Книга: Дэниел Мартин - Джон Фаулз

Если не принимать во внимание обилие откровенных сцен, большинство из которых добавлены, судя по всему, исключительно в целях увеличения сочащегося со страниц сладострастия и не оказывают ровно никакого влияния на окончательный сюжет, задумка может даже показаться читателю любопытной.

Однако дальше интересной идеи повествование, к сожалению, не заходит, с самого начала запутывая читателя сперва хаотичной последовательностью бессвязных, разнесённых во времени и бешено перескакивающих из прошлого в настоящее и обратно эпизодов из жизни непутёвого героя, а затем и "удивительной" и, очевидно, новаторской манерой вести рассказ одновременно от первого и третьего лица, попеременно чередуя личные местоимения и употребляя "он" в следующем предложении после "я".

Банальные растянутые диалоги начинают утомлять сразу же, а стоит читателю свыкнуться с эклектичной манерой автора и понять общее направление мысли, как нагромождение бесполезные пустых слов вызывают раздражение и тоску.

Хуже всего (хотя, казалось быть, хуже уже быть не может) дела обстоят с сюжетом. Будучи предсказуемо низкопробным, притом нелепым и противоестественным, он ко всему прочему разворачивается необычайно медленно, тягуче переливая из пустого в порожнее бессмысленные высокопарные диалоги и претенциозный самоанализ героя и приправляя всё это вычурными метафорами, как правило, лишними и надуманными.

Слабым утешением для многострадального зрителя могло бы служить более внимательное развитие автором приписываемое герою умение создавать и проигрывать в собственном воображении различные исходы одних и тех же событий. Здесь бы можно было, подобно менее кардинальной версии Господина Никто или Эвана Треборна показать различные варианты развития судьбы Дэнни, держать зрителя в напряжении и заставить гадать, какая из рассказанных историй произошла в действительности, а какие из возможностей так и не были реализованы. Однако, дальше нескольких нелепо-слезливых и откровенных предположений данная мысль также не получила развития.

Этот неимоверно затянутый, местами тошнотворный, низкосортный кичливый роман не хочется советовать никому.

Не смог воспринять следующую цитату как индивидуально-английское, часть цитаты просто неинтересна и вообще выглядит растёкшейся мыслью по древу)

Может быть, в этом и есть суть «англичанства»: удовлетворяешься тем, что несчастлив, вместо того чтобы сделать что-то конструктивное по этому поводу. Мы гордимся своей гениальной способностью к компромиссам, которая на самом деле не что иное, как отказ сделать выбор, а это, в свою очередь, по большей части – результат трусости, апатии, эгоистичной лености… но в то же время – и я с возрастом все больше убеждаюсь в этом – это есть функция свойственного нам воображения, национальной и индивидуальной склонности к метафоре: гипотезы о самих себе, о собственном прошлом и будущем для нас почти столь же реальны, как действительные события и судьбы. Люди иной национальности, глядя на себя в зеркало, либо мирятся со своим отражением, либо предпринимают практические шаги, чтобы изменить его к лучшему. Мы же рисуем на зеркальном стекле идеал, мечту о себе самих, а потом барахтаемся в луже несоответствий. Ничто иное с такой силой не отличает нас от американцев, ничто лучше не может выявить разницу в использовании ими и нами одного и того же языка: для них язык – лишь средство, орудие, даже когда создаются стихи; а мы относимся к языку как к стихам, даже когда используем его как средство; то же можно сказать и о невероятных семантических тонкостях в интонациях представителей английского среднего класса по сравнению с бедностью нюансов в речи их самых высокоинтеллектуальных американских собратьев.

