Текст книги "Присутствие"

Джон Соул
Присутствие

Находка

Снаружи день выглядел безупречно.

Небо сапфировой синевы, сверкающее бирюзой море. По лазурным просторам плывут зефирные облака.

Ветер стих, и волны плавно оглаживают рваный край застывшего потока лавы, когда-то вторгшегося в море из вулканического разлома на полпути к вершине Килауэа, что на одном из островов Гавайского архипелага.

Это Большой Остров – куда больше, чем все остальные острова архипелага, вместе взятые.

И он растет год от года.

Сегодня, впрочем, даже земля, кажется, пришла в согласие с небом и морем. Пламя, пышущее в подземной глуби, вроде бы слегка угомонилось – до другого раза, когда вздумается прорвать наружную каменную корку и послать змеистые хвосты огненной магмы вниз по горному склону, дальше в море.

Именно такого дня и дожидалась команда водолазов.

Спустя час после рассвета они собрались на буксире, который, с баржей на прицепе, вывел их из Хило-Бэй. Теперь баржа стояла в двухстах ярдах от лавового потока, удерживаемая на месте тремя якорями на тяжелых тросах. Буксирчику, чтобы держаться поблизости, было достаточно багра, и надводная часть команды, которой делать, в общем-то, было нечего, пока водолазы снизу не подадут сигнал, расслабилась на палубе, попивая пивко и дуясь в карты, умиротворенная, под стать погоде.

Пожалуй, если бы ветер и море не вступили против людей в сговор, кто-то мог бы и ощутить толчок и догадаться, что этот идиллический покой – всего лишь иллюзия.

Под толстым языком лавы, закупорившим глубокое жерло, раскаленная магма создала такое давление, что пласт камня, не выдержав, раскололся.

Это явление было отнюдь не взрывного свойства – ничего похожего на те сдвиги, которые происходят, когда сомкнутые края континентальных плит внезапно расходятся и сотни миль казавшейся надежной земли рывком расползаются в противоположные стороны.

Не было оно и таким, когда ложе моря вдруг, без всякого предупреждения, вздымается и посылает, на тысячи миль во все стороны, гигантскую приливную волну, которая обрушивается на землю, сметая все на своем пути.

Это, произойдя непосредственно под поверхностью, вызвало на экранах сейсмографов, следящих за поведением вулкана, совсем маленький всплеск. Если кто-то из обитателей острова и ощутил толчок, то через мгновение засомневался, не почудилось ли.

Скрытая под пробкой лавы расщелина в каменной плите обеспечила ровно столько места, сколько требовалось, чтобы колонна расплавленного камня начала свой подъем на поверхность, жаром и давлением расширяя себе дорогу, пока наконец раскаленная до белизны магма не вырвалась в просторный туннель, образовавшийся давным-давно, когда кипящая внутренность тогдашнего потока уходила вглубь земли под корой внешней, быстро стынущей лавы.

И теперь буксирчик мирно плясал на волнах рядом с этим лавовым языком, водолазы внизу работали в блаженном неведении, а жидкий огонь уже струился, скрытый черной поверхностью камня.

Спустившись к самому краю туннеля, в широкую замкнутую камеру, где когда-то застыла последняя порция лавы, магма собралась в озерцо, пополнявшееся с каждой минутой, и, накапливаясь, принялась неумолимо оплавлять внутреннюю стену скалы, еще удерживающую кипящий огонь от соприкосновения с морем.

На ста футах глубины двое водолазов, мужчина и женщина, слаженно и сосредоточенно трудились, чтобы достать предмет, обнаруженный ими неделю назад.

Заключенное в донный слой лавы, это было нечто почти идеально сферическое и цветом столь схожее с лавой, что водолазы поначалу едва его не проглядели. Форма – вот за что зацепился глаз женщины: правильный изгиб, ухваченный боковым зрением.

Она помедлила, чтобы рассмотреть получше любопытный рельеф лавы. Нагнулась, и тогда ее спутник, почуяв, что ее нет на привычном месте справа, обернулся, чтобы удостовериться, все ли в порядке. Минуты не прошло, как и он был заинтригован ничуть не меньше.

