Электронная библиотека » Елена Макарова » » онлайн чтение - страница 5

Текст книги "Фридл"


  • Текст добавлен: 27 мая 2015, 01:53


Автор книги: Елена Макарова


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Шрифт:
- 100% +
6. Движение образует форму

«Тридцать спиц встречаются в ступице,

Но пустота между ними составляет сущность колеса.

Из глины получаются горшки,

Но пустота внутри создает сущность горшка.

Стены с окнами и дверьми образуют дом,

Но пустота в них создает сущность дома.

Вот что лежит в основе:

В материале – польза,

В нематериале – суть».

С этих стихов Лао-цзы и начались занятия у Иттена. Он приехал в Вену из Штутгарта в 1916 году по приглашению одной из его учениц, правда, неизвестно какой. Я записалась в его школу одной из первых.

«Война еще продолжалась, и город был в мрачном напряжении. Чтобы иметь возможность самому заниматься искусством, мне пришлось продолжать зарабатывать на жизнь уроками живописи. Вскоре количество учеников, перед которыми я мог ставить новые задачи, значительно выросло».

Я выполняю все упражнения, марширую на месте, хлопаю в такт в ладоши, даже танцую, чтобы всем телом прочувствовать ритм, изобразить его на бумаге тонкими и жирными прямыми линиями или дугообразными, если это ритмы вальса.

Оказывается, чтобы свободно очертить кистью большой правильный круг, требуется контроль над движением тела, полная психологическая концентрация. Один из знаменитых китайских рисунков тушью состоит из единственного круга, нарисованного на шелке. И хотя толщина линии одинакова по всей окружности, она наполнена чувством.

«Рука и сердце должны быть едины» – вот важнейший принцип китайских рисовальщиков кистью.

Ритм кругового движения. Чтобы ощутить его, мы должны стоять неподвижно и, отсчитывая такт, описывать руками круги и восьмерки. Да еще и запоминать ритм во время движения, потом его нужно будет изобразить.

Меня больше не тяготит мое тело, созданное для продолжения рода, для кошачьей любви, припорошенной пеплом от сигареты, теперь оно стало таким же инструментом, как уголь или кисть, оно дышит – и дышит линия, оно волнуется – и линия рвется.

Мы думаем, как дышим, подобен дыханию и ритм повседневности, – учит Иттен. – У мелочных и жадных дыхание коротко. Люди, обладающие медленным, ровным, глубоким дыханием, способны добиться многого.

Но как дышать спокойно, если я постоянно волнуюсь и не могу с собой справиться? Я не мелочная и не жадная, честное слово!

Вытяни руки и закрой глаза! – велит он. – Твои пальцы дрожат. Им передается вибрация души. Разница между тобой и мной в том, что я научился управлять своими эмоциями, а ты – нет. И этому я тебя научу.

Мне все в нем нравится: и его монашеская роба, хотя он никакой не монах, у него есть жена, и его круглые очки в тонкой оправе, и выбритое лицо, и стрижка наголо, и манера говорить, размышляя.

По мнению Иттена, женщины только начали свой путь в искусстве, ведь до недавнего времени их не брали ни в одно государственное учреждение. Женщины чертовски талантливы. Те из них, в ком сильно мужское, аналитическое начало, достигнут небывалых вершин.

А я? Я достигну небывалых вершин?

Да, если будешь учиться.

А Чижек говорил, что всякая учеба, всякая система убивает индивидуальность.

Если ты считаешь, что способна создать шедевр, не обладая знаниями, тогда незнание – твой путь. Если же для создания шедевра тебе нужны знания, тогда следует учиться.

Я буду учиться!

Мы рисуем молча. Чтобы не мешать самим себе. Рука следует за движением души, линия делается наполненной, живой, как само дыхание. «Рука, тень и эфир – вот мои слуги, мои духи… Моя рука мечтает лишь о том, как смочь все сделать, суметь создать».

