Текст книги "Послушаем за Глухого"

– Тебе пришлось меня подождать?

– Да нет, я только пришел.

– Что-то случилось?

– Нет. А почему ты спрашиваешь? Что-нибудь не так? – заволновался Клинг.

– Нет, просто ты так на меня посмотрел…

– Нет-нет, все в норме.

Клинг был явно не в порядке. Он не мог оторвать взгляда от Августы Блейер. Из фильмов они выбрали «Пулю». Клинг уже видел его, но Августа заявила, что хочет посмотреть этот детектив в присутствии настоящего полицейского. Клинг едва удержался, чтобы не рассказать о том, что когда он впервые смотрел этот фильм, то, к своему стыду, так и не понял до самого конца, кто же преступник, и мысленно благодарил бога, что не он ведет следствие, потому что даже не подозревал, с какого конца начинать его раскручивать. Особенно его раздражали автомобильные гонки, которыми картина изобиловала. Очевидно, во второй раз этот фильм должен был понравиться ему больше. Клинг действительно получил массу удовольствия, но явно не из-за лихо закрученного сюжета и опасных погонь. Весь фильм он не отрываясь смотрел на Августу. Было уже темно, когда они вышли из кинотеатра. Несколько секунд они шли молча, затем Августа неожиданно сказала:

– Слушай, я думаю, нам стоит расставить точки над "i"?.

– О чем ты? – испугался Клинг, подумав, что она сейчас скажет, что замужем, или обручена, или является любовницей какого-нибудь высокооплачиваемого фотографа.

– Я знаю, что очень красива, – сказала она.

– Что? – еле выдавил от неожиданности Клинг.

– Берт, я – фотомодель, и мне платят именно за то, что я красивая. Я чувствую себя очень неуютно, когда ты постоянно на меня пялишься.

– О'кей, я не…

– Нет, дай мне закончить…

– Прости, я думал, ты уже закончила.

– Я хочу, чтобы между нами не было недоразумений.

– Их не будет. Я тоже знаю, что ты красивая девушка, – сказал Клинг и, немного поколебавшись, добавил: – И, кроме этого, очень скромная.

– О, Берт! Я должна была сказать это несколько деликатнее. Ты…

– Прости, если я заставил тебя почувствовать неловкость, – сказал Клинг. – Но правда в том, что…

– Да-да, так в чем же? – подхватила Августа. – Давай начнем именно с правды.

– А она в том, – решился Клинг, – что я в жизни не встречал такой красивой девушки, как ты. Мне трудно бороться с моими чувствами, поэтому я и смотрю на тебя так. Вот и вся правда.

– Ну, тогда тебе придется перебороть себя.

– Почему? – обреченно спросил Клинг.

– Да потому, что я тоже считаю тебя очень красивым, – не то всерьез, не то в шутку сказала Августа. – Поэтому представь, что это будет, если мы целыми днями будем не отрываясь смотреть друг на друга. – И Августа резко остановилась посередине тротуара. Клинг внимательно посмотрел ей в лицо, надеясь, что она не расценит его взгляд лишь как восхищение ее красотой.

– Я думаю, что мы будем часто видеть друг друга, – произнесла наконец Августа. – И я надеюсь, что потеть мне придется на работе, а не под твоим взглядом. Я ведь могу потеть, ты понимаешь, я ведь человек.

– Да, конечно, – ответил Клинг со смущенной улыбкой.

– Значит, договорились?

– О'кей, договорились.

– Тогда давай перекусим где-нибудь. Я страшно проголодалась.

* * *

Фотостат со звездой немого кино опознал сам лейтенант Питер Бернс. Впрочем, этого можно было ожидать, ведь он был самым старшим полицейским в участке.

– Это – Вильма Бэнки, – сказал он.

– Ты уверен? – спросил Мейер.

– Уверен на все сто. Я смотрел «Пробуждение» и «Двое влюбленных» с ее участием, она там снималась вместе с Рональдом Колменом, – сказал, закашлявшись, Бернс. – Я тогда, конечно, был еще совсем пацаном.

– Еще бы, – согласился Мейер.

– Бэнки, – сказал Хейз. – Но не может же он быть таким глупым?

– О чем ты?

