Текст книги "Вся правда во мне"

LXVIII

На полпути к дому, совсем рядом с тобой, я рискнула напеть мелодию. Для этого мне даже не нужно было раскрывать рот. Голос подрагивал в такт шагам. Мелодия приятно щекотала небо.

Я остановилась. Кто-то шел за мной. Я была уверена. Я пошла вперед, потом снова остановилась, шаги тоже прекратились, но когда я продолжила ходьбу, опять начались. Они были достаточно громкими, кто-то не собирался скрываться, но когда я оглянулась, то никого не увидела. Не нужно мне было петь. Я ускорила шаг. Наверняка это какой-нибудь припозднившийся ученик из школы. Один из одноклассников Даррелла. Мейтер или Хос. Пугать городскую немую – хорошее развлечение, она ведь не сможет пожаловаться твоему папочке.

LXIX

Занимаясь вечерними делами по хозяйству, я разговаривала с Фантом и Существом. Сначала я опять потренировала звуки. Г, К, Ф.

– Хорошая корова.

Потом смогла выговорить: «Фантом».

Животные удивленно уставились на меня и потянулись ко мне носами.

Я громко рассмеялась.

LXX

Мама уже ушла спать, а Даррелл все еще сидел за столом и читал, я села рядом с ним дошивать сумку. Когда мама уснула, Даррелл молча придвинул ко мне Библию. Он знал даже страницу, на которой я остановилась.

Мы молча переглянулись. Потом он смотрел, как я читаю. Он никому не расскажет.

LXXI

«У рек Вавилонских мы сели и заплакали, когда вспомнилось нам о Сионе.

На ивах посреди него повесили мы арфы наши.

Ибо там спросили нас пленившие нас о словах песен и уведшие нас – о пении: «Пропойте нам из песен Сионских»

Как споем мы песнь Господню на земле чужой?»

Я плакала, так мне стало жалко тех, кто попал в плен и под ивами над рекой под звуки арфы изливал свое разбитое сердце.

LXXII

Я проснулась рано утром, до того как приняться за утренние дела, пошла в лес по усыпанной опавшими листьями тропинке к папиному камню. Небо было розовым, солнце едва появилось над горизонтом. Оглядевшись, я убедилась, что я здесь одна.

Я залезла на камень, закрыла глаза и запела.

Мелодия была без слов, одни «А», да «О». Этой песне когда-то давно научил меня папа.

Сначала звук меня смутил, я оглянулась, как будто деревья могли стать моими критиками. Я хрипела и скрипела. Воздух кончался еще до того, как я начинала звук. Я сглотнула, сделала глубокий вдох и попробовала еще раз. Мягче, мягче. Немного лучше на этот раз.

Пусть тело твое отдыхает, говорил мне папа, когда мы приходили сюда попеть. Представь, что оно погрузилось в сон. Пусть не спит только мелодия.

Песня звучала все лучше и лучше. Теперь дыхания хватало на более долгий период. Но морозный воздух холодил горло.

Начни мягче, мягче. Я как будто слышала папин голос. На воскресных службах он был самым лучшим певцом в городе. Все это знали. Он всегда запевал.

Я попробовала снова. От удовольствия, которое мне доставляло пение, кожа покрылась мурашками.

Я закрыла глаза и пыталась представить, что тело спит и только мелодия пронизывает все вокруг. Я пела снова и снова, пока звук не стал легким, чистым и податливым. Что именно позволило мне получить такой звук после стольких лет полного молчания? Как я могла раньше прятать его?

Я пела, широко раскинув руки, глядя на верхушки деревьев, которые покачивал утренний ветерок. Мой голос был не похож на тот, которым я пела в раннем детстве.

Я спела новую мелодию, ту, которая звучала выше, чем прежняя. Я даже вспомнила слова. И хотя я не пробовала их еще произносить, мне не хотелось сдерживаться в такой момент.

