Текст книги "Палач из Гайд-парка"

Глава пятая

Эмили была шикарно одета, как и подобало случаю. На ней было шелковое платье ее любимого цвета нильской воды, пронизанной солнцем, отделанное стеклярусом и мелкими жемчужинами, туго затянутое в талии, отчего она испытывала некоторое неудобство, и, конечно, с низким вырезом. Турнюры выходили из моды, на смену им пришли пышные рукава и украшения из страусовых перьев. Эффект был потрясающий: на Эмили подолгу задерживались взгляды мужчин, а женщины кривили губы и перешептывались за ее спиной.

Обед и сервировка были роскошны. Гости небольшими группками стояли и сидели в зале для приемов, оживленно разговаривая, споря, смеясь и злословя о политике и личном, когда личное тоже становилось политикой. Приближались дополнительные выборы, и общество было наэлектризовано.

Эмили не садилась, а предпочитала стоять, чтобы не испытывать еще больших мучений от туго стягивающего корсета, что было особо ощутимо после обеда.

– Как я рада видеть вас, дорогая миссис Рэдли. Вы прекрасно выглядите. – Перед ней стояла, ослепительно улыбаясь, леди Малмсбери. Взгляд ее противоречил словам. Средних лет, дородная темноволосая дама была ярой приверженкой партии тори, а следовательно, и Найджела Эттли, врага Джека. Ее дочь Селина принадлежала к поколению Эмили, и когда-то они даже дружили.

– Спасибо, я прекрасно себя чувствую, – с такой же сверкающей улыбкой ответила Эмили. – Надеюсь, и вы тоже, судя по вашему виду.

– Благодарю вас, это действительно так, – согласилась с ней леди Малмсбери, незаметным взглядом окидывая платье Эмили и приходя к заключению, что оно ей не нравится. – Как поживает ваша матушка? Я давно ее не видела. Она здорова? Стать вдовой – это так печально, независимо от возраста.

– Она прекрасно себя чувствует, благодарю вас, – ответила Эмили, насторожившись. Меньше всего ей хотелось поддерживать разговор на эту тему.

– Вчера у меня было презабавное приключение, – продолжала собеседница, подходя поближе к Эмили и касаясь тугими шелками своих юбок ее подола. – Я вчера покидала концертный зал после концерта великолепного скрипача… Вы любите скрипку, дорогая?

– Да, конечно, – поспешно ответила Эмили, пугаясь излишне конфиденциального тона леди Малмсбери и ее странной настойчивости продолжать разговор. Блеск в ее глазах не обещал ничего хорошего.

– Я тоже люблю. Концерт был восхитительный, столько прелести и шарма. Какой тонкий инструмент скрипка, – продолжала леди Малмсбери, не переставая улыбаться. – Когда я прошлась по Стрэнду, чтобы подышать немного ночным воздухом, прежде чем сесть в экипаж, мне повстречалась шумная компания. Они только что вышли из этого нового театра водевилей, и в одной из женщин, мне показалось, я узнала вашу матушку. – Она драматически округлила глаза. – Я готова была поклясться, что это она, если бы не странный наряд и компания, в которой она оказалась. – Леди Малмсбери пристально посмотрела на Эмили.

– Неужели? Вас могло подвести ваше зрение, ведь свет фонарей вечером так обманчив.

– Простите, я что-то не поняла…

– Я сказала, что свет фонарей может сыграть с нами злую шутку, – пояснила Эмили, натянуто улыбаясь.

Но леди Малмсбери не могла позволить сбить себя с толку.

– Никто из этой компании не собирался вводить кого-либо в заблуждение, дорогая Эмили. Ваша мать была в обществе актеров и, судя по всему, чувствовала себя среди них, как своя. Это не было похоже на случайную встречу. К тому же они вместе вышли из этого театра. – Леди Малмсбери рассмеялась резким звенящим смехом, словно на пол посыпались осколки разбитого граненого стакана.

– Что касается меня, то не поручусь, что смогу сразу же в случайной группе людей узнать актеров. Вам это удалось, поздравляю, – холодно заметила Эмили.

Лицо леди Малмсбери с вскинутыми плоскими бровями на мгновение застыло.

