Текст книги "О величии России. Из «Особых тетрадей» императрицы"

И. Я. Лосиевский. С пером и скипетром

Бесспорно, более мудрости и смысла замыкается в созидании, нежели в разрушении.

Екатерина II «Записки касательно российской истории»

«История императоров – канцелярская тайна; она была сведена на дифирамб побед и на риторику подобострастия», – писал А. И. Герцен. Великие царствования порождают наибольшее количество мифов, восторженных оценок, преувеличений и, наоборот, – язвительных замечаний, разоблачений. Но каждое такое царствование составляет эпоху, и главную ее тайну следует искать не только в бумагах имперских канцелярий, но, прежде всего, в личности человека, взявшего на себя смелость отвечать за все – перед современниками, перед судом истории. Об этом тоже писал А. И. Герцен, в 1858–1859 годах впервые опубликовавший мемуары Екатерины II на языке оригинала – французском и в переводе на русский язык.

«Золотой век Екатерины»… Наверное, каждый современный россиянин имеет представление о нем, но диапазон оценок необыкновенно широк. Суд истории – все-таки земной, людской суд, и далеко не все, представлявшееся черным, скажем, «советской исторической науке», видится таковым сегодня. Ни одна прежняя или современная оценка не исчерпывает сути такого грандиозного явления, каким был Екатерининский век.

Давно замечено, что «вся политика Екатерины была системой нарядных фасадов с неопрятными задворками» (В. О. Ключевский), но приблизительно то же самое можно сказать о величайших политиках всех времен, будь то Цезарь или Наполеон, Елизавета Английская или Петр Великий, Ришелье или Кромвель. Российская императрица, любившая славу и неравнодушная к похвалам, к одам и рапортам о благоденствии России под ее скипетром, все же хорошо понимала, как далека эта громадная страна от того государственного идеала, который казался ей – в первые годы царствования – вполне достижимым.

В ответ на очередную похвалу Екатерина писала княгине Е. Р. Дашковой в 1774 году: «Согласилась бы я с Вами назвать день моего рождения счастливым для России, если бы в Империи все дела шли по моему чистосердечному желанию и чтоб во всех частях внутреннего управления государства цвели правосудие и устройство, а посреди тишины слава и страх гремели. Снаружи сколь ни святы намерения наши в своем начале, но, проходя для исполнения через руки многих, заимствуют от несовершенства, роду человеческому свойственного».

Однажды, подводя предварительные итоги своего правления, она назвала «каплей в море» все, что было ею сделано, и нельзя не привести целиком эти замечательные слова: «Россия велика сама по себе, а я что ни делаю – подобно капле, падающей в море» (из письма Г. А. Потемкину-Таврическому 22 мая 1780 года).

Судьба отпустит ей еще шестнадцать с половиной лет, будет время и для свершений, и для ошибок. Надо признать: Екатерина Великая принадлежит к числу немногих властителей во всемирной истории, кому удавалось гармонично сочетать свои честолюбивые личные планы с государственными интересами. Но так было не всегда. Сначала необходимо было заполучить российскую корону.

Думается, В. О. Ключевский очень ошибался, не находя у Екатерины «никакой выдающейся способности, одного господствующего таланта». Был у нее Божий дар – необыкновенная способность к жизнетворчеству, и сила этого дара была такова, что Екатерина, можно сказать, выстроила свою личность, рано и верно угадав свое призвание: ей было тесно в рамках частной биографии.

Еще четырнадцатилетней девочкой она была уверена: «Я буду царствовать!» Ей грезились бескрайние просторы самой большой из когда-либо существовавших империй – суровой и великой северной страны.

Принцесса Ангальт-Цербстская, София-Фредерика-Августа, появилась на свет 21 апреля (2 мая) 1729 года в Штеттине[1]1
  Ныне – город Щецин в Польше.


[Закрыть]. Родители ее не были «малыми государями», в отличие от родственников, среди которых – и владетельные князья, и короли. Отец будущей Екатерины II, штеттинский губернатор, находился на прусской службе, в чине генерал-майора.

«Меня воспитывали для семейной жизни», – вспоминала впоследствии императрица, и это, скорее всего, было бы одно из многочисленных немецких княжеских семейств, где подрастали ее вероятные женихи. Девочку обучали светским манерам, французскому языку, часами она зубрила лютеранский катехизис. Маленькая принцесса стремилась во всем угождать своим родителям, побаивалась матери – за самую незначительную провинность от нее можно было получить пощечину.

