Текст книги "Вся правда во мне"

XXXIII

Сегодня в кузне было холодно и тихо. Естественно, в городе свадьба. Так редко нам выпадает шанс что-то отпраздновать. Все в городе будут присутствовать на службе. И скандал, связанный с именем Марии, этому не помеха.

Все, кроме мамы, Даррелла и меня.

И, мне кажется, тебя.

XXXIV

Когда я уже вышла на окраину города, вдруг из-за угла какого-то дома мне навстречу вышел Авия Пратт. Он сильно напугал меня. По его сердитому взгляду я поняла, что наша встреча не была неожиданной. Он явно меня поджидал.

– Странно видеть женщину на войне, – сказал он.

Я сделала шаг назад, сердце начало колотиться. К дому можно дойти и другими путями. Я пыталась сосредоточиться и сообразить, какими именно.

– Так же странно, как и мужчину, которого все считали мертвым.

Я оглянулась. На улице не было никого.

За спиной тянулась главная улица города, передо мной простирались поля, и, тем не менее, я чувствовала себя как ловушке под его осуждающим взглядом. Я сделала шаг вперед, он напрягся. Потом вправо, он сделал то же самое.

Что ты задумал, старик? Хотя, по правде говоря, Авию нельзя было назвать ни старым, ни молодым.

– Ты осталась в живых только потому, что у тебя нет языка, – сказал он. – Иначе тебя судили бы за распутство. «Каждое колено должно быть преклонено, а каждый язык исповедаться». Ты не можешь исповедаться, так ведь? И поэтому тебе удалось избежать кары, во всяком случае, пока.

Я воспринимала его голос как писк комара, стараясь не вникать в смысл слов.

Молчание – отличный метод выхода из неприятных ситуаций, я довела его до совершенства.

Через минуту или две он, обойдя меня по широкой дуге, пошел в город.

Пока я шла домой, мое тело было спокойно, но мысли метались в голове. Что он хотел сказать?

Прелюбодеяние? Наказание?

Что он задумал?

XXXV

Я постаралась, чтобы мама поняла: свадебный звон колоколов означает, что кузнец придет завтра. Она засыпала меня вопросами, а я лишь кивала или мотала головой в ответ. За два года, когда возникала такая надобность, мы нашли способ общаться.

Мама от расстройства почистила дюжину яблок на пирог Дарреллу. Мы устроим здесь свой собственный праздник или прощание с его ногой. Мыслями она была далеко, и я выскользнула из дома незамеченной.

Фантом была счастлива меня видеть, она с удовольствием съела яблочные очистки. Я выпустила ее на пастбище и, грызя яблоко, с восхищением наблюдала, как ее хвост развевается по ветру. Но вспомнив, что город сделал с тобой, что Авия Пратт планирует предпринять против меня, я чувствовала, что яблоко превращается в животе в тяжелый камень.

Теперь, когда я начала регулярно чистить Фантом, ее шкура стала более мягкой, а грива заблестела. Мне нужно было придумать, как найти денег, чтобы заплатить Горацию Брону за то, чтобы он ее подковал.

Из города снова послышался звон свадебных колоколов. Церемония закончилась. Мария и Леон стали перед богом и людьми одним целым.

Я скормила Фантом свой огрызок и направилась к твоему дому.

Тебя не было. Тебя не было целый день, и я начала волноваться.

XXXVI

В сумерках я пошла искать тебя в лесу. Удары твоего топора я услышала еще до того, как тебя заметила. Ты рубил дерево. Работа над пристройкой продолжалась.

В это время суток сказки про лесных чудищ и магию кажутся не совсем сказками. Тени от деревьев были похожи на призрачные пальцы. Это не слишком удачное время, чтобы бродить по лесу в одиночестве.

Твоя работа пойдет быстрее, будь у тебя помощник с пилой. Но ты в потемневшей от пота рубашке работал с исступлением. Рядом лежали еще два срубленных дерева. Пни торчали из опавшей листвы как сломанные зубы. На одном из пней я заметила открытую бутылку, рядом дремал Джип.

Топор все стучал, щепки летели во все стороны. Никто не может выдержать такого напряжения. Мне очень хотелось, чтобы ты остановился. Чье лицо видится тебе в листве?

Дерево заскрипело, затрещало и упало. Вокруг поднялось облако оранжевых листьев, холодный ветер кинул их прямо на тебя.

Ты тяжело дышал. Вытерев пот со лба рукавом, ты подошел к следующему дереву и прижался лицом к его коре.

XXXVII

Ты сел на землю. Как ты похож сейчас на того мальчика, которым я тебя впервые увидела. Джип свернулся калачиком рядом.

