Текст книги "Красные дьяволята (ремейк)"

Елена Нестерина
Красные дьяволята (ремейк)

…Нелегко приходилось повстанческой армии. Батька помнил о своей мечте – и потому, как могла, армия воплощала ее. Устанавливала местную власть – из тех, кто считался самым умным и уважаемым в городке, селе или станице, делилась с народом хлебом, возвращала отобранных другими лошадей и скот. За то и любили батьку и его войско – за то на всей огромной территории, которая мыслилась батьке крестьянской республикой, были верные ему люди.

Или награбят, бывало, его бойцы горы всякого добра – в смысле, отобьют у красных, белых или каких банд обоз, а то и просто город возьмут. Натешатся, а потом и устроят раздачу этого самого добра. Подходи, рассказывай, что тебе надо, в чем имеется нужда, – и получай. Крестьян и рабочих запрещалось грабить – за это батька сам лично расстреливал. Без суда, потому что предупредил об этом когда-то. Но за всеми не уследишь – и не раз батьков секретарь, увидев подобное, бросался воспитывать негодяев. Он был уполномочен – и это все знали – творить над ними суд и расправу. Но что один человек, пусть и идейный да справедливый, против дорвавшихся до чужого добра мужиков? Чудом успевали Мишка и Ли на помощь индейскому брату. А так бы давно сложил бы Овод голову, получив в нее пулю.

Впрочем, Овода это не останавливало – и при активной поддержке друзей и самого главнокомандующего брат Овод продолжал борьбу за дисциплину.

Правда, много имелось в армии и таких, кто не знал цены горам имущества, не стремился нахапать имущества. И прежде всего – таким был сам батька.

– Сколько человеку может быть надо? – не раз говорил он, навешав на себя дорогих украшений, устелив тачанку шубами и размахивая золоченым канделябром. – Немного на самом-то деле. Тепло, сытно и удобно, вот и вся история. Живешь, работаешь, душа твоя свободна, и тело никто не угнетает. А появится страсть, когда будет тебе черт под руку толкать: купи больше, нарядись побогаче, скопи добра, чтоб… чтоб просто было. Вот и будешь под его дудку всю жизнь плясать, за богатствами – чтоб лучше, дороже, чем у других, было – гнаться. Скучно это. И баста!

С такими словами батька скидывал шубы в руки крестьянок, ссыпал золотые бирюльки ребятишкам. Да и устраивал широкое гулянье – с песнями и танцами.

Война не позволяла долго останавливаться на одном месте. А потому, после очередного заседания в штабе повстанческой армии, вылетел Овод из штабной хаты и помчался к своим друзьям.

– Выступаем! – подскочив к Мишке и Ли, что практиковались в сабельном бою, сообщила Дуняша.

Решено было собрать последний совет краснокожих на полюбившейся костровой площадке в лесном овраге. Ведь там, в отличие от обычной военной жизни, в которой оказались ребята, было все таким сказочным, таким индейским. А вдруг там, куда отправится повстанческая армия, уже не окажется такого славного леса, негде будет уединиться и развести индейский костер?..

Мишка и его сестра уже разожгли огонь – времени на все про все было мало. Вождь держал дымящуюся трубку. Дуняша, которая так и не смогла привыкнуть к дымной горечи, отвела от нее взгляд. И как раз в это время будто из-под земли возник у костра Ли – надо же, тихо как подобрался. Настоящий индеец!

– Ли пришел, – отрапортовал Ли.

Вид у него был такой несчастный, такой потерянный, что старый разговор поневоле возобновился.

– Скажи, наш индейский брат Чингачгук, – после того, как трубка прошла круг и вновь вернулась в его руки, начал Следопыт, – совет нашего племени давно не видел тебя таким тревожным. Что случилось?

– Наш брат Чингачгук не хочет уходить из этих краев? – предположил Овод, пристально и с волнением взглянув в глаза Чингачгуку.

– Ой, не хочет… – признался Ли, склонив голову. Его лицо исказилось душевной мукой. И даже слеза выкатилась на атласную щеку.

– Мы знаем, – сказал Следопыт, покосившись на сестру. – Нам с братом Оводом кажется, что брат Чингачгук боится… кого-то оставить здесь. А потому и уходить так не хочет.

– Боится… Не хочет… У-у-у…

Ли страдал. Он выдрал из земли всю затоптанную жухлую траву вокруг себя, но это не помогало. Он страдал все равно.