Еще в детстве Фике (так ее называли дома) почувствовала, что к родительской любви сильно примешаны матримониальные расчеты, к тому же мать по складу своего характера была склонна к политическим интригам и авантюрам, за что ее очень ценил прусский король Фридрих II, секретные поручения которого она нередко выполняла. Обсуждали они и будущее Фике.

На нее уже тогда смотрели как на средство, – этого она никогда никому (особенно – близким) не прощала. И, незаметно для себя, впитывала этот опыт, начиная так же вести себя с людьми, словно мстила за унижение.

Однако в ее характере не было мстительности, а чтобы не отчаиваться, Фике занялась самообразованием, не удовлетворившись той учебной программой, которую ей предложили. Басни Лафонтена и комедии Мольера, трагедии Корнеля попали в круг ее чтения: великие французы помогли ей сохранить веру в людей; не случайно Екатерина II говорила о Корнеле: «…он мне всегда возвышал душу…».

Это были ее первые литературные впечатления. А потом… она влюбилась в своего дядю и мечтала поскорее вырваться из домашнего плена.

Фридрих II полагал, что именно он является главным устроителем ее российской судьбы; отчасти это верно, но в конечном счете все решилось в Петербурге, а Фике, прибывшая туда вместе с матерью в феврале 1744 года, вскоре проявит куда большую самостоятельность, чем он от нее ожидал, и, благодаря короля за советы, будет все чаще поступать по-своему и уж, по крайней мере, не согласится с ролью послушной слуги и осведомительницы прусского монарха.

Судьба словно подменила ей жизнь – все теперь должно было пойти по-другому: надо было врасти в эту неизвестную ей страну. Уже в июле, вопреки воле отца-лютеранина, принцесса София-Фредерика-Августа приняла православие и стала Екатериной Алексеевной, невестой наследника российского престола, великого князя Петра Федоровича, внука Петра Великого. Новое имя казалось ей неблагозвучным, но еще со многим придется ей смириться – во имя достижения заветной цели.

С самых первых месяцев пребывания в России у этой девочки-подростка (в апреле 1744 года ей исполнилось пятнадцать лет) был план. Позднее она часто будет говорить о том, что Россия становится серьезным испытанием для иностранцев, пожелавших ей служить, «пробным камнем для их достоинств»: страна огромных пространств и возможностей, Россия взыскивает с чужаков по наивысшему счету, требуя максимального напряжения умственных и физических сил, предельного раскрытия способностей, заложенных в них природой, и не прощая малейшей слабости.

Конечно, это – размышления и о себе самой. Как и известные слова Екатерины: «…тот, кто успевал в России, может быть уверен в успехе во всей Европе». Вскоре европейцы снова заговорят о России с восхищением и опаской, да и вообще станут говорить о ней чаще, чем когда бы то ни было. Поразительно, но факт: Екатерина-подросток уже начинала чувствовать то, что могла бы выразить словами: «Эта страна по мне».

Справедливо пишут биографы о том, что Екатерина всегда могла безошибочно просчитать все свои «ходы», и поведение ее при российском дворе, тактика (а проще говоря, придворные интриги, – здесь, очевидно, сказался мамин характер), подчиненная стратегической сверхзадаче, похожи на ряд мастерски разыгранных шахматных партий.

При этом она не сосредоточивалась исключительно на событиях внутридворцовой жизни, внимательно следя за тем, что происходит в Петербурге и Москве, в провинции, за рубежом, пытаясь угадать, что происходит в умах людей. Были в ее новой жизни моменты сомнений, были слезы и отчаяние, но, обладая поразительной силой духа, она быстро приходила в себя, становилась такой, как прежде: рассудительной, осторожной, владеющей ситуацией и добивающейся своего.

Впоследствии Екатерина сочинит автоэпитафию, где будут замечательные по искренности строки: «Четырнадцати лет от роду она возымела тройное намерение: понравиться своему мужу, Елисавете и народу. Она ничего не забывала, чтобы успеть в этом».

Сначала умом, а потом – с годами – и сердцем Екатерина приняла решение: стать россиянкой. У нее был прекрасный учитель русского языка – Василий Евдокимович Ададуров, ученый-языковед, математик и переводчик, по-видимому, знакомивший ее и с тогдашними новинками русской литературы – произведениями Ломоносова и Сумарокова.