Иттен – мой настоящий отец. Именно ему я обязана своим рождением, страшно подумать, что было бы, если бы он не приехал в Вену. Он старше меня всего на десять лет, но, чтобы научиться учить, он долго учился. Сначала работал в сельской школе, причем никогда не исправлял ошибок в тетрадях с домашними заданиями, чтобы не унизить детей, – все ошибки разбирались в классе.

«В образовании одаренность важна так, как ни в одной другой области человеческой деятельности. Только одаренный воспитатель, то есть обладающий врожденным педагогическим чутьем, будет уважать и защищать в каждом маленьком человеке неповторимое чудо рождения новой личности. Уважение к человеку есть начало и конечная цель любого воспитания».



Так писал Иттен, но так он не говорил. «Маленький человек», «неповторимое чудо»… Он не давал банальных определений.

Не стать ли учителем? Но тогда я не смогу быть художником! А как же Иттен?! Сказать по чести, картины его мне не нравятся, слишком рассудочные. Вроде как все в них есть – и ничего нет. Значит, великим учителем может стать и посредственный художник. Но я-то не хочу быть посредственной!

Из царства «спонтанного самовыражения» Иттен переносит меня в мир мистических законов, основанных на логике. Художник должен понять, как все связано со всем – слово, звук, форма, цвет, движение, – только таким образом можно проникнуть в самое сердце мировой гармонии.

Трем основным формам соответствуют три основных цвета.

Квадрат – красный, это символ материи, тяжести и строгого ограничения; соответствует египетскому иероглифу «поле»; его основное качество – статичность. В Древнем Китае храмы планировались по принципу четырехугольника. Квадрату соответствует непрозрачный цвет материи, тяжести – красный.

Треугольник – светло-желтый. Он символизирует мысль, выражает активность, излучает свет во все стороны; формы, строящиеся на диагоналях, – ромбы, трапеции, зигзаги и их производные, – динамичны и даже агрессивны.

Круг – прозрачно-синий, это символ погруженного в себя духа, духа вечного движения; геометрическое место точки, движущейся на постоянном расстоянии от определенного средоточия; вызывает ощущение отдыха, ослабления напряжения и постоянного ровного движения – в противоположность напряжению, сообщаемому квадратом. Астрологический символ солнца – круг с точкой в центре. Все формы извилистого характера – эллипс, овал, дуги, параболы – восходят к кругу; непрерывному движению круга соответствует прозрачно-синий.

Квадрат – это Покой – Смерть – Черное – Темное – Красное.

Треугольник – это Сила – Жизнь – Белое – Светлое – Желтое.

Круг – это Бесконечное… Он всегда синий…

Форма и Движение связаны.

Квадрат имеет тон покоя, треугольник – резкого контраста направлений, круг – движения.

Иттен читает нам Кандинского, «О духовном в искусстве».

«Каждая форма, даже когда она совершенно абстрактна и выглядит чистой геометрией, имеет собственный звук и духовное существование с особыми свойствами… острые цвета звучат острее в острой форме… Белый цвет действует на нашу психику, как великое безмолвие. Черный цвет внутренне звучит как ничто без возможностей, как мертвое ничто после угасания солнца, как вечное безмолвие без будущности и надежды».

Иттен читает нам великих китайцев: «Слово и образ – это знаки духа; они – из единого источника; они – сестры; един у них смысл; лишь в словах и образах является к нам дух … Cлово – это Форма выражения духа: “Там, где движения упорядочены, форма имеет власть над бытием и небытием…”»

И своего духовного наставника, мистика Филиппа Отто Рунге: «Искусство – это чистая небесная область… Цвет – пик изобразительного искусства, область чистой магии…»

Царства Света и Тьмы воюют между собой. Знание о Гармонии темных и светлых царств Иттен получил от Заратустры. Его он и передаст нам.

Духовный наставник… Гармония темных и светлых царств…

Я думаю его словами, формулирую его формулировками: видимая нами реальность не может быть просто «описана», она должна быть понята конструктивно. Ее «скелет» составлен из простейших форм. Формы, в которые упаковано Содержание, надо раскрыть, разобрать, изучить. Лишнее, нефункциональное – удалить.