– Наверно, это девушка, которая живет в селе. Ее брат наш Чингачгук и не хочет оставлять… – предположила Дуняша неуверенным и пару раз сорвавшимся голосом.

Забыв, что надо сидеть, сложив ноги кренделем, Ли вскочил и, бросившись к Оводу, отрицательно замотал головой и горячо заговорил:

– Нет, нет! Брат Овод, нету девушка! Веришь?

– Да мне-то что… – бедный брат Овод не выдержал такого натиска и отполз подальше.

Однако вождь Следопыт от Чингачгука не отставал.

– Ну теперь-то, когда мы уходим отсюда, ты можешь сказать, куда ты убегал от нас все это время? А, Ли? Не скажешь?

Слезы брызнули теперь из обоих глаз смуглого красавца.

– Командир, у Ли тайна, – упрямился тем не менее он. – Очень важная тайна!

В это время послышались команды: «По коням!» Те, кто должен был выступать первыми, уже выезжали на дорогу.

Как ни хотелось услышать, что же за тайну скрывает Ли, нужно было бежать. Дуняша махнула головой в сторону села.

– Слышали команду? Надо заканчивать наш совет… Все, уходим.

Ли закрыл лицо руками.

– Ой, горе-горе! Ли не может уходить! – выл он, раскачиваясь из стороны в сторону.

Мишка выколотил трубку о землю. Ясное дело, тайна Ли тоже интересовала его. Но на нет и суда нет…

– Наш брат Чингачгук, ты не с нами? – спросил он осторожно.

Видеть, как мучается бедный Ли, было тяжело. Но и как помочь ему, Овод и Следопыт не знали. Вот чего он упирается? И оставлять его совершенно, ну просто никак не хотелось!

– Брату Чинга… Чунга… – бормотал Ли, умоляюще глядя то на Овода, то на Следопыта. – Ли надо остаться. Он не один.

– А кто у него? – в один голос воскликнули брат и сестра.

И тут Ли, славный героический брат Чингачгук обвел руками воздух вокруг себя – широко, сколько хватило рук. И сказал:

– Слон.

– Кто?! – снова в один голос охнули ребята.

Индейский индиец как-то сразу обмяк, стал словно в плечах уже и ростом меньше. И заговорил, помогая своей неуклюжей речи мимикой и движением пальцев:

– Слон. Индийский слон. Надо кормить. Слон сено любит. Много сена. Беня давал сено, деньги давал. Ли работал, чтобы кормить слон.

– Врешь! – хлопнул себя по ногам Мишка. – Где же этот слон? Откуда?

Ли сразу оживился. Видимо, слон все-таки был правдой.

– Капитана, Ли – не врет! – заговорил Ли. – Слон в лесу! Тайна. Только Беня узнал, Ли сено брал на поляне, сено Бени. Беня сказал, уведет слон, продаст слон. Слон – много мяса.

– Слона – на мясо?

– Нет, нельзя на мясо! – свирепо рявкнул Ли.

И поведал ребятам такую историю, что юные краснокожие забыли обо всем на свете, не прислушивались к тому, как уходила без них независимая армия, как бойцы искали их, крича и стреляя.

Оказывается, Ли, когда тот был совсем крошкой, привезли в Россию из далекой Индии и отдали в цирк. Где он и вырос, и начал выступать в номере с настоящим индийским слоном, которого любил, как самое родное существо на земле. С гастролями они объехали всю страну. И, когда занесло цирк в эти края, слон Слоня вдруг заболел. Холодно было той зимой, и сена добыть очень трудно – никто не хотел продавать. А слону много нужно сена, очень много. Болел и болел Слоня, а цирку нужно было срочно делать ноги из этих мест – такие бои тут разыгрывались, что лучше не вспоминать. Так что решили владельцы цирка – пока слон еще живой, забить его, а мясо, огромное количество мяса, продать. А что – чем плоха слонина? Почти что солонина. И тем самым заработать на этом слоне. Правда, уже в последний раз… И тогда Ли…

– Угнал слона! – ахнул Мишка. – Ух, кто коней угоняет, а ты слона!