Со временем Екатерина сама станет автором множества литературно-художественных и публицистических сочинений на русском языке, а ее письма и записки близким людям неопровержимо свидетельствуют: она не только могла писать по-русски (пусть с некоторыми грамматическими ошибками, но много ли было тогда россиян, которые писали по-русски правильно?), она и думала по-русски. Родной немецкий Екатерина стала с годами забывать, а русский, наряду с французским, был языком ее общения, научных и литературных трудов, переписки.

Любовь к народным пословицам и поговоркам, лирическим песням и сказкам, к русским национальным одеждам, которые она и сама охотно надевала, подчеркнутое внимание к православным обрядам и строгое соблюдение их (церковную службу, по ее словам, Екатерина знала не хуже священника), – все это уже не будет казаться сплошным лицемерием, если понять, что стремление «понравиться народу» постепенно переросло у Екатерины в чувство родства: теперь это был ее народ, уважение и любовь которого еще надо заслужить.

Об этом уже в 1744 году задумывалась Екатерина, а вот наследник престола, по ее же наблюдениям, российским народом совсем не интересовался и мало его ценил. Будучи сыном старшей дочери Петра I Анны и приняв при крещении имя Петра Федоровича, в душе он оставался немцем, кем и был по отцу – принцем Голштейн-Готторпским, Карлом-Петром-Ульрихом, а еще он был внучатым племянником шведского короля Карла XII.

Бракосочетание Петра Федоровича и Екатерины Алексеевны состоялось 21 августа 1745 года, Екатерина получила титул великой княгини.

Отношения между юными супругами не сложились: слишком они были разными. Петр, старше Екатерины на год с небольшим, оказался гораздо младше ее по уму, жизненным наблюдениям и впечатлениям, которые определяют возраст души. Уже в детстве отмечали у Фике «философский склад ума», а Петр Федорович, несмотря на свой высокий титул, и через десять лет после брака вел себя как избалованный, капризный и взбалмошный мальчишка.

Об идиотских его выходках, о грубости и жестокости по отношению к жене и придворным свидетельствуют не только мемуары Екатерины II, но и другие, вполне заслуживающие доверия источники. Разговоры о том, что «такой и Россию погубит», начались задолго до июньских событий 1762 года.

Нет, он не был безнадежным глупцом, законченным негодяем. Екатерина в своих мемуарах вспоминает о добрых поступках великого князя, о непродолжительных периодах дружбы и взаимопонимания между ними. При этом ей, конечно, важно показать, что она пыталась спасти их брак, «понравиться своему мужу». Вероятно, так и было на самом деле, но уже ничто не могло предотвратить семейную катастрофу: по словам самой Екатерины, она не полюбила мужа, потому что он не пожелал «быть любимым».

Поначалу Петр был весьма дружелюбно настроен по отношению к ней, пользовался ее советами, благодарил за помощь; но, словно не понимая, как это ее унижает, уже с первых месяцев брака он стал сообщать жене о своих новых любовных увлечениях, прося совета и по этой части… Екатерине приходилось исполнять одновременно роль его конфидентки и покинутой им, нелюбимой жены, соблюдая при этом все внешние формы уважительного отношения к супругу.

Последующие бурные события в своей интимной жизни Екатерина объясняла в «Чистосердечной исповеди» так: «…Бог видит, что не от распутства, к которому никакой склонности не имею, и, если б я в участь получила смолоду мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась. Беда та, что сердце мое не хочет быть ни на час охотно без любви».

Только через девять лет после свадьбы у великокняжеской четы родился сын Павел – будущий самодержец всероссийский. В «Чистосердечной исповеди» и в других автобиографических записках Екатерина II дала понять потомкам, что отцом ребенка был камергер Сергей Васильевич Салтыков. Дочь Екатерины, великая княжна Анна Петровна, появилась на свет через три с небольшим года после Павла и была очень похожа на графа Станислава Августа Понятовского – второго екатерининского фаворита.

