Текст книги "Я парень из Питера"

Елена Стукова
Я парень из Питера

Кто твой друг?

Нашему классу задали сочинение по английскому языку на тему «Кто твой друг».

Я погулял немного (часика три) и сел за уроки. Первым сделал русский, потом историю просмотрел. Теперь и за сочинение приниматься можно. Я всегда так делаю – подготавливаю мозги к трудной работе.

Сижу и думаю. Мой друг – Женька, ну что про него напишешь? Думал я, думал и решил Женьке позвонить.

– Женька, – говорю, – ты про меня пишешь сочинение?

– Нет, – говорит Женька, – не про тебя.

– Как так не про меня! Ведь я же твой лучший друг! – возмутился я.

– Ну и что же, – спокойно отвечает Женька, – тема-то отвлеченная.

– Как это отвлеченная! Ведь нам сегодня Светлана Николаевна сказала, чтобы каждый по-английски про своего друга написал. Вот я про тебя и пишу.

– Ты, Костя, как хочешь, – говорит Женька, – а я недавно в шахматный кружок записался, мне некогда. Я с учебника скатаю, там на странице девяносто шестой так прямо все про одного мальчика и написано: его внешность, характер, увлечения… Мало ли что учителя говорят, а на самом деле, ты про меня напишешь – ошибок наделаешь, тебе скорее двойку поставят, а я уж рисковать не буду.

Разозлился я на Женьку и написал все сам, как есть. Все про Женьку. Про его блондинистые волосы, про его задиристый и увлекающийся характер, про то, что у него зубы хорошие, и когда мы ходили к зубному врачу, то зубы у него не сверлили, а говорили, что этот мальчик, наверное, каждый день зубы чистит и не ест много сладкого. (А Женька может съесть целый торт за один раз, так что врачи ошибаются.) И про то, что он очень добрый – кормит всех ничейных кошек во дворе. Правда, иногда он любит прихвастнуть. Получилась целая страница. И все по-английски. А в самом конце я написал: «I have a good friend» – у меня есть хороший друг.

На следующий день на английском Светлана Николаевна вызвала Андрюшку Лопухова и попросила его прочитать сочинение про своего друга. Андрей встал, откашлялся и начал читать: «Мой друг Иван – светловолосый, худой, с голубыми глазами. Он скромный мальчик, трудолюбивый, хорошо учится, помогает маме по хозяйству. Иван занимается в авиамодельном кружке, мечтает стать летчиком».

– Хорошее сочинение, – одобрила Светлана Николаевна, – подробное.

Затем она вызвала Мишку Загоруйко – спортивную гордость нашего класса, перворазрядника по плаванию.

Мишка поднялся, так же, как и Андрюшка, откашлялся и начал: «Мой друг Иван – светловолосый, худой, с голубыми глазами. Он скромный мальчик, трудолюбивый, хорошо учится, помогает маме по хозяйству, мечтает стать летчиком».

Мишка, наверное, специально не списал, что Иван занимается в авиамодельном кружке, чтобы не навести на след, или ему попросту не выговорить это было по-английски.

На лице Светланы Николаевны отразилось удивление:

– Как, и у тебя, Миша, такой же друг, как и у Андрея?

– А что же тут такого, – невозмутимо отвечал Мишка. – Мы с Андреем живем в одном доме. И в этом же доме живет наш друг Иван.

– Ну хорошо, – покачала головой Светлана Николаевна. – Гена Перов, прочитай нам про своего друга.

Когда Генка начал свое сочинение словами:

«Мой друг Иван – светловолосый, худой, с голубыми глазами…» – в классе разразилась буря, нет, не буря, а ураган, все очень громко смеялись и даже падали со стульев.

Только Светлана Николаевна не смеялась:

– Я думала, вы мне про своего собственного друга напишете. А вы взяли и списали с учебника стандартного друга. Мне кажется, если бы все друзья были одинаковыми, то было бы просто неинтересно жить.

Сразу было видно, что Светлана Николаевна очень расстроилась, и тут я поднял руку:

– Светлана Николаевна, я хочу прочитать сочинение про самого обыкновенного Женьку.