– Да, – стыдливо, но явно довольный своим поступком, согласился Ли. – Увел слон в лес, в цирке сказал: умер. Цирк уехал. Ли и слон тут остался. Ой, слон болел-болел-болел… Ли вылечил. Есть Слоне надо. Сено надо. Нельзя, чтобы кто-то знал, что слон. Убьют…

Где-то недалеко играла походная труба. Схватив Ли за руку, Дуняша взмолилась:

– Ли, не бросай нас! С батькой правда, батька за народ! Ты и слон – это тоже народ. Пойдем с нами! Слона мы будем тайно вслед за армией переводить!

Мишка тоже подскочил к Ли вплотную.

– Я все придумал! – уверил он. – Под покровом ночи! Тайная индейская операция! Мы будем вести его ночью, понимаешь? И прятать! Никто не заметит. И ты будешь с ним!

– Слон кушать хочет, – развел руками Ли, но радостный огонь уже зажегся в его глазах.

– Да для батьки никто фуража не жалеет! Ты же сам видел – куда бы мы ни пришли. Прокормим! – Нет, недаром Мишка-Следопыт был вождем. – Слушайте мою команду: ты, брат Овод, отправляешься к своему штабу, скажешь, что мы пойдем в самом арьергарде. Ты, брат Чингачгук, ведешь слона через лес, а я буду связным между вами, чтобы ты, Ли, с пути не сбился, но и тебя никто не приметил. Так мы и будем передвигаться.

– Хорошо, мой капитана! Я к Слоне! Я с вами! – с этими словами Ли умчался.

Дуняша и Мишка понеслись в другую сторону.

Стучат копыта, гремят колесами тачанки – изобретение повстанческих умельцев, слышится походная песня, гимн, который придумал кто-то:

 
Споемте же, братцы, под громы ударов,
Под взрывы и пули, под пламя пожаров,
Под знаменем черным гигантской борьбы
Под звуки «Набата» призывной трубы…
 
 
Их много, без счету судьбою забитых,
Замученных в тюрьмах, на плахе убитых,
Их много, о правда, служивших тебе
И павших в геройской неравной борьбе…
 

Пошла дальше армия крестьянских повстанцев. Громко поют хлопцы. И что-то уж очень печальная у них песня. Готовы и они все погибнуть, как гибли до них. А победа? Неужели победить они не надеются? Ничего не понятно.

Только слон отвечает им из леса трубным ревом. Однако мало кому ясно, кто это трубит и зачем. Дуняша-Овод, что едет верхом возле командира, это понимает, а потому улыбается.

Вперед и вперед идет людской поток по стране.

Шла армия с боями, двигался за ней и слон. То Мишка, то Ли ехали на нем. К зиме, чтобы было теплее, стали обвязывать Слоню тюфяками и матрацами, а для того, чтобы не поранила его во время переходов шальная ночная пуля, для верности прикручивали к бокам, ногам и голове жестяные корыта – и потому вид у зверя был устрашающий.

Трудно приходилось повстанцам. И белые, и красные ставили их вне закона. Народ, что был за них всей душой, часто уничтожался террором и тех, и тех властей целыми деревнями. Иногда даже на всякий случай: а потому особенно жалко было повстанцев, оставшихся в своих селах и хуторах – надо же кому-то и землю было пахать! – тех, кто когда-то насмерть стоял вместе с красными войсками против белых (а такое не раз случалось, пока батька не разуверился окончательно в красных и перестал иметь с ними дело). Их расстреливали безжалостно – ведь если они так храбро бились с белыми, что им, бывшим бандитам, мешает поднять оружие против красных – и наоборот?..

Много оказывалось и таких, кто, повоевав с батькой, переходили к его врагам. Где народу больше, где власть сильнее, провизии больше, туда и я, вместе со всеми. Так они считали – да так и большинство людей думает. Самосохранение – важнецкая штука. Кто сумел это понять и грамотно использовать – тот сам себе и молодец.

И если к белым крестьянина было особо не заманить, хоть зачастую белые лучше умели воевать, то к красным шли гораздо активнее. Сильнее и пронзительнее была у красных агитация – так что не захочешь, а поверишь таким славным обещаниям государственного хлеба, свободной жизни и равенства.

А потому трудные времена испытывали повстанцы. Терзали летучие отряды холод и болезни, мучило предательство перебежчиков. Конечно, многие, хлебнув лиха и кое-чего скумекав, возвращались. Но общей картины это не меняло.

