тихо сидел рядом с койкой Раша, спокойно и в то же время с нетерпением ожидая пробуждения раненого. Присутствие гостя спустя некоторое время дало о себе знать, и глаза Раша в беспокойстве раскрылись. Инстинктивно его тело выпрямилось, при этом лицо искривила гримаса острой боли.

– Осторожней, Франц, – произнес Скорцени, кладя руку на плечо больного. Он кивком указал на рану: – Насколько это опасно?

– Чепуха. Дайте мне пару недель, и...

– Ладно-ладно. Буду рад твоему возвращению.

Скорцени открыл свой портфель и извлек завернутую в бумагу бутылку.

– Виски, к сожалению, американское, но...

Раш принял бутылку.

– Спасибо. А как дела на фронте?

Скорцени скривился:

– Все кончено. Бои пока еще идут, однако наступление остановлено.

Они взглянули друг на друга. Раш вместе со Скорцени участвовал в трех отчаянных операциях. В 1943 году они совершили парашютный прыжок на горные вершины Гран-Сассо, чтобы спасти Муссолини; тремя месяцами ранее Раш сопровождал Скорцени, руководившего налетом на дворец адмирала Хорти в Будапеште. Обе эти авантюры были захватывающе дерзки и поразительно успешны. Третья операция – попытка прорваться сквозь слабоэшелонированные оборонительные рубежи союзников в Арденнах – закончилась провалом.

– Почему? – спросил Раш.

– Снабжение, – объяснил Скорцени. – Если бы нам удалось захватить хотя бы один склад горючего! Но мы этого не сделали. Нам не хватало танков, бронемашин, орудий. Но даже в этом случае, если бы мы получили горючее, все стало бы возможным, даже Антверп.

– А теперь?

Рука Скорцени дернула повязку на голове.

– Я имел честь встретиться с фюрером тридцать первого декабря. Бои продолжаются на всех фронтах. Он по-прежнему уверен в победе.

– А вы?

– Он – гений, – произнес Скорцени, – а я – нет.

Когда гость встал, собираясь уходить, Раш тихо спросил:

– А что на Восточном фронте?

– Советы сосредоточивают крупные силы на Висле. Скорее поправляйся и возвращайся в строй, Франц.

Скорцени отдал честь и отбыл.

Дверь, захлопнувшаяся за Отто Скорцени, который возвращался продолжать дело Гитлера, стала своеобразным этапным поворотом в жизни Раша. В то мгновение он уже знал, что никогда больше не увидит Скорцени, что вызванное войной возбуждение прошло и остался один только ужас. Висла, вероятно, задержит русских на какое-то время, однако темп уже давно развиваемого ими генерального наступления таков, что рано или поздно их перенесет через реку. И то, что ожидает Вислу, также неизбежно для Рейна: однажды его форсируют американцы, британцы, французы и канадцы, и Германия окажется ломтем мяса в гигантском бутерброде военной кампании.

Франц Раш не отличался эмоциональностью. Прощание со Скорцени совсем не тронуло его: Отто Скорцени можно было обожать, но любить – едва ли, он был слишком большим, слишком твердым, слишком требовательным, слишком безжалостным. Да и вообще в своей жизни Раш имел очень мало привязанностей. Он любил жену, но она погибла во время воздушного налета на Берлин почти год назад. Он любил фюрера, если это можно было назвать любовью. Несомненно, когда-то его чувства были сильны и глубоки. Однако допущенные его кумиром военные просчеты послужили толчком к разочарованию, которое окончательно созрело в результате жестокой расправы над участниками июльского покушения на Гитлера. Его друга детства фон Таленбурга медленно удавили, подвесив за реальную струну к крюку для мясных туш за то, что он был адъютантом одного из замешанных в заговоре генералов. Хуже того – Раш знал, что продолжительная агония фон Таленбурга была заснята на пленку для показа фюреру.

Наполовину выкуренная сигарета Скорцени еще тлела в пепельнице рядом с кроватью. Полоска кислого дыма достигла ноздрей Раша, вызвав кашель, отозвавшийся болью в ноге и боку. Раш с горечью подумал, что из двух вещей, до настоящего момента продолжавших что-либо значить в его жизни, одна была уже безнадежно потеряна.