 
О, Любовь, весной ты – праздник!
О, Любовь, золотоволосая!
О, Любовь, ты женишься на мне?
О, Любовь, будешь ли ты всегда моим?
 

Вскоре мне пришлось замолчать. Горло снова устало. В следующий раз, когда мне удастся улизнуть из дома, нужно будет опять попробовать. Я спрыгнула с камня, как со сцены, и повернулась к тропинке, ведущей к дому.

На ней стоял и смотрел на меня ты.

Я прикрыла рот рукой и зажмурилась.

Когда я снова открыла глаза, ты все еще стоял здесь, в изумлении глядя на меня, как будто не в силах узнать.

Я обошла тебя и со всех ног понеслась домой.

LXXIII

Утренняя работа показалась мне пыткой. Все делалось через силу и валилось из рук. Я раздавила яйцо и уронила его себе на ботинок. Вместо растопки притащила дрова. Мама ворчала, но я едва слышала ее голос.

За завтраком я намазала маслом обе стороны хлеба, мама снова на меня накричала. Даррелл громко хохотал, впервые за долгое время я услышала, как он смеется.

Меня распирало от гордости: Мария учит меня говорить. Моя голова заполнена музыкой. «О, Любовь, будешь ли ты всегда моим?»

Я не могу забыть, как ты на меня смотришь.

LXXIV

В дверь кто-то постучал.

Мама вытерла руки о фартук и натянула чепчик. Расправив плечи, она распахнула дверь. Освещенный утренними лучами солнца как посланник небес в дверях стоял ты.

– Доброе утро, миссис Финч, – сказал ты.

Мама едва заметно наклонила голову в знак приветствия.

– Мистер Уайтинг.

Я прижалась к стене, юркнув в тень от двери, и не могла отвести от тебя глаз.

– Как Даррелл?

Мама крепко сжала губы и ничего не ответила. Ради бога, мама, отвечай добром на добро! После всего что ты сделал для нас. Я съежилась от ее грубости.

И потом ты сказал:

– Могу ли я поговорить наедине с вашей дочерью?

LXXV

Тишина. Только солнечные лучи освещают дверной проем.

Если бы у меня был язык, он наверняка бы стал сухим как соль.

LXXVI

Мама не сдвинулась с места, лишь ее спина напряглась.

– Поговорить с моей дочерью? – «Поговорить» звучало с сарказмом. Сидя у мамы на коленях, мы учимся музыке, которая превращает слова в поцелуи или проклятия.

Мама толкнула дверь к стене. Я отпрыгнула, чтобы меня не ударило.

– Заходи, – сказала она равнодушно. – Она здесь. – Она кивнула в мою сторону и снова села за стол к ведру с окровавленными повязками. Она стирала их, вытаскивая по одной и отжимая.

Господи, дай мне сил!

Ты вошел в дом.

Для того чтобы пройти через дверной проем, тебе пришлось пригнуться, но, оказавшись в комнате, ты выпрямился и занял собой все пространство. В руках ты теребил шляпу с потеками пота.

Я заставила себя выпрямить спину, как мама, и сделала шаг вперед. Но вытянуть руку и дотронуться до твоей руки было выше моих сил. Только не при ней.

– Мне хотелось бы поговорить наедине, – ты обратился к маме, но смотрел на меня.

– Все секреты останутся при мне, – проговорила мама, мешая в ведре повязки, как суп. – Если тебе нужно что-то сказать, говори здесь.

Я была готова ее задушить. Я едва сдерживалась. Ты стоишь здесь, ты пришел за мной. Заметно, что я вся дрожу?

Видно, как ты расстроен, потрясен. Неужели ты можешь быть столь неуверенным в себе? Будь я на твоем месте, я бы не переставая любовалась своей кожей. Но, видимо, ни крепкие бедра, ни мускулистая грудь никак не могли помочь тебе справится с тем, что тебя беспокоило.

Ты мял в руках поля своей шляпы.