Видеть-то видел лихой батькин штаб, что хоть и помогли крестьяне своей стихийной массой в движении революции, но ждать им хорошей жизни поздно. Но ни батьки-командиры, ни Овод-секретарь, ни сам батька не знали, как объяснить, что нужно теперь делать и к чему стремиться. Еще чуть-чуть – и станут крестьяне сельскохозяйственным пролетариатом. А потом уже будет поздно дергаться… Пролетариатом, у которого, как говорится, нет ничего, кроме своих цепей, – то есть кроме себя и своих умелых рук. А у крестьянина-то есть и должно быть – и земля, и скот, и прочее хозяйство, за которое он отвечает. По-другому на земле жить нельзя. Но вдруг получится?

Горькие думы одолевали предводителя повстанцев. Может, прав не он, а другие? Но сдаваться не хотелось – и особенно не хотелось, чтобы милых его сердцу крестьян врезали в рамки, унизили и заставили забыть мечту о крестьянском рае, которая зрела на Руси, наверное, тысячу лет. И показалась реальной в революцию. А потому перед очередным наступлением сказал батька своей армии так:

– Все мы с вами – простые крестьяне. И ведем мы борьбу за свое счастье, за возможность жить хорошо и вольно. Умереть или победить! Вот что стоит перед нами.

«Умереть» вызвало угрюмый ропот среди войска. Вроде все и так умирать готовы, но чтобы об этом вот так впрямую говорить…

Но не такой человек был батька их великий, чтобы призывать к смерти.

– Но все мы умереть не можем – нас слишком много, – улыбнувшись, продолжил он. – Мы – человечество. Следовательно, мы победим! Победим не затем, чтобы, по примеру прошлых лет и революций, передать свою судьбу новому начальству. А затем, чтобы взять ее в свои руки и строить жизнь своей волей, своей правдой! Разве не имеем мы на это права?

– Имеем! – гаркнули тысячи глоток. Победа нужна была как воздух.

И она случилась, эта победа. Огромный город был взят, белые, которым приходилось удаляться все дальше и дальше от центра, к Крыму, оказались выбитыми оттуда. Но сколько, сколько может быть еще побед, с которыми сопряжены смерти, увечья, лишения и разлуки? Когда она начнется, эта счастливая жизнь после заключительной, самой главной победы?

…Зашевелились веселые пропойцы, вернее, те, кто лишь раньше назывались верными людьми батьки Иваныча. А теперь – его предатели. Потянулись они в штабную хату, поднялись с лавок, оторвали зады от пола, да и двинулись на батьку, отталкивая в стороны тех, кто, опоенный травленой горилкой, валялся без движения. И помочь своему командиру не мог…

И в первых рядах кто? Сероштан, что, кажется, был человек уж вернее некуда. Именно он первым шагнул к сидящему за столом батьке. Пистолет в руке Сероштана чуть подрагивал. Еле заметно.

– Спокойно, батя, – проговорил Сероштан. – Все, кончилась твоя власть.

– Поднимай лапы, – добавил Мироха, придерживая разлюбезный свой цилиндр и тоже надвигаясь на батьку с оружием.

Батька не был бы бесстрашным батькой, если бы и сейчас не сумел произнести спокойно:

– Вот, значит, как оно получилось. А говорят, что в России шакалы не водятся. Чем же, Сероштан, вам моя власть не по нраву?

– Разгуляться ты не даешь. А мне воли хотца, – от себя лично начал Сероштан.

Но Мироха прервал его, толкнув локтем.

– Важные люди тобой интересуются, батька. Так что не кобенься.

– Разберемся, – дернул плечом батька. И снова обратился к бывшему своему вояке: – А ну скажи мне, Сероштан, зачем ты тогда в мою армию вступил?

– Хе, армию… – усмехнулся кто-то.

– Разве не за народное дело биться? – продолжал батька, оглядывая собравшихся. – И вы сами-то, Сероштан, Мироха, не народ, что ли?

– Народ, народ… – как с дурачком разговаривая, качнул цилиндром Мироха.

– Только у красных сейчас этого самого народу больше, – развел руками Сероштан.

Мироха аж подпрыгнул.

– Погоди, у каких красных? Мне его велено как раз таки к белым отвести! – воскликнул он. И отдал команду: – Ребя! Хватай батьку! Его другие люди… Это… оплатили!