Веками Раши владели небольшим имением в Восточной Пруссии. Некоторые из соседей считали это имение просто большой фермой. Что бы это ни было – здесь он родился и вырос. Он всегда надеялся, что когда-нибудь вернется сюда, чтобы дожить здесь остаток своих дней, как это сделали его отец, дед и все предшествующие поколения Рашей. Однако присутствие русских у Вислы, где Рокоссовский и Черняховский сосредоточивали свои войска для новой наступательной операции, означало, что имение Рашей потеряно безвозвратно. Пройдет две-три недели, прежде чем Раш сможет покинуть госпиталь, и к этому времени сибирские дикари истребят все запасы вина, сожрут весь скот и вдребезги разнесут все, чем он владел.

Из всего, что было Францу дорого, оставалась только его лошадь. Поэтому лишь мысль о Гренадере могла еще вызвать улыбку на его лице.

Он лежал на госпитальной койке, лоб от острой боли покрылся испариной. Раш подумал, что, вероятно, единственно мудрым поступком с его стороны было то, что он отправил Гренадера в Швецию вместе с Доннелли – ухаживавшим за лошадью тренером из Ирландии, когда тот решил покинуть Германию, где оставаться было все более опасно. Вряд ли удастся когда-нибудь снова сесть верхом на Гренадера, ощутив под собой мощный ритм его могучего галопа, однако Франца успокаивала мысль, что животное не будет зажарено на русском штыке. По крайней мере, у Гренадера есть будущее. Чего, с другой стороны, не имеет он сам. Когда война закончится поражением Германии, как это и должно случиться, он окажется беженцем, без единого гроша, которому никогда более не суждено увидеть свой дом.

Лежа здесь после свидания со Скорцени и глядя в облупившийся потолок, Франц Раш принял решение: для него война закончилась и он выходит из игры. Он обязан воспользоваться любым шансом – возможным или невозможным. Именно так должны рассуждать люди, подобные ему, которым с такой очевидностью пророчится будущее безо всяких перспектив.

* * *

Руки с огромными переплетенными между собой красными пальцами, похожими на груду сырых колбас, лежали на настольной бумаге. Под ними находилась тонкая папка, по которой пальцы барабанили время от времени, оставляя на картоне следы пота. В кабинете было не продохнуть от табачного дыма, большая пепельница на письменном столе была переполнена окурками. Руки расплелись, взяли новую сигарету, щелкнули зажигалкой и сплелись вновь.

Руки принадлежали обергруппенфюреру СС доктору Эрнсту Кальтенбруннеру, после смерти Гейдриха – шефу громоздкого аппарата службы безопасности рейха. Как и Гитлер, Кальтенбруннер был австрийцем. Огромного роста и могучего телосложения, со скулами, выступавшими подобно лезвиям топора, он был до фанатизма предан идеям фюрера. В данный момент, в клубах дыма перебирая потными пальцами папку с документами, он размышлял об Адольфе Гитлере.

Двумя днями ранее Кальтенбруннер стал свидетелем того, как фюрер, измученный и приведенный в смятение неудачей, постигшей его грандиозные планы в Арденнах в результате хитроумной операции Монтгомери по сдерживанию массированного удара немецких войск, заглядывал в будущее, предсказывая ход развития дальнейших событий.

Два лейтенанта из штаба Кейтеля, вооруженные подносами с флажками, крестиками, стрелами и пронумерованными карточками, работали у расстеленной на столе карты, обозначая стратегическое положение войск в соответствии с последними докладами разведки, а Гитлер и Кальтенбруннер наблюдали, как Восточный фронт неумолимо отодвигался километр за километром на запад, в то время, как Западный фронт сдавал позиции, отходя на восток. Когда младшие офицеры вышли, Гитлер пустился в исторические изыскания.

Предмет этих изысканий, составлявший основу философии Гитлера, был знаком Кальтенбруннеру: абсолютная неспособность капиталистических и коммунистических государств добиться необратимости в процессе их сближения. Союз между американцами, англичанами и русскими был для него непостижим. Как революционер Сталин и миллионер Рузвельт могли строить свои отношения? Как ненавидевший большевиков аристократ Черчилль мог выступать в роли друга Сталина? Ответ был таков: это невозможно, это чистейшее приспособленчество, союз изначально непрочен и неизбежно должен развалиться.