– Я знаю, вы давно не выезжали в свет, дорогая, из-за рождения малютки, но уверена, что вы с первого же взгляда узнали бы Джошуа Филдинга. Он сейчас знаменит, всеобщий кумир. Необыкновенно интересное лицо, незабываемые черты… Нельзя назвать их классическими, но необычайно выразительны.

– О, если там был Джошуа Филдинг, то он, без сомнения, просто зашел в этот театр, но не играл в нем, – небрежно сказала Эмили. – Разве он не серьезный актер?

– Да, конечно, – согласилась леди Малмсбери. – И все же не к лицу настоящей леди появляться в таком обществе… Я хочу сказать о социальном круге…

Она снова засмеялась и впилась глазами в Эмили.

– Трудно сказать, – ответила Эмили, тоже уставившись на нее. – Я никогда не была знакома с Джошуа Филдингом. – Она не задумываясь солгала, поскольку ее знакомство с ним состоялось неофициально и леди Малмсбери не могла об этом знать.

– Он актер, зарабатывает на жизнь в театре, – подчеркнуто пояснила леди Малмсбери.

– Как и знаменитая миссис Лэнгтри, – спокойно заметила Эмили. – Что не мешает принцу Уэльскому оказывать ей знаки внимания. Я имею в виду, в обществе.

Лицо леди Малмсбери стало каменным.

– Это совсем другое дело, моя дорогая.

– Пожалуй, – согласилась Эмили. – Не уверена, что кому-то взбредет в голову говорить, что миссис Лэнгтри живет на деньги, заработанные на сцене театра. За игру возможно, но не перед широкой публикой и, во всяком случае, бо́льшую часть времени вне сцены.

Леди Малмсбери покраснела до корней волос.

– Это уж слишком, Эмили! Боюсь, что ваше замечание более чем дерзкое, это дурной тон! С тех пор как вы вышли во второй раз замуж, вы очень изменились, и не в лучшую сторону. Теперь я не удивляюсь, что ваша бедная матушка так редко появляется в высшем свете. Даже в своем тюрбане и в платье-балахоне без какого-либо намека на талию.

Эмили попыталась сделать удивленное лицо, хотя внутри похолодела от тревоги.

– Не представляю, кому взбредет в голову появляться в обществе в таком наряде.

– В театре водевилей, – язвительно поправила ее леди Малмсбери. – Не правда ли, странно?

– Чрезвычайно, – согласилась Эмили. Ей терять было нечего, и она решила взять реванш. – Надеюсь, вы приятно провели вечер до концерта? Отличный ужин? – Она многозначительно вскинула брови. – В приятном обществе… – Эти слова она произнесла особенно подчеркнуто и медленно, не отрывая взгляда от собеседницы.

Новая волна краски залила лицо леди Малмсбери. Намек был деликатным, но не настолько, чтобы сделать вид, будто она его не заметила.

– В приятном, но не более, – уклончиво ответила она сквозь зубы.

Эмили улыбнулась так, словно не поверила ни единому ее слову.

– Счастлива была видеть вас, леди Малмсбери. Вы, как всегда, пышете здоровьем. Я рада за вас…

Та, чуть не задыхаясь от негодования, тщетно пыталась ответить чем-то столь же ядовитым, но так и не нашлась. Круто повернувшись и немилосердно шурша черно-зеленой тафтой своих юбок, она стремительно удалилась.

Хотя в этой словесной перепалке Эмили одержала победу, она все же не на шутку встревожилась. Сомнений не было, леди Малмсбери видела ее мать, экстравагантно одетую, в обществе Джошуа Филдинга и его друзей. Эмили решила немедленно действовать, но как, в эту минуту она не смогла сообразить. Здесь и сейчас она должна выглядеть веселой, беззаботной и уверенной в себе и думать только о том, как помочь Джеку попасть в парламент, хотя в такую возможность не очень верилось. В их округе тори имели сильную поддержку, да и Джек был фактически новичком в политике. У Найджела Эттли было много влиятельных друзей, и у него, без сомнения, была поддержка тайного и зловещего общества «Узкий круг».

