Текст книги "Ла Брава"

Элмор Леонард
Ла Брава

Эта книга посвящается Свони, благослови его Боже

Глава 1

– Он уже три года занимается фотографией, посмотри на его работы, – уговаривал Морис. – Вон тот тип. Ты глянь, как он стоит, с каким выражением лица! На кого, по-твоему, он похож?

– На сводника, – ответила женщина.

– Он и есть сводник, сутенер вообще-то. Но я не о том: вот еще та фотография. Исполнительница экзотических танцев, он щелкнул ее за кулисами. Кого-нибудь тебе напоминает?

– Девушка?

– Прекрати, Ивлин. Не девушка, а стиль. Атмосфера. Девушка старается подать себя получше, выставляет напоказ свои прелести– все при ней, это да, но ты посмотри на гримерную: вся эта мишура блестящая, дешевые побрякушки…

– Хочешь, чтобы я сказала: «Диана Арбю»?

– Если б ты сказала «Диана Арбю», это было бы неплохо. Еще можешь сказать: «Дуэйн Майклc», «Дэнни Лайон». Можешь сказать: «Вайногрэнд», «Ли Фридлендер». Хочешь вернуться еще на несколько лет назад? Я был бы очень рад, если б ты сказала: «Уолкер Эванс».

– Твой старый приятель.

– Еще какой старый. Мы с тобой тогда еще и знакомы не были.

– А как тебе вон те? – Ивлин неторопливо обводила взглядом разложенные на столе черно-белые снимки формата восемь на десять дюймов, переливающиеся в свете флуоресцентной лампы.

– Занятно, – признала она.

Морис удовлетворенно вздохнул. Ему удалось пробудить ее интерес.

– У парня верный глаз. У него есть инстинкт, Ивлин, и он не боится подойти вплотную и сделать свой снимок. Я тебе вот что скажу: у него от природы больше таланта, чем я нажил за шестьдесят лет работы. Он всего года четыре как взял в руки фотоаппарат.

– Погоди-ка, Морис, так сколько же тебе лет? – полюбопытствовала Ивлин. – По-прежнему семьдесят девять или…

– Сколько есть – все мои, – ответил Морис.

Морис Золя имел рост пять футов и пять дюймов, вес около ста пятнадцати фунтов, акцент южанина, городского человека, уверенную интонацию знатока. Многие годы опыта и сменявшие друг друга стили смешаны воедино и поданы– кстати или некстати – с небрежным превосходством. Тридцать пять лет назад эта рыжеволосая красотка работала на него, а он тогда был штатным фотографом в нескольких крупных гостиницах и ночных клубах в Майами-бич. Ивлин Эмерсон– ему нравилось ее имя, и он пел его на разные лады, укладывая рыжеволосую в свою постель. Теперь у нее собственное дело – галерея Ивлин Эмерсон на Коконат-гроув, и весит она на добрых полсотни фунтов больше, чем Морис.

– Чего мне не надо, так это «ар деко», этих импрессионистских ракурсов. Молодежь это любит, но денег у них нет.

– При чем тут «ар деко»? – Схватив со стола один из снимков, Морис помахал им перед ее носом. – Он снимает людей. Вот здесь богатые еврейские старухи сидят на веранде гостиницы– разумеется, гостиница тоже попала в кадр. А как же иначе, это ведь часть атмосферы. Кажется, будто время прошло мимо них. А эти, в парке Луммус, – смахивают на стайку птиц, правда, а? Носы кривые, точно клювы.

– Старые еврейки из Нью-Йорка и кубинцы, – подытожила Ивлин.

– Это наш город, детка. Он запечатлел Саутбич таким, каким мы его видим сегодня. Он передает его драму, его пафос. А посмотри на того парня, с татуировками…

– Кошмар!

– Он хотел разукрасить свое тело, сделать себя привлекательнее. Но ты присмотрись как следует: у него есть свои чувства, это личность. Он встал утром, и у него свои мечты, как у каждого из нас.

– Ничего общего с теми людьми, которых я знаю, – возразила она, имея в виду фотографа.

– И претензий таких нет, – отрезал Морис – Посмотри: никакого дерьма. Обнаженные факты.

Он чувствует атмосферу и заставляет тебя ее почувствовать.

– Как его зовут?

– Джозеф Ла Брава.

– Ла Брава? Что-то знакомое.

Морис склонил голову, выставив на обозрение загорелую лысину, поглядел на хозяйку гостиницы поверх очков и пальцем подвинул их повыше к переносице – этот жест заменял ему галантное прикосновение к шляпе.

– Ты, как всегда, в курсе всего. Следишь за событиями. Думаешь, почему я пришел к тебе, а не в какое-нибудь заведение на Кейн-Конкурс?

– Потому что ты меня по-прежнему любишь. Полно…

– Некоторым людям приходится годами рвать задницу, чтобы добиться признания, – развивал свою мысль Морис, – а другие становятся известными за один день. Второго сентября 1935-го я оказался на Исламораде, работал на ветке Ки-Уэст железнодорожной линии Флорида Ист-Коаст, так?

Ивлин была осведомлена об этом во всех подробностях: как ураган обрушился на мост и Морис успел сфотографировать самую страшную железнодорожную катастрофу за всю историю штата Флорида. Двести восемьдесят шесть рабочих, укладывавших в тот день полотно, погибли или пропали без вести. Два месяца спустя Морис уже делал снимки для министерства сельского хозяйства, портрет Америки, сотрясаемой Великой депрессией.

– Кто такой Джозеф Ла Брава, а, Мори? – промурлыкала она.

Морис прикрыл глаза и открыл их, возвращаясь в настоящее, вновь поправил очки в тяжелой оправе, словно переключаясь с их помощью.

– Это Ла Брава сфотографировал того парня, которого сбросили с моста.

– О боже! – выдохнула Ивлин.

– Он ехал со стороны Семьдесят девятой улицы в сторону Хайалиа. Приближаясь к I-95, увидел наверху у самого ограждения троих парней.

– Повезло, только и всего, – прокомментировала Ивлин.

– Погоди. Тогда ничего еще не было. Эти трое парней вроде бы просто стояли на мосту. Но Джозеф что-то почуял и съехал на обочину.

– Все равно, ему повезло, – настаивала Ивлин– У него оказалась с собой камера.

– Он всегда берет с собой фотоаппарат. Он ехал в Хайалиа, чтобы там снимать. Он поднимает голову, видит тех парней и сразу вытаскивает линзы для дали. Ты послушай: он успел сделать два снимка еще до того, как они схватили того парня, потом сфотографировал момент, когда они подняли его и, наконец, как он падал, растопырив руки и ноги, словно летел, – тот самый снимок, который напечатали в «Ньюсуик» и во всех газетах.

– Должно быть, неплохо заработал.

– Примерно двенадцать штук за один снимок, – сказал Морис. – Ты еще его выставила в витрине– первая персональная выставка Джозефа Ла Бравы.

– Не знаю, – повторила Ивлин. – Я торгую в основном всякой экзотической чушью. Нынче в моде сюрреализм. Крылатые змеи, цветная дымка…

– К твоему товару надо бесплатно давать слабительное. Ивлин, этот парень– настоящий талант, он своего добьется, я тебе гарантирую.

– Как он выглядит?

– Симпатичный парень, ближе к сорока. Волосы темные, среднего роста, худощавый. Не то чтобы стильный, но вполне ничего.

– Сколько их тут перебывало– сами без носков, зато портфолио битком набито «социально-значимыми» работами.

– Нет, он не хиппи. Этого я не говорил. – Морис набрал в грудь побольше воздуху, решившись открыть ей тайну. – Представляешь себе парней, которые охраняют президента? Секретная служба. Он был одним из них.

– Правда? – Похоже, это произвело впечатление. – Ну, эти-то всегда подтянутые, в костюмах, при галстуках.

– Да, раньше он тоже был таким, – подтвердил Морис– Теперь он не ходит в парикмахерскую, одевается, как ему удобнее. Но видела бы ты, как Джозеф идет по улице, – он подмечает все, что происходит, выхватывает из толпы лица, людей, которые привлекли его внимание. Привычка, он уже не может от нее отделаться. Знаешь, кем он был до Секретной службы? Следователем в налоговой полиции.

– Господи, – вздохнула Ивлин. – Нечего сказать, приятная личность.

– Да нет, он парень что надо. Он сам говорит, что раньше занимался не своим делом, – заступился Морис. – Теперь, если он видит кого-нибудь подозрительного или опасного, ему надо только одно: щелкнуть этого типа.

– Похоже, он и сам тот еще тип, – буркнула Ивлин.

– Можно сказать и так, – кивнул Морис. – Он из тех тихонь, про которых никогда не знаешь, что они выкинут в следующую минуту. Но парень хорош, а?

– Ничего себе, – сказала Ивлин.

Глава 2

– Я открою тебе секрет, которым ни с кем тут не делился, – сказал Морис, и стекла его очков, его дочиста выскобленная загорелая лысина таинственно заблестели в свете фонарей. – Я не просто управляющий, я владелец этой гостиницы. Я купил ее в 1951-м, за наличные. Сразу после Кефавера.

– А я думал, гостиница принадлежит той женщине из Бока, – сказал Джо Ла Брава. – Ты же вроде сам так говорил?

– Ну да, женщина, которая живет в Бока, владеет частью гостиницы. В пятьдесят восьмом она подыскивала, куда вложить денежки. – Морис Золя запнулся, вспоминая. – В пятьдесят восьмом или в пятьдесят девятом. Они тогда тут кино снимали с Фрэнком Синатрой.

Они вышли из гостиницы, оставив позади опустевшую веранду, уставленную металлическими стульями, перешли через пустынную улицу на другую сторону, ближе к пляжу, где Морис оставил машину. Ла Брава старался быть терпеливым, имея дело со стариком, но, придерживая распахнутую дверь автомобиля, молился про себя, чтобы эта история не затянулась. Старикан мог в любой момент остановиться посреди улицы, если собирался сказать, на его взгляд, важное. Остановившись в проходе в «Вулфи» на Коллинс-авеню, он собрал позади целую очередь желающих выйти или войти, которые вынуждены были выслушивать его повесть о славных местечках, где можно было оттянуться в былые дни, или о том, как раньше отличали на пляже среди пестро одетой толпы букмекера.

– Знаешь, как его отличали?

– Как? Как? – переспрашивал кто-нибудь из собравшихся, и тогда Морис разъяснял:

– У всех рубахи были расстегнуты до пупа – у всех, кроме «буки». «Буки» всегда засупонивались вплоть до верхней пуговицы. Такой вот опознавательный знак. – И уже в ресторане, дожидаясь, когда его проводят к столику, Морис еще несколько раз повторил: – Да, «буки» никогда не расстегивали верхнюю пуговицу.

– В той картине играл Эдуард Робинсон, франт, каких поискать. – Морис потуже затянул узел галстука, провел рукой по бледно-голубой куртке спортивного покроя, разглаживая едва заметные морщинки. – Они собирались в «Кардозо», эти киношники из Голливуда, все как на подбор, и еще на собачьих бегах, что шли внизу, у мола, на Первой улице – или нет, не там, а между Бискайн и Харли.

– Ясно. Садись в машину.

– Я говорю этим старухам, что я тут всего-навсего управляющий, чтобы они меня не доставали. Им же делать нечего, сядут себе на веранде и давай ворчать. То им цветные не угодили, теперь кубинцы или гаитяне – дескать, шумят под окном, того и гляди, выхватят кошелек, если выйдешь на улицу. «Грауберы», – говорят они про них. «Момзеры», «лумпс». «Гони отсюда этих момзеров, Морис. Не пускай их сюда, и „набкас“ тоже». «Набкас» – это шлюхи. Я скоро уже сам заговорю по-ихнему, как эти «альмунас» с крашеными волосами. Я зову их райскими птичками, они это любят.

– Я вот что хотел спросить, – прервал его Ла Брава в надежде удовлетворить наконец свое любопытство. – Та женщина, за которой мы едем, – твой партнер?

– Я так понимаю, у леди, которой мы нынче спешим на помощь, какие-то неприятности, – сказал Морис, оглядывая свою гостиницу, картинно опираясь рукой на свой автомобиль– «Мерседес» старой модели со сдвоенными вертикальными фарами спереди. Когда-то он был кремового цвета, но теперь краска облупилась. – Я потому и заговорил об этом. Если она начнет говорить насчет гостиницы, ты хоть будешь представлять, о чем речь. Соседний отель тоже принадлежал мне, но я его продал в шестьдесят восьмом. Почему только никто не догадался запереть меня в туалете, чтобы я дождался, когда цены на недвижимость взлетят до небес?

– «Андреа»? Она тоже принадлежала тебе?

– Она раньше называлась «Эсфирь». Я переименовал обе гостиницы. Иди-ка сюда. – Морис потащил Ла Браву за руку прочь от машины. – При свете фонарей толком и не прочтешь. Смотри, видишь названия наверху? Прочти их вместе, как одно. Что получится?

Целый квартал тесно прижавшихся друг к другу отелей– оштукатуренные здания, выкрашенные в пастельные тона, авангард давно устаревшей моды на берегу Атлантического океана. Каждая гостиница на свой лад воспроизводит декорации тропического курорта: взмывающие вверх стены, скругленные углы, кирпич и стекло, барельефы с пальмами и русалками.

– «Андреа», – прочел Ла Брава. – А там – «Делла Роббиа».

– Нет-нет, не «Андреа» и «Делла Роббиа». – Морис покрепче ухватил Ла Браву за локоть, тыча указующим перстом. – Прочти вместе.

– Темно совсем.

– Раз я могу прочесть, значит, и ты можешь. Читай подряд: «Андреа Делла Роббиа». Был такой знаменитый итальянский скульптор пятнадцатого или шестнадцатого, не помню точно, века. Эти гостиницы назывались «Эсфирь» и «Дороти» – ну что это за название для отеля в Саут-Майами-бич? Особенно в те времена– сейчас-то никто и внимания не обращает. Наш юг превращается в Южный Бронкс.

– Красивое название– «Делла Роббиа», – похвалил Ла Брава. – Так мы едем?

– Делла Роббиа, – поправил его Морис с ударением на первом слоге, раскатывая «р» на мягкий средиземноморский манер, смакуя звук этого имени, явно наслаждаясь им. – А тот сукин сын, которому я ее продал, – представляешь, что натворил? Раскрасил «Андреа» в белый цвет, буквы вывески написал другим шрифтом, разрушил стиль. Обе гостиницы были раньше такого приятного бледножелтого цвета, буквы темно-зеленые, и роспись тоже темно-зеленая, и оба названия читались вместе, как и было задумано.

– А разве кто-нибудь смотрит туда, на вывеску? – перебил его Ла Брава.

– Считай, что я тебе ничего не рассказывал, – обиделся Морис. Они вернулись к машине, но тут старик снова приостановился. – Погоди, ты взял с собой фотоаппарат?

– В багажнике.

– Который?

– «Лейка Си-Эл».

– А вспышка?

– В футляре.

Морис все еще медлил.

– Ты прямо в этой рубашке и поедешь?

Белая рубашка, вся в бананах, апельсинах и ананасах.

– Новехонькая, – похвастался Ла Брава. – Первый раз надел.

– Ну и расфуфырился. Тоже мне, дамский угодник.

Они снова заспорили, когда Ла Брава свернул за угол, с Оушн-драйв на Коллинс, и поехал на юг в сторону Пятой улицы, чтобы оттуда попасть на шоссе Мак-Артура. Мы же на север едем, ворчал Морис, с какой стати ты повернул на юг? Почему не поехал на Сорок первую, а оттуда по Джулия Таттл? Ла Брава отбивался: вдоль берега больше всего пробок, сезон ведь еще не кончился. Это в одиннадцать-то вечера, изумился Морис. Разве сейчас так много машин, как бывало прежде? Прекрасно мог поехать к северу, проскочили бы по Семьдесят девятой. Кто ведет машину, я или ты, не выдержал наконец Ла Брава.

Им не удалось слишком продвинуться по I-95: все четыре полосы были забиты на подъезде к развязке на 112-м километре, то и дело справа и слева вспыхивали задние огни, насколько хватало глаз. «Мерседес» продвигался ползком, то останавливаясь, то трогаясь с места, дважды отрубалось зажигание.

– При твоих-то деньгах, что бы тебе не купить новую машину? – попрекнул Мориса Ла Брава.

– Ты соображаешь, что говоришь? – возмутился Морис. – Это же антик, коллекционный экземпляр.

– Сделай тюнинг.

– О каких, собственно, деньгах идет речь?

– Ты же сам говорил мне, что нажил миллионы.

– Ну нажил, – признал Морис– Я потратил бабло на баб, бутылки и битье баклуш, а прочее просадил.

Они умолкли и возобновили разговор, только проехав Форт Лодердейл. Когда они ехали молча, Ла Браву это нисколько не смущало, он не испытывал потребности все время поддерживать беседу. Очередной вопрос он задал лишь потому, что действительно хотел узнать ответ:

– Зачем ты просил меня взять фотоаппарат?

– Возможно, понадобится сделать снимок.

– Той женщины?

– Может быть. Сперва надо посмотреть, в каком она состоянии.

– Она твоя подруга?

– Я что, помчусь посреди ночи выручать незнакомого человека? – съязвил Морис– Весьма близкая подруга.

– Почему ее отвезли в Делрей-бич, если она живет в Бока?

– Там находится это заведение. Его содержат местные власти – мэрия Палм-бич.

– Что-то вроде больницы?

– Чего ты пристал? Я там никогда не был.

– А что та девица сказала по телефону?

– Сказала, что ее доставили на основании акта Мейера.

– Значит, она была пьяна.

– Этого-то я и боюсь.

– Если в этом штате человека задерживают на основании акта Мейера, значит, он шатался по улице с подбитым глазом или типа того, – разъяснил Ла Брава. – Если берут на основании акта Бейкера, это значит, что человек странно вел себя в публичном месте– вероятно, псих. Я помню это еще с тех времен, когда тут работал.

Он провел полтора года в местном отделении Секретной службы Соединенных Штатов– одном из пяти мест его работы за девять лет.

О своей службе он рассказал Морису в одну из суббот, когда они ехали на Исламораду. Ла Брава собирался порыбачить, а Морис хотел показать ему место, где он в 1935-м стоял в тот момент, когда на берег обрушилось цунами. Та поездка запомнилась Ла Браве как единственный случай, когда Морис расспрашивал его, проявив хоть какой-то интерес к его прошлой жизни– по крайней мере, к некоторым ее подробностям.

О службе в департаменте налогообложения ему почти ничего не удалось поведать: Морис не хотел ничего знать о чертовом департаменте, налогах и о тех трех годах, когда Ла Брава, молодой и полный энтузиазма– «молодой и глупый», по мнению Мориса, – работал там следователем.

И про его брак, пришедшийся на эти же годы, Морис тоже не хотел слушать. Про девушку, с которой Ла Брава познакомился на бухгалтерских курсах при университете Уэйна, – ее звали Лоррейн. Лоррейн не желала пить, курить, задерживаться допоздна, посещать вечеринки– ничего этого не желала, хотя раньше ей все это вроде бы нравилось. Странно, да? Ничего странного, сказал Морис. Девица всегда окажется потом совсем не той, за которую ты ее принимал. Можешь это опустить. Насчет супружеской жизни никто не расскажет ему ничего нового. Пропусти эту часть и переходи сразу к Секретной службе.

Они проходили тренировку в Белтсвилле, штат Мэриленд. Ла Брава научился стрелять из «смит-и-вессона», «магнума», «М-16», «узи»-полуавтомата и много чего еще, научился разоружать террористов и– теоретически– выбивать из них дерьмо двумя-тремя точно направленными ударами. Он научился держать ухо востро, сканировать взглядом толпу, отмечая любой необычный жест, любую странность – зажатые в руках большие пакеты, зонтик в ясный день и все такое прочее.

Пятнадцать месяцев он провел у себя на родине в Детройте, выслеживая фальшивомонетчиков, работал под прикрытием, добираясь до главных фигур. Сперва было интересно, он брал товар якобы на проверку, но потом должен был выступать свидетелем в федеральном суде. Он занимал свое место для дачи показаний и видел, как вытягивается лицо бедняги, – Господи, это же мой новый приятель, это он сейчас утопит меня! В скором времени он намозолил глаза всему Детройту, становилось горячо, и его послали в другое место – «проветриться».

Ла Браву направили в Отдел превентивных расследований в Вашингтоне. Там он протирал штаны, читая злобные послания, адресованные «яйцеголовому Картеру, криворотому сукину сыну из Джорджии». Или еще более распространенное приветствие: «Негролизу, президенту Еврейскоштатов». Авторы этих посланий расписывали, что они собираются сотворить с президентом США, с этой «Главной Задницей Страны, верящей в собственное вранье». В одном письме, припомнил Ла Брава, президента сулили «пронзить праведным мечом Пророка как проклятого Богом лицемера». Жестоко, хотя и не столь практично, как другое предложение: «Привязать бы тебя к крылатой ракете и запулить в небеса твою воинственную задницу».

– Люди любят писать письма, – прокомментировал Морис. – И как вы на них отвечали?

Обычно письма приходили без обратного адреса. Их авторов выслеживали, изучая марки на конверте, особенности почерка или машинописного шрифта, используя другие улики. Их допрашивали и вносили их имена в список заочных «друзей президента» – там значилось около сорока тысяч человек, в основном чокнутых. Лишь примерно за сотней из них было установлено наблюдение.

Потом Ла Брава охранял всяких важных шишек—Тедди Кеннеди, например, когда тот в 1980-м баллотировался на пост президента. Ему пришлось выработать этакий стальной немигающий взгляд, до боли таращить глаза, точно в них песку насыпали, выслушивая все эти длинные, господи, до чего же утомительные, на хрен, речи!

– Ты бы слышал, как Уильям Дженнингс Брайан, Несравненный Мастер Английской Риторики, распинался насчет чудес Флориды, когда его пригласили сюда торговцы недвижимостью!

Ла Брава сказал, что после избирательной кампании Тедди Кеннеди он чуть было не ушел в отставку, но выстоял, и его снова отправили искать фальшивомонетчиков– на этот раз в Майами. Он снова делал свою работу и наслаждался ею. Его новый метод заключался в том, чтобы брать с собой «Никон» с 200-миллиметровыми линзами и использовать его при наблюдении. Ему это было в кайф. Он снимал агентов, работавших под прикрытием, в тот момент, когда они заключали сделки с оптовиками, когда посредники выкладывали свои разноцветные фантики. И он продолжал щелкать в свободное время, бродил по Восьмой Саутуэст-стрит, самому сердцу Маленькой Гаваны, а еще ездил с городскими копами фиксировать уличные правонарушения. Жизнь города завораживала его. Удивительное чувство охватило Ла Браву– словно он попал домой, знал этих людей, видел больше странных физиономий, поз, движений, чем мог запомнить, и эти люди в своих жестах и гримасах открывали ему свою сущность – Морис ведь понимает, о чем речь, верно? – навеки становясь пленниками его камеры. Он снова давал показания в суде, и опять пришлось сменить место работы, «проветриться». На этот раз он получил назначение– только не падай – в Индепенденс, штат Миссури.

– Искать фальшивомонетчиков?

– Нет, охранять миссис Трумэн.

Команда состояла из двенадцати человек. Некоторые сидели в домике охраны перед мониторами, некоторые отбывали восьмичасовую смену в самом доме Трумэнов на Норт-Делавар. Иногда он оказывался в гостиной, своеобразном президентском музее, где висел портрет Маргерит с двумя детьми и стояли напольные часы – в них установили электрический механизм, так что их не надо было даже заводить; хоть какое-то было бы занятие, а так сиди и прислушивайся к голосам в дальних комнатах. Бывал он и в малом зале, где стояло пианино Гарри Трумэна и где можно было часами смотреть телевизор, дожидаясь единственного события за день – визита почтальона.

– Пойми меня правильно: миссис Трумэн – вполне любезная дама, очень внимательная. Мне она нравилась.

Начальник сказал ему:

– Тут полно ребят, которые дали бы себе кишки вырвать, лишь бы попасть на такую работенку. Если тебе она не по душе, так и скажи.

Он глянул на Мориса – тот сидел на соседнем сиденье, такой серьезный, напряженный. Коротышка Морис Золя появился на свет в этих краях, когда еще и дорог-то не было– одни заросшие грязью проселки да рельсы Флорида Ист-Коаст. Опрятный маленький старичок щурит глазки на залитое светом шоссе федерального значения со светящимися зелеными щитами через каждые несколько миль, указывающими, где ты находишься и куда едешь, – и все это его нисколько не удивляет. Он застал болота на месте нынешних городов, видел, как с берега перекинули мост к покрытому зарослями мангового дерева островку в Атлантическом океане и появился Майами-бич. Великие перемены не были для него чем-то особенным – они происходили своим чередом, а Морис жил сам по себе.

Один из висящих наверху зеленых указателей известил их, что до Дайтона-бич осталось двести пятнадцать миль.

– А мне какое дело? – проворчал Морис – Я жил когда-то в Дайтона-бич. Первый раз я женился в Майами, 10 октября 1929-го– тоже мне, выбрал время! – а второй раз в Дайтона-бич, 24 октября 1943-го. Октябрь– плохой месяц для меня. Пришлось платить кучу алиментов, пока не похоронил их обеих. Тупые бабы. В тридцать втором я работал на очистке водоемов и еще по выходным охотился на аллигаторов – еще бы, первая жена меня закалила будь здоров.

– А та леди, за которой мы едем?

– Что «та леди»?

– У тебя с ней были серьезные отношения?

– В смысле– хочешь знать, спал ли я с ней? Она не из тех женщин, с кем можно переспать.

– Я имею в виду, не подумывал ли ты жениться на ней.

– Она была чересчур молода для меня. То есть с девицей ее возраста очень даже приятно было бы запрыгнуть в постель, но жениться и жить вместе… У меня в то время было полно баб. А уж за несколько лет до того, до Кефовера11
  Эстес Кефовер (1903—1963) —американский сенатор, в 1950—1951 гг. возглавлял комитет по борьбе с организованной преступностью.


[Закрыть], когда у меня была лицензия на фотографирование в гостинице да еще букмекерская контора… Я тебе раскрою один секрет: знаешь, какую курочку я в ту пору щупал? Ивлин, ту, у которой галерея. Она была влюблена в меня по уши.

– Как и все дамы, которым ты меня представляешь.

– Что поделаешь, – вздохнул Морис.

– А сколько лет этой леди, к которой мы едем?

– Джини? Не так уж много. Погоди-ка, в пятьдесят восьмом я уступил ей часть гостиницы– в пятьдесят восьмом или в пятьдесят девятом? Они тогда как раз снимали фильм на побережье, с Фрэнком Синатрой, Эдвардом Робинсоном… Джини пригласили участвовать в картине, потому-то она и приехала, но роль ей так и не досталась.

– Минуточку…– попытался прервать его Ла Брава.

– Они позвали ее, а затем решили, что она чересчур молодо выглядит. Ей было едва за двадцать, и она должна была играть даму из высшего света.

– Джини?

– Да, красивая девушка, очень стильная. Потом она вышла замуж– познакомилась здесь с этим парнем и вскоре вышла за него. Адвокат, очень богатый, работал на крупнейшие отели. Они купили дом на Пайн-Три-драйв – не просто дом, особняк– по ту сторону Индиан-Крик, напротив Элен Рок. Знаешь это место? Возле Артур-Годфри-роуд. А потом у Джерри – его звали Джерри Брин – вышли неприятности с департаментом налогообложения, и дом пришлось продать. Уж не знаю, что он там намудрил с налогами – спасибо, в тюрьму не загремел, – но выпотрошили его основательно. Он лет десять как умер. Джини была актрисой, но когда они поженились, она бросила это дело и ушла из кино.

– Как ее звали до замужества?

– Я чувствую в последнее время с ней в самом деле что-то творится. На прошлой неделе она позвонила мне, начала было рассказывать, что, дескать, у нее неприятности, но тут же сменила тему. Не знаю, что она имела в виду – запой или еще что.

– Ты сказал, она снималась в кино?

– Она была звездой. Ее фильмы и сейчас показывают по телику.

– Она известна как Джини или как Джин?

– Как Джин. Джин – как бишь ее? Черт, я привык называть ее Джини Брин, и все тут. Атлантик-бульвар, – всполошился Морис, тыча пальцем в окно. – Осталось полмили. Перестраивайся. – Он опустил стекло, приготовившись давать указания.

– Джин Симмонс?

– Нет, не Симмонс. – Морис отвернулся, следя за машинами, катившими в крайнем правом ряду. – Я скажу, когда будет можно.

– Джинн Терни? – «Лаура». В этой роли он видел ее, просиживая перед телевизором в гостиной миссис Трумэн. – Как пишется ее имя?

– Джин. Как еще оно может писаться? Д-ж-и-н. Джин Харлоу умерла.

Ла Брава поглядел в зеркальце заднего вида, следя за фарами чуть приотставшего от него, видимо никуда не торопившегося автомобиля.

– Джин Крейн?

– Нет, не Джин Крейн. Приготовься, – предупредил его Морис– Не сразу, а после вон той машины, через одну. Надеюсь, у тебя получится.