По мнению Гитлера, в будущем Великобритания, США и Германия должны объединиться против России. Сама история указывала на то, что других перспектив быть не может и, следовательно, должнапроизойти перегруппировка сил. Но когда? Если бы это стало возможно уже сейчас,если бы западные союзники, пока еще не поздно, сумели разглядеть в этом смысл,США, Великобритания и Германия смогли бы отбросить русских к Уралу или даже за него и таким образом предотвратить образование большевистской Европы.

Но они же умалишенные, эти все англичане и американцы. Они не видят того, что ясно каждому: Россия, а не Германия, является врагом западной цивилизации. Их союз с Россией даст трещину и расколется на части, однако эта трещина пока еще скрыта от глаз.

– Величайшая потребность Германии, – произнес Гитлер перед самым началом стратегического совещания, на которое ожидалось прибытие Кейтеля, Йодля и Гудериана, – ее величайшаяпотребность, Кальтенбруннер, заключается в том, чтобы создать в этом союзе одну маленькую трещинку!

Мысли Кальтенбруннера вернулись к словам фюрера, когда несколько часов назад он получил папку с бумагами, лежавшую сейчас у него под руками. Эти бумаги попали к нему из портфеля кельнского банкира, погибшего на улице во время дневного налета.

Чудом портфель был доставлен вместе с телом погибшего в госпиталь, а затем – в морг. Когда тело было опознано, портфель немедленно переправили в штаб службы безопасности в Берлин, так как банкир – Фрейхер Генрих фон Клаузен – являлся близким другом и помощником рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера.

Возможно ли, спрашивал себя Кальтенбруннер, чтобы средство, с помощью которого удалось бы добиться раскола, так страстно желаемого Гитлером, было уже у него?

Большие красные руки без устали барабанили по папке, в то время как их хозяин предавался размышлениям, куря сигарету за сигаретой. Все назначенные встречи были отменены, селектор отключен, срочные дела отложены.

Поздно вечером он послал за бригаденфюрером СС Вальтером Шелленбергом, шефом разведки и контрразведки, занявшим этот пост после того, как в августе прошлого года был арестован патриарх военной разведки адмирал Канарис. Шелленберга вытащили из дома почти в приказном порядке, что само по себе доставило Кальтенбруннеру некоторое удовольствие. В Шелленберге он не мог принять две вещи: во-первых, не скрываемую им склонность к расслаблению, что плохо увязывалось с основным требованием в его работе – бдительностью; и, во-вторых, что было куда более серьезным, – контакты, которые тот поддерживал со шведским графом Фольке Бернадоттом. Кальтенбруннер считал, что Шелленберг стремится убедить Гиммлера сместить Гитлера, возглавить рейх и искать возможности для заключения мира. Если дело обстояло именно так, в чем Кальтенбруннер не сомневался, то это в чистом виде измена, гнуснейшее предательство по отношению к фюреру, быть верным которому Шелленберг присягнул на веки вечные.

Эти мысли приводили Кальтенбруннера в ярость, которую усугубляла его беспомощность: он даже косвенно не мог обвинить в предательстве Генриха Гиммлера, если сам хотел остаться в живых. Возможно, когда-нибудь, при помощи Бормана, если Гиммлер зайдет слишком далеко...

– Знаете ли вы, что, по мнению фюрера, расстановка сил на международной арене должна измениться коренным образом? – обратился Кальтенбруннер к Шелленбергу.

Шелленберг закурил.

– Да, я слышал о его точке зрения на естественную природу происхождения войн между Западом и Востоком.

– Он считает, что это должно случиться уже скоро.

– Неплохо, если бы это случилось уже завтра.

– Это пораженческие разговоры, – отрезал Кальтенбруннер.

– Нисколько. Но было бы лучше, если бы это произошло до того,как иностранные армии оккупируют немецкую землю.

– Этого никогда не должно случиться.

Шелленберг спокойно продолжал:

– Русские наступают уже слишком долго, их так просто не остановишь. Англичане и американцы заняли почти всю Францию, развернули бесперебойную систему снабжения. Оккупация Германии – вопрос времени.