Не только к Екатерине, но и к государственным делам Петр Федорович особенного интереса не проявлял. Екатерина долго не расставалась с надеждой приручить его, предпочитая не укорять и поучать, а незаметно наставлять великого князя. Во второй половине 1750-х, когда императрица Елисавета Петровна стала часто болеть и не раз между придворными начинались разговоры о том, что дни государыни сочтены, Екатерина даже набросала для Петра Федоровича план первоочередных действий после того, как «это будет признано совершившимся», причем будущему императору здесь рекомендовалось вести себя с «хладнокровием полководца и без малейшего замешательства и тени смущения…».

Подготовила Екатерина и проект соответствующего императорского указа, который даже сейчас, в XXI веке, читать страшновато: при живой Елисавете Петровне (она будет царствовать еще несколько лет) написаны слова о «Блаженной памяти тетке Нашей», а в извещении о ее кончине оставлено место для даты…

Вряд ли сей документ ужаснул Петра Федоровича: «высочайшую» смерть он ожидал с едва прикрываемым цинизмом. Возможно, великая княгиня и не показывала эти листки мужу, ожидая более точных сведений о болезни императрицы. Не будем строго осуждать молодую Екатерину, становящуюся политиком.

Дело тут не в пресловутом «холодном сердце» и не в том, что у нее были причины не особенно любить императрицу Елисавету Петровну (о чем ниже). Главное здесь – понимание Екатериной, что есть моменты в жизни государства, когда все зависит от права, воли и энергии новых людей. Она готова была «принять страну», чего нельзя было сказать о великом князе.

Оставаясь частным человеком, Петр мог бы стать домашним сумасбродом, семейным тираном или, наоборот, с годами успокоиться, перебеситься. Некоторые современники даже полагали, что он только притворяется эдаким чудаком, а на самом деле гораздо умнее, чем кажется. Но Петру Федоровичу суждено было царствовать в России, которую он так и не попытался понять и полюбить, а взрослое ребячество государя, как показало непродолжительное его царствование, может представлять опасность для страны.

Почувствовав скорое освобождение из-под опеки тетушки-императрицы, Петр Федорович становился все более неуправляемым, и наступил момент, когда Екатерина должна была сделать выбор, о котором с предельной откровенностью написала в своих мемуарах: либо «делить участь Его Императорского Высочества, как она может сложиться» и «подвергаться ежечасно тому, что ему угодно будет затеять за или против меня», либо «избрать путь, независимый от всяких событий.

Но говоря яснее, дело шло о том, чтобы погибнуть с ним или через него или же спасать себя, детей и, может быть, государство от той гибели, опасность которой заставляли предвидеть все нравственные и физические качества этого государя».

Петр Федорович справедливо считал свою жену умнейшей женщиной и даже побаивался ее, пока не стал императором. Но едва ли он заметил в ней перемену, произошедшую во второй половине 1750-х годов: Екатерина стала его политической соперницей.

Пока великий князь разменивал свои годы по пустякам, играл в солдатики, воображал себя великим скрипачом, устраивал попойки и т. д., Екатерина продолжала свое самообразование.

Через много лет Дени Дидро в беседе с Екатериной II сделал ей комплимент, сказав, что он поражен ее просвещенной мудростью, обширными познаниями в области философии, истории, юриспруденции. Императрица ответила на это: «У меня были хорошие учителя: несчастье и одиночество». Она перечитала множество книг, которые по ее частым просьбам присылали из Академии наук, располагавшей к началу 1750-х годов почти двадцатипятитысячным библиотечным фондом.

Пользовалась Екатерина и частными книжными собраниями Петербурга, интересуясь, прежде всего, трудами философов, историков и правоведов, изданиями по географии и страноведению, словарями, мемуарной литературой. У нее в руках все чаще видели книги русских авторов. Чтобы совершенствоваться в языке, она и некоторые западноевропейские сочинения прочла в русских переводах.

Мир художественной литературы также привлекал ее: на языке подлинника читала Екатерина Рабле и Скаррона, Лесажа и Вольтера, ее любимейшего современного писателя, а Сервантеса и Шекспира – в немецких и французских переводах.

Вольтера – историка и философа – она ценила не меньше, чем Вольтера-литератора, и новейшим сочинителям предпочитала Плутарха и Тацита. По воспоминаниям Екатерины, «Анналы» сделали «необыкновенный переворот» в ее голове, помогли понять, что и придворные интриги, и связанную с ними «большую» политику определяют единство и борьба интересов. Вскоре Екатерина включится в эту игру, и это будет совсем не такая борьба за власть, когда побеждающий еще не знает, что ему делать с этой властью.