Я продрогла насквозь, в школе не топят, «основополагающие элементы» покрылись коркой льда. Мы сидим на полу и рисуем с закрытыми глазами бабочку. (Раз оба глаза видят синхронно, стало быть, можно синхронизировать и движение рук. Мы рисуем с закрытыми глазами, чтобы вся концентрация уходила в движение, а не в смотрение.)

Жизнь как непрерывное упражнение в психомоторике.

Иттен меня хвалит. Я – на пороге «синхронности». Скоро-скоро между чувством, мыслью и воплощением не останется даже точечного зазора, и наступит свобода. Откуда ему это известно? Симптомы. Иттен находит у меня абсолютный слух. В упражнении на перевод звука в линию мне нет равных. Рука точно следует за голосом, она способна передавать тончайшие оттенки.

В моем оркестре перо – это скрипка, кисть – альт, уголь – виолончель. Уголь – это мой возлюбленный. Им ведешь по бумаге, как смычком по струнам, и от малейшего поворота руки меняется все, он передает и глубину звучания, и сходящий на нет звук.

После зарядки – натюрморт с лимоном. Написать лимон, съесть лимон – и снова написать, но так, чтобы при взгляде на лимон во рту стало кисло. Не стало кисло – нет лимона!

Я бы с радостью согласилась произвести подобный эксперимент с ростбифом или жареным цыпленком, но Иттен вегетарианец. К тому же в военной Вене такими прелестями и не пахнет.

Создается впечатление, что мы с Иттеном находимся в пустом классе. На самом деле нас тут шестнадцать. Через два года в том же составе – в основном лица еврейской национальности с левой идеологией – мы последуем за Иттеном в Веймар, где будем задавать тон всему Баухаузу. Память о нас, шестнадцати, сохранится в книгах по истории искусств, нас назовут опытным полигоном одного из лучших педагогов эпохи. Иттеновский «Вводный курс в Баухауз» практически целиком проиллюстрирован нашими экзерсисами, в том числе и моими.

Из девушек мне больше всех импонирует Маргит Тери, темненькая и яркая, как тюльпан, – антипод беленькой, нежной, как бутон ромашки, Анни. Затасканное сравнение людей с цветами появилось здесь не случайно. Иттен дал нам задание присмотреться к партнеру и нарисовать его в виде цветка, и не условно символически, а во всех деталях, как Дюрер.

Ботанический сад – это Рай Иттена, где обитают Мать-Природа и ее дети-растения. Многообразие форм и фактур приводят учителя в состояние экстаза.

Всякое творение природы являет нам совершенство формы, говорит он, застывая перед верблюжьей колючкой, завезенной сюда из среднеазиатской пустыни, и умолкает, погружаясь в медитацию.

Для наблюдения сезонных изменений Иттен выбрал вечнозеленую оливу, символ бессмертия и плодородия. Во всем Ботаническом саду тогда была одна олива, привезенная то ли из Греции, то ли из Палестины. Вечнозеленое дерево не столь переменчиво, как наши европейские лиственные. Это кряжистое создание с меленькими листочками мы рисовали четыре раза в году. Незначительные для глаза перемены проявлялись в рисунке. Этого и добивался от нас Иттен.

Нам позируют:

кукуруза – цилиндр неправильной формы с блестящими зернами и ссохшимися плоскими листьями;

капустный лист, гладкий снаружи и изборожденный прожилками изнутри;

кактус – мы отрабатываем на нем сильный мазок кистью, такой, чтобы от ударного пятна расходились траектории-иголки;

ветка бузины – на ее соцветиях и их контрасте с темными листьями мы изучаем текстуру и взаимоотношения светлого и темного.

Каждый день в течение получаса мы рассматриваем и зарисовываем их. На седьмой день рисуем по памяти, на это нам дается всего пятнадцать минут.