– Он что, хочет сказать, что имеет в виду банк?

– Уверен, что так оно и есть! – воскликнул Мейер. – Именно так!

– Черт меня побери, – сказал Бернс. – А ну-ка, Мейер, прикрепи этот фотостат рядом с другими. И давайте подумаем, что у нас есть.

Мейер укрепил последний фотостат рядом с остальными – двумя Гуверами, двумя Вашингтонами и двумя японскими «Зеро». Ряд заключал фотостат мисс Бэнки.

– А вот ее фамилия, – начал Хейз, – может, стоит ее сопоставить с фамилиями людей на других снимках?

– Да, – промычал Мейер. – Может, это подскажет нам название банка, а?

– Ну, давайте попробуем.

– Гувер Вашингтон Зеро Банк, – сказал Бернс. – Ну и ну!

– А давайте попробуем только первые слова.

– Джон Джордж Японский Банк! Еще лучше…

Мужчины мрачно смотрели друг на друга.

– Слушайте, а давайте…

– Правильно, правильно…

– Не такой уж он умник! Если он смог такое придумать, то ведь и у нас имеются мозги, чтобы все это разгадать.

– Конечно!

– Значит, это не первые и не последние слова из названий.

– Но тогда что же? – спросил Бернс.

– Не знаю, – ответил Хейз.

– В любом случае, он не дурак, – заметил Мейер.

– Да, это уж точно.

Мужчины снова уставились на фотостаты.

– Дж. Эдгар Гувер, – произнес Хейз.

– Ну?

– Директор ФБР.

– Так.

– Джордж Вашингтон.

– Дальше.

– Основатель страны.

– Все равно это нам ничего не дает!

– "Зеро", – сказал Мейер.

– Правильно, – отозвался Бернс.

– Давайте начнем сначала, – предложил Хейз.

– Первым пришел фотостат Гувера.

– И что же?

– Потом – Вашингтона и «Зеро».

– Правильно, теперь давайте сопоставим.

– Что?

– Сравним все целиком, не зацикливаясь на одном факте. Что вы подумали, когда я сказал «Вашингтон»?

– Ну, генерал.

– Президент.

– Марта.

– Маунт Верной.

– Округ Колумбия.

– Штат.

– Так, еще раз, сначала. Генерал.

– Революция.

– Валлей Фордж.

– Делавер.

– Вишня, – сказал Мейер.

– Вишня?

– А разве не он срубил вишню?

– Хорошо, а что можно высосать из «Президента»?

– Может, верховная власть?

– Главнокомандующий!

– И опять это ничего нам не дает, – сказал Бернс.

– А как насчет Гувера?

– ФБР.

– Федеральное Бюро…

– Федеральное! – Хейз радостно прищелкнул пальцами. – Федеральный Банк!

– Пожалуй, – согласился Бернс, и снова в комнате воцарилось молчание.

– Федеральный Банк в Вашингтоне?

– Тогда зачем он морочит голову нам?

– А как быть с «Зеро»?

– Да оставь ты пока в покое этот «Зеро», давайте говорить о Вашингтоне.

– Нет, минутку, может, слово «зеро» тоже очень важно для нас.

– Но что это?

– Пока не знаю.

– Ну, давайте попробуем. Итак, «зеро».

– Ничего, пустота.

– Утиное яйцо.

– Зип.

– Зед.

– Зед?

– А разве это слово не так произносят в Англии?

– Зеро? Да нет, по-моему.

– Зеро, зеро…

– Зеро, один, два, три, четыре…

– Лав, – сказал Мейер.

– Лав? «Лав стори»?

– Да нет, просто в теннисе так обозначают цифру «ноль».

– Попробуем привязать к Вашингтону.

– Это должен быть Федеральный Банк в Вашингтоне, – сказал Бернс.

– Тогда зачем же ему присылать нам портрет Вашингтона? Не станет же он раскрывать нам место…

– А банк не означает место?

– Да, но разве не проще было бы послать нам фотографию Белого Дома или Капитолия на худой конец, а?

– А почему ты решил, что он хочет облегчить нам задачу?

– Хорошо, хорошо. Давайте посмотрим, к чему мы пришли. И Федеральный Вашингтонский Зеро тоже.

– Давай, веселись, мели чепуху, Коттон.