Екатерина готовится к ней, изучая и конспектируя «Государство» и «Законы» Платона, «Исторический и критический словарь» Бейля, «О духе законов» Монтескье, только что вышедшие тома «Энциклопедии» Дидро и д’Аламбера. Усваивая чужие мысли, Екатерина как бы моделировала свое будущее и создавала самое себя как государственную личность.

Ближайшим по времени примером для подражания был король Пруссии Фридрих II Великий, который одним из первых монархов в Европе «скрестил» самодержавие и просвещение, кардинально реформировал законодательную систему и вообще неустанно трудился на государственном поприще.

Благодаря военным и дипломатическим успехам ему удалось вдвое увеличить территорию своей страны. Он поражал современников свободомыслием, переписывался с Вольтером, позднее ставшим его гостем – на несколько лет, покровительствовал наукам и искусствам. В свое время у него тоже были серьезные препятствия на пути к трону, хотя и совсем другого рода: отец добивался от него отказа от престолонаследия.

Екатерина находилась в переписке с Фридрихом Великим и многому научилась у него, но, несмотря на все старания прусского монарха, так и не подчинилась его воле. И отнюдь не идеализировала этого государя, как, впрочем, и других своих учителей. Сохранилась ее заметка по поводу книги Фридриха II «Анти-Макиавелли»: «Эта книга доказывает, что говорить и делать – не одно и то же».

Подобный упрек можно адресовать и самой Екатерине – будущей императрице: публично она никогда не солидаризировалась с идеями «Государя», которые в эпоху Просвещения называли «отвратительными», но Макиавелли, бесспорно, тоже был одним из ее политических учителей.

Главная проблема заключалась в том, что передавать ей власть в этой стране никто не собирался (по крайней мере, до конца 1750-х годов). При дворе Елисаветы Петровны Екатерине не раз давали понять, что ее основная миссия уже выполнена, ею воспользовались как средством для улаживания дел российского императорского дома.

Дочь Петра Великого искренне желала России добра и процветания, хотя сама не очень-то прилежно трудилась во имя этого, больше занимаясь собственными нарядами, устроением свадеб и прочих праздников. «Веселая царица была Елисавет…», – иронично заметил поэт. Оставлять же Россию такому наследнику, как Петр Федорович, ей не очень хотелось.

Все мысли ее были о маленьком Павле, который в раннем детстве был очень красивым ребенком. Императрица сразу забрала его у Екатерины, держала в своих комнатах и сама руководила его воспитанием. Вольно или невольно, Елисавета Петровна продлила и даже ужесточила ту многолетнюю пытку одиночеством, на которую была обречена Екатерина, умевшая любить, жаждавшая любви, но, увы, ни в муже, ни в «предложенном» ей красавце Сергее Салтыкове не нашедшая столь же сильного и глубокого чувства.

Елисавета Петровна намеревалась произвести перемену в порядке престолонаследия, передав трон Павлу и объявив великокняжескую чету регентами – до достижения Павлом совершеннолетия, но не успела это сделать, наверное, из-за того, что вообще избегала говорить и думать о смерти. (А когда безнадежно заболевал кто-либо из ее приближенных, она приказывала поскорее вывезти его из дворца.)

По иронии истории, через тридцать пять лет подобное произойдет и с самой Екатериной, скончавшейся за несколько недель до намеченного ею обнародования манифеста о передаче престола, минуя Павла, любимому внуку Александру.

Называя Екатерину «очень умной» и «непомерно гордой», Елисавета Петровна все же не могла предположить, что в голове у великой княгини созревает план государственного переворота, что уже готова… программа ее будущего царствования – «вослед Петру Великому» и в подражание другим «великим людям этого края».

В 1756–1757 годах Екатерина излагала эту программу в письмах к человеку, которому она всецело доверяла и которого историки по праву называют ее наставником, одним из творцов феномена Екатерины-политика. Это – сэр Чарлз Уильямс, английский посланник в Петербурге; секретарем его был граф С. А. Потоцкий – еще одно доверенное лицо и новый «друг сердца» великой княгини.