Они исследовали сферу минут с десять. Хотя та прочно сидела в лаве, было очевидно, что частью лавы она не является. Что-то вроде жеоды[1]1
  Жеода – замкнутая полость в горной породе, не полностью заполненная минеральным веществом (Прим. пер.).


[Закрыть]. Сфотографировав и зафиксировав ее точное местоположение, они поднялись на поверхность и в тот же день сообщили о находке своему нанимателю.

Теперь они вернулись и находились под водой уже около часа, тщательно закрепляя вокруг сферы изготовленную по спецзаказу сеть, прицепленную к крюку мощного крана, который был установлен на барже. Сеть по виду напоминала сплетенные методом макраме корзинки, какими поколения японских рыбаков крепили к своим неводам стеклянные поплавки, однако изготовлена была из пластиковой нити прочней, чем сама сталь.

Покончив с сетью и убедившись, что тяжелый груз не выскользнет, женщина дернула за сигнальный трос, прикрепленный к ее водолазному поясу.

Команда буксира приступила к подъему жеоды с морского дна.

Уловив в воздухе дуновение серы, один из рабочих поморщился, но решил, что это всего лишь запах электролита от аккумуляторных батарей буксира.

Поглощенные работой люди не обратили никакого внимания на струйки дыма, вырвавшиеся из первых трещинок на поверхности скалы всего в двухстах ярдах от судна.

Между тем на стофутовой глубине водолазы отошли от жеоды в сторону и стали наблюдать, как напрягся трос крана. Какую-то долю мгновения все оставалось, как было. Потом жеода, достигавшая почти трех футов в диаметре, резко оторвалась от дна, подпрыгнула на несколько ярдов вверх и тут же, как мячик на резинке, упала почти до самого дна. Короткая пауза. Наконец жеода начала медленное, строго вертикальное путешествие вверх, а водолазы вернулись на то место, от которого ее оторвали.

Кран как раз раскачивал жеоду, чтобы ловчее уложить ее на палубу баржи, когда скала треснула. Из нее выполз ярко-желтый сгусток, который мгновением позже, соприкоснувшись с водой, разлетелся на миллионы частиц. Крановщик закричал об опасности. В течение нескольких секунд тросы были отрублены? якори с цепями брошены на произвол судьбы, и буксир помчал баржу в открытое море.

Вода, неподвижная всего минуту назад, кипела, растревоженная взрывной силой потока, стремительно бьющего из пролома в скале.

– Что с водолазами? – прокричал кто-то.

И не успел он договорить, как охваченные ужасом люди поняли, что знают ответ на этот вопрос.

* * *

Водолазы как раз разглядывали углубление, в котором покоился шар, когда почувствовали первый толчок. Удивление тут же переросло в панику. Они схватились за свои утяжеленные пояса, чтобы отстегнуть их и вынырнуть, но было уже поздно.

В морском дне разверзлась расселина с хлынувшей из нее кипящей магмой. При этом сама вода, казалось, превратилась в адское варево из серной кислоты, кипятка и пара. Во все стороны брызнула шрапнель вулканического стекла. Мгновением после того, как водолазы погибли, тела их были изорваны раскаленными, острыми, как скальпель, осколками силиката.

Чуть позже от тел вообще ничего не осталось.

* * *

В миле оттуда, в открытом море, команда буксира с благоговейным страхом смотрела на развернувшийся перед ними спектакль.

Береговая линия исчезла, скрытая непроницаемым занавесом из пара, ядовитых газов и вулканического пепла. Море под ударами усиливающегося ветра мрачнело, набежали темные тучи, словно силы, выпустившие наружу гнев горы, вызвали и бурю.

Припав к биноклям, люди высматривали в волнах хоть какой-нибудь признак того, что только что, там были двое водолазов, понимая при этом, что все впустую. Они едва-едва спаслись сами. Когда разыгрался шторм и покатились тяжелые волны, капитан буксира повернул к Хило, под защиту гавани.