Придав своему лицу живой интерес, Эмили влилась в толпу гостей с намерением принять бой, если надо.

На следующий день она готовила себя к схватке уже иного рода. На этот раз ей не надо было блистать нарядами, и арсенал оружия был совсем простое муслиновое платье в горошек, когда экипаж высадил ее у крыльца дома ее матери на Керзон-стрит.

– Здравствуй, Мэддок, – весело поздоровалась она с дворецким, когда тот открыл ей дверь. – Мама дома? Отлично. Я хочу ее видеть.

– Боюсь, она еще не спускалась вниз, мисс Эмили. – Хотя Мэддок и не препятствовал ей войти в холл, но он явно был намерен блокировать дорогу на лестницу, ведущую в спальню матери.

– В таком случае доложи, что я здесь, и спроси, могу ли я подняться к ней.

Сказав это, Эмили вдруг похолодела от ужасной мысли. Нет, Кэролайн должна быть одна, прогнала она страхи. Не могла же ее мать совсем потерять рассудок. О господи! Она почувствовала, как у нее подгибаются колени.

– С вами все в порядке, миссис Эмили? – заботливо осведомился заметивший ее состояние Мэддок. – Принести вам чашечку чаю? Или холодного лимонада?

– Посмотрим, Мэддок. Боюсь, может возникнуть проблема.

– Возможно. Вы сядьте, мисс Эмили, а я доложу о вас миссис Эллисон.

Без дальнейших слов дворецкий поднялся по лестнице и исчез за поворотом площадки.

То время, которое она провела, беспокойно ходя из угла в угол в ожидании возвращения дворецкого, показалось ей вечностью. Неужели Джошуа Филдинг в спальне ее матери и это настоящий роман? Этого не могло быть. Ее мать, должно быть, сошла с ума? Именно так. Смерть отца была ударом, помутившим ее рассудок. Только так это можно объяснить. Всегда спокойная, уравновешенная, предсказуемая и самая обыкновенная из мам, она теперь будто с цепи сорвалась.

– Миссис Эмили.

– О… – Эмили круто повернулась, ибо, задумавшись, даже не слышала, как Мэддок вернулся.

– Миссис Эллисон ждет вас в спальне.

– Спасибо.

Подхватив обеими руками юбки и забыв о достоинстве леди, она буквально взлетела на лестницу и скрылась за поворотом. Даже не постучав, стремительно распахнула дверь спальни матери и застыла на пороге.

Эмили не узнала комнату. Привычные кофейно-кремовые стены исчезли вместе с темной мебелью. В комнате царило буйство розовых, светло-бордовых и персиковых красок и обилие цветов на драпировках. Мебель была светлой, а шишечки на новой кровати слепили глаза. Комната казалась больше, просторней, словно внезапно была перенесена из дома в сад.

Цветов на гардинах и покрывале на кровати, видимо, показалось ее матери недостаточно, ибо на туалетном столике стояла огромная хрустальная ваза, полная свежих роз. Учитывая, что на дворе было всего лишь начало мая, розы, без сомнения, были из чьей-то оранжереи.

Кэролайн в нежно-абрикосовом пеньюаре полулежала на постели, волосы ее были свободно распущены по плечам. Выглядела она чертовски довольной и счастливой.

– Тебе нравится? – спросила она, увидев испуганное лицо дочери.

Эмили была ошарашена происшедшими переменами, но по-честному, в душе призналась себе, что они все же к лучшему.

– Красиво… – нерешительно согласилась она. – Но почему ты вдруг решилась на такое? Это стоит, я полагаю, уйму денег.

– Вовсе нет, – с улыбкой ответила Кэролайн. – В сущности, немалую долю своего времени я провожу в спальне – видимо, не меньше, чем половину жизни.

– Ты так много спишь! – протестующе воскликнула Эмили, опять почувствовав холодок испуга.

– Это неважно, дорогая, просто мне нравится то, что я сделала. – Она со счастливым видом окинула взглядом розовую спальню. – Это моя комната. Я всегда мечтала о комнате, полной цветов и красок, где тепло даже зимой.

– Это еще предстоит проверить, – мрачно возразила Эмили. – Когда я была у тебя в марте, ты ничего не собиралась менять.