Иваныч усмехнулся. Тем временем кто-то уже начал рыться по всей хате, поднимать самые завалящие бумажки, пролистывать книжки. Очевидно, отыскивая что-то важное.

А Мироха и Сероштан направили пистолеты друг на друга. И, чуть ли не рыча, схлестнулись.

– Ша! – вопил Сероштан. – Мы отводим его к красным!

– Дудки! – показывал ему кукиш Мироха. – К белым. Там батьку люди ждут. Для разговору.

– Да пошел ты…

– Нет, друг, пошел ты!

– Да скажите же ему! – ища поддержки, обратился Сероштан к повстанцам. Те не знали, как реагировать.

Приземистый Сероштан толкнул долговязого Мироху. Но стрелять они пока не решались. Дружба, видать, все-таки…

И это послужило сигналом. Ребята, что заняли разные позиции – кто за Мирохиных белых, кто за Сероштановых красных, устроили отчаянную потасовку. Батька не пытался воспользоваться этим и убежать – и лишь с усмешкой смотрел на то, как не могут его поделить. Оставшиеся верные батьке люди, которых, надо сказать, все-таки оказалось изрядное количество, попытались отбить его. Что им не удалось: объединившись, спорщики дружно всех их постреляли. Хотя, казалось бы, во скольких боях вместе были, сколько вместе перетерпели. А нет…

Неприметный человек в неприметной одежде, перешагнув через труп бойца, остановил побоище. Да, собственно, и убивать-то уже особо некого было. Тем более что люди, которых и на гулянке-то видно не было, еще более новые, незнакомые, как-то незаметно просочились в штаб-хату во время разбирательства. Рассредоточились – и взяли всех на мушку.

– Спокойно теперь, – встав напротив батьки, заговорил их руководитель. – Угомонились? Что там кому велели – не важно. Сейчас уважаемый бандит идет со мной. Только вот одна загвоздка… Сам скажешь, где твои бумаги, – или меня будешь задерживать, а, батька?

Иваныч поправил очки и отвернулся. Бывшие его люди, которых теперь держали на прицеле какие-то неведомые деятели, были не согласны с таким положением вещей. Все-таки сам же батька приучил их быть свободными и не признавать никакой чужой власти. Доприучался. И теперь они шумно потребовали у него отдать бумаги. Чтобы не угнетало чужое оружие, наведенное на них.

– Тихо, тихо, не шумите, любезные, – хлопнул в ладоши неизвестный. – Я со всем разберусь. Мы же люди, правильно? А он – наш враг. Мешает нам жить спокойно и строить хорошую правильную жизнь. Нужна вам та власть, за которую он агитирует? Нет. Вот я тоже так думаю. Ну, тогда все хорошо, все понятно. Все свободны. Проводите меня.

С этими словами он вышел. Вслед за ним, подталкивая батьку в спину, двинулись его люди и бывшие повстанцы.

Овод-Дуняша влетела в хату. И, натолкнувшись на толпу, в ужасе ахнула. Не поверив своим глазам. Потому что не могло, просто не могло такого быть!

Бросившись к батьке, что остановился, заложив руки за спину, она закричала:

– Батя! Что это? Что такое?

Вмиг ее сбили с ног, так что приблизиться к батьке у нее не получилось.

– А вот и наш умный ординарец, – криво усмехнувшись, пропел Мироха. – Тоже мастер речи говорить. Чего орешь?

Дуняша поднялась с пола и оглядела своих. Ей по-прежнему это казалось жутким сном. И где же Мишка с Ли? Батька дал им какое-то задание – точно! И без них, без нее тут случилось такое… Но как же остальные? Как они посмели? Что значит все это?

Она снова попыталась броситься к батьке, но ее схватили за руки, вывернув их, так что у преданного Овода не было возможности даже пошевелиться.

– Как же так, батька? Это же наши люди! А мне казалось… – от волнения Дуняша даже задыхалась. – Казалось, что мы все вместе. А оно вон как случилось. Как же так?.. Меня не было рядом… Прости, батька…

Батькин верный секретарь низко склонил голову. От этой картины даже у самых отъявленных и прожженных бандитов закололо в носу и быстрее забилось сердце.

