Текст книги "Самые новые истории о Простоквашино"

Глава шестая
Бизнес почтальона Печкина

В последнее время что-то почтальон Печкин к дяде Фёдору зачастил. И всё с подарками.

То журнал цветной принесёт про машины, то компас, то утюг старинный.

– А тебе, Шарик, вот коробочка разноцветная для косточек.

Но больше всего он к Матроскину подкатывался:

– Вот тебе, Матроскин, лопата зимняя против снега…

– Вот тебе, Матроскин, грабли летние, в огороде работать…

– Вот тебе, Матроскин, мышка заводная, электрическая…

Матроскин как мышку увидел, так рассудок потерял. Давай за ней бегать. Мышка, как намыленная, от всех стенок отталкивается, по полу вертится, в лапы не даётся.

Наконец он её поймал сачком и говорит Печкину:

– Вот что, уважаемый Печкин, не надо мне таких подарков. Во мне сразу зверь просыпается. Не будите во мне животные инстинкты. Мне сразу рвать и метать хочется. Я могу не только мышку, но и Шарика покусать.

Дядя Фёдор спрашивает:

– Игорь Иванович, а что это вы такой ласковый? Может быть, вам что-нибудь от нас нужно?

– Нужно, – говорит Печкин.

– Что?

– Мне нужна одна вещь, которой у вас нет, но она у вас скоро будет.

Шарик сразу подумал, что это будущая премия за его фотографии в журналах. Потому что в смысле фотографии он здорово вырос за последнее время.

Дядя Фёдор подумал, что это новая финская лопата, которую им давно собиралась прислать тётя Тамара.

У Матроскина в голове сразу сверкнуло:

– Телёночек? Да?

Печкин на колени встал:

– Телёночек. Дайте мне телёночка.

Матроскин задумался. С одной стороны, телёночек – это хорошо. А с другой – у них один телёнок уже и так есть. Он спрашивает:

– А что вы нам дадите?

– Козлёночка.

– А у вас есть?

– Есть два.

– Козлёночек – это мало, – говорит Матроскин.

– А я вам ещё цыплят дам.

– Сколько?

– Целую шапку. У меня недавно вывелись.

Матроскин очень рад, но делает вид, что недоволен.

– Ладно, уж так и быть. Только мы ваших цыплят вместе с шапкой возьмём, а козлёночка вместе с тележкой.

Дядя Фёдор кота отвёл и спрашивает потихоньку:

– Матроскин, а зачем нам шапка и тележка?

– Эти шапка и тележка – наши шапка и тележка. Это мы их Печкину в день рождения дали, когда козочку дарили и курочек. Вот пусть теперь и возвращает.

И ещё он сказал:

– Только имейте в виду, почтальон Печкин, что козлёночка я сам выбирать буду.

И они с дядей Фёдором немедленно за козлёночком к почтальону Печкину пошли.

– Если это мальчик, – говорит Матроскин, – я его Васей назову. А если это девочка, я её Нюшей буду звать.

Ну, Нюша так Нюша.

Глава седьмая
Высокая поэзия Шарика

Шарик по-настоящему поэзией заразился. Его уже не строчки и деньги интересовали, ему захотелось свои чувства через стихи выразить. Он решил большую поэму написать о собаках «Щенок-Горбунок».

Он начал потихоньку её сочинять:

 
Один чел-век имел собаку,
И очень он любил собаку.
 

Правильно было написать: «Один человек имел собаку», но тогда получалось нескладно. А с «чел-веком» вышло лучше. Кому надо, поймёт, что «чел-век» – это «человек». Итак:

 
Один чел-век имел собаку,
И очень он любил собаку.
И без собаки жить не мог.
И к ней бежал он со всех ног.
 
 
Но вот отец сказал ему:
– Тебе собака ни к чему.
Зачем мы заводили пса?
Чтоб педагогой заняться,
Чтоб ты его кормил, поил
И в летний сад гулять водил.
 