Мы позируем друг другу, разбившись по парам. Мы – цветы, кто из нас какой? Маргит – тюльпан, Анни – ромашка… А Франц Зингер? Он – в паре с Олей Окуневской, которую определил в иван-да-марьи – весенняя, самая младшая, с переменчивым настроением и внешностью. Фотографии иван-да-марьи не нашлось, Францу было предложено выбрать другой цветок. Анютины глазки? Не совсем то, конечно. В любом случае это задание его не увлекает. Франц – воин, его недавно комиссовали из-за ранения. Он привез с фронта папку с рисунками под названием «Канонада войны». Одни взрывы.

Оля Окуневская зачислила его в чертополохи.

Ничего общего. У него светлые глаза, гладкая кожа…

Но рисунки-то колючие!

«Передо мной стоит чертополох. Мои моторные нервы воспринимают его рваное, скачкообразное движение. Чувство, вкус и зрение схватывают остроту и колючесть его формодвижения, а дух видит его природу.

Я переживаю чертополох.

Во мне возникает форма чертополоха, вибрирующая между мозгом и глубиной сердца. Представляя эту форму каким-то соответствующим ей образом, я (вос)создаю физическую форму чертополоха».

К этому тексту я буду подбирать шрифты. Иттен поручит мне оформление главы «Анализ старых мастеров» в альманахе «Утопия».

7. Революция по Конфуцию

Октябрьская революция в России. С лозунгом «Дети Света победили детей Тьмы!» мы выходим на демонстрацию.

Оля Окуневская в трауре, да и Иттен не разделяет нашей радости. Войны и революции наносят удар по созидательному началу в человеке.

Но мы-то, раз мы продолжаем учиться во время войны, значит, она не мешает созидательному началу?! «Время покажет», – говорит Иттен и приводит слова Конфуция: «Если бы мне удалось продлить жизнь, то я отдал бы пятьдесят лет на изучение Книги Перемен и тогда бы смог не совершать ошибок».

Пятьдесят лет! Да у меня и минуты нет в запасе, мне все нужно немедленно, сию минуту.

Нет времени не только на переосмысление, но и на осмысление. История не дает продыху: Первая мировая война, Вторая мировая война, между ними – инфляция, кризис, приход Гитлера к власти, фашизм, устранение думающих людей со всех постов в государстве, захват Судетской области, аншлюс, империя рейха, Европа «юденфрай»…

В обеих войнах победу одержали русские. В Терезине мы изучали русский язык и мечтали о победе Красной армии.

Я шла в первых рядах демонстрантов, протестующих против убийства Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Я подружилась с дочерью Розы, с придыханием произносила имя Ленина и с пеной у рта спорила со всеми, кто пытался очернить образ Страны Советов.

Я не пытаюсь оправдаться. И все-таки пытаюсь.

В этом есть смысл – и это бессмыслица.

8. Любовь и музыка

Поздней осенью 1917 года мы с Анни сняли на двоих небольшую студию в третьем квартале. Мансарда под крышей. За окном завывает ветер, дует в щели между рамами. Потрескивает печка-буржуйка. Укутанные в теплые платки, мы шьем кожу китовым усом, вправленным в толстые иглы.

Анни мечтает о собственном книжном магазине и учится переплетному делу. Через знакомых нам перепадают хорошие заказы. В основном от богатых евреев: они меняют дешевые стандартные обложки на обложки ручной работы, массивные, из натуральной кожи, с инкрустацией. Мы это умеем.

Мы вдвоем, остановись, мгновенье! Комната, квадратный стол, на нем возлежит здоровущая книга «Африканские сказки», рядом – банка с казеиновым клеем, который мы варили, икая от смеха, – вонь стояла такая, что мы заткнули ноздри ватой и прыгали перед зеркалом, изображая рисунки обезьян из нашей книги. На завтра запах клея выветрился, и мы взялись за дело. Заказчик велел придать переплету вид и фактуру волосяного покрова кокосового ореха, которого мы отродясь не видали. Но у нас есть Иттен! У него мы разжились фотографиями, а у Гизелы – обрезками кожи, из которой она шьет пальто клиентам. Так что на столе лежали и они, настриженные на миллиметровые полоски и положенные на картон, предварительно обшитый той же кожей. Мы сидим рядом, так теплей, размазываем кисточкой клей по кожаной основе, и тут Анни сообщает мне новость. Она влюблена. И давно. С лета. Как же так, почему она полгода молчала? Потому что я ревнивая. Я и так ревную ее ко всем, даже к Маргит Тери, даже к Гизеле. Даже к Францу.