Кальтенбруннер пытался сдерживать эмоции. Многое зависело от того, насколько хорошо Шелленберг был осведомлен о каналах получения информации из-за рубежа. Он прикурил другую сигарету, взял папку и протянул ее через стол.

– Взгляните на это. – Он наблюдал за Шелленбергом, быстро пробежавшим несколько страниц. – Ну как?

– Погодите немного, – попросил Шелленберг, продолжая читать.

Кальтенбруннер понимал, что документы не так-то просты для восприятия. Но в свое время Шелленберг читал в университете лекции по праву. Спустя некоторое время он спросил:

– Вам не все понятно?

– Дело не в понимании, – ответил Шелленберг, – а в том, насколько этому можно верить. Документы означают, что ведущая американская корпорация владела...

– Владеет.Американская корпорация владеетакциями германских промышленных предприятий, – закончил Кальтенбруннер начатую Шелленбергом мысль.

– Эти бумаги поступили из Администрации по делам собственности враждебных государств?

– Нет.

– Нет? А доходы фактически переводились в США?

Шелленберг присвистнул.

– В Швейцарию. А оттуда – вероятно, в Испанию, из Испании... – Кальтенбруннер усмехнулся.

Шелленберг быстро пробежал оставшиеся страницы:

– "Мессершмитт", «И. Фарбен», «Унтерзе электрика»? – Он поднял глаза. – Это подлинные документы, или кто-то ведет игру?

– Подлинные. И, как видите, всегда готовились частными лицами по указанию из Швейцарии.

– А откуда они поступили?

– Из морга. Однако источник их не вызывает сомнений.

– И это могло скрываться в течение четырех лет?

– Полагаю, что нет. Я уже навел кое-какие справки. Через три дня после того, как Гитлер в 1933 году стал рейхсканцлером, он принял американского бизнесмена – президента этой самой корпорации. На встрече присутствовал также рейхсфюрер СС.

– Это было сделано по какой-то специальной договоренности?

– При посредничестве кельнского банка «Бендлер».

– "Бендлер"? Так это – фон Клаузен.

Кальтенбруннер кивнул:

– Покойный фон Клаузен. Он погиб вчера под бомбами. Первый банкир рейхсфюрера и один из его ближайших друзей. Конечно же, это была специальная договоренность.

– Ин-те-рес-но, – произнес Шелленберг мгновение спустя, делая ударение на каждом слоге. – Вот это возможность, а?

Шелленберг зажмурился, пытаясь собраться с мыслями, чтобы понять, не задумал ли Кальтенбруннер использовать эти документы для нападок на Гиммлера. Однако это было невозможно в связи с тем, что в данном деле, по всей видимости, был замешан сам фюрер. Он спросил:

– Вы намерены их использовать?

– Что может лучше продемонстрировать большевикам вероломство их капиталистических союзников из Америки, чем эти самые бумаги? – заметил Кальтенбруннер.

– Следовательно, вы их опубликуете?

– Разумеется. Сталин сойдет с ума. Это подтвердит все его подозрения. Ведь это – наихудший пример двуличности. А так как он чего-то подобного ожидает, ему будет легко в это поверить.

– Согласен, – произнес Шелленберг и, выдержав паузу, добавил: – Именно поэтому вы говорили о форсировании раскола между союзниками?

– Именно. Одно с другим связано.

Шелленберг всегда настороженно относился к проявлениям энтузиазма.

– Не связано, но должно быть, хотя, по-моему, от одного до другого слишком далеко. Кроме того, дело потребует больших усилий. Где вы собираетесь их опубликовать?

– В газетах, а где еще? В Швеции, Испании, Португалии, Швейцарии. Там это очень придется по душе!

– "Из информированных источников в Германии стало известно, что..." Что-нибудь вроде этого?

Кальтенбруннер нахмурился. Он не любил, когда ему возражали. В особенности если это была шустрая молодежь.

Шелленберг выразил сомнение:

– Если мы просто так опубликуем эти документы, источник их происхождения может вызвать подозрения. Я думаю, что сумел бы найти более приемлемый способ.

– Ну так и найдите, – выдавил из себя Кальтенбруннер. А когда Шелленберг уже выходил, добавил: – И побыстрее, но – в своем учреждении, а не дома!