– А теперь все будет так, – решительно сказала Кэролайн. – В марте холода не хуже, чем зимой, и часто выпадает снег. Кроме того, могу я тратить свои деньги, как мне заблагорассудится?

Эмили села на край постели. Ее мать действительно выглядела прекрасно; ее кожа, казалось, светилась изнутри, в глазах были радость и задор. Эмили с ужасом представила себе, что станет с ней, когда она надоест Джошуа и тот бросит ее. Неожиданно Эмили почувствовала ненависть к актеру.

– Что с тобой? – озабоченно спросила Кэролайн, слегка нахмурившись. – Мэддок сказал мне, что у тебя какое-то неотложное дело ко мне. Ты действительно выглядишь взволнованной, дорогая. Это касается Джека и выборов?

– Только косвенно… Нет, нет, даже совсем не касается.

– Ты чем-то озабочена? – настаивала мать. – Может, скажешь мне, что случилось, и мы вместе обсудим, как быть.

Эмили смущенно отвернулась к окну.

– Вчера я была на официальном обеде, – начала она, разглядывая великолепный цветной узор гардин, и вдруг умолкла. Все, что она собиралась сказать матери, вдруг показалось таким мелким и ничтожным… Она тщетно подбирала нужные слова.

– Да, я слушаю тебя. – Кэролайн поднялась повыше на подушках и села на кровати. – Ты кого-то встретила там и это очень важно?

– О, нескольких персон. Но одну из них ни в коем случае нельзя назвать важной.

Кэролайн нахмурилась, но она была терпелива и не торопила дочь.

– Важно то, что она сказала, – наконец выпалила Эмили. – Это была леди Малмсбери, если ты хочешь знать…

– Мать Селины Корт? – На лице Кэролайн было удивление. – Кстати, ты давно видела сэра Джеймса? Когда-то это был довольно приятный мужчина, не так ли? Теперь ты бы его не узнала. Растолстел, появилось брюшко, и стал лысеть. Я всегда считала, что Селина заслуживала лучшей партии, но Марии Малмсбери не терпелось поскорее сбыть ее с рук.

– Да, он никогда мне не нравился, – согласилась Эмили, несколько овладев собой. – Леди Малмсбери сказала мне, что видела тебя у театра водевилей в странном наряде – шелковый тюрбан и платье, как она выразилась, без намека на талию. С тобой были еще Джошуа Филдинг и другие актеры. Вернее, ей показалось, что, возможно, это была ты. Однако я сразу поняла, что она хотела сказать. Это, бесспорно, была ты.

– Да, мы отлично провели вечер, – оживилась Кэролайн, и глаза ее заблестели от приятных воспоминаний. – Было так весело. Никогда не думала, что некоторые из легких песенок так хорошо запоминаются. Я давно так не смеялась. А смех, как ты знаешь, полезен. От смеха лица людей поразительно меняются.

– Но шелковый тюрбан, мама! – патетически воскликнула Эмили.

– Ну, и что такого? Шелк – это великолепнейшая ткань, а тюрбан всем к лицу.

– Но тюрбан, пойми, мама! А платье? Если ты решила выйти в свет, то могла бы одеться соответственно. Даже эстетствующие модницы давно отказались от экстравагантности.

– Моя дорогая Эмили, я не собираюсь позволить Марии Малмсбери указывать мне, что носить, в каком обществе появляться и какие театры посещать. А от твоих эстеток меня тошнит. Я очень люблю тебя и Шарлотту, но не позволю вам ставить мне какие-либо условия. – Она ласково дотронулась до руки дочери. – Если я чем-то огорчила вас и вам стыдно за меня, я очень сожалею, но в недалеком прошлом, дорогая, ты тоже доставляла мне немалое огорчение, и не раз. Например, чего стоили твои попытки вмешиваться в сыскную работу Томаса.

– Ты сама в этом участвовала, мама, – возмутилась Эмили. – Всего шесть месяцев тому назад! Как ты можешь…

– Я знаю, – перебила ее Кэролайн. – И если обстоятельства сложатся так, я снова это сделаю. Жизнь показала, что тогда я была не права, стыдясь этого. Придет время, и, возможно, ты тоже поймешь, как ошибаешься сейчас.

