Текст книги "Воды горькие, воды сладкие. Роман для чтения в полночь"

Елена Колядина
Воды горькие, воды сладкие
Роман для чтения в полночь

Глава 1. Театр имени Маяковского

Паук-крестовик перебежал выдолбленную дождевой водой белёсую ложбинку и замер в расщелине наличника.

Юлия прошла по дощатому настилу, заросшему бледной снытью. Дотронулась до белых цветочных зонтиков, набухших водой, и отдернула руку: холодная морось хлестнула по запястью, облепила рукав мелким травяным сором.

          Вросшая в землю избушка, некогда служившая укрытием для лодок и рыбацких сетей, смотрела из зарослей сырой крапивы пустым дверным проёмом. Ржавая цепь, скобы и высыпавшиеся гвозди кузнечной ковки проросли зацветающим иван-чаем.

Юлия взобралась на промокшую песчаную гриву в пучках травы и взглянула на реку, рябую от дождя. Чайки неподвижно сидели на чёрных сваях исчезнувшего причала.

          Юлия подошла к кромке, присела и опустила ладони в воду.

Легкая волна вкрадчиво погладила тонкие пальцы с французским маникюром, подбираясь к кольцу из белого золота, и неожиданно захлестнула водой строгой прямоугольной формы бриллиант.

          Юлия поднесла руку к лицу. Холодная капля скатилась с камня, метнув сноп свинцовых искр. Чайки закричали навзрыд, и вновь наступила тишина.

          Всего два дня назад Юлия Соколова даже не подозревала, что где-то бывает такая тишина. Шумный и веселый капустник, устроенный труппой «Маяковки» по поводу закрытия очередного театрального сезона, казалось, уже двигался к завершению, когда исчезнувший было куда-то Глеб неожиданно вновь появился у стола в элегантном костюме шекспировской эпохи.

С Глебом Парфёновым Юлия когда-то училась вместе в музыкальной школе. Юлия играла на фортепиано, Глеб мучил духовые. Когда через несколько лет после окончания школы прошел слух: Парфёнов ― звезда московского академического театра и многочисленных телевизионных сериалов, Юлия, сериалов не смотревшая, с трудом вспомнила высокого долговязого подростка, вечно не готового к сольфеджио.

           Впрочем, для Юлии музыка тоже не была единственной страстью. В старших классах школы она всерьез увлеклась биологией. Потом поступила в московский государственный университет инженерной экологии, изучала переработку неорганического сырья. С энтузиазмом вступила в ряды волонтёров-защитников природы, работала в московском отделении Гринпис. Возле офиса организации на Чистых прудах раздавала саженцы сосны и дуба, собирала средства для всемирной организации дикой природы и участвовала в акциях по защите журавля-стерха и венерина башмачка. Трикотажная куртка с капюшоном, вязаная шапочка, привезенная из Перу, мексиканская сумка, болтавшаяся у колен, и заплетённые в косу-колос овсяные волосы ― в таком виде, к ужасу мамы, специалиста по протоколу МИДа, Юлия ходила до окончания университета. Даже на вручение диплома она явилась в этническом сарафане и мокасинах. Туфли на высоком каблуке, офисный костюм и шёлковую блузку Юлия впервые купила и надела лишь на двадцатитрёхлетие, когда её пригласили на собеседование в Газпром.

К удивлению Юлии, решающим при приёме стал не красный диплом, проект по исследованию углеводородов и знание двух языков, а именно работа в организациях по защите природы, особенно в Гринписе.

– Хотя у нас уже сейчас работают более двух тысяч специалистов-экологов, мы намереваемся вложить еще более серьезные средства в экологические программы, ― сообщил руководитель кадровой службы. ― Думаю, вы нам подходите. Хотя с этими природозащитниками вы лучше не связывайтесь! У них там бывают перегибы…

На следующий день оформили трудовой договор, пропуск и заявление на банковскую карту. Юлия вышла из 150-метрового голубого кристалла центрального здания Газпрома на улице Намёткина, посмотрела на «официальный» газон, представила на его месте влажный луг с медоносными травами и цветущей ветреницей и вздохнула ― прощайте кроссовки и деревянный крест на шее, здравствуй дресс-код.