На барже трое рабочих крепили жеоду к палубе, думая про себя, стоила ли она таких жертв.

Пролог

Лос-Анджелес

Этого он не ожидал.

Дела должны были пойти лучше.

Ему обещали это – ему все это обещали.

Сначала врач: «Принимай таблетки, и дело наладится».

Потом тренер: «Работай. Без труда не выловишь рыбку – и так далее».

Наконец, мама: «Живи сегодняшним днем и не пытайся, все сделать сразу».

Так что он принимал таблетки и работал, в то же время стараясь не перенапрягаться. И в какой-то момент на прошлой неделе стало казаться, что дело и впрямь налаживается. Хотя над городом завис такой жуткий смог, что многие его друзья пораньше сматывались из школы, надеясь на пляже освежиться ветерком с океана, сам он занятий не пропускал. Чуть отзвенит последний звонок, шел в раздевалку, переодевался в спортивную форму и перед тем как приступить к настоящему делу – бегу с барьерами – делал четыре разминочных круга.

Еще немного усилий, и к своему восемнадцатому дню рожденья он – чемпион штата.

И вот на прошлой неделе, когда он был на стадионе один, без тренера, таблетки вроде бы наконец подействовали. Он думал, что выдохнется уже на середине первого круга, но делая последний поворот, заметил, что его распирает энергия, легкие работают ровно, пульс – не намного чаще обычного. На втором и третьем кругах он даже прибавил скорости, но все равно чувствовал себя превосходно – ну просто здорово! Поэтому на четвертом он рванул в полную силу, и это было так, словно он вернулся на несколько месяцев назад, когда никаких проблем со здоровьем не замечалось. Мало того, в тот день на прошлой неделе он чувствовал себя даже лучше, чем когда бы то ни было; легкие всасывали гигантские порции воздуха, и все тело действовало в едином ритме. Вместо вяло жующей боли, которая появлялась обычно к концу первой разминочной мили, мускулы приятно покалывало, грудь вздымалась и опускалась непринужденно, в ритме, совпадающем с ровным биением сердца. Все тело работало гармонично. Он даже сделал два лишних разминочных круга, радуясь своей силе, блаженствуя оттого, что таблетки и упражнения наконец подействовали. После этого он тщательно расставил барьеры, установив перекладины чуть выше обычного.

Он преодолевал их, один за другим, с легкостью и чувствовал свою невесомость, когда парил над преградами.

Идя потом в раздевалку, он почти не запыхался, его сердце работало мерно и ноги совсем не устали, словно он прогулялся минут тридцать, а не прыгал в течение двух часов в полную силу.

Но назавтра все рухнуло.

Пройдя четверть первого круга, он ощутил знакомое жжение в легких, и сердце заколотилось так, будто это последний рывок на десятикилометровой дистанции. Он продолжал бежать, уговаривая себя, что устал после вчерашнего, переработал. Однако к концу первого круга понял, что так не пойдет. Сойдя с твердого покрытия дорожки, он рухнул на траву, перевернулся, чтобы видеть небо, прищурился на закатное солнце. Что, черт возьми, не так? Ведь вчера он был хоть куда! Сегодня же – старик стариком.

Он отказался спасовать перед резью в легких, одышкой, острой болью в ногах. Когда тренер подошел узнать, все ли в порядке, он отмахнулся, заявив, что свело икру и даже, для убедительности, помассировал правую. Тренер купился – или же сделал вид, что купился – это значения не имело, и он вернулся на дорожку.

Четыре круга он сделал, но так, что на последнем скорей быстро шел, чем бежал.

Тренер велел ему либо работать, либо идти домой.

Он попытался работать, но в конце концов вынужден был уйти.

И с тех пор дела пошли все хуже и хуже.

С каждым днем все больше сил уходило на борьбу с болью.