Ты весь вспотел, а ветер был таким холодным.

Ты прилег в небольшой впадине, но топор из руки так и не выпустил. Я заволновалась, это с тобой происходит что-то странное. Неприятности свалились на тебя со всех сторон: насмешки молодых парней, женские сплетни, свадебные колокола и воспоминания, но ты и бутылка – вещи несовместимые.

Через какое-то врем тебя сморил сон.

Ты болен и до смерти устал. Ты бы не проснулся, даже если рядом с тобой упало дерево. Нельзя допустить, чтобы ты прямо здесь и умер.

Мне следовало тебя разбудить или убить нас обоих.

Но у меня в голове созрел лучший план: утром ты сильно удивишься, а мне будет очень приятно.

Я сбегала к тебе домой и принесла одеяла. Я накрыла тебя и подоткнула его со всех сторон. Ты ворочался и что-то бормотал, но так и не проснулся. Я осторожно вытащила топор из твоей руки и положила рядом.

Ветер был пронизывающим, а ты вспотел.

Тут мне в голову пришла такая невероятная и пугающая мысль, что я даже перестала дышать. А что, в конце концов, может случиться?

Солнце зашло, мы в полной темноте. Я сняла чепец и накидку. Ветер набросился на мое тело, обдав морозом разгоряченную кожу, растрепал волосы.

Я забралась к тебе под одеяло и легла рядом. Земля была такой холодной. Я прижалась к тебе спиной. Меня охватил восторг.

Земля перевернулась.

Твое сонное дыхание шевелило мне волосы. Я вжалась в тебя еще сильней, боясь, что каждый мой вздох, каждой удар сердца может тебя разбудить.

Я посмотрела на небо и увидела звезды, бесстрастно взирающие на нас сверху. Они далеко, им неведомо, что такое грех или страх. Под одеялами нам вместе было теплее, да еще и Джип улегся у нас в ногах.

Звезды напомнили мне, что я не только грешница, но и воровка. Я украла у тебя прикосновения, которые ты не собирался мне дарить.

Но ты об этом никогда не узнаешь.

Тебе нужно тепло.

Ночь в лесу делает многое возможным.

XXXVIII

Блаженство и агония. Я украла себе блаженства у твоей агонии.

Каждый звук, доносившийся из леса, заставлял меня нервничать.

Через некоторое время я вспомнила о маме.

Я все время говорила себе, что больше мне нельзя здесь находиться. Только еще минутку, и еще, а потом я обязательно уйду. Вот досчитаю до десяти и встану. Я произносила: «Десять», но как только я отодвигалась от тебя, в пространство между нами тут же врывался ледяной ветер.

Тебе нужно сохранить тепло.

Звуков в ночном лесу стало больше. Вокруг нас зашуршали шаги маленьких ночных охотников. Даже ты зашевелился. Я запаниковала. Теперь мне действительно пора бежать.

И тут ты положил на меня свою руку. Она была совершенно расслабленной и показалась мне очень тяжелой. Ты взял меня в плен. Я чуть подвинулась и положила свою руку поверх твоей.

XXXIX

Сколько прошло времени? Минуты? Или часы? Не знаю. Ты убрал руку и перевернулся на другой бок, спиной ко мне. Ворочаясь и устраиваясь удобнее, ты негромко покряхтывал, как маленький ребенок.

Теперь я точно могу уйти. Мама наверняка уже вышла из себя от злости. А Дарреллу завтра мы обе понадобимся.

Я ушла ради него. Не ради тебя или мамы и, разумеется, не ради себя.

Шагом идти я не могла. Мне нужно было бежать домой, если бы я замедлила шаги, то обязательно вернулась бы на свое место рядом с тобой. Я остановилась только рядом с домом, и тщательно отряхнула грязь и мусор с одежды, чтобы мама ничего не заподозрила. Я зря волновалась. Сегодня она не стала дожидаться и уснула без меня. Этой ночью страх за Даррелла перевесил все другие заботы.

XL

Я лежала и слушала, как стонет Даррелл. Лежала и удивлялась себе, как я могла осмелиться на такое. Я ругала себя на чем свет, теперь, вкусив нектар, который мне больше никогда не попробовать, я понимала, что мое будущее станет еще более мрачным, чем настоящее.

Но даже опьянение восторгом и тревога за Даррелла не могли затмить воспоминание об Авии Пратте, поджидающем меня на улице.

Даррелл заплакал как младенец, мама так и не проснулась, а я подошла к нему. Даррелл явно не из тех пациентов, которые вызывают жалость. Только раздражение, я не винила ее, что она не встала к нему.