Через год, параллельно с работой в Газпроме, Юлия поступила в заочную аспирантуру на родной кафедре биотехнологии и с жаром ушла в науку. Кажется, одноклассники и однокурсники время от времени встречались в кафе или устраивали выезды ― то на теплоходе, то в загородную гостиницу. Но Юлия каждый раз отнекивалась, ссылалась на командировки в нефтегазовые регионы. Врала, конечно, не хотела тратить время на пустопорожние разговоры и сплетни. К тому же в личной жизни успехи были не столь внушительны, как в карьере. Похвастаться нечем. Так, пара глупых свиданий, после которых хотелось вымыться.

С Глебом они встретились на юбилее музыкальной школы.

– Соколова, если и на этот раз не придешь ― ты предатель! ― возмущённо сообщила ей по телефону активистка оргкомитета. ― Басков и Парфёнов нашли время, одна ты у нас самая занятая. Скидываемся по пятьсот рублей на цветы преподавателям и спиртное. Остальное ― за счёт спонсоров.

Юлия вздохнула и в выходные поехала в торговый центр, покупать наряд.

Но атласное платье с поясом-цветком и босоножки из серебристого шёлка со стразами ждали выхода ещё два месяца ― из-за плотного гастрольного графика вип-выпускников школы Николая Баскова и Глеба Парфёнова дату сбора долго уточняли.

Юбилей отметили с размахом: сняли бывший дом культуры МЭЛЗ на Электрозаводской ― ныне «Дворец на Яузе» ― место съёмок культовой картины советской эпохи «Карнавальная ночь». По задумке сценариста, вечер оформили в стилистике легендарного фильма.

– Пятьдесят, пятьдесят ― это много или мало! ― репетировала группа «Девушки фабричные» на мотив песенки «Пять минут» всё из той же «Карнавальной ночи».

– Мне до них никакого дела нет, ― сообщила Юлия маме. ― Ну Басков, ну Парфёнов. Не рассчитывай, что ради них я наплюю на свои принципы и куплю норковый палантин!

– Принципы? Курицу, между прочим, ешь… Я в твоем возрасте уже нянчила тебя и моталась по Южной Америке вслед за твоим отцом! ― с пафосом воскликнула мама. ― Хотя бы автозагар нанеси, ты же синяя вся!

Юлия бросила взгляд в зеркало в дамской комнате и признала ― мамин крем с эффектом моментальной подтяжки, освежающая процедура с водорослями в спа-салоне, прозрачный спрей-бронзад и дорогущая укладка в студии Тодчука сделали свое дело. Золотистые волосы с легким, едва уловимым скандинавским мелированием, начесаны над высоким лбом и собраны на затылке в тяжелый шиньон. Трехцветные серебристо-синие тени подчёркивают блеск темно-серых глаз. Длинные серьги из белого золота с молочным ониксом и такая же булавка в причёске (из маминых запасов) придают изысканность обычному, в общем-то, лицу.

Юлия, довольная, расправила цветок на поясе и пошла в зал, из которого доносился праздничный шум.

          Николай Басков, с отворотов чёрного бархатного пиджака которого улыбалась бирюзовая Мэрилин Монро работы Энди Уорхола, заразительно смеялся, с легкостью подхватывал девушек на руки и театрально распевался колоратурным сопрано. А когда все уселись, упал на колено перед сидящей в первом ряду преподавательницей и, протягивая огромный букет бледно-зелёных роз, громко пропел ариозо Ленского «Я люблю вас, я люблю вас, Ольга!», заменяя «Ольга» на имя юбилярши.

– Сегодня среди нас ещё один выпускник, которым мы по праву можем гордиться! ― почти под конец торжественной части сообщила ведущая. ― Встречайте! Актёр театра и кино Глеб Парфёнов!

На сцену быстрой уверенной походкой человека, привыкшего к взглядам сотен глаз, вышел высокий молодой мужчина с саксофоном в руках. Забранные обручем длинные черные волосы, тёмно-синие глаза, узкий шелковый галстук и сверкающие фиолетовые ботинки а-ля Гарри Купер.

Юлия раскрыла глаза: это Парфёнов?! И куда делся долговязый нескладный мальчишка, вечно забывавший тетрадь по сольфеджио?

– Бабник виден по полету, ― с удовольствием произнёс кто-то из одноклассниц за спиной Юлии.

Со словами «извините, здесь становится жарко», Глеб обворожительно улыбнулся, скинул пиджак, бросил его на край сцены и эффектно приподнял саксофон.