«Педагога» тоже была неправильным словом, но «педагогика» никак не влезала. Пришлось оставить «педагогу».

Дальше поехало веселее и без неправильных слов.

 
А ты забросил, сын, Дружка,
И лишь кусочек пирожка
Вручаешь ты ему порой,
Когда не занят ты игрой,
Эх, на компьютере своём,
И мы собаку отдаём.
 

В поэме было много недостатков. Например, что такое «сын Дружка»? Это – «собачий сын»?

«Эх, на компьютере своём…» – тоже было какой-то сомнительной строчкой, но деваться было некуда. Без «эх» никак не получалось.

Поэты бывают разные. Некоторые поэты специально ломают слова, чтобы яснее выразить свою мысль. Некоторые ломают слова, потому что они малограмотные, косноязычные и иначе у них не получается.

Шарик был поэт-чувственник, поэт-нутренник. Он нутром чувствовал, как лучше писать. И иногда у него выходило малограмотно, но образно и понятно.

Он дошёл до завязки поэмы, пора было что-то завязывать. Шарик решил, что суровый папа прогонит Дружка, но потом за это поплатится.

 
Он не бросал на ветер слов —
Сердитый папа Иванов.
Он сыну строго наподдал
И пса в милицию отдал.
 
 
И вот зима, идёт снежок,
В милиции живёт Дружок.
Он поступил туда весной,
Ку-курс окончив разыскной.
 

Шарик не очень понимал, при чём тут весна, если идёт снежок. Ещё его сильно смущал этот «ку-курс», но без «ку» правильный ритм не получался.

– Пусть думают, что автор, например, был заика, – решил он. – А теперь прододолжим.

 
Ему развили слух и нюх,
И он работать стал за двух.
Вообще-то лучше «за двоих»,
Но только рифмы нет для них.
 

«Пора переходить к более решительным событиям», – решил Шарик. И продолжил:

 
Однажды в суровую зимнюю пору,
Когда всё живое запряталось в нору,
Раздался встревоженный звон —
Это звонил телефон:
 
 
– У нас слу-случилась пропажа,
Мне кажется, что это кража.
 

«Какая-то здесь есть неправильность, – подумал Шарик. – Все стали заикаться».

Но он успокоил сам себя, решил, что если у человека что-то украли, то он непременно станет заикаться от волнения.

Дальше у него как-то легко прорвались следующие строчки:

 
– Вы-вы, гражданин, не дрожите,
Спокойно всё нам доложите,
Что в вашем доме пропало?
– Диван, чемодан, одеяло,
Корзина, картина, картонка…
– И маленькая собачонка?
– Ах нет, у нас нет собачонки!
 

Здесь Шарик с наслаждением дописал крупными буквами: «Вот и пропадают картонки!»

Дальше Шарик, как настоящий сыщик-разыскник, провёл допрос своего героя:

– Так, значит, пропала картина?

– Картина.

– И что там на ней?

– Бригантина.

– Так, значит, пропала картонка?

– Картонка.

– И что же в картонке?!

– Дублёнка.

После этого у Шарика все рифмы ушли из головы, и он перешёл на полупрозу. Но быстро выправился:

 
Начальник к себе вызывает Дружка
И треплет его по загривку слегка:
– Мой верный товарищ,
Пора, брат, пора!
Что хочешь проси,
Но поймай мне вора́.
 
 
Дружок подумал со всех сил
И ничего не попросил.
 

Так получилось не потому, что Дружок был такой гордый, и не потому, что нечего было просить. А потому, что ничего не укладывалось в размер. Шарик решил, что Дружок попросит что-нибудь на обратном пути.

 
И вот, поднимая морозную пыль,
Несётся по городу автомобиль.
 
 
Ночь, улица, фонарь, стройбаза…
Дружок взял след почти что сразу.
 

Поэт Шарик к этому месту не просто устал, а основательно переутомился. Он посчитал строчки. Их получилось пятьдесят восемь строк. Или восемьдесят с чем-то долларо-рублей…

– Для одного дня больше чем достаточно, – решил он. – Можно и отдохнуть.