И я прочитал свое сочинение. Ребятам оно понравилось и Светлане Николаевне тоже, хотя ошибки там были – английский ведь все-таки. А Женьке мое сочинение понравилось, но не очень.

– Разве настоящий друг напишет, что его друг – хвастун? – обижался он.

– Я указал тебе на твой недостаток, а ты с ним борись – тебе и жить легче будет, – ответил я Женьке. – Недаром древние говорили: «Кто мне скажет правду, если не друг».

Женька с этим полностью согласился, а потом добавил:

– Только в следующий раз говори о моих недостатках шепотом, чтобы слышали только я и ты. Ведь ты – мой самый лучший друг.

Нас показывали по телевизору

– Ребята, – сказал однажды Владимир Романович, – наш джаз-оркестр будут снимать для телепередачи.

– Ура! – закричали все разом.

Владимир Романович сделал знак «тише» и продолжил:

– Будем играть одну вещь – «Ветерок в пустыне».

Я засиял: ведь в этой пьесе я играю соло, значит, меня должны показать крупным планом, и все: и мои учителя, и родственники, и друг Женька, и она, Инга, – увидят меня.

И вот сначала мы поехали на радио записывать фонограмму – ведь почти все сейчас играют и поют под фонограмму.

На радио нас мучили часов пять – все, видите ли, им не нравилось. В перерыве мы выбегали к родителям перекусить, их на радио не пускали: они посторонние, и им пришлось сидеть при входе.

Наконец вроде нас записали. Часов в десять вечера мы вышли из студии.

– Ну и работа, – вздохнул Игорь Кошельков, – а у меня еще уроки не сделаны.

– И у меня, – вспомнил я, – а завтра контрольная.

– Искусство требует жертв, – развел руками Алеша Ручкин, рыжеволосый мальчик, который играл в нашем оркестре вторую трубу и очень, кажется, мне завидовал. Соло ему никогда не давали, потому что он еще играл в футбол, а за двумя зайцами погонишься – ни одного не поймаешь.

Контрольной на следующий день, слава богу, не было – училка заболела, повезло.

В следующую субботу я, предварительно погладив брюки, надев белую рубашку с галстуком (это наша джазовая униформа) и побрызгав волосы одеколоном «Ромео» (правда, запах одеколона по телевизору никто не понюхает), поехал на телевидение. Вернее, нас повезли на автобусе. Вот клево было! Специально подали автобус, как для артистов, и повезли. Народу – шестнадцать человек! Садись в автобусе на любое место. Шикарно!

На телевидении уже были для нас приготовлены пропуска. Мы разделись и вошли в один из залов. Там, оказывается, их очень много.

– Ребята, – настраивал Владимир Романович, – самая главная задача – чтобы наша фонограмма совпала с тем, что мы играем.

– Как это?

– А вот, предположим, Игорь нажимает на кнопочки, а по мелодии он вообще сейчас не играет, и все сразу поймут, что это фонограмма. А надо сделать вид, что мы сейчас только и играем.

– Понятно, – согласились мы.

– Ну снимаем, – скомандовал бородатый дядька с камерой.

Зазвучала фонограмма, которую записали на радио. Мы тоже стали играть. Выражение лиц у всех напряженное: боимся не попасть в фонограмму. У меня от волнения даже живот заболел.

Подошла очередь моего соло. Все замолчали. Я встал и стал играть соло, напряжение спало. Вдруг смотрю – Алешка Ручкин тоже встал и нажимает на кнопки трубы, а камера снимает его!

Я глазами показал Владимиру Романовичу. Все во мне кипело! Владимир Романович, дирижируя палочкой, строго посмотрел на Алешу Ручкина, и он прекратил нажимать на кнопочки. Но поздно – мое соло кончилось.

Когда нас записали, я положил трубу в футлярчик, подошел к Ручкину и врезал ему. Мне было очень обидно, ведь я так старался, а он ничего не играл, только нажимал на кнопки, а его тоже сняли. Владимир Романович нас разнял, отвел Ручкина в сторону и говорит ему:

– Не поработав, славы все равно не получишь! А из оркестра я тебя выгоняю на один месяц. Подумай.

По телевизору нас все-таки показали в музыкальной передаче. Я позвонил всем своим, всем-всем-всем.