Женщины застонали: тонкая белая рубашка и обтягивающие брюки давали понять ― звезда телесериалов не тягает тупо железо в подвальной «качалке», а занимается с персональным тренером на кардиотренажерах в дорогом фитнес клубе.

Глеб сыграл попурри из Гершвина, Битлз и Веббера, а затем указал на рояль и попросил в микрофон:

– Девушки, кто мне поможет?

– Я! ― неожиданно для себя (сказались два бокала шампанского) выкрикнула Юлия, вскочила и, не дожидаясь ответа, быстро пошла к сцене.

– Это же наш борец за права животных, ― услышала Юлия за спиной. ― «Мисс наука»!

Глеб с интересом посмотрел на узкие загорелые колени и голые плечи впорхнувшей на сцену Юлии и бодро выдал несколько тактов «Любовь нечаянно нагрянет!».

Юлия села за рояль и похолодела от волнения: последний раз играла год назад, на дне рождения мамы, которая из всех сил стремилась продемонстрировать разнообразные таланты дочери коллегам и приятельницам ― обладательницам сыновей и внуков, «приличных и перспективных мальчиков».

Глеб профессионально выдержал паузу, дождался тишины и проникновенно, в полголоса проговорил в микрофон:

– Я люблю дождь, за его струями не видно моих слез…

Женщины затрепетали.

Глеб повернулся к Юлии и заиграл композицию Владимира Кузьмина.

К своему удивлению Юлия легко подхватила мелодию. «Так громко дождь стучит по крыше, всё тот же запевала-дождь», ― выводила она пальцами по клавишам и чувствовала, как тело наполняется жаром.

Через несколько минут зал взорвался аплодисментами.

Они вышли на улицу. Здание строгого сталинского ампира осталось позади, расплылось в тонкой пелене дождя. Сияющие фарами машины с шорохом проносились по мокрому асфальту, раскрывая веера брызг.

Юлия смеялась. Прохожие ― кто опасливо, кто весело ― уступали дорогу Глебу, выдававшему страстные синкопы на саксофоне.

Юлия остановилась возле зеркальной витрины, проверить макияж.

– И с чего это людям вздумалось расславлять, что я хороша? Врут они всё! Нисколько я не хороша… ― со смехом поддразнил Глеб и увернулся, прикрывшись саксофоном. ― Хотя… Нет, хороша я! Чудо, как хороша!

Они гуляли несколько часов, пили чай в «Шоколаднице», а под утро оказались на Тульской, в переделанной из хрущёвской двушки квартире-студии: маленькой, пропахшей кофе и цветами ― всюду стояли свежие и уже засохшие букеты от поклонниц.

В следующие месяцы Юлия пересмотрела все спектакли театра имени Маяковского и пару раз побывала в гримёрке Глеба, которую он обычно делил с приглашёнными актерами. На «Ревизора», где блистали Светлана Немоляева и молодая актриса Ольга Ергина, Юлия сходила трижды.

Мама демонстративно вздыхала и высокомерно поднимала брови ― артист! Предрекала беспробудные гастроли, пьянство, творческие кризисы и поиски своего «я» в искусстве в объятиях молодых актрисочек. Но слегка пошла на попятный, когда приглашенный на ужин Глеб преподнес ей невероятных размеров букет из белых лилий, элегантно расправился с форелью специальным ножом для рыбы, и, съев икру, не тронул тарталетку. За чаем Глеб сломил сопротивление хозяйки, посетовав, что слишком поздно познакомился с такой элегантной женщиной: в прошлом году ассистент по кастингу сериала «Дом на берегу пруда» измучилась, разыскивая даму с врожденным внутренним благородством на эпизодическую роль дворянки.

– Что ж, молодой человек не лишён воспитания, ― встав в дверях Юлиной комнаты, вынесла великодушный вердикт мама. ― Но, боже мой, артист театра! Хорошо, хоть не цирка…

– Мама, Глеб не артист театра, он служит в театре! И снимается у серьезных режиссёров! Дай мне поспать!

– У кого же? Эйзенштейн и Калатозов, по-моему, уже скончались.

– У Никиты Михалкова. В «Утомленных солнцем». Правда, его эпизод не вошел в окончательную версию. И в театре у него замечательный режиссер. Ты бы видела его «Мертвые души»!