Глава восьмая
Мемуары кота Матроскина

Кот Матроскин по секрету от всех вёл дневник. Всё интересное записывал. Вёл он его уже давно – целых два дня.

Самое трудное было в том, что ничего интересного не было.

«Вчера, 15 мая, приехал дядя Фёдор. Теперь он, конечно, поставит на место Шарика. Шарик окончательно распоясался. Ловит блох прямо на глазах у людей. И котов».

«16 мая. Мы с дядей Фёдором торжественно ничего не делаем. Пойду дам Мурке сена».

«17 мая. Сегодня с утра торжественно ничего не делал, но сначала подоил корову и сходил в магазин. Шарик стал совсем другим. Его вымыли. А я мыться не люблю и не буду».

Ему понравилось вести дневник, и он стал записывать события каждого дня.

«18 мая. Все блохи с Шарика ушли. Он больше не ловит их, как раньше, целыми днями. А я стал весь чесаться. Это не могут быть блохи. Наверное, это раздражение. Насекомые на интеллигенции не разводятся».

«19 мая. Оказывается, разводятся. Стараюсь держаться ближе к Шарику. Может быть, уйдут на него обратно».

«20 мая. Всю ночь не спал. Не уходят».

«25 мая. Прочитал свой дневник. Ничего интересного, кроме блох. А ведь есть рассветы и закаты, есть духовная жизнь, например театры. Но разве с такими блохами пойдёшь в театр? Каждая размером с клюкву».

Дядя Фёдор как-то заглянул в дневник Матроскина и увидел эту блошиную эпопею.

– Матроскин, как тебе не стыдно! Давай немедленно купаться.

– Нельзя.

– Это почему?

– Я воды боюсь.

– Но ты же у нас морской кот.

– Да, морской. Я морской воды не боюсь, а у нас вода речная.

– Ну и отлично, – говорит дядя Фёдор. – В аптеке в селе Троицком морскую соль продают. Я видел, там ребята для аквариума покупали. Бери, Матроскин, тележку и шагай в Троицкое за солью. Будем тебе морские купания устраивать.

Матроскину деваться было некуда. На другой день он на тележке привёз соль из Троицкого. Стали думать, где его купать. Ванны в сельской местности в домах из дровишек обычно не заводили.

Шарик говорит:

– А вон у нас есть бочка для дождевой воды. Мы туда Матроскина и запихнём.

– Не надо меня запихивать, – говорит Матроскин. – Отойдите все в сторону. Я буду всё по-своему делать.

Сначала он бочку как следует отмыл. Потом вставил в неё кипятильник. Потом соли насыпал.

Шарик говорит:

– Это как в «Коньке-Горбунке». Сейчас он туда прыгнет. А вылезет оттуда тигром.

– Я не знаю, каким он оттуда вылезет, – говорит дядя Фёдор. – Только у него всё правильно получается.

Матроскин сказал:

– Я буду всё делать так, как белые медведи делают.

Он стал постепенно погружаться в воду. Сначала задние лапы, потом пузико. Потом сам медленно-медленно стал опускаться в бочку.

Он погружался, а все насекомые, наоборот, вверх по нему лезли. Он всё ниже – они всё выше. Кот сказал Шарику:

– Вот эту щепочку я себе на нос положу. Когда все блохи на неё переползут, ты, Шарик, зачерпни её своей миской и вместе с водой в помойку вылей.

Так они и сделали. Матроскин глаза зажмурил, щепочку себе на нос положил и в воду до конца погрузился. Блохи все на щепочку и попрыгали.

Шарик взял миску, только не свою, а кота Матроскина, поймал плавающую щепочку, зачерпнул её и отнёс подальше от дома.

Он подумал: «Хороший способ придумали белые медведи. Только где они там, в тундре, кипятильник брали?»