Анни, Анни… круговой бег любви…

Он несколько раз приезжал с фронта, он композитор, он невероятно образованный и скромный… С этими словами Анни выдвигает нижний ящик двухъярусной шкатулки, где хранится всякая мелочь – пуговицы, булавки, заколки и кнопки, – и достает со дна увесистый конверт, перехваченный золотой резинкой. В нем-то и проживает мой соперник.

От Виктора Ульмана фройляйн Анни Вотиц:

«Еще вчера ты была здесь, а сегодня я должен жить без тебя… Это было доверие, золото, влюбленность. А сейчас – отчуждение, серость, мрак… Ты – мой волшебный круг защиты… Ты моя кошечка».

Но ведь вчера ты была со мной!

Это старое письмо…

Ульман вторгся в нашу жизнь, он – на войне и при этом ни на мгновение не оставляет нас одних. Во время тайных набегов с фронта он успевает организовать в Вене Союз частных музыкальных представлений, по его велению мы с Анни собираем сирых и увечных на субботние концерты – фортепиано, вокал, камерная музыка. Мы пишем объявления и расклеиваем их в центре города. Анни смахивает варежкой снежинки с ресниц, натягивает на лоб вязаную шапочку и подает мне клей. Аккуратно – не запачкать бы новое пальто – я мажу оборотную сторону бумаги и пришлепываю ее ладонью к столбу. Пальто от Гизелы – брак производства, от него отказалась клиентка. Ей не понравилось, как встрочены рукава. Гизела его укоротила и из остатков сшила шляпу с узкими полями. По-моему, она мне не идет.

Идет! Ты просто не так ее надеваешь! – Анни поправляет на мне шляпу, ее розовая щека так близко, невозможно удержаться. Но я промахиваюсь с поцелуем, попадаю в шею. Я – пигалица, метр пятьдесят один с половиной, и выше не стану.

Ульман руководит нами с поля военных действий. Вернулись с концерта – новое письмо: необходимо собрать всех венских друзей на десять репетиций камерной симфонии Шёнберга, вход бесплатный!

На одну из репетиций Иттен привел своего друга Линдберга, знаменитого певца из Финляндии, который в то время гастролировал в Вене. Уговорили его спеть. Ну и голосище! Невозможно представить, что такой человек может умереть, вместе с голосом, и что через десять лет от него останутся две пластинки.

А что тогда сказать про самого Ульмана, создавшего свои лучшие произведения там, где, по его словам, «все художественное полностью противоречит окружающей обстановке…»? Госпожа История обошлась с ним и вовсе беспощадно – вышвырнула его из «Терезинской школы формы» в бесформенную освенцимскую гибель.

По мнению Иттена, музыка и искусство единодушны в своей сути – краски, линии и звуки обращены к самому духу, на паузах или цезурах дух замирает, чтобы снова пополниться. В этом ритме наполнения и опустошения Бах недосягаем. На Баха все это снизошло, а Шёнберг до беззвучных пустот дошел своим умом.

Иттен обожает Шёнберга, он готов собрать народ, готов десять дней подряд слушать одну и ту же симфонию, наблюдать над тем, как Шёнберг работает с оркестром. Вот настоящая школа мастерства!

Мое дело – писать объявления в духе дадаизма: «…Дебюсси, вы играете не на инструментах, сделанных из хорошего дерева и металла, а на инструментах из нервов, плоти и крови». Рисунок на пригласительном билете с ударными линями и завитушками вполне соответствует моему тогдашнему настроению – накал темных страстей и легкость, меланхолия и сухая истерика, без слез, – чем не Дебюсси!