– Русской театральной школы больше не существует, она умерла вместе с Яхонтовым и Гоголевой! ― отрезала мама. ― Помяни мое слово, еще намаешься с поклонницами!

– Мама, ты просто дельфийский оракул какой-то! По фотографии судьбу предсказываешь, всё знаешь наперед.

– Потому что мать жизнь прожила!

* * *

― Прошу внимания! ― призвал коллег Глеб.

Шум за столом на мгновение стих.

– Я ― Дон-Жуан, и я люблю вас! ― продекламировал Глеб, открыл белоснежную коробочку, перевязанную серебр ленточкой, протянул Юлии и замер в театральном полупоклоне.

– О-о! ― зааплодировала труппа.

Юлия, сияя, достала кольцо с бриллиантом, надела на палец и отставила руку.

– 52 грани, ― уверенно сообщила Светлана Немоляева.

В руках Глеба оказался букет:

– И доказать берусь я миру, что никогда никто так не любил, как любим мы!

– Уильям Шекспир, «Антоний и Клеопатра», акт первый, сцена первая, ― подмигнул Юлии сценограф Сергей Юрьевич и протянул Евгении Симоновой половинку мандарина.

– Неплохо сыграно, ― услышала Юлия женский смешок за спиной. ― Еще бы: столько репетиций!

Юлия вспыхнула и спрятала руку с кольцом. Бриллианты её никогда не интересовали, волновала мысль, что кольцо ― «помолвочное».

«Мне завидуют, просто завидуют!»

Глеб победоносно оглядел стол и положил букет на колени Юлии.

– Никого не слушайте, ― наклонилась к Юлии Светлана Немоляева. ― Слушать нужно только свое сердце.

– Спасибо, ― прошептала Юлия.

– Мужчины-актеры… Что ж, они такие: до седых волос жаждут женского признания. Смотрите на это со снисходительной улыбкой и проживете вместе долго и счастливо.

– Все люди разные. Глеб увлекающийся, но честный, ― заверила Юлия, бережно взяла лимонные герберы и развернула бумажную обёртку цвета травяного чая.

Это оказалась изготовленная с помощью компьютера копия театральной афиши.

– «Театр Революции», ― прочитала Юлия Глебу, усевшемуся рядом.

– Так назывался наш театр раньше, ― пояснил Глеб и взял Юлины пальцы в свою руку.

– Тебе понравилось кольцо? Размер подошёл?

Юлия закрыла глаза и быстро закивала.

Потом положила ладонь на колено Глеба, прикрыла афишей и продолжила чтение:

– «Гроза». Режиссер Н.П.Охлопков. В ролях: Катерина ― Инга Чхеидзе. Какой же это год? С ума сойти: тысяча девятьсот сорок седьмой! Интересно, помнит ли хоть кто-нибудь эту Ингу Чхеидзе? Как она прожила жизнь? Как умерла?

– Ингуша? Умерла? Как бы не так, она и теперь живее всех живых! Погоди, еще царственно появится за этим столом, выпьет больше нас с тобой и расскажет, как получала корзины с цветами и вином от Сталина.

– От Сталина? ― не поверила Юлия.

– Помяни черта, он и появится, ― неожиданно хмыкнул Глеб и простёр руки к дверям.

К столу, цепляясь за локоть молодого актера и опираясь на чёрную трость, мелкими шагами продвигалась невысокая, раздавшаяся старуха в чалме из переливающейся парчи. Надо лбом на чалме сияла брошь с чёрным ониксом, окруженным алмазами. Поверх обвисшей, но величавой туники из чешуйчатой ткани восьмидесятых годов прошлого века надет длинный жилет серого кружева. Из жилета торчала золотая булавка с дымчатым кварцем гигантской величины. Искривлённые пальцы и большие хрящеватые уши с морщинистыми мочками оттягивали чудовищных размеров камеи.

– Инга Георгиевна! ― дружно закричало старшее поколение труппы. ― Дорогая! Сюда, к нам!

Даму усадили на стул с высокой спинкой, подали бокал с вином и завалили букетами цветов.

Несмотря на артроз и перенесённое шунтирование сердца, Инга оставалась бодрой, вещала зычным голосом и потому была любима коллегами. Каждому хотелось верить, что и он вполне может дожить до таких лет, не выжив из ума.

– Ну вот, ― оглядев снопы гвоздик, тюльпанов и роз, промолвила Инга. ― Сижу, как в братской могиле! Туда мне и дорога!