– Не печалься, – раздался в тишине голос Иваныча. – Видишь, меня оплатили… Выгодно, значит. От выгоды до предательства не шаг, а полшага. Буржуев боялись, купцов-фабрикантов, что продают-покупают, добра наживают. А мы хотели, чтобы не рабы больше у них. Рабы, значит, не мы… Только бояться-то надо было самих себя… Погодите, вот народ поймет, что все на свете продается, – тогда и настанет амба. Вернее, нет – все хорошо-то еще будет! Будет! Голод пройдет, разруха сменится красивыми домами с электричеством, люди заживут по-новому, свободно заживут. Но если начнете вы продавать – и друг друга, и все то, что должно быть общим, тут-то вы снова рабами и станете. Купят вас со всеми потрохами – и не выкупиться уже обратно. Поздно будет. Не получилось у меня власти народной… Прощай, брат Овод. Хороший ты мальчишка.

– Иди, вестник Европы.

Иваныча увели. Вся толпа вывалила на улицу вслед за ним. Неизвестный тип поднял голову Дуняши, которую Мироха и Сероштан продолжали крепко держать, внимательно присмотрелся и спросил:

– Это ординарец его? Душу вытрясите, а узнайте, где батька бумаги свои держит. Он без карт и архива особо-то и ни к чему. Кто привезет, тот будет молодец. Со всеми последствиями. Жду на закате в дальней балке!

Мироха и Сероштан переглянулись. Ведь у каждого был в этом деле свой интерес. А про бумаги ничего им до этого не говорилось.

Встряхнув тощего секретаря как следует, Сероштан и Мироха бросились добывать информацию.

Но, естественно, ничего им индейский воин Овод говорить не собирался. С предателями какой разговор?

– Говори, прихвостень!

– Нет!

– Скажешь, как миленький!

– Не скажу.

Овод стоически терпел, когда Мироха с Сероштаном били его, даже когда разбитое лицо его залила горячая кровь. Но когда Мироха взмахнул кнутом и крикнул:

– А вот что ему сейчас поможет, язык-то развяжет! Сероштан, тащи с него черкеску! И рубаху долой.

Батькин ординарец вдруг забился и отчаянно завопил:

– Не надо!

Стало понятно: вот этого он боится. А раз боится, значит, сломается.

– Ага! Не любишь товарища кнутовищева? – обрадовался Мироха, вытаскивая лавку на середину. – Никто не любит, все боятся. Ну, где бумаги?

– Не скажу! Но не надо! Пожалуйста! – отчаянно вырываясь, кричал в руках Сероштана, что тащил с него одежду, любимец предводителя.

Сероштан хихикал, срывая черкеску.

– Ой-ой, заныл-то как. Трусливый у батьки был мальчик на побегушках…

Слетела шапка, разметались спрятанные косы. Но как только на Дуняше остались лишь шаровары и сапоги, Сероштан разжал руки и замер.

– Ой! Мать честная!

Мироха нетерпеливо подбежал к нему, ведь всех делов-то: швырнул на лавку, отходил кнутом – любой расколется.

– Мироха. Глянь! Это ж девица, – пробормотал Сероштан в полнейшем удивлении.

Мироха – тоже от удивления – выронил кнут. Дуняша метнулась за своей черкеской, накинула ее и отползла в стратегически удобный угол – к двери. Ведь индеец, известно всем, в любой ситуации постарается удрать. Даже сейчас романтическая Дуняша не могла не думать о прекрасных краснокожих…

А бандиты тем временем ошалело переговаривались:

– Как девица?! Вроде всегда парень был! Звали они его еще как насекомую какую, уж больно мне не нравилось… Муха…

– Да не…

– Слепень…

– Овод! – вспомнил Сероштан.

Подскочил к Дуняше, поднял с пола, встряхнул, оглядел. Та попыталась выбить из его кармана пистолет. Что, впрочем, ей не удалось, только черкеска слетела.

– Ну. Мальчишка и был. А тут… – Хмырь в цилиндре по-журавлиному наклонился над Дуняшей.

– Оборотень! – бросив батькиного любимца на пол, ахнул Сероштан и перекрестился. – Ведьму мы держали у себя под носом!

– Точно – ведьма! Отдай мужчинскую одежду! – С этими словами Мироха вырвал из рук девушки злосчастную черкеску и, приметив на одной из лавок белую рубашку с кружевом, метнул Дуняше.

