Книга: Кротовые норы - Джон Фаулз

За долгие годы читательства вопреки здравому смыслу у меня сформировался ряд пожеланий к нехудожественной прозе писателей. Например, когда профессиональный писатель пишет статью на общественно-политическую тему, мне хочется, чтобы голос его дрожал от волнения, а если страсти нет, то и писать не стоило; для объективно-аналитических рассуждений существуют журналисты и политологи. Статьи о литературе и творчестве других писателей должны быть в первую очередь оригинальными и только затем - искренними; а личное, автобиографическое письмо – должно ли оно существовать в принципе? Всё, что нужно о себе, по-моему, большинство писателей уже сказали в художественной прозе, с остальным справятся биографы. Ребячество, конечно, но c’est plus fort que moi. Надо ли говорить, что у Фаулза всё иначе? Например, читая «Фолклендские острова и предсказанная смерть», - замечательное эссе, вдумчивое, неторопливое, но... равнодушное? - так и хотелось воскликнуть: «о, если бы ты был холоден, или горяч! Но как ты тепл». Словом, эссеистика Фаулза, и это моё главное впечатление от сборника, носит исключительно абстрактный характер и, по сути, представляет собой набор отвлеченных рассуждений на заданную тему. Попробую пояснить на примере.

Представим ситуацию: некий человек, режиссер по профессии, посмотрел в молодости «лучший фильм всех времен и народов» «Гражданин Кейн». Прошло двадцать лет, за это время наш герой ни разу не пересматривал фильм (но наверняка встречался с аллюзиями и цитатами в других произведениях, допустим, он читал «Дэниела Мартина»), забыл сюжет, имена действующих лиц, что такое «розовый бутон», но хорошо помнит свои ощущения от единственного просмотра. Неожиданно этот человек решает написать эссе о «Гражданине Кейне» и постараться объяснить, почему фильм Орсона Уэллса считается «культовым». Сразу же возникает вопрос: почему герой уверен в «значимости» фильма, если он его не помнит? Из-за яркого первого впечатления или потому что таково общее мнение? Но тогда на каком основании он доверяет своему первому впечатлению (мнению других)? Наш герой рассуждает примерно следующим образом: Орсон Уэллс расчистил вокруг себя определенное пространство в истории кино и благодаря этому стал как бы вехой, контрольной точкой для всех режиссеров, явившихся после него. Это личное ощущение автора статьи или попытка объяснить «долгую жизнь» фильма?

Вышенаписанное – вольный парафраз статьи Фаулза «Мои воспоминания о Кафке». Понятно, почему Фаулз никогда не перечитывал Кафку (страх перед подражанием), но при этом уверен, что хорошо его знает («что мне действительно хорошо известно в его творчестве, так это его дух, тон его голоса, краски (или их отсутствие), тенденция и подспудный смысл его работ, его блистательная единая метафора»), но зачем писать столь бессодержательное и отвлеченное эссе о Кафке? Чтобы поговорить о себе, не обозначая прямо предмет разговора? Кажется, такой прием обманчивой скромности устарел уже со времен Монтеня. Не понимаю. Видимо, никогда мне не стать Образцовым читателем, по терминологии Умберто Эко, и не научиться «правильно» интерпретировать тексты.

И раз уж речь зашла об Умберто Эко, интересно было бы сравнить реакцию читателей – на предмет побуждения прочитать описываемую книгу – на рекомендации Эко и Фаулза. Умберто Эко о «Сильвии» Жерара де Нерваля:

«Я прочел её в двадцать лет и с тех пор продолжаю перечитывать… Я успел изучить каждую запятую и каждый потайной рычажок этой повести. Сорок лет перечитывания одного и того же произведения показали мне, какие глупцы те, кто утверждает, что препарирование и дотошный анализ текста убивают его магию. Хотя я знаю «Сильвию» во всех её анатомических подробностях – возможно, потому, что я знаю её так хорошо, - всякий раз, снимая её с полки, я заново влюбляюсь в неё, словно читаю впервые».

Джон Фаулз о «Большом Мольне» Ален-Фурнье:

«Большой Мольн – это, по-моему, одна из тех редких книг, которую – что пошло бы лишь на пользу читателю – не следовало никогда подвергать анализу. Я помню, что когда впервые – давным-давно, еще школьником – прочел «Большой Мольн», он так сильно подействовал на меня, задел в моей душе столько тайных струн, что уж мне не хотелось слушать ничьих разъяснений, в чем же заключается тайный смысл этого произведения. Разумеется, это вовсе не означало, что тогда я уже сам разобрался во всем и понимал, почему эта книга оказывает на людей такое воздействие; и все-таки я считал, что относиться в ней так, как относятся к обычным книгам, и уж тем более анализировать, раскладывать по полочкам её содержание совершенно недопустимо, как нельзя разбирать на отдельные нити сотканное кудесником невыразимое волшебство».

Вполне вероятно, что результат сравнения был бы равным. В действительности, «в подходах» двух писателей нет противоречия. Но фаулзовское «никогда не подвергать анализу» - обычная фигура речи. Чем принципиально отличается анализ прочитанной книги от анализа впечатлений от прочитанной книги? Такая же риторическая фигура и «сотканное кудесником волшебство». И здесь мне видится главный недостаток эссеистики «Фаулза»: написано очень красиво (в отличие от настоящей рецензии), но слишком много риторики, софизмов и расплывчатых формулировок. Но все «претензии» неуместны: писатели, настоящие писатели, как Джон Фаулз, пишут только для себя!