И они смотрели и слушали наш оркестр, несмотря на премьеру фильма, который шел по первой программе. А так как Алеша Ручкин выше меня, то многие знакомые и родственники, которые меня давно не видели, звонили и удивлялись:

– Как ты повзрослел.

А мой лучший друг Женька спросил:

– Ты, Костяк, зачем волосы-то покрасил в рыжий цвет?

Ура! Мы дежурим

Наш класс дежурит.

– Дежурить по школе, – внушал нам классный руководитель Виктор Борисович, – это ответственная работа. Многие ребята на переменках так бегают, что даже голову теряют.

Мы засмеялись. И правда, когда мы играли как-то раз на переменке в пятнашки, Мишка Загоруйко разбежался так сильно, что вовремя не смог остановиться и врезался в стенку головой. Потом его неделю в школе не было, ему даже рентген в больнице делали, но все обошлось. Вот как бывает.

А моя мама как-то пришла в школу во время перемены, так она потом сказала, что мы в школе на головах ходим.

Виктор Борисович разделил нас по парам, кто с кем дружит (а я дружу с Женькой), дал красные повязки на рукава и сказал, чтобы мы немного по-раньше пришли в школу.

Назавтра мы с Женькой пришли без пятнадцати девять и встали между вторым и третьим этажами. Смотрим, значит, чтобы никто по лестнице не бегал. Лестница у нас в школе крутая, здание старинное – раньше здесь была женская гимназия, вот и лестницы остались такие, а перила с узорами. Красиво!

Звонок на урок. Мы идем в класс. После урока – на переменку, опять дежурим.

– Мы хозяева школы, – гордо сказал Женька.

И правда. Мы отвечаем за порядок в школе, значит, мы хозяева и есть, а как же без хозяина. Без хозяина пропадешь – анархия будет сплошная, кто куда.

Я вижу: бежит первоклашка, я ему говорю:

– Стой, бегать нельзя. Упадешь, разобьешься.

Он слушается, идет спокойно. Смотрю, с третьего этажа по перилам резво съезжает по виду вроде девятиклассник. Я так вежливо его дальше не пропускаю, говорю:

– Нельзя ездить по перилам – упадешь.

А он мне:

– Отвали, шмакодявка! Ты – меня – учить?!

И – на меня.

Тут Женька подбегает:

– Он не шмакодявка! Костя – дежурный. Вот представь: ты будешь тоже дежурить, а по перилам поедет десятиклассник или одиннадцатиклассник, к примеру. Ты его остановишь?

– Ну, – соглашается девятиклассник.

– Вот и мы тоже заботимся о твоем здоровье.

Девятиклассник нехотя слезает с перил. Если бы он не слез, то мы позвали бы других ребят и справились бы, конечно, но лучше убеждением. Так мы и дежурили.

На следующей переменке мы только встали, смотрю: руки в брюки, бежит какой-то десятиклассник, нет, даже одиннадцатиклассник, в сером костюме. Я его со спины видел. И так быстро бежит, аж через три ступеньки перепрыгивает.

Думаю, вдруг сорвется – убьется ведь. Ну я и крикнул ему строго:

– Постой! Ты куда бежишь? Бегать нельзя. Лестница ведь крутая.

Он вдруг остановился, повернулся ко мне. И – о господи! – это оказался… наш учитель по географии и одновременно директор Сан Саныч. Посмотрел на меня, вынул руки из карманов и пошел тише.

Женька как узнал, сразу выдал:

– Вляпался ты. Теперь жди двойки по географии.

У меня даже настроение упало. География у нас была на следующий день. Я весь вечер сидел, телик не смотрел, только чуть-чуть «Друзей», всю географию выучил. Им там в Америке хорошо, тепло. А у нас на дворе минус двадцать, и у меня двойка наклевывается.

Так выучил географию, ну думаю, не подцепишься. Даже к маме пришел:

– Проверь меня, ма.

Мама проверила и говорит:

– Ты у меня, Котофей (это она меня всегда так ласково называет), прямо Миклухо-Маклай.

На следующий день на уроке географии я сидел ни жив ни мертв. Но смотрю, всех вызвали уже, даже Женьку. Женька получил четверку и очень довольный, улыбающийся, сел за парту.