Выходя из кабинета, Шелленберг вскинул руку в приветствии.

Глава 2

В конце января 1945 года в жизни бригаденфюрера СС Вальтера Шелленберга прибавилось забот. Он строил определенные планы на жизнь, полагаясь на своих влиятельных друзей и сильно развитое честолюбие. При этом он имел влиятельных врагов, страстно желавших, чтобы эти планы никогда не сбылись. Кроме всего прочего, его подгоняло время. Порою он чувствовал себя жонглером в ночном клубе, мечущимся между двадцатью раскрученными на тростях тарелками.

С того момента, как, спустя десять лет и один день после прихода Гитлера к власти, капитулировала 6-я армейская группа фельдмаршала фон Паулюса под Сталинградом Шелленберг осознал, что захватнические планы фюрера рухнули. Вместе с тем судьба благоприятствовала ему в карьере, которую он делал целенаправленно и с успехом. Он был протеже Гейдриха; когда тот погиб, Шелленберг, перейдя под покровительство Гиммлера, возглавил зарубежную службу СД – действующую за рубежом разведывательную организацию СС, а вслед за падением адмирала Канариса прибрал к рукам и абвер – военную разведку. Последний факт вызвал у многих высоких чинов несварение желудка: старая гвардия плохо уживалась с новыми хозяевами жизни. Со временем, правда, этот конфликт удалось частично уладить.

На своем посту Шелленберг постоянно испытывал чувство одиночества. Стремительный взлет Гиммлера в 1943 – 1944 годах вызвал вспышку зависти среди других фаворитов Гитлера. В частности, обозленный такими успехами Мартин Борман давно намеревался свалить Гитлера с занимаемого поста, взяв себе в союзники Кальтенбруннера и шефа гестапо Мюллера. Именно Борман убедил фюрера в необходимости назначить Гиммлера на высший пост в военном руководстве (и, таким образом, выставить его в дураках), и Гиммлер, которому не хватало ни способностей, ни опыта, соответствующим образом проявил себя в сражении при Обергейме, в результате чего Эльзас перешел в руки союзников. В настоящее время Гиммлер собирался принять командование армейской группой «Висла», противостоявшей русским, и все ожидали аналогичного поворота событий.

Итак, Гиммлер – далеко, и, следовательно, покровитель из него сейчас никакой. Не один месяц потребовался Шелленбергу на то, чтобы, мобилизовав всю свою энергию, хоть как-то убедить Гиммлера в необходимости найти Гитлеру замену в лице человека, с которым союзники согласились бы вести переговоры непосредственно накануне безоговорочной капитуляции. В идеале таким человеком должен был бы быть сам Гиммлер. Однако рейхсфюрер постоянно сомневался в реальности подобного плана, поэтому, оценив сложившуюся ситуацию, Шелленберг решил, что в предложении Кальтенбруннера скрывались отличные возможности для удовлетворения его собственных амбиций: в случае успеха шеф разведки заслужил бы благодарности всех сторон – и Гиммлера, и Кальтенбруннера, и даже фюрера.

Когда в разговоре с Кальтенбруннером он предположил, что обстоятельства складываются далеко не в пользу планов по расколу антигитлеровской коалиции, ему казалось, что он был прав.

Непорядочность американской корпорации, по существу, не является серьезным основанием для разоблачения, хотя и могла быть поводом для гнева со стороны Советов. Однако, если бы найти способ злить русских постоянно, – скажем, еще одно разоблачение, но на этот раз – против Великобритании, – тогда шансы на успех могли бы возрасти. Пока имелся только один шанс – слабый, но заслуживающий внимания. И вот тут у Шелленберга возникла идея.

В тот день ему предстояло обдумать одно очень важное дело. Но поскольку думалось Шелленбергу лучше всего в ванне, а в занимаемой им квартире постоянно отключали воду, он отправился в военный городок СС в Потсдаме, где, одолжив у коменданта города ванную комнату, провел два часа в размышлениях, сидя в горячей воде, после чего вернулся в свой кабинет с почти созревшим в голове планом.

Сев за рабочий стол, он взял лист бумаги и сделал запись:

"1. Боле.

2. Канарис.

3. Кто?

4. Как и где?"