Позавчера он в четвертый раз с Нового года пошел к врачу, и тот снова не обнаружил никаких отклонений. Он снова ответил на все вопросы. Да, он чувствовал себя отлично, когда вернулся с Мауи, где они с мамой встретили Новый год. Нет, отца с ними не было; он с новой женой и младенцем отправился в Гранд-Каймен. Нет, его не волновало, что отец не едет с ними на Мауи; по правде сказать, он рад, что родители расстались – отец взял себе моду в подпитии лезть на них с кулаками, что в течение двух последних лет совместной жизни случалось почти каждый вечер. Нет, он не ненавидит отца. Отец не очень ему приятен, он был рад, когда тот ушел, но нельзя сказать, что он его ненавидит.

Что он ненавидит, так это то, как он себя чувствует.

Доктор сказал, может, ему обратиться к психоаналитику, но это он делать и не подумает. Психоаналитики – для слабаков и проигравших. Что бы ни случилось, он справится с этим сам. Однако в последние два дня боль стала почти невыносимой. Ночью его мучают кошмары, и, проснувшись, он не может дышать и все тело теперь болит не переставая.

Сегодня после обеда, когда подумалось: не лучше ли умереть, раз нет никакого способа избавиться от этой боли, он ушел с занятий и колесил по окрестностям, пока коп не остановил его и не выдал квитанцию на штраф за неисправный глушитель. И что, черт побери, ему теперь делать? Денег оплатить штраф у него нет, не говоря уж о том, чтоб починить глушитель. А потом, что еще за дела? Не так уж он и шумит, да и запаха в салоне почти никакого. При этом мать врежет ему за штраф по первое число, а папаша, если попросить у него на ремонт, надолго заведется на тему, как ему, бедному, тяжело содержать две семьи, и все равно ничего не даст.

Во влип-то!

Поворачивая в тенистый проулок, в котором прожил всю жизнь, он еще за два дома нажал на кнопку дистанционного управления, открывающего дверь гаража, и въехал на подъездную дорожку как раз, когда дверь открылась. Машинально вступив в игру, в которую играл сам с собой каждый вечер, он снова нажал на кнопку, чтобы успеть проскочить под опускающейся дверью.

Сегодня не удалось, и машину дернуло, когда гаражная дверь вмазала в задний бампер. Так что теперь, мало ему штрафа с глушителем, придется отдуваться и за царапины – на машине и на двери.

И боль никак не проходит.

Может, вместо того, чтобы идти в дом, он еще немного посидит здесь?

Посидит и посмотрит, что будет.

Понемногу его охватило теплом, боль, которую он устал терпеть, смыло, и показалось, что не так уж все плохо.

Может быть, он все-таки решит свои проблемы.

Без мамы.

Без тренера.

Даже без врача.

Он закрыл глаза, глубоко вздохнул и впервые за несколько недель забыл о боли.

* * *

Для женщины этот день прошел не легче, чем для ее сына. Начался он звонком бывшего мужа, предложившего пересмотреть условия алиментов. Что в переводе означало: бабенка, с которой он сошелся, требует денег. Ну, она мигом вправила ему мозги. Б полдень выяснилось, что сослуживец, на целый год ее младше, получает долю в партнерстве, на которую она по праву рассчитывала сама. Так что теперь стоял вопрос: либо высиживать еще год, либо искать другую работу. Однако, по чести говоря, ответ лежал на поверхности: партнерства ей не дадут никогда, так что можно вплотную приступать к поискам.

Потом, когда она было решила, что хуже уже быть не может, позвонил врач и порекомендовал хорошего психоаналитика для ее сына. Ну, прежде чем послать мальчика к психиатру, надо проверить его еще у кого-нибудь из терапевтов. Впрочем, визит к другому терапевту по страховке не оплатить, а новогодняя поездка на Мауи урезала семейный бюджет до предела.

Ладно, она что-нибудь придумает.

Повернув на подъездную дорожку, она нажала на кнопку дистанционного управления и остановилась в ожидании, когда откроется гаражная дверь.

На мысль, будто что-то неладно, натолкнул скорее шум мотора, чем клубящийся из гаража дым. Одной рукой она дернула ручной тормоз, другой распахнула дверь своей машины, выскочила и кинулась в гараж.