После этого мемуары кота Матроскина больше наполнились духовной жизнью:

«Июнь. Шарик совсем меня замучил своими стихами. «Один чел-век имел собаку». Этот «челвек» у него занимается «педагогой». Мы с дядей Фёдором объясняем Шарику, что это неграмотно. Что так стихи не пишут. А он нам нахально отвечает: «Много вы понимаете в высокой поэзии!» Он никого не слышит и «педагогит» и «педагогит» дальше. Если уж Шарик стал высоким поэтом, может, мне тоже попробовать сочинять?»

И он действительно как-то с утра уселся за стих. Он решил не прославлять себя поэмами, как Шарик, а написать простое деловое стихотворение в подарок дяде Фёдору. Он начал:

 
Я новый стих сейчас создам
И дяде Фёдору отдам.
 

– Ой, – говорит Матроскин. – Вот и всё. Готовое стихотворение получилось.

Он пошёл к дяде Фёдору и дал ему листок. Дядя Фёдор прочитал и говорит:

– Ну и создавай.

– А я уже создал.

– Где оно?

– Да вот оно и есть «оно». Ты его держишь.

– Но тут написано «создам». Значит, ты его только будешь создавать.

– Да нет, – говорит Матроскин. – Это я так подумал сначала, что создам и отдам. А когда я это записал, всё – теперь есть что отдавать. Уже есть две строчки, и рифма есть.

– Нет, – решил дядя Фёдор. – Мне ещё хотя бы две строчки нужны.

Матроскин думал, думал, думал… Ничего у него не получалось. Он к большому поэту Шарику пошёл.

– Шарик, что надо писать, когда ничего не пишется?

– Когда ничего не пишется, тогда про природу писать надо.

Эта мысль столкнула кота Матроскина с места. Он сразу придумал:

 
Веточки, цветочки,
Бабочки, листочки,
Перелески, тополя —
Это всё моя земля.
 

Он радостно пошёл сдавать работу дяде Фёдору.

– Вот это другое дело, – сказал дядя Фёдор. И положил это стихотворение в коробочку, где он письма папы и мамы хранил. – Только ты, Матроскин, лучше стихов не пиши. У тебя проза лучше получается. Я твои мемуары про блох до сих пор забыть не могу.

Глава девятая
Происки почтальона Печкина

Однажды случилось удивительное. Почтальон Печкин к себе Шарика в гости позвал.

Поставил на стол всё самое вкусное – солёные огурцы, капусту кислую, квас. И спросил:

– Ну, как ты живёшь, Шаричек?

Шарик отвечает:

– Живу хорошо.

– А что это я в последнее время не встречаю твоих снимков про природу в газетах?

Шарик отвечает:

– Я сейчас поэзией увлёкся. Хотите послушать? Я вам отрывки из поэмы почитаю.

Печкин не очень хотел слушать. Ему поэта Юрия Энтина было достаточно. Но он сказал:

– Конечно, хочу… Немного.

Шарик встал в позу поэта Маяковского на площади Маяковского и стал читать:

 
Один чел-век имел собаку,
И очень он любил собаку.
И без собаки жить не мог.
И к ней бежал он со всех ног.
 

– Ну, как?

– Захватывающе, – сказал Печкин. – А сколько лет было чел-веку? И как его звали? Это не дядя Фёдор?

– Нет. Это совсем был другой мальчик. Но вы слушайте.

И он продолжал:

 
Но вот отец сказал ему:
– Тебе собака ни к чему.
Зачем мы заводили пса?
 

 
Чтоб педагогой заняться.
Чтоб ты его кормил, поил
И в летний сад гулять водил…
 

Шарик читал, размахивая руками. И ничего вокруг не видел.

 
…И вот зима, идёт снежок,
В милиции живёт Дружок.
Он поступил туда весной,
Ку-курс окончив разыскной…
 

Тогда Печкин написал ему записку:

«У меня к тебе, Шарик, есть разговор. Секретный».

Шарик увидел записку и сразу как проснулся.

– Что за разговор?

– Шарик, а Шарик? Можно, я вашего козлёночка у вас заберу, а своего принесу? У меня он как-то похуже вырос. Больно тощенький получился.

