Текст книги "Люди бездны"

Глава VIII
Возчик и плотник

Что касается «Возчика» – с его крупными чертами, короткой бородкой и выбритой верхней губой, – то в Соединенных Штатах я мог бы принять его за кого угодно, от квалифицированного рабочего до преуспевающего фермера. Ну а в «Плотнике» я бы сразу узнал плотника. Он выглядел, как и подобает плотнику: сухопарый и жилистый, с проницательным, зорким взглядом и руками, огрубевшими от сорока семи лет работы с плотницким инструментом. Главной бедой этих людей была старость и то обстоятельство, что дети вместо того, чтобы возмужать и заботиться о престарелых родителях, умерли. На них обоих годы оставили свою печать, а молодые и сильные конкуренты заняли их места.

Это были те двое мужчин, которые, как и я, не получили места в работном доме Уайтчапел и теперь вместе со мной направлялись к ночлежке Поплар. Так себе местечко, считали они, но это был наш последний шанс. Или Поплар, или ночь на улице. Оба мечтали о койке, потому что оба были готовы «отдать концы», как они выражались. Возчик, которому стукнуло пятьдесят восемь, провел без крова и сна уже три ночи, тогда как шестидесятипятилетний Плотник скитался целых пять ночей.

О вы, почтенные господа, изнеженные, сытые и румяные, вы, кого каждый вечер ждут кровати с белоснежным бельем и просторные спальни, как мне объяснить вам, сколь сильно вы страдали бы, проведя бессонную ночь на лондонских улицах? Уж поверьте мне, вам бы показалось, что прошли тысячи столетий, прежде чем на востоке посветлело небо, вас сотрясала бы дрожь до тех пор, пока вы не готовы были бы кричать от боли, сводящей каждую мышцу, и вы удивлялись бы тому, как сумели вынести все это и остаться в живых. Стоит вам опуститься на скамью и закрыть от усталости глаза, как полицейский разбудит вас и грубо велит «убираться». Вы можете отдохнуть на скамейке, хотя скамеек мало и попадаются они редко, но стоит вам заснуть, как вас сгонят с места и усталые ноги вновь побредут по бесконечным лондонским улицам. Стоит вам от отчаяния пойти на хитрость, отыскать пустынный переулок или темную подворотню и прилечь там, как вездесущий полицейский погонит вас и оттуда. Гнать вас – его работа. Это закон власть имущих – гнать вас отовсюду.

Но едва забрезжит рассвет, как ночной кошмар развеется и вы побредете домой, чтобы как следует отдохнуть, и до самой своей смерти будете рассказывать историю своих приключений восхищенным друзьям. Рассказ превратится в захватывающую эпопею. Восьмичасовая ночь сделается Одиссеей, а вы Гомером.

Не так обстояли дела с теми бездомными, которые тащились со мной к работному дому Поплар. А этой ночью в Лондоне таких было тридцать пять тысяч, мужчин и женщин. Пожалуйста, постарайтесь не вспоминать об этом, когда отправитесь в кровать: если вы так изнежены, как мне думается, вы будете спать хуже, чем всегда. Но каково шестидесяти-, семидесяти– и восьмидесятилетним старикам, истощенным, а вовсе не сытым и румяным, встречать рассвет, так и не сомкнув глаз, проводить день в отчаянном поиске жалких корок, страшась следующей бесприютной ночи, и так в течение пяти дней и ночей, – о почтенные, изнеженные господа, сытые и румяные, разве вы вообще способны это понять?

Я шагал между Возчиком и Плотником по Майл-Энд-роуд. Это широкая дорога, прорезающая самое сердце Ист-Энда, на которой всегда полно народу. Я упоминаю об этом, чтобы вы вполне оценили то, что я буду описывать дальше. Как я уже говорил, мы шли по дороге, и мои спутники все больше мрачнели, кляня свою родину; я поддакивал им, как американский бродяга, который застрял в этой странной и ужасной стране. Я выдал себя за матроса, прокутившего на берегу все деньги и даже одежду (чему они поверили, поскольку такое с матросами случается) и крепко севшего на мель, пока не подвернется подходящий корабль. Это объясняло мое незнание английских порядков вообще и принятых в ночлежках в частности, а также мое любопытство.

Возчик с трудом поспевал за нами (он сказал мне, что сегодня еще ничего не ел), а Плотник, худой и голодный, в сером потрепанном пальто, печально развевавшемся на ветру, припустил вперед широким неутомимым шагом, напоминая койота в прериях. Пока мы шли и беседовали, оба не отрывали глаз от мостовой, то один, то другой наклонялся и что-то подбирал, не сбавляя при этом шага. Я думал, что они подбирают окурки, и не обращал на это внимания. Но потом я все-таки обратил.

С грязной, заплеванной мостовой они подбирали апельсиновые корки, яблочную кожуру, веточки от винограда и ели их. Сливовые косточки они разгрызали, чтобы добраться до ядрышка. Они поднимали хлебные крошки величиной с горошину, яблочные огрызки – такие черные и грязные, что их трудно было узнать, и все это они отправляли себе в рот, жевали и глотали, и происходило это между шестью и семью часами вечера 20 августа 1902 года от Рождества нашего Господа, в сердце самой великой, самой богатой и могущественной империи, которую когда-либо видел мир.

Мои спутники вели беседу. Они были далеко не дураки. Просто они были старые. И конечно же, когда их выворачивало от подобранной на мостовой дряни, говорили они о кровавой революции. Они разглагольствовали, как анархисты, фанатики и безумцы. И кто может винить их за это? Несмотря на то что в тот день я успел три раза сытно поесть и, стоило мне только пожелать, мог отправиться в уютную постель, несмотря на мою социальную философию и эволюционистскую веру в поступательное развитие и постепенное преображение мира, – несмотря на все это, скажу я вам, меня подмывало нести такую же чушь или прикусить язык. Несчастное дурачье! Не таким, как они, совершать революции. И когда они умрут и превратятся в прах, что произойдет довольно скоро, другие дураки будут рассуждать о кровавой революции, подбирая отбросы с заплеванного тротуара, шагая по Майл-Энд-роуд в работный дом Поплар.

Поскольку я был иностранцем, к тому же молодым, Возчик и Плотник объясняли мне, что к чему, и давали советы. Кстати, советы их были весьма краткими и по делу: убираться из этой страны.