Там, в машине сына, она увидела его, обмякшего, привалившегося спиной к дверце, с ногами на пассажирском сиденье, с поникшей на грудь головой.

Придушив крик, она схватилась за ручку дверцы водителя.

Заперто!

Она перебежала попробовать другую дверь, позвала сына по имени.

Тщетно.

Погоди!

Кажется, он шевельнулся!

Она сложила ладони козырьком и вгляделась внутрь салона.

Грудь вздымалась! Он еще дышал!

Задыхаясь, кашляя, она кинулась к запасному ключу, который всегда висел на гвозде под верстаком, отворила дверь в кухню и схватилась за телефон.

– Мой сын! – закричала она, как только по 911 откликнулся оператор. – О, Господи, скорее, «скорую помощь»!

Привычно спокойный голос осведомился об адресе.

Какой у них адрес?

Внезапно разум покинул ее.

– Не помню – о, Господи! Кажется... – Тут вдруг вспомнился номер дома, и, запинаясь, она пробормотала его. – Это на Норт-Мэйпл, между Дэйтон и Клифтон. О, Боже, только быстрей! Он заперся в машине, в гараже и...

– Не волнуйтесь, мэм, – перебил ее спокойный голос. – Помощь уже в пути.

Уронив трубку, она бросилась в гараж. Надо открыть машину! Как? Молот! На том конце верстака должен быть кузнечный молот. Протискиваясь между машиной сына и верстаком, она молча взмолилась, чтобы муженек не прихватил молот с собой. Нет, не прихватил – тот лежал, где следовало. Двумя руками она приподняла его и всадила тяжеленную головку в окно пассажирской дверцы. Стекло разлетелось вдребезги, женщина уронила молот на пол, просунула руку в отверстие, рывком отворила дверь. Потянувшись к сыну, выключила зажигание, и громкий рокот мотора стих, чтобы немедля смениться воем сирены приближающейся «скорой помощи». Она схватила сына за щиколотки и попыталась вытянуть его из машины, но, прежде чем вытащила наполовину, два санитара в белом мягко отстранили ее, вынули мальчика и прижали к его лицу кислородную маску. Когда он шевельнулся, панический страх внутри нее ослабил наконец свою хватку.

– Он приходит в себя, – сказал санитар, когда они вынесли сына из гаража и уложили на каталку. – Похоже, все обойдется.

Когда каталку поместили внутрь «скорой» и стали закрывать дверь, сын забился.

– Возьмите меня с собой, – взмолилась женщина. – Ради Бога! Это ведь мой сын!

Дверь снова открылась, женщина забралась внутрь. С воем сирены машина рванула по направлению к больнице Синайских кедров, расположенной в двадцати кварталах отсюда.

Ехали, казалось, вечность, и женщина беспомощно наблюдала, как сын бьется в руках санитаров, один из которых старался удержать мальчика, а второй твердо прижимал к его лицу кислородную маску. Сжав руку сына, она пыталась успокоить его, и наконец судороги несколько стихли. Но как раз в тот момент, когда «скорая» притормозила у входа в приемный покой, она почувствовала, как рука сына обмякла в ее руке. И все его тело на носилках обвисло.

Кто-то из санитаров тихо выругался.

Ее тело как бы потеряло чувствительность, и когда кто-то распахнул снаружи двери «скорой», она спустилась на землю медленно, словно впала в транс.

Персонал бегом покатил каталку в реанимацию, где ждала наготове команда врачей.

Она последовала за сыном.

Там молча следила за действиями медиков, хотя знала уже, что предстоит.

И наконец услышала от реаниматоров те же слова, что повторял врач ее сына: «Непостижимо – у него все в норме!»

* * *

Но ее сын – ее милый, красивый, единственный сын – не был в норме.

Ее сын умер.

Глава 1

Нью-Йорк

– Что, все надрываешься, Сандквист? Смотри не отдай концы!

Издевка сопровождалась хриплым смешком, который гулко отозвался в голых бетонных стенах школьного спортзала и тем сильней ранил Майкла Сандквиста. Что делать? Бросить штангу и схватиться с этим подонком?