Затем он позвонил в министерство иностранных дел, где ему сообщили, что Боле – дома. С последним он и отправился повидаться, игнорируя найденную на столе записку, предписывающую ему немедленно связаться по телефону с Кальтенбруннером.

Гауляйтер Боле встретил его не очень гостеприимно, однако от Шелленберга, одетого в военную форму и распространявшего вокруг себя дух неотложности, не так-то просто было отделаться. Его принимали с явной неохотой, поэтому, устроившись перед электрическим камином, Шелленберг без промедления приступил к делу:

– Я нахожусь здесь с единственной целью – воспользоваться вашими мозгами.

– В связи с чем? – насторожился Боле. Уже много лет курировавший партийные организации и членов нацистской партии в зарубежных представительствах Германии и снискавший себе славу покровительственным отношением к зарубежным партийным структурам, Боле всегда старался держаться подальше от людей, подобных Шелленбергу.

– В связи с 1940 годом.

Боле нахмурился:

– Это было слишком давно.

– Но это был поворотный момент войны, – заметил Шелленберг совершенно серьезно, зная точку зрения своего собеседника. – Мы должны были покончить с Англией, прежде чем пойти на восток.

– Лучше бы давали свои ценные советы фюреру, – сказал раздраженно Боле. Решение Гитлера об отмене операции «Морской лев», предполагавшей вторжение в Южную Англию, до сих пор угнетало сознание Боле. Он родился в Британии и правил бы ею, увенчайся операция успехом.

– Я заинтересован в том, чтобы вернуть когда-то упущенное, – объяснил Шелленберг.

– Предлагаете предаться воспоминаниям?

– Вовсе нет, – ответил Шелленберг, закуривая. – В данный момент я выполняю кое-какую работу лично для фюрера.

Он мог позволить себе лгать, поскольку ни Боле, ни находящийся в опале его шеф Риббентроп, в силу занимаемых ими постов, не могли бы проверить достоверность сообщаемых сведений.

– По-моему, тогда, сидя в Париже на собранных чемоданах, вы должны были знать о Британии больше, чем кто-либо в Германии.

– Возможно.

– Вы должны были иметь, – перешел Шелленберг от общего к частному, – список лиц, желающих оказать вам радушный прием и готовых к сотрудничеству с вами.

Боле устало улыбнулся:

– Хотелось бы знать, чего вы хотите.

– Он был у вас?

– Ну да, – пожал плечами Боле.

– И он у вас сохранился?

– Нет.

– А где он?

– Не знаю. Его передали Гейдриху.

– Гейдриху?! Так ведь это было...

– ...очень давно. Знаю. Но именно так все и случилось.

– А сколько было экземпляров?

– Насколько мне известно, только три.

– Вам это точно известно?

Боле кивнул.

– А у кого были остальные?

– У Гейдриха и Канариса.

Шелленберг чуть не застонал.

– Ну хорошо. А скажите, как составлялся этот список?

Боле скривился в ухмылке:

– Это были славные времена. Хотите выпить?

– Очень.

Боле разлил шнапс и тут же опорожнил свою рюмку.

Шелленберг, сделав небольшой глоток, заметил:

– Поскольку вы говорите обо всем этом в таком наидружелюбнейшем тоне, вам определенно следует быть осторожным. Я могу понять ваши рассуждения о славных временах. Но другие – вряд ли. И еще. Пока мы касаемся этой темы, не стоит увлекаться шнапсом.

– Что касается шнапса, то я простужен.

– Не беспокойтесь о шнапсе. Продолжайте.

Вздохнув, Боле начал:

– Мы располагали тремя основными источниками. Первый – наше посольство в Лондоне, где Риббентроп прекрасно поставил дело. Здесь всегда хватало людей, испытывавших интерес к нашей стране. Мы систематически выведывали их точку зрения и весьма часто приглашали их в Германию. Вы были бы удивлены, если бы узнали, сколько британцев, занимающих видное положение, предпочитали Гитлера Болдуину и Чемберлену.

– Что за люди?

– Политики, служащие гражданских ведомств, в частности министерства иностранных дел, светские красавицы, музыканты, актеры, журналисты...

– Понятно. Полный спектр посетителей посольства. А другие источники?