– Всего хорошего, – проговорил ты и ушел.

Я крикнула тебе вслед:

– Пого-и!

Мама захлопнула дверь и сердито посмотрела на меня.

LXXVII

Я смотрела в окно, как ты уходишь. Ты шел медленно, погруженный в свои мысли, и даже один раз остановился. Я подумала, что ты хочешь вернуться.

Но ты не вернулся. Я прижалась лицом к холодному влажному стеклу.

– Не бегай за ним, – мама швырнула мокрый ком одежды в бадью.

Больше до конца дня она не сказала мне ни слова.

LXXVIII

Вечером она целую вечность не могла угомониться. Она не отправилась спать, даже когда часы пробили полночь. Я закрыла глаза и дышала спокойно, притворившись, что сплю. Это было опасно, ведь несколько раз, проделывая подобные трюки, я на самом деле засыпала, пока ждала, когда мама уйдет к себе. Но сегодня ночью ничто не могло меня усыпить, ведь я знала – ты приходил именно ко мне, я целый день ломала голову, к чему бы это? Какой сладкой мукой было теряться в догадках. Сегодня я даже заставляла себя пожалеть Даррелла. Ведь я чувствовала себя такой живой!

Наконец ее дыхание стало ровным и медленным. И все-таки я еще чуть-чуть подождала. Я умела ждать, хотя сегодня мои нервы были натянуты как струны.

В комнате стояла кромешная тьма. Из окна рядом с моей кроватью дуло холодным ночным воздухом. Даррелл застонал во сне. На улице послышалось тявканье койотов.

Я встала с кровати и прислушалась, не шевелится ли мама. Она не шевелилась.

Я зашнуровала ботинки и накинула пальто. Мама знала, что я попытаюсь.

Дверь наверняка ее разбудит. Я обшарила все вокруг, вверху и внизу, на проходе. Мама поставила на пол перед дверью миску с сухим горохом. Ловушка.

Мне уже восемнадцать. Я достаточно взрослая, чтобы выйти замуж и стать хозяйкой дома, почему она хочет оставить меня здесь навсегда? Явно не из-за того, что ей нравится моя компания. Я осторожно отодвинула миску с горохом с прохода. Мне потребовалась целая вечность, чтобы поднять щеколду и открыть дверь. Я вышла наружу, и ветер тут же подхватил и растрепал мои длинные волосы. Какой стыд, что я иду к тебе с непокрытой головой и распущенными волосами. Меня пьянило это чувство.

Я прикрыла за собой дверь и сделала несколько осторожных шагов. Как только я отошла достаточно далеко, чтобы меня не было слышно, ноги сами побежали к тебе. Они знали дорогу. Темная ночь скроет мою вылазку. Ветки деревьев гладили мое лицо. Волосы развевались сзади, как флаг. Я чувствовала себя такой храброй. И дело было не в ночи и не в лесе. Мысли были заняты только тобой, тем, что ты пришел ко мне, спрашивал и думал обо мне. У меня как будто выросли крылья.

LXXIX

Из-под темной двери струился свет, на который я полетела как мотылек.

Вот и твой дом. Я остановилась. Мне стало больно дышать. В твоем окне горел свет.

Дверь была темной, но из-под нее выбивался свет, на который я полетела как мотылек.

Вдруг, услышав мой голос, ты меня оттолкнешь.

Ты знаешь, я не могу говорить. Я верю тебе. Ты самый хороший человек из всех, кого я знаю. Мое сердце в твоих руках.

Я заставила себя подойти к твоей двери и постучала.

LXXX

Шаги. Звук открывающегося замка. Вот и ты. Твоя рубашка наполовину расстегнута, волосы растрепаны, глаза широко открыты от изумления.

Я обхватила себя руками и стала заклинать вернуться обратно в свою кровать.