Так себе идея. Подонок, фамилия которого была Слотцки, а имя неведомо, по крайней мере, Майклу, был на целую голову выше и весил фунтов на пятьдесят больше – сплошные мускулы. Связаться со Слотцки значило бы подставиться и потерпеть поражение, а это совсем не входило в план, намеченный Майклом Сандквистом на сегодняшнее утро.

В план же его входило закончить со штангой, пятьдесят раз подтянуться до подбородка, еще пятьдесят отжаться в упоре, а потом сделать как можно больше кругов по треку, проложенному по антресоли спортзала, пока не погонит в душ звонок на десятиминутную перемену. Если плюнуть на Слотцки, избежать драки и думать только о работе, все это вполне достижимо.

Сборная школы...

Вот его голубая мечта.

Он никогда не будет таким высоким, чтобы пойти в баскетбол, или таким массивным, чтобы заняться футболом. Для бейсбола он, пожалуй, уже староват. Так что остается бег. И если он в чем-то превосходит других, так это именно в беге. Даже когда астма донимала его так, что не вздохнуть, все равно ему удавалось на короткой дистанции обогнать всех ребят в классе. У них даже была шутка такая: не пытайся обойти Сандквиста на старте, держись сразу за ним, и рано или поздно он отстанет, как неисправный будильник.

Шутка ничуть не была преувеличением. Всего год назад он не мог пробежать больше чем четверть мили. Хотя в начале забега он неизменно шел первым, ему ни разу не удавалось выиграть дистанцию на пятьдесят ярдов, не говоря уж о ста, которую Майкл неизменно завершал в хвосте.

Но даже когда приступ был хуже некуда, он никогда не сдавался. Мать, утешая, говорила: подумаешь, у нас в роду ни с какой стороны никогда не было спортсменов, – но это только прибавляло ему упорства. Что она, женщина, понимает? Это мужское дело. Вот отец, будь он жив, он бы понял.

Когда бы Майкл ни бежал, борясь с удушьем, заставляя свое тело работать на пределе сил, стремясь побороть устрашающую, владеющую им с раннего детства болезнь, он воображал себе, как отец приветствует, подгоняет его. Хотя черты родного лица со временем затуманились и трудно было порой припомнить этот низкий, глубокий голос, Майкл постоянно видел отца перед собой. Это вошло в привычку, и наконец он стал побеждать свою астму.

Покончив со штангой, он лег на пол, чтобы быстренько отжаться, по-прежнему дыша почти ровно, потом пошел к перекладине, по пути взглянув на свое отражение в затянутом проволочной сеткой стекле, отделявшем зал от тренерской. Вот здорово, грудная клетка стала заметно шире, заметно.

Каждый день, рывок за рывком, отжим за отжимом, круг за кругом, результат дает себя знать.

И другие ребята уже больше не смеются над ним, если не считать Слотцки. И даже этот гад Слотцки отвяжется, когда ему удастся войти в школьную сборную по легкой атлетике.

И совсем не в качестве спринтера.

Нет, Майкл поставил себе более высокую цель – бег на длинные дистанции, где выносливость значит столько же, сколько скорость, если не больше.

Он закончил подтягивания и снова проверил дыхание – чуть тяжелее, чем в начале тренировки, но ничего похожего на одышку, ничего похожего на то, как начинались те приступы, давившие его липким, удушающим страхом. Он направился к металлической лестнице на беговую дорожку, опоясывающую зал на высоте в двенадцать футов, сразу под стропилами и значительно выше баскетбольных корзин. Перескакивая через ступеньку, он бросил взгляд на часы, висящие на дальней стене.

Осталось двадцать минут. До душа можно успеть сделать еще пару миль.

Он побежал, тщательно рассчитав шаг с тем, чтобы не сбавлять его на каждом из крутых поворотов по углам зала. На треке больше никого не было; одноклассники были внизу – кто играл в баскетбол, кто качал мускулы, но большинство валялось на матах, ожидая конца урока.

– Эй, Сандквист, – с гнусной ухмылкой закричал Слотцки, – ты не боишься там сдохнуть, а?