Шарик подумал: «Как это «заберу»? Мы к этой Нюше уже привыкли. Она у нас уже часы разбила и целый угол клеёнки съела. Она у нас как своя».

А Печкин продолжает:

– Я тебе за это всё лето буду косточки приносить.

Всё дело было в том, что из печкинского козлёночка козлик постепенно вырастал. А ему молочная коза была нужна.

Шарик задумался. Матроскин в последнее время только грибные супы варил, а у Шарика грибной суп полное отвращение вызывал. Ему очень хотелось, чтобы ему каждое утро косточки приносили. Но он спросил:

– А как же Матроскин?

– А мы ему ничего говорить не будем. Матроскин в поле уйдёт, мы козлёночка и подменим.

Шарик подумал, а потом твёрдо сказал:

– Нет. Он эту Нюшу из соски молоком поил магазинным. С собой в кровать клал в холодные дни. И потом, наш козлик серенький, а твой беленький.

– Какая разница? – говорит Печкин. – Серенький, беленький, красненький – это всё равно.

– Раз вам всё равно, дядя Печкин, – сказал Шарик, – пусть у вас беленький и остаётся.

На этом происки почтальона Печкина закончились. А Шарик ещё долго читал ему свою поэму:

 
Ночь, улица, фонарь, стройбаза…
Дружок взял след почти что сразу.
Тот след был от грузовика,
Его не замело пока.
Для тренированных собак
Следы брать – это же пустяк…
И он бежал, бежал,
Бежал…
Бежал, бежал, бежал,
Бежал, бежал…
Против бури, против ветра
Целых двадцать два кил-метра…
 

Пока Печкин не заснул. И это ещё был не конец поэмы. Конец был Шариком ещё не придуман.

Глава десятая
Фотий – нельзя работать

Однажды, это было в июле, смотрят дядя Фёдор, Шарик и Матроскин – идёт по деревне почтальон Печкин и на гармошке играет.

Дядя Фёдор удивился:

– А вы, дядя Печкин, на гармошке играть умеете?

– И на гармошке, и на балалайке, – отвечает Печкин. – У нас в Простоквашино все жители такие музыкально способные. Дед Сергей с горушки на контрабасе в клубе играет, а Пелагея Капустина на пиле.

Дядя Фёдор поразился:

– Надо же, а я и не знал!

– Это что, – говорит Печкин. – Вот в молодости я даже на скрипке играл.

– На скрипке?!

– Ну да. Я на скрипке в молодости щеглов подманивал.

– Ой, – кричит Шарик, – это как раз для меня. Давайте вы будете для меня разных птиц подманивать, а я буду их фотографировать.

– Я тебе и на гармошке кого хочешь подманю, – сказал Печкин.

Он стал на гармошке петухом кукарекать. Да так задиристо и громко, что десять петухов со всей деревни сбежались и давай его клевать.

Печкин, дядя Фёдор и все скорее в ближайший дом убежали. Это была почта.

Тут Матроскин спрашивает:

– Что это вы, уважаемый гражданин Печкин, сегодня не работаете? А в середине дня с гармошкой разгуливаете?

– А сегодня такой праздник религиозный «Фотий – нельзя работать».

– Вот те раз, – говорит Матроскин. – Вот какие бывают праздники! Нельзя ли поподробнее?

– Нельзя, – говорит Печкин. – Я в календаре только название прочитал. И обрадовался. Там больше ничего не было.

– А может, там написано дальше, что работать нельзя, а надо учиться или книги читать?

– Может быть, – ответил Печкин. – Только пока я дальше не узнаю, я буду отдыхать и на гармошке играть.

– Всё, – говорит дядя Фёдор. – Идём к профессору Сёмину, пусть он нам расскажет, что это за праздник.

Профессор Сёмин очень обрадовался гостям:

– Откуда вы знаете, что у меня день рождения?

А они не знали. Поэтому дядя Фёдор быстро сорганизовал Шарика сбегать домой и принести в подарок пару банок солёных грибов.