Юлия хмыкнула: а ветеран сцены не лишена юмора и вовсе не впала в маразм, как можно было подумать, глядя на чалму.

– Как тебе наша прима? ― прошептал Глеб. ― Сейчас винца опрокинет, да ещё и закурит.

Инга достала пачку папирос и, прокашлявшись, скрылась в клубах дыма.

– Ингуша, ты не очень дыми: у нас тут новая сигнализация, пожарные примчатся и оштрафуют на все деньги.

– Плевать я хотела на вашу сигнализацию! ― провозгласила Инга.

– Ингуша, ты всегда была самой отважной среди нас. Для молодых поясняю: в 1967 году Инга Георгиевна со сцены объявила зрительному залу о том, что в Прагу вошли советские танки.

Юлия с интересом уставилась на даму. Про события в Праге она толком не знала, но поняла, что артистка совершила нечто отважное.

Инга затушила папиросу о корку апельсина.

– Что за вино? ― принимая второй бокал, придирчиво потребовала она отчета.

– Ну, Ингуша, дорогая, не из сталинских погребов, конечно.

– Сама вижу, ― отрезала дама.

– Мы люди простые, Кремлевскими застольями, в отличие от вас, неизбалованные, разжились чем могли в «Перекрёстк». Но вино неплохое, португальское.

– Верно сказано: неплохое. Раньше вино пьянило и веселило, а от теперешнего голова болит и задыхаюсь. Детка, передай, пожалуйста, винограду.

Инга глядела на Юлию.

– Да, конечно, ― встрепенулась Юлия, пробралась между стульев и поставила перед дамой блюдо с синей «Изабеллой».

– Садись. Что-то не узнаю. Новенькая?

– Я не из театра, ― улыбнулась Юлия.

Часть компании пошла курить, стало тише.

– Меня Глеб пригласил.

– А-а-ах, наш жгучий мачо увлечён очередной красавицей. Впрочем, Глеб не глуп, и возможно, всё серьезно: у тебя смышлёное лицо, глазки умные. Кто же ты?

– Эколог. Изучала биотехнологию, производство углеводородного топлива, много ещё чего. Сейчас учусь в аспирантуре, завтра уезжаю на полевые работы, сбор материала. Буду бурить болото, торфяники, определять, какие растения преобладали в прошлом. Это очень важно: знать, что мы утратили и куда движемся.

– Утратили… Да… Хоть кто-то делает что-то конкретное, а не пытается врачевать душу словом, полагая себя богом сцены. Потому что в устах таких грешников, как мы, актеры, это бессмысленно. Эколог! Молодец, детка, я сразу поняла, что ты ― умная девочка.

– Спасибо, ― смутилась Юлия. ― Глеб мне сказал: вы легендарная женщина. Вам Сталин после спектаклей цветы дарил.

– Жаба я старая, а не легендарная женщина, ― обронив скрюченную руку с перламутровым маникюром на стол, сказала Инга.

Юлия растерянно замолчала.

– Знаешь, сколько мне лет? Столько не живут. Девяносто один. Девяносто второй пошел. Это уже наказание: вот тебе, Ингуша, еще год, помучайся снова. К сестрёнке хочу. Заждалась она меня. Чувствую всё время, что душа её мается. А к мужу не хочу. И на том свете ему не прощу… Сестричка моя…

Инга бормотала всё тише. Уронив голову к плечу, прикрыв голубые глаза, бессмысленно перебирала виноград и словно забыла, где она и с кем.

В тарелке, в засыпанной серым пеплом апельсиновой корке, тлела папироса. И вдруг громко треснула, скрутившись в трубку, афиша цвета спитого чая.

* * *

Дождь, тихий как сон, и едва слышный верховой шум сосен наполнили Юлию покоем. Она прикрыла глаза, слушая тихий плеск реки.

В осоке, набухшим влагой языком сползавшей с плёса в воду, зашуршало. Юлия открыла глаза, подошла ближе и раздвинула высокие, выше её роста, заросли. На мелководье покачивались рыбьи кишки. Волна подхватывала их, стремясь утащить на глубину, и вновь цепляла за стебли осоки перламутровые внутренности, бурые жабры и белесые пузыри.

Надрывно закричали чайки.