Его дружки послушно заржали, а Майкл, остановленный окриком на бегу, машинально поднял средний палец левой руки.

Это была ошибка.

Ухмылка сползла с физиономии Слотцки. Он встал с пола и двинул на трек, трое его приятелей – следом. Озираясь, куда бы скрыться, Майкл недоумевал, что за порыв толкнул его на такую непроходимую глупость. Вспомнились, кстати, и слухи о том, как Слотцки сбросил однажды кого-то с крыши.

Тот, между тем, с одним из приспешников приближался слева, в то время как еще двое брали Майкла в клещи с другой стороны.

– Ну, что, дерьмо цыплячье, попался? – глумился на ходу Слотцки.

Майкл взглядом окинул поле боя. Выход у него оставался только один. Он лег на живот, свесил ноги с края трека, потом опустил все тело, пока не повис, держась только на пальцах. Слотцки теперь бежал к нему, и хотя был еще футах в тридцати, Майкл очень живо представил себе, как вражеские кроссовки раздавливают ему пальцы. Даже не глянув под ноги, он ослабил хватку, полетел вниз, едва коснувшись пола, свернулся колобком и откатился в сторону.

Резкая боль пронзила ему плечо, но он пренебрег ею, неловко поднялся на ноги и поднял голову к треку.

Слотцки, вися на поручне, смерил Майкла взглядом, а затем с мастерством, добытым многими годами практики, сплюнул прямо на него и прибавил:

– Ничего, после школы увидимся.

Вытирая с лица липкую слюну Слотцки, Майкл отступил на несколько шагов, повернулся и потрусил в душевую.

Интересно, с чем явится Слотцки после уроков – с ножиком или с пистолетом?

Или с тем и другим вместе?

Катарина Сандквист прекрасно понимала, что ей следовало бы заниматься своими непосредственными обязанностями. Перед ней на рабочем столе в служебном кабинете Музея естественной истории лежал фрагмент челюсти гоминида, неделю назад найденный при раскопках в Африке. Не то чтобы с ним было много работы: с первого взгляда она уверенно идентифицировала образец как принадлежавший Australopithecus afarensis и последующие исследования не дали серьезных оснований подвергнуть этот вывод сомнению. Обломок челюсти нашли в районе, где Australopithecus afarensis были явлением если не обычным, то и не неслыханным, и при этом на глубине, которая, в общем-то, если не считать несколько необычных данных, выявившихся при датировке по углероду, соответствовала тому уровню, на котором можно было ожидать именно этот вид предшественников Homo sapiens. Проблема состояла в том, что ее все время отвлекали фотографии, прибывшие через день после челюсти австралопитека.

Фотографий было с полдюжины, и к ним прилагалось письмо с описанием места съемки. Имя на конверте – Роб Силвер – сразу обратило на себя внимание. Хотя Катарина всего несколько раз встречалась с Силвером за двадцать с небольшим лет, минувших с тех пор, как они вместе кончили колледж, он представился ее взору с удивительной ясностью: высокий, мускулистый, с непокорной шапкой светлых волос и голубыми глазами, которые – по крайней мере, одно время – заставляли трепетать ее сердце. Роман, впрочем, быстро заглох, когда Том выбрал специализацию по полинезийской культуре, а она занялась прачеловеком и их разделили не только различие профессиональных интересов, но и расстояние в пол земных шара. В течение четырех лет после этого она встретила Тома Сандквиста, вышла за него замуж и родила Майкла.

Когда Майклу было шесть лет, Том Сандквист погиб.

В Африке, чудесным летним утром, десять лет назад. Да, прошло уже десять лет, но это зрелище стоит у нее перед глазами так ясно, словно было вчера. Том улетал в Найроби, чтобы оттуда отправиться в Амстердам, где должен был прочесть доклад о раскопках, которыми они оба занимались пять последних лет. Катарине в отсутствие Тома предстояло руководить работами, а Майклу – беззаботно играть с друзьями, местными ребятишками. Они с Майклом стояли, держась за руки, а одномоторная «Сессна» Тома разбежалась по укатанной взлетной полосе и поднялась в утреннее небо. Обычно пилот делал над их головами прощальный круг, но сегодня ему вздумалось покрасоваться.