Печкин в суматохе добежал до почты и нарвал там красивых тюльпанов. Так что всё обошлось.

Тогда дядя Фёдор спросил:

– Уважаемый профессор, что это за праздник такой «Фотий – нельзя работать»?

Профессор Сёмин сказал:

– Честно скажу – не знаю. Религиозных праздников в календаре пруд пруди. А про такого Фотия я и не слыхивал.

– Придётся к отцу Дионисию в Троицкое топать, – сказал Печкин. – У него там толстая книга есть про праздники.

– Не надо в село Троицкое топать, – сказал Сёмин. – Давайте посмотрим в Интернете, что это за праздник такой.

Он включил компьютер и стал искать в Интернете про Фотия, на которого нельзя работать.

Пока профессор Сёмин искал загадочного Фотия, кот Матроскин листал красивые альбомы, которые всегда были разложены у профессора Сёмина для гостей.

Он, конечно, выбрал самый интересный – «Интерьеры домашних усадеб русских царей. Петергоф».

Он рассматривал дворец и думал: «Вот это дворец! Это ж целый аэродром! Это ж сколько дров для него зимой потребуется! Вот это окна, какая красота! Как же их протирать? Да на них мочалок не напасёшься. Да их с утра до вечера протирать надо! Вот у нас окошки – плюнул на тряпочку, раз – и всё! А полы – паркетные! Просто загляденье! Мне таких полов даром не надо! Как только последний пол вымоешь, первый уже снова запачкают».

Потом он рассматривал фонтаны и скульптуры и стал почему-то недовольно фыркать. Он позвал дядю Фёдора и говорит:

– Какая неприятная скульптура.

– Вот эта?

– Да, вот эта. «Самсон, раздирающий пасть льва».

– А почему?

– Потому что мне льва жалко. Да ты сам посуди, дядя Фёдор, – сплошное неуважение к кошачьим. Есть «Витязь в тигровой шкуре». А вот тигра в витязевых доспехах нет. А чёрных кошек вообще преследуют из-за цвета шерсти.

Он ещё раз посмотрел на скульптуру «Самсон, раздирающий пасть льва» и сказал дяде Фёдору:

– Надо бы дополнить композицию. Сделать ещё одну скульптуру: «Не получилось».

– Какую скульптуру?

– Лев сидит на груди Самсона.

– А почему «Не получилось»?

– Потому что если у Самсона не получилось, то у льва уж точно получится.

– Смотрите, есть такой святой Фотий. Даже есть его фотография. Вот что про него написано:

«Святой равноапостольный Кирилл, учитель словенский святитель Фотий, патриарх Константинопольский, жил в IX веке, происходил из семьи ревностных христиан. Святой Фотий получил блестящее образование и, состоя в родственных отношениях с императорским домом, занимал должность первого государственного секретаря в Сенате. Современники говорили о нём: «Сведениями почти во всех светских науках он столько отличался, что по праву мог считаться славою своего века и даже мог спорить с древними. Православная Церковь почитает святителя Фотия как ревностного защитника православного Востока от владычества пап».

– Но здесь ничего не сказано про то, что не надо работать.

– Может, это какой-нибудь не тот Фотий? – предположил почтальон Печкин.

– Есть ещё один Фотий – митрополит Киевский. Очень замечательная личность. Он, – сказал Сёмин, – очень многое сделал в смысле просвещения в России. И даже ещё один Фотий Васильев – старообрядец, бывший стрелец. И никто из них не говорит, что работать нельзя.

– В общем, так, – сказал почтальон Печкин, – пока я всё про этот праздник не узнаю, я 15 июля каждый год работать не буду.

– А я, пока про этот праздник всё не узнаю, – сказал Матроскин, – 15 июля каждый год работать буду.

Когда они уходили, профессор Сёмин сказал дяде Фёдору на ухо:

– Вот в таких ситуациях люди и проявляются.