У Эмили вырвался вопль отчаяния.

– И это все, что тебя беспокоит, дорогая? – ласково спросила Кэролайн.

– Ради бога, мама, разве этого мало? Моя мать бывает в обществе актера вдвое моложе ее и совершенно не беспокоится о том, как это губительно для ее репутации! Ее видят на Стрэнде в экстравагантных одеждах…

– Ну, знаешь, милочка, чем больше я отпугну респектабельных ханжей от избирательных урн, тем больше будет шансов у нереспектабельного люда проголосовать за Джека, – весело рассмеялась Кэролайн. – Будем надеяться, что их больше, чем ханжей. Но если ты хочешь, чтобы я сидела дома и носила одежду цвета королевского пурпура, боюсь, я не пойду на такие жертвы, как бы мне ни хотелось, чтобы Джек победил.

– Я думаю не о Джеке. Я думаю о тебе, мама, – запротестовала Эмили, и была искренней, ибо мало верила в победу мужа на выборах. – Что будет с тобой, когда все кончится? Ты думала об этом?

Радость исчезла с лица Кэролайн, и Эмили увидела, какой беззащитной могла быть ее мать. Ей вдруг захотелось обнять ее, как обиженного ребенка.

– Став старой и одинокой, я сохраню прекрасные воспоминания о времени, когда я была счастливой, когда меня любили, хоть я и знала, что это всего лишь краткий миг счастья. – Кэролайн произнесла эти слова очень тихо, опустив глаза на розовое одеяло. – Я познала радость общения и дружбу, какие достаются не каждой женщине, и мои воспоминания не будут горькими. – Она подняла глаза на дочь. – Вот что будет со мной потом. Я не впаду в отчаяние и не заставлю вас с Шарлоттой выслушивать мои жалобы и утирать мне слезы. Тебя устраивает такой вариант?

К своему удивлению, Эмили увидела в глазах матери слезы.

– Нет, мне… мне будет так жаль тебя… – Дочь хлюпнула носом и стала безуспешно искать носовой платок.

Кэролайн вытащила свой из-под подушки и протянула его дочери.

– Такова цена любви, девочка, – сказала она тихо. – Обычно ее платят родители за любовь к своим детям, а иногда бывает наоборот. Единственное спасение – это любить не так сильно, чтобы потом не страдать. Но это означало бы, что какая-то часть тебя должна умереть.

Долгий вздох Эмили был похож на стон. Она ничего не могла сказать в ответ, да это и не требовалось.

– Расскажи, как проходит избирательная кампания. – Кэролайн осторожно взяла из рук дочери свой носовой платок. – А как новый дом Шарлотты, ты была там?

– Да, сейчас он выглядит ужасно. Но я уже представляю, каким красивым он будет – ведь в него столько вложено, по крайней мере, сто фунтов, а возможно, и все двести. – Она принялась оживленно рассказывать матери о новом доме сестры.

Спустя полчаса, когда она собралась уходить, Эмили в холле встретилась с бабушкой. Старая леди была во всем черном. Овдовев, она носила только черное, ибо считала, что вдова всегда должна оставаться таковой. Тяжело опираясь на палку, бабушка молча ждала, когда ее внучка спустится с лестницы, и лишь когда нога Эмили ступила на паркет холла, она заговорила.

– Итак, – сказала она недобро, – ты навестила свою мамочку. Ее спальня похожа на комнату уличной девки дешевого пошиба! Она сошла с ума, хотя никогда им особенно и не отличалась. Лишь бедняга Эдвард, пока был жив, умел заставить ее держаться в рамках и сохранять хотя бы видимость достоинства. Бедняга, должно быть, перевернулся в гробу. – Старуха сильно ударила палкой о пол. – Мне кажется, я более не могу находиться в этом доме. Это выше моих сил. Я переезжаю к тебе. – Ее всю передернуло от негодования, когда она окинула взглядом холл. – О том, чтобы переехать к Шарлотте, не может быть и речи. Я никогда этого не хотела. Она вышла замуж за человека ниже себя. Я не могу с этим примириться.