Катарина и Майкл смотрели – она с нарастающим предчувствием, он все с большим возбуждением – как пилот заставил самолетик проделать целую серию петель и зигзагов, затем послал его резко вверх, пока тот не встал вертикально, потом задрал хвост и, убыстряясь, ринулся носом вниз.

Это был один из его пунктиков, он устраивал такие представления и раньше, чем неизменно приводил Катарину в ужас. В самый последний момент выходил из пике, прощально покачивал крыльями и исчезал в направлении Найроби, летя так низко, что стада диких животных в панике разбегались.

Но в это утро на их глазах самолет врезался носом в землю и мгновенно взорвался, превратившись в огненный шар.

В тот же день они с Майклом уехали с раскопок и больше никогда туда не вернулись.

Через год у Майкла началась астма, спровоцированная, по мнению Катарины, тем, что он видел гибель отца. После смерти Тома Катарина полностью посвятила себя здоровью сына и работе. Но в последнее время, особенно сейчас, когда Майкл, кажется, успешно освобождался от мучительных приступов болезни, она стала задумываться, не превратилась ли сама в одно из тех ископаемых, на изучение которых потратила столько времени.

И тут на прошлой неделе пришло это письмо Силвера с фотографиями. Раскопки, писал он, ведутся на склоне вулкана Халеакала, на острове Мауи. Последние пять лет он работает на Гавайях, изучая эволюцию полинезийской архитектуры в процессе ее перемещения с юга Тихоокеанского региона на Гавайские острова. Но место, изображенное на фотографии, писал он, даже отдаленно не напоминает ничего виденного им на Гавайях. В его бюджете предусмотрены деньги для консультанта – может быть, Катарина заинтересуется?

И вот теперь она то и дело возвращается к этим фотографиям, рассматривая древние, обнаруженные в непроходимых зарослях, руины.

Она перерыла всю музейную библиотеку, сравнивая присланные фотографии с имеющимися изображениями древних гавайских сооружений.

Никакого сходства.

Однако единственный способ достоверно ознакомиться с объектом – увидеть его воочию.

И сейчас, отложив в сторону грязно-серую ископаемую кость и фотографии столь же унылого раскопа, откуда ее достали, Катарина снова взялась за снимки с Мауи.

Хотя сами руины представляли собой не более как разбросанные там и сям, грубо обработанные камни, антураж вокруг был самый роскошный – гигантские деревья, обильно цветущие кусты и ползучие лианы, и на нескольких фотографиях сквозь заросли сияли бирюзовые воды Тихого океана, тогда как на других ниспадали в хрустальные озерца водопады и все это было неземной красоты – воплощенный образчик голливудской декорации для съемок Эдема.

Уж не нарочно ли Роб прислал ей эти соблазнительные картинки?

Но что это она размечталась о тропических цветах и пассатах? Раскопки – они и только они имеют какое-либо значение!

Впрочем, оглядев свою лишенную окон, тесную рабочую комнатенку, вспомнив, какая мерзкая стоит погода на улице, она поняла, почему восхитительное местоположение раскопа Роба Силвера привлекает ее ничуть не меньше, чем сделанная им находка.

Она снова взялась за письмо.

Тридцать тысяч долларов.

Роб Силвер предлагал ей тридцать тысяч долларов за то, чтобы в течение трех месяцев она работала с ним на Мауи.

Плюс подъемные.

Кстати вспомнился вызов к директору музея на прошлой неделе. Бюджет на ее исследования, сообщил он, предполагалось урезать на тридцать процентов.

Грант Национального научного фонда – деньги, на которые она рассчитывала, чтобы провести летние полевые работы – оказался «утвержден, но не профинансирован».

Итак, если отбросить в сторону предложение Роба, вот что ей предстояло: никаких полевых работ и мизерный, все равно что несуществующий бюджет.