– Не дрейфь, – говорит он мне, – раз мне четвёрку поставил, значит, он на тебя не сердится, ведь я с тобой дежурил – он видел. Мы с тобой как бы сообщники.

Я даже повеселел. А перед звонком Сан Саныч сказал:

– Ребята, минуточку! Я знаю, ваш класс дежурный. Вы очень хорошо дежурите, особенно Костя. Бегать по лестницам никому не безопасно, как детям, так и взрослым. Все одинаково должны беречься и соблюдать правила поведения.

Ребята с недоумением посмотрели на меня, а потом я им все рассказал. Они долго смеялись, а Женька гордился:

– Перед законом все равны.

Соло на двоих

Наша джаз-банда, как мы ее называем, начиналась… ну, конечно, с «Серенады солнечной долины» Глена Миллера – па-барам-бам – с классики.

Наш руководитель Владимир Романович – заводной мужик, сразу видно – это его дело. Стоит с палочкой, а все его туловище, руки, ноги такт отбивают. Саксофонисты впереди сидят, трубачи стоят.

Я играю первую трубу. Рядом стоит Саша. Он выше меня, и мы оба претендуем на соло. Соло играть ответственно. Не дай бог собьешься – весь оркестр подведешь. Зато все аплодисменты твои. За соло мы соревнуемся. Нам раздают ноты. Кто лучше сыграет – того и соло.

Но иногда бывает по-другому: Саша вытянется весь, под метр девяносто получится, выпятит грудь и станет, как великан, и скажет басисто (он уже в десятом классе):

– Костя, чье соло?

И тут сразу понятно – чье соло. Что мои метр шестьдесят в сравнении с ним?! Но я тоже весь вытягиваюсь и кричу что есть мочи:

– Мое!

Тогда Саша так, чтобы никто не видел, показывает мне увесистый кулак. Но я делаю вид, что не обращаю внимания: «Тьфу на вас!» Впрочем, Саша парень ничего. Он просто поздно начал играть на трубе и, естественно, как каждый мужчина, хочет быть первым, но быть первым всегда нелегко.

Наш джаз-оркестр выступал и на кондитерской фабрике (нам надавали конфет по килограмму, тогда моя мама гордо сказала: «Добытчик!»), и во дворце Кшесинской, и в клубах, и даже в джаз-филармоник-холле Давида Голощекина. Но вот Владимир Романович объявил:

– Ребята, через две недели выступаем на смотре джаз-оркестров. Ответственно!

Каждый день после уроков – репетиция. Я играю соло в двух вещах, и Саша тоже в двух. А теперь мы начали разучивать еще одну новую. Кто будет играть соло? Это «Караван» Дюка Эллингтона. Я даже в школу не пошел, маме сказал, что горло болит. А сам взял трубу и играю. Час, два, три… У меня и диск есть Дюка Эллингтона, а там «Караван». Я диск поставил и свою игру с записью сравнил. Вроде у меня даже лучше получается. Пришел на репетицию, а Владимир Романович говорит:

– Ну ребята, играйте. Кто первый? Давай, Костя.

Я взял трубу и заиграл, и ясно себе представил, как караван с верблюдами не спеша движется по пустыне. Палит солнце, жарко, пить хочется…

– Хорошо, – похвалил Владимир Романович. – Ну теперь давай ты, Саша.

Саша настроил трубу и заиграл. И у него получилось хорошо и артистично.

«Наверное, тоже в школу не ходил, – подумал я, – готовился».

– Ну, что будем делать? – опять начал Владимир Романович. – Чье соло?

Ребята молчали. Мы с Сашей пожали плечами.

– Что ж, – заключил Владимир Романович, – будем тянуть жребий.

Он взял спички, у одной отломил кусочек и сказал:

– Кто вытянет длинную, будет играть соло. Первым тянет Костя, раз он поменьше.

Я долго смотрел на спички и наконец потянул… Короткая!

Вот так всегда: если не выучу какой-нибудь раздел по географии, меня обязательно спросят, а выучу – не спрашивают. Это про меня смешной французский фильм «Невезучие» с таким худеньким блондинистым Пьером Ришаром (я этот фильм часто по видику кручу, особенно когда грустно или плохое настроение).