Эмили остолбенела от неожиданности.

– И это все из-за того, что мама заново окрасила спальню? – Голос Эмили был полон удивления. – Если вам не нравится, не заходите туда.

– Не будь глупой! – Старая леди резко повернулась к ней. – Ты думаешь, она сделала это для себя? Она надеется пригласить его к себе. Это так же бесспорно, как нос на твоем лице.

Эмили в это время думала лишь об одном: она не сможет жить в одном доме с бабушкой. Даже в таком огромном доме, как особняк Эшвордов, им со старой леди будет тесно.

– Я не могу оставаться в доме, открытом для скандалов и аморальности, – горячилась старая леди, повышая голос до крика. – Не думала, что на старости лет доживу до такого позора. – Ее маленькие, как черные бусинки, глаза метали искры. – Все это сведет меня в могилу.

– Ерунда! – не выдержала Эмили. – Ничего страшного не произошло и не произойдет. – Она сама не очень-то верила в то, что говорила, и поэтому избегала взгляда бабушки.

– Не груби мне, девочка! – Бабушка так грозно стукнула палкой о пол, что железный наконечник оставил царапину на паркете. – Мои глаза все видят; я не слепая и не могу не заметить, когда женщина начинает дурно себя вести под моей крышей.

– Но это не ваша крыша, бабушка. Это мамин дом. И в нем нет дурно ведущих себя женщин.

– Не забывай, с кем ты говоришь, девочка, – сердито оборвала ее старуха и, поскольку Эмили уже направилась к двери, грозно остановила ее: – Нет, изволь выслушать меня. Откуда в тебе эта дерзость, хотела бы я знать?

– Но мы уже обо всем поговорили, бабушка. Я должна спешить домой, и к тому же у меня масса общественных обязанностей.

Старая леди разразилась гневной тирадой, еще раз стукнула о пол палкой и, повернувшись, ушла в свои комнаты. Эмили воспользовалась этим и быстро покинула дом.

Она ничего не сказала Джеку о своем визите к матери. Ему совсем ни к чему знать об этом, а сообщение о намерении бабушки поселиться в их доме, даже предположительное, было бы достаточным предлогом, чтобы отвлечь его мысли от главных дел.

Вместо этого она поспешила в детскую. Появление ее там было неожиданным и произвело переполох. Пожилая няня маленькой Эви, державшая на руках уже засыпавшую девочку, была напугана. Горничная Сьюзи, складывавшая белье, выронила его из рук, юный Эдвард, не доев свой рисовый пудинг, без разрешения встал из-за стола.

– Мама! – с громким криком бросился он к ней. – Мама, я все выучил о Генрихе Шестом, что было задано на сегодня. Ты знаешь, у него было восемь жен, и всем он отрубил голову. А королева Виктория тоже отрубит голову принцу Альберту, когда он ей надоест? – Он стоял перед матерью, выпрямившись, стройненький и тонкий, с сияющими от возбуждения глазами; светлые, как у матери, волосы падали ему на лоб. Он был одет в белую рубашку с широким отложным воротником и темные в полоску штанишки. Мальчик переступал с ноги на ногу от нетерпения поскорее услышать мнение матери. – Правда, здорово?

– Ничего хорошего в этом нет, дорогой, – ответила несколько огорошенная Эмили и ласково дотронулась до его плеча. Ей хотелось обнять сына, прижать его к груди, но она знала, что он рассердится. Все это Эдвард считал ненужными нежностями не по его возрасту и с трудом соглашался на родительский поцелуй перед сном, лишь бы не огорчать отца и мать.

– Во-первых, это был король Генрих Восьмой, – поправила его мать. – У него было шесть жен, и не всем он отрубил голову.

Мальчик был разочарован.

– Да? А что он сделал с теми, что остались?

– Одна умерла, со второй и даже, кажется, с третьей он развелся, а последняя жена пережила его.

– Но остальным он все же отрубил голову?

– Кажется, да. А какие у тебя были еще задания, кроме истории?

– Сложение и география.