Юлия поспешно отступила, зачерпнув кроссовкой воды. Торопливо взобралась на песчаную гриву и заторопилась назад, в Дом охотника ― разобрать вещи.

Глава 2. Дом охотника

Место, куда предстояло выехать для сбора полевого материала, Юлии подсказал руководитель диссертации, профессор Чернов.

– Вологодская область. На границе с Ярославской ― при слиянии трех рек: Волги, Шексны и Мологи. Территория уникального по своему воздействию на природу сталинского эксперимента: самое большое в мире искусственное озеро ― Рыбинское водохранилище, ― почему-то нахмурившись, предложил учёный и, словно Юлия собиралась отказаться, принялся торопливо перечислять: ― Во-первых, недалеко от Москвы, на поезде ночь езды. Во-вторых, это самая северная граница произрастания дубовых лесов и сопутствующих им кленам, лещине.

Юлия повела глазами по карте:

– Дубы? И что?

– Про дубы, это я так, к слову, ― заверил Чернов. ― Гораздо интереснее поведение торфяных болот в местах, подлежавших затоплению. В 1935 году никто не знал, как они себя поведут? Поднимутся ли на поверхность водохранилища, превратившись в плавучие острова?

Юлия представила беззвучно выплывающий из тумана тёмный остров.

– Были предложения закрепить торфяные массивы на дне, загрузив камнями, ― продолжил Чернов. Пошевелил мышкой компьютера. ― Насколько я знаю, один из участков в качестве эксперимента действительно утяжелили старыми надгробьями и каменными крестами. В зону затопления неминуемо попадали сто сорок церквей и три, по другим данным, шесть монастырей. Так что надгробья с погостов могли послужить советской индустриализации, ― словно оправдываясь, объяснил профессор и щёлкнул курсором.

Юлия недоверчиво уставилась на учёного.

Остров медленно плыл по чёрной воде, постанывая под тяжестью истёртых надгробий и отшлифованных волнами крестов.

– Вы предлагаете заложить квадрат исследования на… ― Юлия старательно подбирала слова. ― На торфянике, закреплённом могильными камнями?

– Не-е-т! ― вскинул руки Чернов. ― Всё это, скорее всего, страшилки сталинской эпохи, к науке никакого отношения не имеющие. Бурить будете болото в лесном массиве или в пойме реки. Болот на Вологодчине великое множество ― 12 процентов территории, да еще 40 процентов заболоченных и заболачивающихся земель. Наша задача: определить, как изменился состав торфяника в связи с изменениями климата. Зимы в окрестных районах после появления огромной искусственной водной поверхности стали ветренее и холоднее, весна запаздывает, лето укоротилось, перестали вызревать лён и пшеница. Конечно, шестьдесят, даже семьдесят лет существования водохранилища ― мизерный срок для исследования. Но, чем чёрт не шутит? Может, сумеете зафиксировать изменения? Болото ― чуткий биологический индикатор. Летопись природы! Все погодные изменения сохраняются в виде торфяного слоя определённого ботанического состава.

– Палеоботаника, ― Юлия понимающе кивнула.

– Она, родимая! Отрицательный результат тоже будет результатом! Есть у меня в Череповецком университете на кафедре биологии знакомые учёные, сегодня же по электронной почте спишусь: надеюсь, коллеги подскажут, куда лучше поехать, где остановиться?

В девять часов вечера Глеб посадил Юлию в поезд «Москва-Череповец», а уже утром она выгрузила вещи на платформу перед старинным зданием железнодорожного вокзала. Автовокзал оказался здесь же, на привокзальной площади.

Через несколько часов Юлия вышла из рейсового автобуса на выложенную мокрыми бетонными плитами маленькую автостанцию: павильончик с кассой и навес со скамейкой. На павильоне висела синяя вывеска с растрескавшимися буквами: «Дубрава им. Ленина». Рядом притулился магазин «Ассоль-продукты». Чуть поодаль в сырой песок вкопана мачта с тарелкой сотовой связи и телефоном-автоматом под пластиковым колпаком.

Немногочисленные пассажиры подхватили баулы и корзины, поправили платки и кепки и незаметно разошлись, исчезнув в дождевой кисее.

Юлия поглядела на низкое набухшее небо, натянула капюшон, повесила на плечо клеёнчатый чехол с буром, кофр с ноутбуком, подхватила сумку на колесиках и кинулась вслед за мужчиной и женщиной, явно супружеской парой, в резиновых сапогах и с рюкзаками на плечах. Они приехали в Дубраву имени Ленина на одном автобусе с Юлией.