Эти два диалекта представляются мне двумя реакциями на один и тот же феномен: страстное стремление к свободе. Американский миф – это миф о свободе воли в ее самом простом, первичном смысле. Ты можешь выбрать, каким быть, и заставить себя быть таким; и это абсурдно-оптимистическое утверждение настолько укоренилось в стране, что порождает все и всяческие социальные несправедливости. Неспособность достичь успеха свидетельствует о моральных, а вовсе не о генетических дефектах. Постулат «Все люди рождаются равными» переродился здесь в утверждение, что «ни одно приличное общество не может помочь тому, кто не сумел остаться равным». Этот миф настолько пронизывает все общество, что становится символом веры наиболее социально незащищенных, тех, кому более всех не следует в него верить. Я заметил, что даже самые интеллигентные либералы, люди вроде Эйба и Милдред, несомненно сочувствующие таким вещам, как медикэр62, десегрегация, экологический контроль и всякое такое, тоже заражены этим мифом и все еще тоскуют по старой доброй американской мечте о свободе, прохаживаясь насчет неравенства людей в других странах. С самого начала будущие американцы приезжали в Америку, стремясь избежать политической тирании и неравных возможностей в борьбе за жизнь, и так и не заметили, что эти две цели глубоко враждебны друг другу; что генетическое неравенство в жизни столь же несправедливо и велико, сколь и экономическое неравенство в старой Европе. Их система строилась на вере в то, что можно справиться с экономическим неравенством, поскольку энергия, талант и удача распределены всем и каждому поровну; теперь они расшибают себе лбы о рифы гораздо более глубокого неравенства.

Англичане, разумеется, тоже разделяли эти убеждения в шестнадцатом и семнадцатом веках. Но мы сумели давным-давно от них отказаться. Неравенство и несправедливость – в природе вещей естественны, как слезы Вергилия63, и мы изъяли свободу из реальной жизни. Свобода – порождение ума, утопия, где мы тайно укрываемся от обычного, каждодневного мира: все равно как для меня Торнкум, где я жил гораздо более в воображении, чем в реальности. Именно отсюда у нас, в Англии, и возникла необычайная терпимость к переживаемому страной упадку, к существованию по принципу «ни шатко ни валко»; отсюда наш социальный консерватизм и консервативный социализм. Наше общество в его теперешнем состоянии не что иное, как мертвая реальность, а не живой воображаемый мир: потому-то мы и создали язык, который всегда подразумевает больше, чем говорится, – в отношении как эмоций, так и мысленных образов. У американцев же наоборот: они обычно подразумевают и чувствуют гораздо меньше, чем привыкли говорить. Но в обоих случаях цель одна и та же – найти такое пространство, где можно ощутить себя свободным. Видимо, те, что хотят казаться циниками, живут в Америке; но циники, по сути своей истинные квиетисты64, проживают на Британских островах.

За персонажами тоже следить не хочется: если правильно уловил за сплетением описываемого, главный герой - бабник, которого позвал к себе друг, с которым в своё время они не поделили двух сестёр. Герой то кичится своей интеллектуальностью, называя других, особенно своих критиков и одного в частности, пустышками, то самоуничижается перед любимой из сестёр, которая и к другу ушла, и религиозную веру мужа приняла. Ещё этот герой сценарист, который желает написать роман, и вот часть описываемого и есть его составляющая.

Цитаты тест на приятие романа:

В конце концов, уважаемый мистер Вольф, кто это научил меня вглядываться в образный ряд местного арго? В эти вечно повторяющиеся упоминания о содомии, совокуплении, о том, как кого-то трахнули, а кого-то употребили, о «расстановке кадров» и «очередности клёва» (когда и с кем трахаться, да?). И что нельзя смотреть на всех вокруг как на проституток и при этом надеяться, что создаваемое здесь искусство не будет проституировано? И кто это сказал мне, что Эйб был бесконечно прав в тот день, когда распространялся о том, почему в старых фильмах столько сладких слюней? Из-за того, что в реальной жизни язык и стиль интимного общения были настолько грубыми, а мужчины так отвратительно задирали носы, считая, что женщины только и ждут, как бы сбросить штанишки и дать им позабавиться, что сыграть на экране любовную сцену и не выглядеть последним идиотом в собственных глазах было для них невозможно. Вот они и изображали помешавшихся на этикете кавалеров, а женщины должны были делать вид, что верят в это, и тут же на месте, глаза в глаза, обмирать в экстазе – в качестве компенсации. Понадобились чудаки вроде Кэгни197 и Богарта198, чтобы все это поломать.