– Возможно, это и чепуха, но снимки пришли именно в таком порядке, и вполне может быть…

– А ты уверен, что порядок именно такой?

– Но ведь слово «банк» идет последним!

– Да, но…

– Я поставил его последним, потому что фотостат Бэнки пришел последним.

– А Гувер пришел первым, – сказал Мейер, – ну и что же из этого следует?

– А то и следует, что я ставлю его на первое место!

– Федеральный Вашингтонский Зеро Банк! Замечательно!

– А если предположить, что «Зеро» вообще ничего не значит? Рассматривать его как «ничего», «ноль»? Если это слово совсем отбросить?

– Попробуем.

– Федеральный Вашингтонский Банк.

– Это как раз то, о чем я уже говорил, – вмешался Бернс. – Федеральный Банк в Вашингтоне.

– И опять же, если банк там, то зачем он сообщает об этом именно нам?

– Вашингтон, – задумчиво произнес Хейз.

– Круг опять замкнулся.

– Вашингтон…

– Президент?

– Федеральный Президентский Банк?

– Нет-нет.

– Генерал или генеральный?

– Федеральный Генеральный Банк?

– Федеральный Марта Банк?

– Но, черт возьми, кем еще был Вашингтон помимо генерала и первого президента Соединенных…

– Первый Федеральный Банк! – вдруг выкрикнул Мейер.

– Что?

– Первый президент. Первый чертов Федеральный Банк! Понятно?

– Правильно! – воскликнул Бернс.

– Конечно!

– Именно так!

– Первый Федеральный Банк, – повторил, улыбаясь, Мейер.

– Достань-ка телефонную книгу, – сказал Бернс.

Все были чрезвычайно довольны своими дедуктивными способностями. Мейер просто сиял. Теперь им было известно не только число намеченного ограбления, но и само место преступления. Они принялись листать желтые страницы телефонного справочника в полной уверенности, что дальнейшая работа уже не составит большого труда.

В Айсоле, как выяснилось, находилось двадцать одно отделение Первого Федерального Банка, но на территории их участка не было ни одного.

В Калмз-Пойнте располагалось семнадцать отделений этого банка, в Риверхеде – девять, в Маджесте – двенадцать, наконец, в Бестауне – два. Таким образом, всего в городе оказалось шестьдесят одно отделение банка, намеченного Глухим для ограбления.

Да, временами работа полицейского в большом городе становится просто невыносимой.

Глава 10

Воскресенье.

Взгляните на город.

Разве можно его не любить?

Все его пять районов, словно иностранные государства, разделены невидимыми, на первый взгляд, границами. Например, многие жители района Ризола знают улицы английских и французских городов гораздо лучше, чем улицы соседнего района Бестаун, до которого рукой подать, ведь расположен-то через реку. Население города говорит на разных языках. Даже жители района Калмз-Пойнт иногда говорят с таким ужасным акцентом, что кажется, будто они полчаса назад прибыли из Уэльса.

Ну как можно не любить этого неряху?

Город – это сплошные серые стены. Город понастроил небоскребов, которые высятся, словно оборонительные бастионы времен войны с индейцами, хотя индейцы давно канули в лету… Город прячется от солнца, закрывается от зеркал своих рек. (Наверное, за всю историю человечества трудно отыскать город, который бы так наплевательски относился к прелестям своих рек. Если бы можно было сравнить реки города с его любовницами, то, наверняка, они оказались бы самыми неверными женщинами в мире). Город лишь на миг дает возможность оценить всю свою красоту, выставляя себя на обозрение по частям: там кусочек водной глади, там краешек неба, но никогда он не дает возможности насладиться полной панорамой, замыкая пространство серыми щитами стен, возводя новое строительство. И все же нельзя не любить этого сукиного сына с вечно продымленными волосами.