Письма к сэру Чарлзу поражают «прямо отчаянной своей смелостью, доходящей кое-где до дерзости, до вызова судьбе»; они свидетельствуют, что уже тогда Екатерина «совершенно определенно думала о захвате престола и принимала самые решительные меры с той целью, чтобы события не застали ее врасплох» (Е. В. Тарле). «Маленький тайный кружок», как называла она в своих мемуарах группу своих сторонников, стал расти и превращаться в новую придворную партию, в которой даже появились перебежчики из двух главных партий елисаветинского двора этого периода – шуваловской и бестужевской.

Екатерина не была идеальной красавицей, но всегда умела обаять и обольстить, владея этим искусством в совершенстве. Однако екатерининская партия станет партией власти, прежде всего, потому, что в ней, Екатерине, увидят сильную, политически необходимую России личность, какой не было здесь со времен Петра Великого. Страна нуждалась во «Второй», даже эта символическая очередность в двух словосочетаниях: «Петр Первый» – «Екатерина Вторая» завораживала современников.

Кроме стратегических планов, у Екатерины была и целая система тактических ходов. Она окружила больную императрицу своими осведомителями, каждый из которых не знал о других. Заручилась поддержкой морганатического супруга императрицы, графа А. Г. Разумовского (в первые дни своего правления Екатерина даже предложит ему титул Императорского Высочества, но он благоразумно откажется от этой чести).

На стороне великой княгини уже были гвардейские офицеры, каждый из которых мог привести с собой пятьдесят солдат. Планировалось арестовать Шуваловых и всех, кто окажет сопротивление. Сэра Чарлза она просила обеспечить ей политическую поддержку на Западе, а сигналом к началу действий должно было стать известие о смерти государыни.

Следует заметить, что в этот период борьбы за власть личные планы Екатерины иногда вступали в противоречие с интересами страны. Например, в благодарность за поддержку со стороны Англии она обещала, что одним из первых ее шагов после переворота будет распоряжение о выходе России из антипрусской коалиции, что отвечало тогда интересам британского кабинета и, кстати говоря, вполне соответствовало настроениям Петра Федоровича, которые он почти не скрывал, будучи приверженцем Фридриха II. Однако со стороны Екатерины это были тактические действия, направленные на достижение ближайших целей.

А вот стратегически она уже не мыслила себя без России, с чем связано ее политическое сближение с бывшим недругом – канцлером, графом А. П. Бестужевым-Рюминым, одним из влиятельнейших лиц в государстве. Не чета придворным интриганам, он, по словам Екатерины, «думал как патриот» и «никогда нельзя было подкупить его деньгами». Последнее утверждение ныне оспаривается историками, но для нас важно отметить, что свою партию она считала патриотической.

Согласно бестужевскому тайному проекту, после смерти Елисаветы Петровны Екатерина должна была стать соправительницей Петра III, но при этом реальная власть в стране сосредоточилась бы в руках канцлера. Вспоминая об этом через годы, Екатерина не преминула заметить, что «претензии» Бестужева «были чрезмерны», а тогда – из тактических соображений – не вступала в спор с ним. («Претензии» Бестужева произвели такое сильное впечатление на Екатерину, что, придя к власти и вернув его из ссылки, она лишь обласкала старого соратника, но никаких высоких постов ему не предложила.)

Будущая роль великой княгини не была окончательно и единогласно определена заговорщиками: либо соправительница Петра III, либо правительница-регентша при малолетнем Павле, либо императрица и самодержица всероссийская, которой наследует Павел Петрович. К последнему варианту склонялись братья Григорий и Алексей Орловы, главная ее опора среди гвардейцев.

В 1758 году внезапно оказался в опале канцлер Бестужев. Арестованный и допрошенный (свой проект он успел сжечь, о чем сообщил Екатерине), Бестужев почти год находился под домашним арестом, затем последовала ссылка. В изданном по этому случаю манифесте сообщалось, что бывший канцлер «нечувствительно (т. е. незаметно. – И. Л.) в самодержавное государство вводил сопротивление и сам соправителем сделался…». Вполне точная характеристика если не реального положения вещей, то ближайших планов Бестужева и Екатерины.

Это был страшный удар по екатерининской партии. Великая княгиня уничтожила почти все свои бумаги, а затем написала письмо императрице Елисавете Петровне, заявив о своей готовности покинуть пределы России, если сочтут это необходимым. На самом же деле, как признается Екатерина в своих мемуарах, она надеялась, прямо написав о своей возможной высылке, «окончательно уничтожить это намерение Шуваловых», если оно действительно возникло.