Но совсем рядом стоял ты, и пламя свечи освещал каждый сантиметр твоего теплого тела. От твоего взгляда не скрыть ни моих волос, ни свадебной белизны моей ночной рубашки. Мне показалось, или ты действительно смотрел на меня так, как никогда раньше?

– Джудит.

Ты снова произнес мое имя. Нас никто не видит.

Твои глаза широко раскрыты, это так не похоже на тебя. Но ночь в разгаре, и никого рядом.

Ты распахнул дверь.

– Входи, пожалуйста.

На этот раз ты сам меня пригласил. Я не знала, что мне делать дальше, но ты предложил мне стул, поставил чайник на огонь и подбросил в очаг дрова. Ты собираешься предложить мне чашку чая. Я села на стул с прямой как палка спиной.

Ты сел напротив и наклонился ко мне. Мне была видна под рубашкой твоя грудь, и это заставило меня покраснеть. Ты вглядывался в мое лицо, и явно чувствовал себя неуверенно, но то и дело взгляд останавливался на моих волосах.

– Хорошо, что ты пришла.

Городские кумушки с этим бы наверняка не согласились, но мы это переживем.

Чтобы не вводить тебя в смущение, я разглядывала комнату. В ней царил полумрак, нарушаемый лишь пламенем свечи и очага. Мой взгляд притягивала кровать, накрытая голубым покрывалом. Интересно, чтобы ты сделал, если бы нашел на ней меня?

– Наверное, я кажусь тебе странным.

Конечно, нет! Я замотала головой. Только не ты. Никогда.

– Можно задать тебе один вопрос?

Конечно.

– Все эти годы я никогда не думал, что…

Я наклонилась к тебе и смотрела на твои зубы, язык и губы, когда ты говоришь. Ты запустил пальцы в волосы. Я почти не могла дышать.

Ты говорил, глядя в пол.

– Я должен знать, иначе это сведет меня с ума, – прошептал ты, – это был…

Я подалась вперед и коснулась твоей руки. Во второй раз. Мою ладонь будто охватило пламенем. Я сжала руку и заставила тебя посмотреть мне в глаза. Что ты видишь? Можешь спрашивать меня о чем угодно, Лукас, я открою тебе всю правду, которая есть во мне, а если потребуется, нарисую тебе одну из своих дурацких картинок. Нет ничего, что я бы тебе ни рассказала и ни сделала для тебя.

Ты пытался сглотнуть, как будто в горле у тебя застряла кость. Твой взгляд был прикован к моей ладони, лежащей на твоей руке. В глазах застыла мольба, и мое сердце раскалывалось на части. Я не отпускала твою руку.

– Ты привела моего отца на поле боя и спасла всех нас.

Я растаяла от удовольствия, хотя ты и напомнил о нем.

– Много лет я считал, что он умер, увидеть его снова было для меня шоком. Меня все время мучает мысль… Мысли. Почему он не приходил ко мне? Почему не попросил о помощи. Не хотел меня видеть? Он навредил стольким людям.

Конечно, ты страдаешь, хотя и умело скрываешь это. И все это ты рассказываешь мне! Мне!

– Но самое плохое – было думать, и бояться… Я не хочу делать тебе больно, но пока не узнаю, не будет мне покоя.

Я придвинула стул на дюйм ближе и посмотрела ему в глаза, крича о своем сочувствии и поддержке.

Ты поднял голову и встретил мой взгляд.

– Это мой отец сделал с тобой такое?

LXXXI

Я отдернула руки.

LXXXII

Если я промолчу, то это тоже будет ответом.

Но ответить нужно.

Ложь защитит тебя. Сможешь ли ты поверить в то, во что захочешь поверить?

Если я скажу правду, ты будешь смотреть на меня как на прокаженную. Тем более что я такая и есть.

Я обещала рассказать тебе всю правду.

А ты захотел услышать ее.

LXXXIII

Но хуже всего, что ты искал меня именно из-за этого.

Какая же я дура.