Еще – о типично еврейской потребности манипулировать тем, что имеешь. Синдром гетто: превратить зрителей в «казаков» и убедить себя, что должен ублажать их во что бы то ни стало. Он об этом говорил вчера вечером: как, когда он начинал в кино, всей кинопромышленностью заправляли евреи, но актер с еврейской внешностью не мог получить работу «даже в качестве дублера запасного участника массовки». Потому что «казакам» это не понравилось бы. Но его собственное еврейство то и дело пробивалось наружу. Эти идиоты, shmucks, говорил Эйб, они просто решили, что гой – это тоже еврей, только с розовой кожей и прямым носом.

***

– Я не хочу отказываться от себя – такой, какая есть.

– Тогда тебе останется только выбрать, весталкой какого из современных стилей ты хочешь быть. И всегда помнить, что ты работаешь в самом прогнившем из современных искусств. Где даже самых лучших «опускают» чуть ли не до того, как они ногу на порог поставить успеют. Где всегда правили и будут править кретины. Где привычная модель отношений – это отношения сутенера и проститутки. Ты все это и сама знаешь. Знаешь все «отчего» и «почему».

Но потом, когда привыкаешь к ним, начинаешь подозревать, что все это не случайно, а совсем даже намеренно. Вроде бы Фаулз рассказывает про себя, а вроде бы и нет. Вроде бы Дэниел Мартин пишет роман о себе, а вроде бы и обо всех, кроме себя, поэтому он тут фигура далеко не главная.

Это роман о его женщинах и о его влечении к женщинам. Об опасной близости к дочери и крахе брака, о внутреннем комплексе и желании сближаться с женщинами моложе его. О зависимости от расставаний и о желании расставаться еще до самого расставания.

О романе, который никогда не будет написан. О жизни и чувствах, которые может быть были пережиты, а может и нет. Роман, для которого совсем не главный его персонаж сделал гораздо больше, чем сам герой.

Главный герой романа - Дэниел Мартин (Дэн), интеллектуал, состоявшийся в своей профессии, успешный мужчина зрелого возраста (у которого между прочим взрослая дочь), на 100% интроверт по поступкам и образу мышления, погруженный в свой внутренний мир (порой доходя в этом до крайности, можно сказать, что и до эгоизма), считающий, что умеет читать чужие мысли, особенно женские и объясняющий чужое поведение (естественно, ничего подобного в действительности, он в самом себе не может разобраться), запутавшийся в своей жизни, в своих отношениях с девушками и женщинами (не только с любовницами, но и близкими родственницами, его повсюду окружают только женщины, этакое женское царство), в своей профессии (он сценарист, но ненавидит актеров и собирается писать роман, как в прямом, так и в переносном смысле).

Всю жизнь он был по сути влюблен только в одну женщину (Джейн) и понял это лишь после того, как она вышла замуж. Не за него. А до этого он не мог признаться ей в своих чувствах (не хотел или боялся, не знал наверняка, не мог определиться). И образ этой женщины он ищет всю жизнь в других своих партнершах: ее ум либо ее внешность, либо как в случае со своей женой - ее родственные связи (он был женат на сестре Джейн - Нелл). Будучи умным человеком, он сразу понимает бесперспективность этих отношений и интуиция его никогда не подводит - они все оказываются очень скоротечными: женщины ведь не обязаны соответствовать навязанному им образу.

У Джейн в тяжелом состоянии муж, Энтони (он мучительно умирает от рака), Дэн приезжает, чтобы повидаться с Энтони, заодно встречается и с Джейн. Он неосторожно предложит свою помощь и события примут очень интересный оборот, а читатели узнают, можно ли в одну реку войти дважды, большей частью это будут опять же описания его внутренних переживаний, но все-таки в конце книги напряжение между ними достигнет предела и они наконец-то выскажут друг другу все, что у них на душе. Кто-то пострадает от уязвленного самолюбия, а кто-то получит шанс начать жизнь заново, с чистого листа.

Замечательный роман, очень тонкий и философский, погружающий нас в глубины мужского "я" (конечно, на примере главного героя) (и это не пресловутый кризис среднего возраста, это кризис всей системы ценностей и мироощущения в целом), заканчивается книга хорошо и оптимистично (ведь никогда нельзя терять надежду), 5/5.

... не стал ли человек марионеткой в руках средств массовой информации, намеренно принуждающих его к такому самосознанию, чтобы увеличить доходы кукловода, или же новое самосознание представляет собой новую либерализующую силу в человеческом сообществе.