Кроме того, у Екатерины была, по ее словам, «слишком гордая душа» (в этом Елисавета Петровна не ошиблась), и она «готова была и на возвышение, и на уничтожение», готова к самому крутому повороту в своей судьбе.

Гроза миновала, а 25 декабря 1761 года произошло событие, которое с таким нетерпением ожидали Екатерина и Петр еще в середине 1750-х годов. Скончалась императрица Елисавета Петровна. Не успев сделать каких-либо распоряжений, но прося их обоих – во имя интересов наследника – жить в мире, не обижать друг друга и ее любимцев – Разумовских и Шуваловых.

В отсутствие Бестужева расстановка сил была тогда не в пользу Екатерины, и ей пришлось на время отложить свои наиболее смелые планы, продемонстрировав покорность судьбе и воле императора Петра III. Однако с этого момента ее личные интересы полностью совпали с интересами страны, которые новый император будет почти игнорировать.

Шестимесячное царствование Петра III оставило противоречивое и в целом негативное впечатление у современников. У царя были хорошие советчики, однако чаще всего он поступал вопреки их советам, не считаясь ни с кем и ни с чем.

Он издал указ о вольности дворянской, чем расположил к себе многих, но из ссылки были возвращены лишь опальные вельможи– «немцы» (Бирон, Миних и некоторые другие), о Бестужеве император «забыл». Петр III не скрывал, что преклоняется перед Фридрихом II, и тотчас же взял курс на союз с Пруссией, превратив королевского посланника чуть ли не в своего первого министра. Мир с Пруссией, вскоре им заключенный, не отвечал интересам России: Фридриху II возвращались все российские завоевания, страна выходила из антипрусской коалиции.

Россияне негодовали: каково было слышать обо всем этом воинам, недавно взявшим Берлин? Кроме того, император пристрастился к прусским военным порядкам, которые он насаждал в армии, включая замену петровских мундиров на прусские, – и это усилило ропот в войсках. А в Сенат он направил Кодекс Фридриха II, заявив, что именно этот документ, разработанный прусским королем для своей страны, станет законом и для России.

Петр III не скрывал своего пренебрежительного отношения к православным обрядам и святыням; церковные начальники были также недовольны тем, что царь взял под свою защиту раскольников, а проведя реформу в управлении архиерейскими и монастырскими вотчинами, превратил пастырей в чиновников на государственном жалованье. Намеревался император провести «реформу» и в своем семействе.

С Екатериной он мог поступить по примеру деда – Петра Великого, отправившего свою нелюбимую жену в монастырь. Так или иначе, ему нужно было избавиться от Екатерины, которую он не без основания подозревал в опасных для него «злых умышлениях» и которую собирался заменить своей фавориткой, сделав графиню Елисавету Романовну Воронцову императрицей.

В начале 1762 года в Петербурге появился слух о скором аресте Екатерины и ее высылке за границу. Но еще в декабре началась подготовка к перевороту. Во главе заговорщиков стали братья Григорий и Алексей Орловы – они, по словам Екатерины, «блистали своим искусством управлять умами» и «осторожной смелостью». Арест одного из заговорщиков-гвардейцев, П. Б. Пассека, заставил остальных действовать с большей решительностью.

Утром 28 июня 1762 года, когда Петр III находился в Ораниенбауме, гвардия и государственные чины собрались на Казанской площади в Петербурге. Екатерина была провозглашена императрицей и самодержицей всероссийской, ей присягнули войска и чиновники. Павел объявлялся наследником престола.

События развивались стремительно. Петр III, не оказавший серьезного сопротивления, был арестован и подписал отречение. Екатерина видела, что теперь он не представляет для нее серьезной опасности, надо было только как следует его стеречь, и императрица распорядилась подготовить для Петра «хорошие и приличные комнаты в Шлиссельбурге» (из письма Екатерины графу С. А. Понятовскому 2 августа 1762 года).

У другого свергнутого императора – сошедшего с ума Иоанна Антоновича, томившегося в шлиссельбургском каземате, появился бы новый сосед. Однако Петр вскоре умер или погиб – достоверных сведений о том, что с ним произошло в Ропше, никому из историков найти не удалось. Большинство современников не поверило Екатерине, сообщившей миру о смерти Петра от «приступа геморроидальных колик вместе с приливами крови к мозгу», то есть от кровоизлияния в мозг.