Сегодня Даррелл плакал не от боли. Он знал, что ждет его завтра.

Я вытерла ему слезы ночной рубашкой.

– Мне страшно, Джуди, – сказал он мне.

Я вытерла ему лицо и руки.

– Это очень больно.

Не было смысла отрицать.

– Я боюсь.

Никто бы не назвал тебя храбрецом.

Лицо Даррелла скривилось.

– Ведь это даже не они, – сказал он, – это я сам. По неосторожности.

Он думал, что открыл мне тайну. Я не стала его разубеждать и убрала прядь темных волос от его глаз.

– О, Джуди, – заплакал он и потянулся ко мне. Я обхватила его руками и крепко прижала к себе.

За время болезни он сильно отощал. Запах от ноги был ужасающим.

Мое сердце смягчилось и наполнилось любовью к младшему брату. Любовью и страхом за него. Не умирай завтра, не оставляй меня наедине с мамой. Что за мир будет без твоей подленькой физиономии?

Он разжал руки, мы отстранились и отвернулись друг от друга.

– От меня плохо пахнет, – сказал он. Я кивнула. Он усмехнулся. Как хорошо было посмеяться вместе, пусть и очень тихо.

Смех быстро иссяк, и мне в голову пришла идея. Изо всех сил стараясь не шуметь, я подвинула к очагу корыто, в котором мы мылись. Чайник был еще горячим, он стоял на углях, в суповой кастрюле была налита вода на утро. Я вылила воду в таз и разбавила ее холодной из ведра. Бросив в очаг несколько поленьев, я вышла с ведром на цыпочках на улицу за водой.

Когда я вернулась, Даррелл уже сидел на кровати и снимал с себя рубашку. Он был возбужден. Тайно принять ванну без маминого разрешения!

Несмотря на все наши усилия, мы ее все-таки разбудили. Она вышла к нам в своем чепце и ночной рубашке, хмуро посмотрела на нас и снова легла спать.

Теперь мы уже не так осторожничали. Я помогла ему снять подштанники. В доме было темно, и я отвернулась, чтобы его не смущать.

Общими усилиями мы посадили его в корыто. Воды было на донышке, но я налью еще, когда буду мыть ему голову. Я дала ему мыло и мочалку. Он яростно принялся тереть себе лицо, плечи, руки, все тело. Мне пришлось потереть ему спину. Пока он отмокал, я сменила ему белье на кровати и бросила грязное в угол. Мы немного помыли даже его почерневшую ногу. Почему бы и нет? Больше она не будет болеть.

– Пусть попадет в ад чистой, – сказал он, и я с ним согласилась.

Пока он вытирался и одевался, я постирала грязную повязку в теплой воде и, ежась от ноябрьского морозца, вышла на улицу, чтобы повесить ее на веревку. Я посмотрела в темноту, в ту сторону, где был твой дом. Ты еще спишь?

Когда я вернулась, воздух в доме стал заметно свежее, теперь тут можно было дышать.

Почти на рассвете я уложила его обратно в кровать. Даррелл пах мылом и мокрой шерстью, его кожа стала красной и поскрипывала.

– Спасибо тебе, Червь, – сказал он и сжал мою руку.

XLI

Я проснулась еще до того, как солнце окончательно встало, и долго лежала в кровати, пытаясь понять, какие события вчерашней ночи были сном, а какие – явью. Но вспомнив, что сегодня за день, я вскочила и быстро оделась. В животе как будто лежал камень.

Даррелл лежал в кровати такой тихий, я даже испугалась, что не успею.

Всю дорогу в город я бежала и остановилась только у кузницы. Огни еще не горели. Гораций Брон разговаривал с каким-то мужчиной, Мелвином Брандом и членом городского совета Брауном. Я отступила и встала в дверях.

Браун даже рискнул со мной заговорить.

– Как поживает ваш брат, мисс Финч? – спросил он, выходя на крыльцо в сопровождении остальных мужчин.

Я покачала головой.

– Вы поэтому пришли?

Да.

– Гораций, – сказал он, отворачиваясь от меня, – мисс Финч пришла попросить тебя о помощи. Посмотри ногу ее брата.

– Я пойду, – сказал Мелвин Бранд, наш доктор.

Я показала на пустой карман и грустно покачала головой.

Он отмахнулся.

– Я пойду, – повторил он. – И Гораций с нами.

XLII

От города мы шли в полном молчании, зайдя по дороге к доктору за его чемоданчиком. Гораций нес свой огромный нож на плече и посвистывал. Мне казалось, так он хочет сделать мне приятное.