Саша улыбнулся, похлопал меня по плечу:

– Ничего, Костяк, не везет в спичках, повезет в любви.

Все засмеялись. Но у меня настроение было ужасное. Потом, правда, когда стали репетировать, улучшилось, потому что это хорошая музыка – джаз. Джаз – музыка для души.

И вот в среду мы поехали на конкурс. В зале было битком. В первом ряду – жюри: такие деловые мужчины и даже одна женщина.

Первым выступал студенческий джаз. Лучше всего у них получилась вещь «На балу у лесорубов».

Когда нас объявили, мы поклонились, немного понастраивали инструменты и начали. Игра ладилась. Игорь сыграл уверенно свое соло на саксофоне, постукивая ногой в такт мелодии, потом была очередь Саши. Он поднес трубу к губам и хорошо сначала играл, а потом то ли губы у него устали, то ли еще что-то, но он дал «петуха», то есть труба у него заскрипела, как телега, у которой забыли смазать колеса.

И тут я, стоя рядом с Сашей, громко, на весь зал, рассмеялся. Мне было так хорошо, что товарищ сыграл плохо, ведь я мог сыграть лучше, потому я и не скрывал своего веселья. Смех мой, наверное, был слышен даже в конце зала.

Но кроме меня, почему-то никто не смеялся, а все ребята из нашего оркестра, и даже Владимир Романович, смотрели на меня грустно. Я поперхнулся своим смехом, и вдруг как-то сразу до меня дошло то, что никак не доходило раньше. Я понял, что мы – джаз-банда – одно целое, одна команда, и если у кого-то что-то не получается, то не радоваться надо, а наоборот. Но я это понял слишком поздно, когда мой смех уже одиноко прозвучал в зале.

Математика – великая вещь!

Во втором полугодии у нас сменился преподаватель по математике. Вместо Андрона Николаевича, которого мы прозвали «Эскадрон» за внешнее сходство с Олегом Газмановым, в класс вошел седенький старичок небольшого роста. Женька сразу же назвал его «Божьим Одуванчиком». Но очень скоро мы увидели, что Божий Одуванчик вовсе не такой уж тихий, каким казался с виду: он никогда не пускал опоздавших и проверял домашние задания на каждом уроке.

На первом же занятии Сергей Алексеевич (так звали Божьего Одуванчика) сказал, что если кто будет активно работать на уроке и не получит ни одной плохой отметки, то будет освобожден от четвертной контрольной. Мы с Женькой сразу же решили, что это к нам не относится. Ведь для того, чтобы получать пятерки, надо дома все вечера заниматься и не смотреть «Крутого Уокера». Это не для нас, решили мы с Женькой.

Но на следующем же уроке математики Женька подмигнул мне хитро и вытащил такую толстенную книгу, каких я еще не видел.

«Наверное, это роман Стивена Кинга», – решил я. Женька только махнул рукой:

– В жизни не отгадаешь, это учебник по математике.

– Ну если ты решил начать новую жизнь и выучить этот учебник, то я тебе не компаньон, – отказался я.

Дело в том, что Женька каждую четверть начинал новую жизнь. Придет в первый день с чистыми тетрадками, сидит, пишет. Один раз его даже на целую неделю хватило, но потом он снова становился обыкновенным человеком, а то все обещал родителям: «Дорогие папа и мама, в эту четверть я получу одни пятерки, не буду пропуски занятия и стану гордостью школы». Смех с этим Женькой. Моя мама говорит, что это очень хорошо, что у Женьки хоть желание есть учиться. А я ей отвечаю на это: «Идеи святы, а исполнители – лихие супостаты». У нас учительница литературы всегда так говорит, когда кто-нибудь обещает лучше учиться, а дальше обещаний дело не двигается!

– Нет, – объяснил Женька, – я вовсе не собираюсь новую жизнь начинать. А книжка эта – решебник. Вот прикинь: даст нам Божий Одуванчик задачку, все сидят, пыхтят, решают, а мы спишем решение с книжки и получим пятерки.

– Здорово! – обрадовался я. Так мне вдруг захотелось отличиться. – Женька, ты настоящий друг!