Гневно дрожали ноздри Сероштана. Волновался казак…

– Из-за тебя у батьки беды начались! Из-за тебя мы батьку нашего… – всхлипнув, проговорил он, – золотого нашего, на расправу отдали…

– Не ври, продажная ты шкура! – вскочив белым привидением, гневно воскликнула Дуняша. – Продали батьку. Бандиты вы поганые!

– А ну цыть! – стараясь прогнать испуг, рявкнул Сероштан. – Сжечь ее надо. От греха.

– Долго возиться, – подобрав кнут, возразил Мироха. – Сыро. Дров-то сколько надобно.

– Давай пристрелим, – вынув пистолет, предложил Сероштан. Но покачал головой и снова перекрестился. – Э, на ведьму серебряная пуля нужна. А нету…

– Да давай повесим, – тоже перекрестился Мироха. – Это верное дело. И возни никакой. Чистенько.

Сероштан, почувствовав свое могущество, толкнул Дуняшу.

– Слышал? СлышалА. Да. Не хочешь помирать? Тогда показывай, где батька архиву свою спрятал.

– Нет.

Мироха махнул рукой.

– Мы и без архива хороши будем. Сдалась нам эта балка…

Подхватив Дуняшу под руки, они выволокли ее на улицу. К жидкой рощице – вот куда лежал их путь. По дороге они прихватили отличную веревку и шаткий ящик.

– Это, может, твоим комиссарам и хороши, – бубнил Мироха. – А мне б лучше с документой какой заявиться.

– Погоди, а тебе разве не в балку к этому упырю идти? – поинтересовался у дружка-приятеля Сероштан.

– Не-а. Я думал, это твой, красный.

– А я думал – твой…

– Да шут его теперь разберет – то ли белый, то ли красный! – махнул рукой Мироха. – Я пойду, куда собирался.

– Это куда? К белякам? – усмехнулся Сероштан. – Губу-то закатай. Они тебе тут же пулю в лоб и влепят.

Мироха немного подумал и тоже усмехнулся:

– А тебе твои красные не влепят? Не, Сероштан, я так чую, тикаˆть надо до какого другого батьки. Я парень вольный. Я икс… экспропри… пограбить люблю. А разве ж господа-белогвардейцы дадут вольной душе разгуляться?

Оба остановили свой ход и переглянулись.

– Не дадут, – решил Сероштан. – Это ты прав. Надо в какую другую банду подаваться.

– Надо. Ну а все-таки, что за крендель батьку-то увез? Может, мировой буржуазий? – предположил Мироха.

– А может, он батькин клад ищет… Недаром же говорят, что у батьки несметных кладов везде зарыто. Богатства…

– Так вот зачем архива-то нужна! Карты, где клады отмечены…

– О-о!

Слушать разговор этих шакалов было противно. Клады, буржуазия…

– Презренные трусы, бандитские рожи! – как только ее бросили под высоким деревом, воскликнула Дуняша. – За то, что вы продали нашего героического батьку мировой буржуазии, вас ждет…

Но Мироха, уронив цилиндр, в испуге зажал ей рот.

– Тихо ты, накаркаешь!

Сероштан тем временем уже прилаживал один конец веревки на шее Дуняши.

– Мироха, а может, мы ее тоже продадим? Кому оборотень по дешевке? – предложил он.

Долговязый Мироха, накидывая другой конец веревки на толстый сук, покачал головой:

– Некогда.

Спустя некоторое время Дуняша уже стояла на ветхом ящике. Руки ее были связаны за спиной, на шее держалась крепкая петля.

Сероштан в последний раз поинтересовался:

– Ну, милка, может, скажешь, архива-то где имеется?

– Вы от меня ничего не узнаете, – чуть слышно проговорила Дуняша.

– А я понимаю почему, – догадался тут Мироха. – Потому что нету у нее никаких бумаг-то! И она не знает, где они. Где два других его… Тьфу! Ее! Дружка?

– Кудой-то поехали, – пожал плечами Сероштан.

– Вот то-то. Давай так. Ведьму в расход… А тех подождем, хлопнем да и обыщем.

Мишке и Ли угрожала серьезная опасность. Как же быть? Ведь они ничего не знают о том, что случилось! Кто поможет им? И кто ей – даже не ради спасения жизни, а хотя бы ради того, чтобы она, Дуняша, смогла предупредить брата и славного Ли! Позвать Слоню? Но как? Он в лесу – в этой роще его не спрятать, вот и отвели так далеко… А если Следопыт и его индейский брат уже возвращаются? Услышат они сигнал? Дуняша напряглась и что было сил тревожно закричала по-кукушечьи – предупреждая об опасности.