– Извините, не подскажете, как добраться до Дома охотника?

Женщина с сомнением оглядела Юлию и, не промолвив ни слова, перевела взгляд на мужа. Мужчина, в свою очередь окинув быстрым взглядом источающую аромат японских духов девушку в голубой ветровке с велюровым капюшоном, оценил мягкие серебристые кроссовки, сумку для ноутбука… Поправил истертую бейсболку и спросил:

– Точно туда надо?

– Это ведь на реке Нижний Южок?

Мужчина и женщина опять молча переглянулись.

– Я эколог, ― заверила Юлия и покрепче перехватила висящий на плече бур. ― Из Москвы.

– В Дом охотника на катере надо, ― неохотно сообщила женщина.

– На катере?! А где его взять?

– Герман два раза в неделю возит, ― лаконично ответила женщина.

– А где его найти? ― не отставала Юлия, напуганная перспективой остаться на автостанции в одиночестве до следующего приезда неведомого Германа.

– За нами идите, ― разрешил мужчина.

Женщина сердито взглянула на него.

Юлия засеменила вслед за парой по влажной тропинке, с трудом удерживая подскакивающую на корневищах сумку на колесиках.

Дождь вкрадчиво шуршал в вершинах сосен, пучки сырой травы завивались вслед Юлии, словно от невидимого низового ветра.

Тропинка сбежала с откоса.

На отмели с тихим плеском покачивалась лодка с подвесным мотором и стояли трое мужчин: пожилой, в прорезиненной полувоенной накидке, средних лет, в камуфляжной куртке и бродовых сапогах, и молодой парень, похожий на обитателя провинциального детдома: стрижка под машинку, куртка на вырост, турецкий джемпер.

– Здорово живешь, Гера! Здравствуйте, Герман Геннадьевич, ― поприветствовали пожилого хозяина лодки супруги. ― Сколько лет, сколько зим!

– Здравствуйте, ― пробормотала Юлия.

– Это кто же? ― спросил Герман Геннадьевич.

– Эколог к тебе. Говорит, из Москвы. Не ждал, небось, экологов?

– Надолго к нам? ― снова спросил Герман Геннадьевич.

– Недели на две.

– Отдохнуть или так? ― обтекаемо уточнил Герман Геннадьевич.

– Или так, ― с вежливой улыбкой сказала Юлия.

– Ну и ладно, ― согласился Герман Геннадьевич. ― Гутя моя, Августа Васильевна, обрадуется: женщины к нам редко заглядывают, все больше мужики. ― Он кивнул на длинный чехол на плече Юлии. ― Удочки?

– Бур. Пробы торфяника брать.

Мужчины дружно повернули головы:

– Нефть, что ли, у нас здесь объявилась?

– Нет, ― улыбнулась Юлия. ― Для изучения остатков растительности. Отслеживать болотообразовательный процесс.

Все переглянулись. Помолчали. Но не нашлись, что сказать.

– Ну, вроде больше никого. Отчаливаем? ― предложил Герман Геннадьевич. ― Зовут-то вас как?

– Юлия.

– А я ― Герман Геннадьевич, можно просто Гера. Это Лёша, ― Герман Геннадьевич указал на сумрачного молодого парня. Юлия отвела взгляд от Лёшиного лица, напоминавшего только что выдернутую из сырой земли редьку: бледное, с тёмной морщиной через весь лоб. ― Племянник Гутин, пятый год с нами живет. Борис и Римма ― бывшие нашенские, Дубравинские. В город перебрались, а летом вот наезжают. Это Олег, за продуктами в Дубраву ездил.

– У вас здесь дубы произрастают? ― спросила Юлия.

– Какое там, ― откликнулся Борис. ― Порубали все дубы на гробы.

Римма зыркнула на мужа и ткнула в бок:

– Будет плести-то!

Борис примолк и полез в лодку.

Юлия поглядела на новые спортивные туфли, вздохнула, приподнялась на носки в надежде не зачерпнуть воды, и шагнула на отмель.

– Давай-ка, перенесу, ― скомандовал Герман Геннадьевич и присел. ― Залезай на закукорки.

– Ой, что вы, ― пискнула Юлия.