И хотя Матроскин был не «люди», он проявился в лучшую сторону, чем Печкин.

Глава одиннадцатая
Щенок-горбунок

Надо было, в конце концов, заканчивать поэму. И Шарик работал над ней и работал:

 
И он бежал, бежал,
Бежал…
Бежал, бежал, бежал, бежал…
Против бури, против ветра
Целых двадцать два кил-метра…
 

Здесь Шарик подумал, что «кил-метр» ненамного лучше «чел-века», но потом решил:

– Кто умный, тот поймёт. А бестолковым я читать поэму не стану.

Поэтому он продолжил:

 
Бежал, бежал, ещё бежал,
Но всё же вора задержал.
Вора́ он смело укусил,
И тот пощады запросил:
– Меня, эх, погубила страсть.
И больше я не буду красть.
Простите меня, простите.
На волю меня отпустите…
 

Скоро его поэма была практически готова. Он позвал дядю Фёдора и Матроскина и стал им читать шедевр:

 
Ночь, улица, фонарь, стройбаза…
Дружок взял след почти что сразу.
Тот след был от грузовика…
 

Он читал и читал. Дошёл до погони. Тут дядя Фёдор остановил его:

– Слушай, Шарик, что-то у тебя поэма бесконечная. Попробуй её сокращать.

– А как?

– А вот Дружок у тебя бежит десять раз. Пусть бежит один раз.

– Но там дорога длинная. Грузовик далеко уехал.

– Допустим, – говорит Матроскин. – А чего это ты всё украденное перечисляешь? Корзина там, картина, картонка и маленькая собачонка. Ты бы ещё носки перечислил, ботинки.

– Собачонки там не было, – спорит Шарик.

– Как не было? Была. Вот же у тебя написано: «Ах, нет у нас собачонки. Вот и пропадают дублёнки». Значит, собачонка была.

– Вообще-то она была. Но у них её не было. Поэтому вещи и пропали.

– Ладно, – согласился дядя Фёдор. – Читай дальше.

Шарик стал читать, пропуская целые куски:

 
Итак, он задержал вора́,
А у вора́ полно добра,
Буквально целая машина:
Диван, чемодан, пианино
И в довершение списка —
Большая собачная миска.
 

– Может, она всё-таки была собачья? – спросил дядя Фёдор.

– Она, конечно, была собачья, – согласился Шарик, недовольный тем, что его перебивают. – Но тогда нескладно получается. Слушайте. Дальше будет самое неожиданное:

 
Тут в пальто, но без штанов
Прилетает Иванов:
– Дружок, теперь я понял вдруг,
Что ты мой настоящий друг.
 
 
Вот тебе, Дружок, котлета.
Вот тебе, Дружок, конфета.
Вот тебе, Дружок,
Пирожок.
 
 
Он поцелул собаку в нос
И на руках домой понёс.
Но Дружок вдруг
Вырвался из рук.
 
 
– Вы, конечно, всех нежней,
Но я в милиции нужней.
Я здесь при помощи таланта
Дослужусь до лейтенанта. —
Вот какой он молодец!
Конец.
 

Слушатели молчали.

– Ну, что? – спросил Шарик.

– Я думаю так, – сказал дядя Фёдор. – Если слегка подработать, то может получиться что-то интересное.

– А сейчас разве неинтересное?

– Мне кажется – сыровато. Много вопросов возникает. Почему это Дружок заговорил по-милиционерски? Откуда взялся Иванов? Как это Дружок сумел догнать грузовик, особенно против ветра?

– Сыровато, – согласился Матроскин. – Пожалуй, даже мокровато. Подсушить надо.

– Тебя самого подсушить надо, – обиделся Шарик.

Поэты – люди ранимые, чуть что не так, обижаются на целую неделю. Вот и Шарик на целых два дня скрылся от народа на печке.

Пришлось его специальным пирогом с косточками выманивать:

– Вот, Шаричек, мы тебе пирог специальный приготовили. «Собачьи грёзы» называется. Там ни одного гриба нет, одни кости.