Мне этого было не нужно. Я просто хотела, чтобы все побыстрее кончилось.

Когда мы шли мимо твоего дома, из леса, держа в руках одеяла, вышел ты. В одежде и волосах застряло несколько листьев и веточек. Твой топор лежал у тебя на плече. Увидев нас троих, ты смутился.

Камень в моем животе заметался как испуганный кролик. Слава богу, в этот момент все смотрели на тебя, а не на меня. Мне казалось, что я покраснела как рак.

– Доброе утро, Лукас, – поприветствовал тебя Гораций. – В поход ходил?

Благословенный Гораций! В нем было столько силы и мудрости, что досужие сплетни его не интересовали. Доктор Бранд не стал с тобой здороваться.

Я оглянулась посмотреть, как ты реагируешь на его холодность, но ты, похоже, ее просто не заметил. Твои глаза, не отрываясь, смотрели на меня, требуя ответа. Незаметным жестом ты показал на одеяла, молча спрашивая: это ты сделала?

Мое лицо может стать таким же немым, как и я сама. Но как трудно от тебя что-то скрывать. Я отвернулась и побежала вперед.

До самого поворота тропинки я чувствовала, как твой взгляд прожигает дырку в моей спине.

XLIII

Мама уже напоила Даррелла виски и разожгла огонь. На углях стояли и кипели все кастрюли, которые были в доме.

– Прекрасно, – сказал доктор Бранд, заметив колоду для рубки дров и корзину, которую мама поставила у кровати Даррелла.

Когда нужно, мама умеет быть твердой.

Раздался стук в дверь, и на пороге возник ты, на этот раз без Джипа.

Я когда-нибудь научусь не краснеть каждый раз, как тебя вижу? Все грехи наказуемы. Неважно. Оно того стоило.

Ты уже окончательно проснулся, был причесан и аккуратно одет.

– Я подумал, что вам может понадобиться помощь, – сказал ты Горацию и доктору Бранду.

– Отличная мысль, – проговорил кузнец. Только доктор продолжал молчать. Глаза у тебя были как у ребенка, ищущего родительского одобрения. Ты оглядел комнату, потом твой взгляд остановился на мне. Ты явно был смущен. Мне нестерпимо захотелось рассмеяться. Но в такой момент это было бы несправедливо по отношению к моему брату.

Доктор Бранд отвернулся от тебя и открыл чемоданчик. Это скупое выражение его согласия тебя вполне устроило.

Мама похвалилась, что Даррелл полностью отключился. Доктор возился со своими медицинскими инструментами, изучая и подтачивая страшные изогнутые лезвия. Гораций положил свой тесак в очаг и медленно поворачивал его в пламени, как будто жарил фазана. Ты снял кожаный ремень и отдал его Мелвину. Тот очень туго стянул им бедро Даррелла у самого паха, вложил деревянный брусок ему в рот и убедился, что зубы Даррелла его крепко сжимают.

Наконец, когда все приготовления были закончены, доктор Бранд посмотрел на нас с мамой.

– Вам, женщины, лучше подождать на улице, причем как можно дальше, чтобы не слышать.

– Я смогу это перенести, – сказала мама, выпрямив спину. У нее была царственная осанка и фигура молоденькой девушки. – Мне необходимо быть с моим сыном.

Она была великолепна. Мелвин Бранд отвернулся. Наверняка он вспомнил свою жену.

– Я пришел к вам по собственной воле, миссис Финч, – проговорил он в стену. – Я не возьму с вас никаких денег. Но за это я хочу, чтобы вы выполняли мои условия. Нам всем здесь не хватало еще вашего обморока или истерики.

Мама глубоко вздохнула, но наша бедность перевесила ее гордость. Развернувшись на месте, она вышла из комнаты, а я следом за ней.

XLIV

День выдался пасмурным, облака были густыми и низкими. Ветер гонял последние осенние листья по пастбищу.

Мама направилась в сад. В нем уже ничего не росло, кругом одни сухие стебли и корешки оставленные в земле на весну, лишь небольшая грядка капусты и моркови, оставленных на семена. Мама собирала семена, ссыпая их в карман, выдергивала ненужную ботву и бросала ее на землю. Я присоединилась к ней.

Крик Даррелла заставил остановиться нас обеих. Мама схватилась за ручку мотыги так сильно, что побелели костяшки пальцев.

Мы отошли на самый край нашего участка на границу с лесом и, не сговариваясь, стали собирать трут в карманы фартуков.