Больше всего мне понравилась та часть романа, где герои путешествуют по Нилу. И заодно заново узнают друг друга, рассуждают и спорят, что подводит к кульминации произведения и развязке их личных взаимоотношений. Оба они периодически раздражали меня, но было интересно проследить их путь, хоть завершение его и было предсказуемо. Книга не без недостатков (в частности утомительное самокопание ГГ), чуть слишком объемная, временами трудночитаемая из-за избыточной размеренности, но в целом понравилась. История закончена, все расставлено по местам, это безусловно радует (не люблю я чувство незавершенности после прочтения). Некоторые мысли нашли у меня отклик, а некоторые места в тексте даже захотелось выписать, что бывает нечасто. И я довольна, что одной, давно ожидающей прочтения, книгой стало меньше.

Чтобы не портить себе удовольствие, не стоит читать этот роман раньше предыдущих творений автора, в частности, раньше чем будет прочитан "Волхв" , поскольку Дэниел Мартин это по сути своей тот же бедный Николас, "профессиональный меланхолик, получающий от этого бездну удовольствия" , но уже в чуть более зрелом возрасте. А можно посмотреть с другой стороны и увидеть в главном герое "плохо скрываемый призрак" самого автора и тогда более ранние романы тем более обязательны к прочтению, крайне интересно проследить изменяющиеся с возрастом взгляды.

Да, о возрасте: автор опубликовал этот роман будучи ровесником своего главного героя, которому ни много ни мало пятьдесят. Именно глазами пятидесятилетнего героя читатель и будет смотреть на воспоминания о том, как мальчишка, выросший в небольшой английской деревушке, взрослел, учился, превращался в успешного голливудского сценариста, методично строил и не менее методично разрушал свою жизнь, пытаясь найти свое настоящее отражение в безумном количестве придуманных зеркал, которыми сам же себя и окружил.

Говоря о произведениях Фаулза всегда хочется сказать одно: как же потрясающе удается автору водить читателя за нос. "Дэниел Мартин" просто напичкан уже знакомыми читателю ингредиентами: главный герой с экзистенциальными проблемами, "божественные двойняшки", кажущаяся чуть ли не обязательной сцена с купанием без купальных костюмов и необходимость сделать сложный выбор. Читая роман очень легко скатиться в брюзжание, заподозрив автора в неоригинальности. Но когда читатель уже будет готов к этому, автор начнет преподносить сюрприз за сюрпризом, переворачивая все и организуя в читательской голове форменный развал, разброд и шатание "с ощущением полнейшего абсурда, хорошо рассчитанной бессмыслицы ".

Если взяться за пересказ сюжета в нескольких предложениях, то роман может показаться дичайшей банальностью, с не менее банальным финалом, но, если читать... К последним главам лично у меня в голове уже было построено около десятка самых разных предположений, как вся история может закончиться, а верный вариант даже не пришел мне в голову.

Как обычно, немалое место в романе отведено размышлениям, рассуждениям, "лирическим отступлениям". На этот раз компанию традиционным рассуждениям героев об искусстве, в частности, составила не менее интересная тема об "английской английскости": отличиям англичан от американцев, и тема менталитета, вполне ожидаемо, в один прекрасный момент сводится к излюбленной теме автора о "немногих" и "многих"." На нашей планете — множество языков. Множество границ. Но, насколько я могу судить по собственному опыту, только две нации."

Если говорить о личных ассоциациях, то мне увиделась перекличка романа с "Тучей" (она же "Облако") из сборника повестей Фаулза : здесь прослеживается та же замечательная склонность героев к многослойным диалогам, когда "«Передайте мне соль» — превращается в многознаковую структуру. А злосчастную чертову соль так и не передают." - именно это может оказаться отталкивающим для одних читателей и, напротив, вызывать приступы восторга у других. Но "Туча" - далеко не самая позитивная вещь у автора, тогда как этот роман мне показался неожиданно добрым, откровенным и очень трогательным.

" К чертям модные клише культуры; к чертям элитное чувство вины; к чертям экзистенциальное отвращение; и прежде всего — к чертям такое воображаемое, которое не говорит — ни образом, ни тем, что стоит за образом, — о реальном! "