– Давай-давай, держись крепче, всё одно Гуте доложат.

Юлия повисла на спине Германа, он в два шага бродовых сапог донёс девушку до лодки и перевалил через борт. Юлия, ойкнув, рухнула на Римму, уже сидевшую на скамеечке. Женщина недовольно поправила рюкзак и выразительно поглядела на мужа

          Пассажиры тесно уселись на узкие деревянные скамейки.

Герман Геннадьевич крякнул и с усилием столкнул лодку с мели, дно прошуршало по мокрому песку.

Герман Геннадьевич залез на корму, опустил мотор, дёрнул шнур ручного стартёра.

          Мотор затарахтел, выпустив клубы сизого дыма. Запахло бензином, и лодка бодро рванула с места.

Шум мотора стал мерным. Пассажиры, съежившись, спрятали руки в карманы и рукава, опустили головы. Окрестности осматривала только Юлия. Впрочем, разглядывать было нечего. Тёмная с чернильным отливом река, покрытая рябью, серое низкое небо и чёрный лес вдали. Юлия зябко передернула плечами и с безнадежным вздохом задумалась о новеньком купальнике, уложенном в сумку: «Искупаешься тут, пожалуй! Надо было плащ-палатку брать и резиновые сапоги».

Лодка мерно разрезала стальную воду. Вдали показался мёртвый затопленный лес. Стволы с торчащими над водой ветками, бывшие когда-то соснами, чёрными волнистыми скелетами отражались в реке.

Герман Геннадьевич заглушил мотор. Наступила тишина. Лёша достал из-под лавки весла и вставил в уключины.

Юлия вопросительно посмотрела на Германа Геннадьевича.

– Топляка много, винт сломать можно, ― пояснил он и на пару с Лёшей налег на весла.

Дождь перелетной птицей исчезал с порывами ветра и вновь сеял по реке. Лодка медленными толчками плыла сквозь строй деревьев-утопленников. Звонко плеснула рыба, оставив на воде круги.

– Прямо мангровый лес, ― пробормотала Юлия.

– Мангровый, это на Амазонке, а у нас ― бор, ― проявил неожиданную начитанность Герман Геннадьевич.

– Молодой, судя по диаметру стволов? ― заметила Юлия.

– Столетний: корабельные сосны! Это мы по верхушкам плывём.

Лодка проскребла боком по стволу. Юлия представила двадцатиметровую глубину, скрывающую лес, и поежилась.

Весла мерно поднимались над водой, роняя струйки и тяжёлые капли.

Неожиданно Юлия услышала, или, скорее, почувствовала гул. Протяжный, мучительно-надрывный, словно в глубине воды стонал огромный колокол, плакало гигантское морское животное, или пыталась затормозить на рельсах стальная вагонетка.

Юлия осторожно поглядела за борт, но увидела лишь чернильные пятна и свое изломанное отражение. Взглянула на пассажиров. Все сидели с бесстрастным видом, погружённые в свои мысли. Даже гребцы опускали и поднимали весла отрешённо, словно из воды не поднимался страдальческий вой. Дождь беззвучно плакал, словно по утопленнику.

Стон прекратился так же внезапно, как начался. Юлия исподволь оглядела попутчиков. Казалось, каждый равнодушно думал о своём. Лишь Римма встретилась взглядом с Юлией и, не выразив никакого интереса, опустила глаза.

Наконец, лодка выплыла из леса, пассажиры оживились, встрепенулись, отёрли мокрые лица. Леша деловито уложил вёсла на дно, а Герман Геннадьевич вновь весело дернул стартёр и сжал румпель. Лодка полетела, подскакивая на легких волнах.

– Герман Геннадьевич, ― стараясь перекричать шум мотора, обратилась Юлия. ― Что это за гул был, когда мы через лес плыли? Как будто выл кто на глубине? Или стонал?

– Гул? Не знаю. Не слышал. Белуга, говорят, воет, но это не у нас, севернее, на Белом море. А здесь? Это вы, городские, от шума так обалдели, что в ушах гудит, ― хохотнул Герман Геннадьевич.

Минут через десять лодка плавно врезалась в пологий песчаный берег под нависающим обрывом.

– Лёша, беги к Гуте, скажи, чтоб ещё на трёх постояльцев постельное несла. Борис, скажи, приехал, Римма и Юлия. А сам потом затопляй печь в женской комнате.