Сероштан и Мироха, не сговариваясь, в испуге перекрестились.

– Ведьма кричит – умирать не хочет? – взволновался Сероштан. – Или знаки подает?

– Кто ее знает… – произнес Мироха и опасливо оглянулся. – Скоро, ух, скоро вороны сюда слетятся, глаза ее клевать… А может, дружки ее – тоже оборотни?

Сероштан отрицательно затряс головой. Меньше оборотней – меньше страхов.

– Не, я с ними сколько раз в бане мылся, – вспомнил он. – И еще думал тогда: а где ж их третий, чего не в бане?.. Так грязный и ходит?

– А может, они тогда в парней специально превращались?

– Чтобы помыться?

«Ку-ку, ку-ку!» – закричала опять Дуняша, ведь кукушка не кукует осенью, Мишка и Ли сразу поймут, что это она кричит.

Сероштан тревожно дернулся:

– Не болтай…

– Ну, Бог помощь! – решился Мироха, подходя к ящику. – Прощайся давай-ка с жизнью.

«Хи-и-и-юп-юп-юп-яй-я!» – сменив позывной на боевой индейский клич, пусть и не совсем подходящий к этой ситуации, зато громкий, подала сигнал Дуняша. Она вложила в этот крик все свое горячее желание жить. Если ребята близко, они не могли ее не услышать, а других индейцев в округе и быть не может. Ни с каким другим сигналом они ее крик не спутают, хоть один из них, да услышат.

И точно! Не успел Мироха махнуть своей длинной ногой и выбить ящик из-под Дуняши, как с ответным «Кукареку!» отчаянным галопом влетели в рощу верховые Ли и Следопыт. И не успели оба бандита вытащить оружие, как меткие выстрелы сразили их.

Жива! Это чудо – и оно всегда происходит в самый отчаянный, в самый последний миг!

И вот уже перерезаны веревки, сброшена петля. Дуняша упала в руки брата.

– Дуняша! – не помня себя от счастья, закричал Мишка, обнимая сестру.

– Я жива, Мишка! Как вы вовремя…

Ли, бросившись на холодную землю рядом, не решался приблизиться.

– Это ты? Брат Овод, это ты? – с потерянно-счастливым лицом удивлялся он.

– Я, – улыбнулась Дуняша, вытирая разбитое лицо и стесняясь его.

– Жив! – схватив ладонь Дуняши и прижав ее к своему лицу, повторил Ли.

– Да, да.

Радостное изумление не сходило с лица индийского парня, который, не отрываясь, смотрел на растрепанные длинные волосы Дуняши, на ее белую рубашку с кружевом.

– Видишь ли… – заметив это, начал Мишка, пытаясь объяснить, почему они с Дуняшей и от него скрывали свою историю.

– Видит Ли, брат Следопыт! – воскликнул Ли, обводя руками воздух рядом с Дуняшей. – Очень красиво! Брату Овод так лучше!

Дуняша снова смутилась, поспешно вскочила на ноги и отвернулась.

– Скажешь тоже…

Мишка и Ли тоже поднялись.

– Это была наша тайна. Как у тебя Слоня, – запинаясь, обратился к Ли Мишка. Он, как вождь их маленького племени, решил взять объяснения на себя. – Война ведь… Мы никому не говорили, что Дуняша – девочка.

– Правильно! – горячо поддержал его Ли. – Но только не брату Ли! Значит, Ли не болеет! Он не любит мужчин, значит. Потому что он любит… Дуняша. Как хорошо, мой капитана!

Теперь смутился Мишка. И отошел подальше – к лошадям.

А Ли бросился к Дуняше.

– Ли не может сказать, как он сильно любит брата Овода! Но он – очень! – прижав руки к сердцу, со всей страстью бесхитростной души произнес он.

Дуняша счастливо улыбнулась. Нет ничего приятнее для девушки, чем услышать подобные слова от того, кого любит и она сама.

– Овод тоже любит своего индейского брата Ли. То есть… – проговорила Дуняша. И запнулась. – И не только Овод. Меня зовут Дуняша.

– Да, слышал, Дуняша, – повторил Ли и взял девушку за руку. – Ли никогда не уйдет. Он всегда будет рядом. Он любит навсегда.