Город бывает шумен и вульгарен. Он умеет щеголять в модной одежде, стройней и красивый (вы знаете, что его можно уговорить на все, что угодно, но вам известно и то, что, поддаваясь на ваши уговоры, он может попросту врать вам в глаза, ибо не вы интересуете его, а ваше внимание – внимание, без которого он не может утвердиться в собственных глазах). Да и поет он иногда душераздирающе громко. Временами он даже прибегает к косметике. Часто ему бывает наплевать, в джинсах он или с голой задницей, он ругается, орет, толкается, толстеет, хромает, падает, бывает банален, скучен, даже надоедлив, может предать, бывает опасен, груб, его легко задеть за живое. Порой его глупость становится невыносимой, но время от времени он проявляет древнюю мудрость. Город может быть расточительным и одновременно скупым до смешного. Но ненавидеть его нельзя, потому что когда он предстает перед вами, пахнущий бензином и цветами, потом и смогом, вином и едой, пылью и смертью, вы припадаете к этим запахам, как к самым изысканным французским духам. Если вы родились и выросли в городе, вам хорошо знаком этот сводящий с ума аромат. Он, конечно, не идет ни в какое сравнение с запахом, исходящим от городков, поселков и тому подобного, назвавшись громко «городами», тешат себя честолюбивыми иллюзиями. Только этим трудно кого-либо провести. В мире, наверное, всего с полдюжины настоящих городов, и этот – один из них. Вы не устоите, если он выйдет к вам с обворожительной улыбкой на лице и скрытой иронией в глазах. Но в этих глазах вам никогда не удастся прочесть непредсказуемые его идеи. И если вы не можете относиться к городу как к живому существу, значит, вы никогда не жили в настоящем городе. Если вы не влюбились в него, не стали нежным и даже немного сентиментальным под его влиянием, значит, вы – иностранец, до сих пор изучающий его язык. Поезжайте тогда хоть в Филадельфию, там вам будет хорошо. Если вы хотите узнать город, вы должны сойтись с ним так близко, чтобы вашу связь можно было сравнить с интимной. Вы должны стать посвященным, вы должны так войти в таинство города, чтобы жить им и дышать.

Взгляните на этот город…

Вы не можете его не любить.

Все комиксы в воскресных газетах были давно прочитаны, и в комнате царила полная тишина.

В кресле сидел негр в возрасте примерно сорока семи-сорока восьми лет, в майке, джинсах и домашних тапочках на босу ногу. Ему удалось сохранить достаточно стройную фигуру. Карие глаза его выглядели непропорционально большими, и у смотрящего на него человека могло создаться впечатление, что на лице мужчины застыли испуг и удивление. От черного входа шел легкий сквозняк. Там игралась его восьмилетняя дочь, называя свое занятие подготовкой домашнего задания. Душистое дыхание ветра напомнило мужчине, что лето уже не за горами. Он зевнул и вдруг почувствовал какую-то тревогу, настолько неясную, что не смог сразу понять ее причину. Может, дело в том, что его жена пошла в гости к соседке по лестничной клетке, и теперь, оставшись совсем один, он почувствовал себя абсолютно покинутым? И почему это она не готовит ему обед, почему она болтает сейчас за стеной в то время, как он проголодался? А тут еще наступает лето, а вместе с ним эта ужасная жара…

Он встал из кресла, может быть, в сотый раз отметив про себя, что обивка сильно истрепалась на швах и из кресла торчат внутренности. Глубоко вздохнул, и вновь тревожное чувство овладело им. Взгляд упал на пол. С годами линолеум стерся, а кое-где даже порвался. И куда только девались яркие, сочные цвета? Может, стоит включить телевизор и посмотреть бейсбольный матч? Правда, еще рано, игры не начинаются так рано. Мужчина просто не знал, куда себя деть. Да, приближалось лето. Он работал в туалете, этот мужчина. Он сидел за маленьким столиком в небольшом туалете в нижнем городе. Стол был покрыт белой скатертью. На краю, аккуратно сложенные, стопкой лежали полотенца для рук. Рядом находилась расческа и щетка. На столе стояла небольшая тарелка, в которую этот человек, приходя на работу, спешил положить четыре монетки по двадцать пять центов в надежде, что это каким-то образом стимулирует желание мужчин-посетителей туалета дать ему на чай. Зимой он никогда не жаловался на свою работу. Обычно он дожидался, пока клиент сходит в кабинку, затем подавал ему полотенце и смахивал щеткой невидимую пыль с его пальто. При этом он старался выглядеть так, будто чаевые его абсолютно не волнуют. Большинство посетителей давали ему чаевые. Но не все. Каждый вечер он возвращался домой, и ему казалось, что туалетные запахи навсегда поселились у него в носу. Просыпаясь по ночам от крысиной возни, он ловил себя на мысли, что его туалет находится где-то рядом. Тогдаон шел в ванную, набирал в ладонь нюхательной соли и, разбавив водой, жадно вдыхал ее.