Теперь уже не я одна, а вся наша компания слушает донесения Ульмана с фронта, их зачитывает вслух Анни. «24 октября, в два часа ночи, мы с наблюдательного пункта видели начало массированной газовой атаки. Она была сигналом нашего вступления в бой. Мы наблюдали за стрельбой нашей батареи. На третий день зона боевых действий была уже далеко от наших позиций. Я думаю, что такой удар по противнику, оттолкнувший его на значительное расстояние, – это большой шаг на пути к миру. Мы спускались с наблюдательного пункта. Все было как вздох облегчения – пейзаж был очищен от ужаса, вызванного снарядами».

Францу претит военная героика. Он был внизу, там, где рвались снаряды. Никакая война не несет мира. Такое может прийти в голову разве что наблюдателю на вышке.

Но ведь по теории контрастов не бывает мира без войны и войны без мира, – возражает Анни. – И наблюдателя ведь тоже могут убить!

Я бы с радостью прожил остаток своих дней в промежутке, или, как говорит Учитель, в протяженной паузе между войной и миром, – заявляет Франц. – И пусть моя жизнь будет сплошь серого цвета, с серенькими радостями в виде семьи и детей.

На меня он при этом не смотрит. Может, у него есть невеста?

Я спрашиваю его об этом прямо. И получаю ответ. Обворожительную улыбку, объятия, поцелуи.

С кем же ты собираешься завести семью?

Фридл, любимая моя, только не с тобой. Ты не предназначена для семейной жизни. Твое дело – искусство. Оно – в твоем чреве, вот и рожай его, а детей мне родит другая. Но любить я буду тебя. Только тебя.

Ты шутишь, Франц!

Нет, не шучу, – шепчет он на ухо, не выпуская меня из объятий. – Ты моя любимая.

Я умру от ревности, Франц!

Скорее я умру от ревности! Когда я вижу твои рисунки, мне хочется разорвать свои на мелкие части. И найти тихую гавань, где я, посредственность, смогу жить припеваючи.

Почему ты так говоришь? Даже Иттен восхищается твоим талантом!

Ерунда, у меня нет ничего своего, я знаю собственные границы. А у тебя нет границ. Вчера я увидел на столбе объявление про Дебюсси. Издалека. И сразу понял, чьих это рук дело. Фридл Дикер! Тебя узнаешь по росчерку линии, а меня не узнаешь по целой картине. Мужчина может создавать искусство и иметь семью. Даже несколько – если он мусульманин, не про нас будь сказано. А женщина – нет. Она должна сделать выбор.

Выбираю тебя.

Это я сказала зря. Франц опустил руки, и мои плечи задрожали. Как унять дрожь, когда любимые руки не гладят тебя, как унять ревность, глядя в недалекое будущее, когда эти руки будут ласкать другую. Ее будут звать Эмми Хейм, она-то и родит Францу ребенка, который умрет в возрасте девяти лет, и его смерть положит конец не только нашей любви, но и всякой любви в жизни Франца. Он переживет меня и умрет в одиночестве. Но своей смертью. С Эмми я смирюсь.

Ревность – это дело крови…

Мы с Анни греемся, обхватив руками горячий пузатый чайник, наши пальцы находят друг друга, и мы смеемся навзрыд.

Война продолжается. Но нашему Ульману и смерть не страшна. Лишь бы жила музыка! Распоряжение, на всякий случай, он составил. Пункт первый: позаботиться о публикации его четырех сочинений (Шёнберг в этом поможет); пункт второй – на могиле креста не ставить, ничего, кроме имени, не писать. Можно было бы, конечно, сложить в эпитафию две реплики из ведекиндовского «Маркиза фон Кейта» и уайльдовской «Саломеи»: «Жизнь – непрерывная цепь поражений», но «Тайна любви больше, чем тайна смерти». Да дорого обойдется – выбивать столько букв на камне!


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации