Книга: Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому» - Елена Вишленкова

В поисках репрезентации «русского» в визуальной культуре конца XVIII – начала XIX века Вишленкова начинает с зубодробительного введения, до предела насыщенного историко-культурологическим новоязом. Из введения трудно вынести что-либо, кроме довольно ритуальной ссылки на Бенедикта Андерсона, вернее на ставшую новой ортодоксией теорию наций как воображаемых сообществ.

По русской традиции автор долго запрягает, и лишь к середине первой главы выходит на гладкое шоссе повествования. Книга обретает ясный посыл, становится ясной и ее проблематика. К концу XVIII века Российская империя стала заметной политической реальностью, выросло поколение интеллектуалов, для которых завоевания Екатерины II были фактом жизни. И им понадобилось отражение произошедших процессов, осознание империи как реальности.

Своеобразным ответом на этот вызов стали академические издания с изображениями народов России. И тут все завертелось. Российские академические издания (созданные иностранцами на русской службе) попали в Европу, вызвали интерес, стимулировали путешествия иностранцев Россию и создание ими своих графических отражений. Но в продукции иностранцев акценты были расставлены совсем не так, как хотелось российским интеллектуалам. Россия была ориентализирована, представлена как дикая страна с поверхностной, ненастоящей европеизацией. На эти издания последовала патриотическая реакция, выпуск новых отечественных графических материалов, отражающих Россию как часть Европы, словесная полемика с иностранцами, посягнувшими на суть русскости.

Любопытным элементом ориентализации нашей страны было парижское издание "Россия", по описанию автора сходное с аналогичным "Египтом". Этот "Египет" стал теперь заново известен благодаря Эдварду Саиду, осуществившему его деконструкцию с пафосным разоблачением колониального подхода. Следовательно, к России у французов был такой же подход, как к Египту.

Таким образом автор дает нам возможность наблюдать за рождением тех постоянных волн культурных стимулов-реакций, которые до сих пор периодически накатываются на интеллектуальное общество нашей страны. Отсюда и иностранная клюква, и искаженное восприятие европеизированным креативным классом своей страны, и квасной патриотизм.

К сожалению автор оставляет за скобками причины негативной реакции иностранцев на русский быт, запустившей вечное противостояние западников и славянофилов. Мы видим лишь следующий гребень волны – активный всплеск военных карикатур 1812 года, в которых художники создают образ сражающегося русского простонародья, и ответную европейскую реакцию – картинки жутких казаков на улицах Парижа. И так раз за разом, стимул-реакция-стимул-реакция.

Дальше...

Во второй части книги автор сосредотачивается на динамике взаимодействия общественных образов русскости и имперского, вернее даже лично императорского представления о ней.

Безусловно любопытно узнать, что Александр I считал войну с Наполеоном священной, а, следовательно, погибших в ней теми, кого обрек на смерть бог. Поэтому их память не надо было увековечивать, это против воли господа. И при его жизни все памятники павшим воинам были частными.

Автор так подала историю проектирования Храма Христа Спасителя, что он внезапно предстал эдаким Дворцом Советов своего времени, а ассоциация художников Григоровича стала казаться почти РАППом. Несмотря на иную идеологию и время, функционально они играли точно такие же роли.