LXXXXIV

В твоих глазах безнадежность и тоска. Желание и ужас. Я уже видела раньше такой взгляд. Не в этой комнате, и не ты на меня так смотрел.

Пламя свечи дрогнуло, и в твоем лице ясно проступили его черты.

LXXXV

– Он тебя нашел и лечил твои раны? – сказал ты, с полными мольбы глазами.

LXXXVI

Да, он меня нашел. Но не лечил.

LXXXVII

Лукас, по малейшей твоей просьбе я паду к твоим ногам. Я солгу для тебя, я солгу, чтобы сделать тебе приятно, солгу, если сумею найти слова, чтобы сделать это.

Но не в этом. Даже ради тебя. Из-за этой правды ты меня возненавидишь, если уже не возненавидел. Я того не сделаю и ради себя тоже.

Ты хочешь, чтобы я тебе сказала. Хочешь понять, почему он сделал такое, унять свою боль, даже переступив через меня. Неужели я снова должна принести себя в жертву, чтобы облегчить страдания еще одного мужчины?

Я смахнула слезу с уголка глаза, и не моя вина, что ты это заметил. Глаза тебя выдали, я поняла, что тебя переполняют стыд и чувство вины за то, что ты сказал.

Но и мне от этого не стало лучше.

Твой взгляд был полон тоски, в нем мелькнуло понимание. Я встала, повернулась и оставила тебя.

LXXXVIII

Ты крикнул мне вслед: «Джудит!», но я не остановилась.

Ноги сами несли меня к дому, впрочем, мне было все равно, куда идти. Дома никому не интересно видеть мои слезы и слышать рыдания. Ночной ветер стал пронизывающим. На улице действительно похолодало, или мне так кажется? Я ускорила шаги, перешла на бег и остановилась только у двери дома. Мне не нужно от тебя никакого внимания.

Глупо было что-то себе воображать! Глупо мечтать! Глупо думать, что твой приход – чудо, что ты, несмотря ни на что, пришел ко мне!

Никому в мире до меня нет дела, но ты так хорошо ко мне относился. Ты заставил меня поверить, что уважаешь меня, что для тебя не имеет значения то, что со мной случилось.

Но ты не виноват, что я отдала тебе свое сердце, не виноват, что ты разбил его.

LXXXIX

Я буду жить в доме полковника. Я сдержу данное обещание и не нанесу ему вреда. Фантом составит мне компанию. Я избавлюсь от маминого контроля и никогда больше не увижу в твоем взгляде осуждения за то, что я покрыла себя позором и твой отец навеки стал моим мужем.

Именно поэтому я никогда тебе не отвечу, я уже сделала это.

Книга третья

I

Войдя в дом, я сильно хлопнула дверью. Мама с Дарреллом подскочили в кроватях и сели.

– М-м-м, – произнесла я, чтобы они поняли, кто это.

Даррелл снова лег. Мама некоторое время не двигалась – в комнате воцарилась полная тишина – но потом и она легла.

Я сняла пальто и ботинки и тоже юркнула под одеяло.

Даррелл начал похрапывать.

Мое тело было тяжелым и болело. Хорошо бы уснуть, но я не могла. Тишина и тьма душили меня, гнали меня из дома к реке, в хижину полковника сейчас же, немедленно. Но это смешно.

Я уйду и там попробую забыть тебя.

На мне теперь лежит вдовья обязанность позаботиться о том, что оставил там твой отец. В его хижине умерла Джудит и родилась я. Разве я не имею права вернуться в родной дом?

Ты смог вскружить голову юной Джудит. Ей следовало быть осмотрительней.

А ночь все длилась и длилась.

– Думаешь, он женится на тебе?

Мама. Мои мышцы напряглись до судорог.

– Этот мужчина. Или юноша. К которому ты ходишь.

Меня парализовало. Она считает, что я таскаюсь к любовнику в сенной сарай. Моя собственная мать.