Да, зимой эту работу еще можно было терпеть. Но когда наступало лето, в его абсолютно непроветривающейся кабинке начинало ужасно вонять мочой. Иногда ему казалось, что остаток своей жизни ему тоже придется провести, аккуратно складывая полотенца, выдавая их посетителям, усердно работая щеткой в надежде получить четверть доллара чаевых, и при всем этом делать безразличное лицо, показывая изо всех сил, что эти центы не играют никакой роли в благосостоянии его семьи, что он, несмотря на работу в таком месте, не потерял человеческое достоинство и гордость.

Приближалось лето.

Он молча остановился посреди комнаты, слушая, как в мойке на кухне стучат капли воды. Когда через десять минут вернулась жена, он жестоко и бессмысленно избил ее. А затем, прижав к себе ее тело, качал ее, плачущую, как маленького ребенка, громко причитал и не мог понять, отчего нахлынула на него волна этой слепой злобы и ярости, и как могло случиться, что он сейчас чуть не убил единственного на свете человека, которого искренне любил.

Был теплый, солнечный апрельский день. В парке напротив университета за шахматным столиком сидело четверо грузных, если не сказать толстых мужчин. Все были в черных шерстяных свитерах. Двое играли в шахматы, а двое других, постоянно вмешиваясь в игру, давали кучу разных советов. В таком составе они собирались каждое воскресенье и очень привыкли друг к другу. Со стороны практически невозможно было отличить игроков от советчиков, и казалось, что игра идет в четыре руки.

Со счастливой улыбкой на лице в парк вошел юноша лет семнадцати. Он шел пружинящей походкой, жадно вдыхая свежий весенний воздух молодыми, здоровыми легкими. По дороге он засматривался на девушек, вернее, на их красивые ножки, заманчиво выглядывающие из-под мини-юбок. Ему всегда нравились женские ножки, они пробуждали в нем мужчину, делали его сильным, смелым и толкали на подвиги.

Поравнявшись с шахматным столиком, он вдруг громко завизжал и резким взмахом ладони сбил фигуры на землю. Довольно ухмыляясь, он медленно направился прочь, а пожилые шахматисты, вздыхая и чертыхаясь, принялись подбирать фигуры с земли, чтобы снова начать свою игру, словно это была единственная важная вещь, ради которой они еще жили на свете.

Полдень – время безделья.

Воскресенье, город вяло шевелится. Гровер Парк закрыт для движения транспорта, и только велосипедисты кружат по извилистым дорожкам между зарослями дикого винограда и сердолика. Повсюду слышен девичий смех. Разве можно не любить этот город с пустыми воскресными улицами, тянущимися от горизонта до горизонта?

* * *

Они сидят в кафетерии по разные стороны столика. Тот, что моложе, – в водолазке и в джинсах. На его более взрослом собеседнике синий костюм и белая рубашка без галстука. Они беседуют тихими, сдавленными до хрипоты голосами.

– Извини, – говорит человек в костюме, – но что я могу поделать?

– Ну, понимаешь, – говорит молодой, – я думал, раз это так близко, понимаешь?..

– Да, все это так, Ральфи, но…

– Один укольчик за два доллара, Джей…

– Два доллара – это два доллара.

– Но я подумал, может, один раз…

– Я бы тебе помог, Ральфи, но, к сожалению…

– Но ведь я еду завтра к матери, ты же знаешь, ее легко раскрутить!

– Ну, как поезжай к ней сегодня.

– Да я бы так и сделал, но ведь она уехала в Сэндз Спит. У нас там родственники. Отец отвез ее туда сегодня утром.

– Но ты же увидишь ее завтра. После этого и приходи ко мне.

– Так-то оно так, Джей, но… Я чувствую себя очень плохо, понимаешь?

– Это скверно, Ральфи.

– Конечно, но это не твоя вина.

– Я и сам это знаю.