Даррелл кричал не переставая, но мы были так далеко, что ветер почти заглушал его крики. Казалось, он опять стал маленьким и хнычет, чтобы ему дали корочку хлеба. Так просто этого не заметить.

Я сосредоточилась на собирании сухого хвороста и стеблей травы, достаточно жестких и ломких, шишковатых еловых веток, которыми лучше всего разжигать очаг.

Карманы фартуков наполнились, и мы с мамой переглянулись. Каждая из нас ждала, что другая предложит отнести нашу добычу в дровяник. Никто не хотел оказаться близко к дому. Если уж ей запретили к нему приближаться, она так и сделает.

Потом мы услышали звук топора, вонзающегося в дерево, и истошный вопль, страшнее которого не было ничего.

Мама бросилась к дому, кинув собранное на землю и на ходу развязывая фартук.

Вопль не стихал. Я пошла за ней, не бросив своей ноши.

Ты встретил маму на пороге и попытался не пустить ее в дом. Твое лицо покраснело от жары, а на рубашки виднелись следы крови.

Она толкнула тебя, но ты стоял как стена. Она стала колотить тебя кулаками, но ты даже не сдвинулся с места.

Откуда-то из живота во мне стала подниматься дикая злость. Я злилась на тебя.

Вопль Даррелла постепенно перешел в жалобные рыдания.

Моя злость не находила выхода. Кто ты такой, чтобы не пускать мою маму в ее собственный дом, чтобы утешить собственного сына. Я подошла к дому и бросила на землю свою охапку хвороста.

– Это ужасно, миссис Финч.

Не нужно повышать на нее голос.

– Бранд обрабатывает рану. Нам нечем облегчить Дарреллу боль. Но другого выхода нет.

На этот раз мама зарыдала так громко, что испугала меня. Я никогда не слышала, чтобы она так плакала. Я не понимала, что она пытается сказать. Твое лицо еще больше покраснело от жалости.

– Мне нужно идти обратно, чтобы держать его, – сказал ты. – Вы подождете снаружи, потом вы понадобитесь ему.

Я подошла к маме и обняла ее за плечи. Она вздрогнула и прижалась лицом к моей шее. Я чувствовала ее слезы на своей груди. Объятия мамы меня очень смутили. Мне не хотелось двигаться, чтобы она не осознала, что делает.

Мы встретились с тобой взглядами. В твоем было облегчение. Ты решил, что я буду тебе помогать. Ты подошел и в знак благодарности сжал мою руку. Еще до того, как ты убрал свои пальцы, до тебя дошло: ты до меня дотронулся. Ты сжал мою руку снова – так ты просил прощения. По твоему лицу было видно, как тебе неловко. Ты быстро юркнул обратно в дом, ведь легче иметь дело с безногим пациентом, чем с двумя обезумевшими от горя женщинами.

XLV

Через несколько часов, когда я сидела у ручья, мама подошла и встала рядом.

– Он отдыхает, – сказала она. Я встала и посмотрела на нее. Если бы я смогла, я бы ее обняла.

Ее лицо было обмякшим и усталым.

– Это была его единственная надежда, – сказала она и посмотрела на воду, по которой плыли обрывки папоротника. – Воспаление убивало его.

Я помнила, как она убирала густой гной с его пятки и не могла вспомнить только одного – когда в последний раз она говорила со мной так.

– Если уже не убило.

Я взяла ее руку и крепко сжала. Она была такой родной, мамина рука, я много лет до нее не дотрагивалась. Это не вызвало у нее никакого протеста.

Бледный диск солнца, почти скрытого облаками, поднялся и тут же стал опускаться. Живот начало подводить от голода.

Жирная капля дождя упала на ее щеку, и мы обе подняли головы. Я почувствовала, как на мое лицо упала еще одна. Мама вытянула перед собой обе руки.

Облака, клубившиеся над нами весь день, разразились дождем. Ручей вздулся пузырями.

– Будь что будет, – сказала мама, посмотрела на меня и отвернулась.

XLVI

Бранд прижег культю.

Весь потный, Гораций Брон принял от нас в дар за работу яйца, хлеб и яблочный пирог. Скромное подношение, даже несмотря на то что мамины пироги считаются лучшими в городе. Мелвин Бранд взял хлеб и ногу, завернутую в тряпку с камфарой.

Он сказал, что похоронит ее. Интересно, правда это или нет. Когда-то давно я слышала, как кто-то говорил, что он изучает трупы, чтобы понять, из чего состоит человек.

Теперь у него появилась возможность изучить ногу живого человека.

Ты ничего не взял, а позже принес нам застреленную куропатку.