– Представители деловых кругов, главы компаний. После периода депрессии вдруг обнаружилось, что на них производит сильное впечатление то, как набирает обороты промышленность Германии всего лишь спустя несколько лет после образования рейха. В рамках обмена деловыми визитами удалось выяснить одну очень важную деталь, касавшуюся многих англичан.

– А вы задавали вопрос в лоб?

– Хотят ли они такой же режим в Англии? Иногда – задавал, но не часто. Видите ли, британцы не любят вопросов в лоб.

При этом человек, конкретно заявляющий, что он намерен поставить профсоюзных лидеров к стенке, вне всяких сомнений, вызвал бы симпатии. Деловые люди любят прочную, стабильную экономическую систему.

– А третий источник?

– Туристы. Люди, приезжавшие посмотреть, что у нас делается, которым нравилось то, что они видели. Мэры приходящих в упадок промышленных городов, взглянув на Эссен, хотели увидеть то же самое у себя дома. Редакторы провинциальных газет, главы городской администрации, которым нравился путь, по которому шла Германия и о котором они только могли мечтать.

– Приличный список, – оценил Шелленберг. – И сколько всего человек?

– Около двух тысяч, – с гордостью заметил Боле.

– Две тысячи, на которые вы могли бы положиться?

– По-видимому, не на всех. Но на многих.

– Примите мою благодарность, – произнес Шелленберг, допивая свою рюмку. – Полагаю, фюрер будет вами доволен.

Шелленберг покинул Боле удовлетворенным: чутье не подвело его в отношении этого человека. Куда менее он был удовлетворен информацией, касавшейся списков. Два экземпляра оказались у Гейдриха, один – у Канариса. Но в настоящее время Гейдрих мертв, а Канарис – в застенках гестапо, трудно себе представить, в каком он состоянии. Еще печальнее было состояние дел в информационных фондах ведомств, которые возглавляли эти двое. В данный момент под личным контролем Шелленберга находились материалы абвера. После того как военная разведка была поглощена его собственной службой, они были доставлены в его ведомство на четырех грузовиках. Но даже спустя несколько месяцев работы над документами они оставались в таком порядке, какой можно было встретить только в свинарнике: преданные адмиралу сотрудники абвера будто бы по недосмотру опрокинули два ящика учетных картотек. Хотя карточки впоследствии и были собраны, однако оказались перепутанными – и в этом угадывалась опытная рука. В результате чрезвычайно затруднялось использование учетной системы в целом и нарушалась система сквозной индексации документов в частности.

Но как бы там ни было, Шелленберг по крайней мере знал, где находились бумаги Канариса. Совсем иначе обстояли дела с информацией, собранной людьми Гейдриха. И в партии, и в государственном аппарате она считалась наиболее опасной, так как Гейдрих, похоже, не ограничивался сбором компромата на реальных и потенциальных врагов партии и государства. Многие поговаривали, что его досье содержит малоприятные факты из жизни всех партийных боссов, начиная с самого Гитлера. Шелленберг хорошо помнил разговор со шведом Феликсом Керштеном, массажистом Гиммлера, его ближайшим доверенным лицом. Керштен рассказал, что однажды Гиммлер показывал ему документ, из которого следовало, что Гитлер не только когда-то лечился от сифилиса, но что это лечение оказалось неэффективным и безуспешным. Он высказал предположение, что этот документ попал к Гиммлеру из досье Гейдриха.

Шелленберг знал, какая участь постигла бумаги Гейдриха. После его гибели в Праге в 1942 году шкафы, в которых хранились документы, были опечатаны по приказу Гиммлера и немедленно, под охраной бронемашин из спецподразделения СС, перевезены в хранилище, местонахождение которого держалось в строжайшей тайне. Гиммлер направился туда самолично и провел там две недели, изучая материалы. По окончании его работы часть досье, касавшаяся иностранных граждан, была передана в ведомство Шелленберга. Материалы на офицеров сухопутных войск, ВВС и ВМС после июльского покушения на Гитлера были отправлены Мюллеру в гестапо. Оставшаяся самая большая часть досье осталась в ведении Гиммлера и была доступна только ему самому. Шелленберга волновал вопрос: почему Адольф Гитлер, знавший, вероятно, о взрывоопасном характере документов, допустил подобную ситуацию.