Тут вошел Сергей Алексеевич, отметил больных и прогульщиков и продиктовал первую задачу! Все ребята решают, а мы ее в решебнике ищем. Ищем, ищем – нет этой задачки в решебнике.

– Ничего, – успокаивает Женька, – следущая задачка обязательно будет, он, наверное, из другого задачника диктует.

Но и следующей задачки тоже не было в решебнике. Зато третью задачку Женька списал, поднял руку и получил пятерку. Он даже покраснел от удовольствия: так ему было приятно пятерку получить. Четвертое уравнение должен был объяснять я, но Женька снова почему-то пошел к доске.

– Женька, это нечестно, – шепнул я ему, когда он сел на место, – не по-товарищески.

Женька ничего не ответил, но по его виду я понял, что ему было очень стыдно: ведь из-за своего тщеславия даже дружбу забыл. Следующую пятерку получил я. Мне даже как-то неудобно стало перед Божьим Одуванчиком: когда он меня спросил, какой ответ, я без запинки ответил: «х = 3,692».

Нет чтобы ответ приближенный дать, не как в книге. Но Божий Одуванчик и говорит:

– Молодец, точно, как в аптеке.

А Женька за партой хохочет, прямо-таки заливается. Мы с Женькой решили в дальнейшем писать не такие точные ответы, чтобы на след не навести. А то скажут, как в детективном романе: «Что-то очень подозрительно, ответы у вас больно точные». Нет, надо действовать осторожнее.

На следующем занятии мы с Женькой опять получили по пятерке. Все только удивлялись. А Машка Круглова, наша отличница, сказала, что мы с Женькой очень способные, только ленивые. Лень, видите ли, раньше нас родилась. Тогда Женька сказал, что, когда он будет знаменитым математиком, он вспомнит о ее словах в мемуарах.

Все шло как нельзя лучше. У нас с Женькой было столько пятерок, что хватило бы на троих или даже на четверых.

И вот однажды, когда прозвенел звонок на перемену Сергей Алексеевич сказал:

– Костя и Женя, а вас я попрошу остаться.

Мы с Женькой сразу вздрогнули, вспомнив эти самые зловещие слова Мюллера, обращенные к Штирлицу, из «Семнадцати мгновений весны».

– Вот что, ребята, – начал издалека Божий Одуванчик, – вы так хорошо решаете задачки, что я решил послать вас на математическую олимпиаду защищать честь школы.

Из кабинета математики мы вышли такие грустные, как будто нам поставили по двойке.

– Что будем делать? – говорю я.

– Надо идти сдаваться, – вздохнул Женька, – чистосердечное признание облегчит нашу участь.

Мы же на олимпиаде ничего не решим…

И мы вернулись обратно. Осторожно заглянули в кабинет математики.

– Заходите, заходите, – пригласил нас Сергей Алексеевич, как будто ждал. – Я так и думал, что вы придете.

Мы с Женькой переглянулись.

– Я во время войны был полковым разведчиком – чего только не пришлось мне повидать!

– Так вы, наверное, уже догадались, – начал было я, но Женька больно наступил мне на ногу.

– Конечно, догадался. – Сергей Алексеевич хитро улыбнулся. – Опыт разведчика. Я вам ваши пятерки не в журнал ставил, а в отдельную тетрадочку. Но что важно, вы ведь, когда задачки списанные у доски объясняли, кое-что понимали, поэтому напрасно хитрость ваша не пропала. Но контрольную вам придется написать. Вам, ребята, надо заниматься каждый день, и толк из вас будет, вы ведь способные.

– Конечно, мы способные, – поддакнул Женька, – еще какие способные, нам с Костей только позаниматься, и мы с ним будем знаменитыми математиками, как Бойль-Мариотт.

– Ну и балда ты, Женька, ведь Бойль и Мариотт – это два разных человека, и не математики они, а физики, открывшие один закон, – поправил я Женьку.

– Но ведь все физические вычисления не обходятся без математики. Без математики никуда, верно? – сказал Женька.

– Да, математика – великая вещь! – я посмотрел на Сергея Алексеевича.

Он улыбнулся и добавил:

– Совершенно верно!