– Я тоже, я тоже…

– Я, как и все, – занимаюсь бизнесом.

– Конечно, Джей, кто говорит иначе? Разве я побираюсь? Если бы я не мог тебе вскоре отдать, разве стал бы просить? Такая мелочь, а?..

– Два доллара не так уж мало.

– Может, для других это и не мелочь, Джей. Но мы ведь достаточно долго знаем друг друга, ведь правда же?

– Правда.

– Я же твой постоянный покупатель, Джей. Ты же знаешь…

– Да.

– Ты всегда помогал мне, Джей.

– Но сейчас я не могу, Ральф. Не могу. Если я тебя сейчас вот так просто пожалею, то вскоре начну бесплатно раздавать товар на улице.

– Но кто об этом узнает? Я буду нем, как рыба. Клянусь богом!

– Мир слухами полнится, Ральфи, ты – отличный парень. Я говорю это от чистого сердца. Но ничем помочь не могу. Если бы я знал, что у тебя нет денег, то даже не пришел бы на встречу с тобой.

– Да, но всего лишь два доллара!

– Тебе два, другому два, все складывается в довольно большие суммы. Кто сегодня станет рисковать?

– Ну, конечно, конечно. Но все же…

– Ив такое время ты просишь дать тебе товар бесплатно.

– Нет, нет. Я лишь прошу дать мне его авансом до завтра. А завтра я получу деньги от своей старухи. Вот и все.

– Извини.

– Джей! Джей, но разве я тебя просил о чем-то подобном раньше? Разве я когда-нибудь приходил к тебе пустой? Скажи!

– Нет, не приходил.

– Разве я тебе когда-нибудь жаловался на некачественный товар, который ты иногда мне даешь…

– А ну-ка, постой, когда это ты получал от меня дерьмовый товар? Ты что же, хочешь сказать, что я всучиваю тебе всякую дрянь?

– Нет-нет. Кто это говорит?

– Мне показалось, ты только что это сказал.

– Нет-нет, что ты!

– Тогда что ты мне хотел сказать?

– Я только хотел сказать, что в то время у всех по городу был дрянной товар. Тогда еще была страшная жара. В прошлом июне. Ты помнишь прошлый июнь? Тогдабыло ужасно трудно достать что-то порядочное.

– Да, я прекрасно помню прошлый июнь.

– Я не жалуюсь. Даже когда дела шли неважно, я тоже не жаловался.

– Ну?

– Помоги же мне, Джей…

– Не могу, Ральфи.

– Джей, пожалуйста…

– Нет.

– Джей!

– Нет, Ральфи, нет. И не проси.

– Завтра у меня будут деньги, клянусь богом!

– Нет.

– Завтра я увижу свою мать!

– Нет.

– Я принесу тебе деньги! О'кей? Ну, дай же!

– Мне пора, Ральфи. Езжай к матери.

– Джей, пожалуйста, Джей, мне очень плохо. Я не вру, пожалуйста…

– Иди к маме и возвращайся с деньгами.

– Джей!

– Тогда и поговорим.

– Джей!

– Пока, Ральфи.

* * *

Сумерки быстро сгущались над городом, опускаясь с небес и окутывая Калмз-Пойнт, заполняя даже самые узкие щели между трубами на крышах домов. Огоньки желтого света заблестели в окнах, красными, синими и оранжевыми огнями зажглись неоновые рекламы, своей яркостью скрывая ветхость и убожество домов. Сигналы светофоров переключались в бешеном ритме, видимые издалека в темноте улиц. Цвета городской ночи… Такое зрелище нельзя не любить.

* * *

Патрульный в растерянности.

Женщина – в истерике, из пореза над левым глазом течет кровь. Патрульный полицейский не знает, что ему первым делом нужно предпринять: то ли вызывать скорую помощь, то ли подниматься наверх арестовывать человека, ранившего эту женщину. Подъехавший на патрульной машине сержант быстро разрешает дилемму, мучающую полицейского.