Фотография британского фотографа Фэй Гудвин, "Лабиринт троянского города, Сент-Агнес, Остров Сцилли, 1977". Фото отсюда Troy Town Maze St Agnes Isles of Scilly 1977 О творчестве Фэй Гудвин Фаулз пишет в статье "Земля" с горечью рассуждая об экологическом и духовном невежестве "представителей нашего вида живых существ"

"Я не знаю, каковы были чувства самой Фэй, когда она делала свои снимки, но в них – как и почти во всех ее лучших работах – для меня содержится некий безошибочно угадываемый подтекст: грустное предупреждение, словно она знает, что фотографирует реликтовые пейзажи, которые для большинства из нас – точно лица наших покойных Друзей". "Подавляющее большинство представителей нашего вида живых существ убивают природу и уничтожают естественный природный ландшафт по всему миру, и хоть какие-то отражения этого процесса необходимо увидеть всем. Вот это-то как раз я и вижу – и все чаще и чаще! – в работах Фэй. Она называет это документальным реализмом; я бы скорее назвал это творческой честностью".

Немалую часть в эссе "Природа природы" занимают рассуждения автора о соотношении научного и чувственного по отношению к природе.

"Истинно верующему в научный прогресс и его базовый этос мои рассуждения, должно быть, представляются абсурдными: опять этот кошмарный малый, простоватый, но бойкий на язык и порой даже раздражающий своей речистостью и позерством! То, как я в своем неухоженном саду изобретаю названия – как латинские, так и английские – для тех растений, настоящие «ярлыки» которых, навешенные на них учеными, я давно позабыл… о, это, безусловно, достойно осуждения! Ведь это поистине бесстыдное и совершенно непростительное запутывание невинных людей!

И все же я страстно люблю природу. Я никогда по-настоящему не понимал, почему я так любил свою, ныне покойную, жену, но все же я очень ее любил; и я давно уже понял, что незнание (то есть преобладание эмоций над здравым смыслом и разумом) и является, видимо, той самой, «загадочной», частью любви".

Фаулз пытается донести до читателей свою точку зрения на природу - как равноправную с человеком вплоть до юридических отношений (в книге приводится пример, когда американский суд рассматривал дело, в котором исковой стороной выступала река, а ответчиком - город), говорит о необходимости и возможности понимания природы, её "инаковости" через поэзию, художественную литературу. Многократно в сборнике, и в этом случае тоже, упоминается имя Д.Г. Лоуренса, одного из ключевых английских писателей 20 века. Его стихи в переводе Виктора Постникова можно почитать Здесь

Благодаря этой книге у меня уже наметился еще один небольшой список авторов, с творчеством которых я хочу обязательно познакомиться: это вышеупомянутый Д.Г. Лоуренс, Мария Французская (XII век), Уильям Голдинг, Ален - Фурнье, Томас Харди, Даниель Дефо (хочу перечитать "Робинзон Крузо") и, конечно, планирую продолжить знакомство с творчеством самого Джона Фаулза, который так определяет взаимоотношения писатель - читатель: "Писание – занятие активное, и произведения, которыми я всегда восхищаюсь и к уровню которых буду всегда стремиться, те, что делают и чтение занятием активным: книга читает читателя, как радар читает неизвестное. И неизвестное – читатель – это чувствует".

У меня новый роман! Роман о романе, о романах, я читаю Фаулза и я в него влюблена, как будто мы со старым другом встретились и предались легкой болтовне за чашкой чая, иронизируя, восхищаясь, подшучивая и обмениваясь впечатлениями о книгах. Если бы я могла я бы его расцеловала, это не книга, это бальзам на душу, вон он - человек! Не "онанирующие критики", которые

"Но высказавшись обо всем этом достаточно недобро, я признаю, что Кафка оказал на меня влияние. Несколько немецких критиков сообщили мне об этом. "

, а настоящий автор, такой какой он есть. это очень, как окаянные дни бунина , звучит дико, но я почти смеялась, сама с собой, с книгой в метро, хотя в общем-то нет ничего смешного. Но просто я тоже позавчера дочитала кафку и мысли фаулза - мои мысли, он вообще! Я страстно прижимала к себе книжку каждые 5 минут не в силах совладать с эмоциями, когда меня переполняет восхищение, я не знаю что мне делать - слишком много мыслей, с одной стороны мне хочется рассказать всем и делиться-делиться, а с другой мне нужно прежде все это испытать самой, пережить и слишком большая доза вредна, я перевариваю по чуть-чуть, тяну удовольствие по страничке. Есть нужда говорить что Коллекционер - моя любимая книга, а Сара, женщина французского лейтенанта, с ее свободой - один из лучших женских портретов в литературе на мой вкус?

Присоединяйтесь:

Не могу вспомнить ни одного эпизода из Кафки, за исключением того, где человек, лежащий в постели, превращается в таракана. Мне кажется, это было в рассказе, который называется «Метаморфоза». Помимо этого образа, ничего конкретного вспомнить не могу. Не знаю, что Кафка хотел сказать этой историей.

Фаулз просто душка.

Мы знаем, что в книгах об Алисе присутствует – хотя и глубоко скрытый – плотный слой математической логики; а в Доджсоне мы, несомненно, узнаем ученого пионера-исследователя как в области юмора, так и в области психологии, если не в математике самой по себе, – хотя зеркальная вселенная и антивещество современных физиков, вне всякого сомнения, очень пришлись бы ему по душе. Но, по-видимому, его символический мир слишком абстрактен и расплывчат, чтобы прилагательным «кэрролловский» или «алисийский» удалось проскользнуть в наш повседневный словарь. Такая жалость! Я, например, не смог бы подобрать лучшего слова для определения той внешней политики, какую ведут Соединенные Штаты последние несколько лет.