Ее голос был негромким и спокойным. Казалось, что из-за занавески, где стоит кровать, со мной говорит призрак.

– Или он женат? – так болтают подружки во время церковной службы.

Сделать вид, что я сплю? Нет, она знает, что я не уснула.

– Если ты намерена вести себя как проститутка, ищи себе другой дом.

У меня перехватило дыхание, из горла вырвался звук, который она услышала.

– Для твоего же блага, – продолжила она, – было бы хорошо, если бы он все-таки на тебе женился.

II

За годы, проведенные с ним, я научилась беззвучно плакать. Хотя вообще-то я научилась не плакать вообще.

Но мама сумела найти тот кусочек моей души, который был еще жив, о котором я даже не знала, и раздавила его между пальцами.

Как она могла, видя меня каждый день, поверить в такое? Моя боль разбудила воспоминания о жизни и о маме, той, которой она была до того, как он забрал и покалечил меня.

III

Нет, я больше не могу здесь жить.

Но тут я вспомнила, что собиралась сделать. Я перееду в хижину к полковнику. Завтра же.

Не из-за мамы. Из-за тебя. Я вас обоих оставлю в прошлом.

Какое странное облегчение я испытываю. После агонии уход приносит оцепенение, которое со временем превратится в ясность. И я увижу мир и свое место в нем без тебя, как в первый раз, как будто с высоты птичьего полета. Даже если он не покажется мне огромным и совершенным, он все равно будет реальным и стабильным, в отличие от мира, который я сама создала вокруг тебя.

Я сделаю это. Я смогу тебя победить.

IV

– Вставай, соня! – рявкнула мне мама прямо в ухо. – Зима на дворе, а ты время теряешь!

Я села на кровати, не в силах сосредоточиться. Когда я умудрилась уснуть? Я действительно ходила ночью к тебе? И мама со мной говорила? Сегодня утром она ведет себя как всегда. Мне почудилось, или она правда собралась выгнать меня из дома?

Я взглянула в окно.

Снег! Тяжелый и глубокий, он продолжает идти.

Вот почему свет кажется таким странным, а звуки приглушенными. Вот почему я так долго спала. Из-за снега я даже пропустила восход солнца.

Мама открыла сундук с зимними вещами – шапками, перчатками и шарфами. Я укуталась, взяла ведро и пошла в хлев. Существо ждет, когда ее подоят, ей все равно, идет снег или нет.

Я принесла ей и Фантом сена, подоила Существо и вычистила стойла. Когда я вернулась, снег почти замел мои следы. Прищурившись и заслонившись от снежинок, я обернулась в сторону курятника, у которого хранились дрова. На сколько дней их хватит? Если метель будет продолжаться, ненадолго. Обычно этим занимался Даррелл.

Хотя почему меня должно беспокоить, хватит матери дров или нет?

Я отдала маме молоко и побрела в курятник. Ноги совсем промокли, снег залеплял лицо. Я открыла дверь. У кур хватило ума не выходить на улицу. Я быстро накормила и напоила их, сгребла навоз и выкинула его на улицу. Пусть лежит, снег скроет запах.

Когда я вернулась, дверь была заперта. Я стучалась и скреблась, ответа не было. Потом я несколько раз ударила по ней кулаком, и наконец мама открыла ее. Она не стала ничего объяснять.

Мне это было не нужно.

V

Я стянула с себя промокшую одежду и села к очагу. Даррелл с трудом подвинулся, чтобы освободить мне место.

Грандиозные планы прошлой ночи теперь казались мне пригоршней снега, засунутой за шиворот. В такую метель вряд ли мне удастся вообще добраться до хижины, не то что выжить в ней. Даже если метель через два дня кончится, я не готова уйти. Что я буду есть? Чем греться?

И как я могу оставить Даррелла?

Но пережить зиму в одном доме с мамой, испытывающей ко мне лишь презрение.

И с тобой…

Я обязательно уйду, но не раньше весны.