Женщина утверждает, что человек, который ее ранил, – ее муж. Она не хочет возбуждать никакого уголовного дела. От полиции ей нужно совсем другое. Сержант прекрасно знает, что такое бандитское нападение на человека, и ему наплевать, хочет женщина возбуждать дело или нет. Но стоит прекрасная, теплая, воскресная, апрельская ночь, и сержант с большим удовольствием постоял бы на улице с женщиной, (которая, кстати, недурно выглядит, стоя в одних бикини и нейлоновой рубашке), чем подниматься наверх и арестовывать какого-то мужика.

Женщина очень взволнована, так как ее муж заявил, что хочет покончить с собой. Муженек ударил ее молочной бутылкой, а потом закрылся в ванной и включил воду, вопя на весь дом, что сейчас наложит на себя руки. Женщина заявила, что любит его и не хочет, чтобы он умирал. Поэтому она почти голая выбежала на улицу позвать на помощь ближайшего полицейского, чтобы он спас ее мужа.

Сержант, которому все это уже порядком надоело, уверяет женщину, что ничего страшного не случится, потому что ни один самоубийца не рекламирует свою смерть заранее, а просто молча делает свое дело. Но женщина продолжает орать как ненормальная, и сержант решает преподать наглядный урок молодому коллеге. Со словами «Пошли, дружок» он увлекает молодого патрульного с собой в подъезд. В это же время напарник сержанта по рации вызывает скорую помощь. Женщина устало устраивается на бампере патрульного автомобиля. Она только сейчас начинает ощущать боль от пореза. От потери крови женщина становится очень бледной. Патрульный, сидя за рулем, пытается угадать, упадет она сейчас в обморок или нет, но не проявляет, однако, никакого желания помочь ей.

На третьем этаже (квартира номер пятьдесят один, сказала полицейским жена самоубийцы) сержант громко стучит в закрытую дверь. Подождав несколько секунд, он стучит снова, и опять наступает тишина. Затем сержант поворачивает ручку, и оказывается, что дверь не заперта. «Заходи», – командует он патрульному. В квартире тихо, но из ванной слышится шум воды.

– Есть кто дома? – кричит сержант.

Ответа нет. Сержант удивленно пожимает плечами и осторожно начинает продвигаться к ванной комнате, жестом приглашая молодого полицейского следовать за ним. Нащупав кнопку, он открывает дверь.

Мужчина – абсолютно голый. Он наполовину вылез из воды, и капли тускло блестят на его теле. Вода в ванне окрашена в красный цвет. Он разрезал артерии на левой руке, кровь стекает на белый кафельный пол. В правой руке у него зажата разбитая молочная бутылка. Очевидно, ею он и нанес жене удар. Как только сержант открывает дверь, мужчина резко выбрасывает руку с бутылкой в лицо полицейскому, у сержанта болит голова по поводу многого, и мысль о том, что его могут убить, занимает в его голове далеко не первое место. Его больше волнует, как бы получше справиться с этим голым идиотом, как бы не забрызгать кровью новую форму и при всем этом выглядеть «на уровне» в глазах молодого коллеги.

Мужчина орет, что есть мочи:

– Оставьте меня в покое, дайте мне умереть! – Он отчаянно размахивает «розочкой» перед лицом сержанта.

Сержант, грузный толстяк с одышкой, одновременно пытается и избежать острых краев бутылки, и перехватить руку мужчины, и самому не пораниться при этом, и даже вытащить револьвер. Все это сопровождается диким ревом самоубийцы и натужным сопением сержанта.

Внезапно раздается резкий хлопок, который в маленьком помещении ванной кажется оглушительным взрывом. Мужчина роняет бутылку на пол. Она разбивается на мелкие кусочки, и сержант прекрасно видит дикие, удивленные глаза мужчины, который валится спиной прямо в залитую водой и кровью ванну. Сержант вытирает пот со лба и поворачивается к патрульному, в руках которого еще дымится револьвер. Лицо патрульного выражает крайний испуг. Он, как завороженный, смотрит в ванну, где, полностью погрузившись в красную от крови воду, лежит «самоубийца».

– Неплохо, парень, – говорит сержант и хлопает патрульного по плечу.

Город спит.

Фонари освещают бледным светом опустевшие улицы.

В окнах домов темно, только иногда, очевидно, в ванных комнатах, свет ненадолго зажигается и вскоре гаснет. Все замерло. Все оцепенело. Застыло.

Взгляните на этот город. Разве можно его не любить?