Из детской спальни вышла гувернантка мисс Робертс. Она была дочерью священника, аккуратная, некрасивая, почти тридцатилетняя девушка, без всякой надежды выйти замуж. Ей самой приходилось заботиться о себе и зарабатывать на жизнь. Так она стала гувернанткой. Эмили была довольна ею и надеялась, что придет время, и мисс Робертс будет учить малышку Эви.

– Добрый день, – поздоровалась с ней Эмили. – Мой сын хорошо учится?

– Да, миссис Рэдли. – Гувернантка улыбнулась краем губ. – Хотя больше запоминает дворцовые интриги и сражения, чем законы и договоры. Но я думаю, что в этом ничего плохого нет. Я сама любила королеву Елизавету.

– И я тоже, – согласилась Эмили.

Эдвард нетерпеливо посматривал то на одну, то на другую, но был слишком хорошо воспитан, чтобы прервать их беседу.

– Ты не доел свой пудинг, – наконец сказала ему мисс Робертс.

– Он уже холодный.

– И кто в этом виноват? – Мисс Робертс была неумолима.

Эдвард решил было возразить, но, увидев лицо гувернантки, передумал. Спорить и проиграть – недостойно, особенно проиграть женщине, а как юный виконт, он относился очень серьезно к вопросам собственного достоинства, что было весьма важно для семилетнего мальчугана, воспитываемого в основном женщинами. Он невозмутимо проследовал к столу, сел на стул и взял ложку.

Эмили и мисс Робертс с улыбкой обменялись взглядами. Горничная с охапкой чистого белья ушла в детскую спальню. Эмили повернулась к няньке и протянула руки к ребенку.

– Она только что уснула, бедняжечка, – запротестовала нянька.

Это была крупная, излучавшая добродушие женщина, уже в молодости ставшая кормилицей. Она брала младенцев из благородных семей к себе домой, где выхаживала их и кормила грудью до годовалого возраста, а иногда и дольше, чтобы потом вернуть их в детские под опеку нянек и горничных, а позже – гувернанток и учителей. Больше всего она любила трехлетних детишек и часто к кому-нибудь из них привязывалась так крепко, что расставалась с ними крайне болезненно. Она понимала, что не может отказать Эмили. Мать хотела подержать свое дитя в руках, почувствовать тяжесть его тельца, погладить по нежной кожице, вглядеться в крошечное личико. Эмили продолжала ждать с протянутыми руками.

Нянька знала, что спорить бесполезно и безрассудно, поэтому поднялась и протянула Эмили ребенка.

Эви не шелохнулась, переходя из рук в руки. Получив ее, Эмили стала ее легонько покачивать. Прошло несколько минут. Нянька, отвернувшись, чем-то занялась, хотя, по правде, делать ей было нечего. Эмили погладила золотистые волосики девочки, наконец разбудила ее и, сев в кресло-качалку, стала ворковать над дочуркой какой-то милый вздор. А в это время привычный ритм жизни в детской был безнадежно нарушен. Горничная запоздала с уборкой, нянька изнывала от безделья, а юный Эдвард после вечернего чая опоздал послушать свою сказку перед сном. Наконец спокойная Эви издала первый крик.

К этому времени терпению няньки пришел конец. Она взяла из рук Эмили ребенка, окунула клочок ваты в сахарный сироп и сунула в рот плачущей Эви, решительно заявив хозяйке, что пора каждому заниматься своим делом.

Эмили послушно пожелала Эдварду спокойной ночи, не осмелившись поцеловать его, что сначала ужасно понравилось ему, ибо означало его победу, но потом стало выглядеть грустно. Возможно, так много достоинства совсем ни к чему в его возрасте, печально размышлял он. Но, раз приняв решение, Эдвард не собирался его менять, особенно в присутствии мисс Робертс, чьим мнением он особенно дорожил. Завтра он сам подставит щеку для поцелуя и таким образом возьмет инициативу в свои руки. Это было прекрасное решение. Довольный Эдвард лег в постель. К тому же прочитанная на ночь гувернанткой история короля Артура очень ему понравилась.

Эмили проводила сына взглядом, чувствуя, какой нежностью переполняется ее сердце, и, попрощавшись с няней и горничной, спустилась в столовую, чтобы ждать Джека к ужину.

Муж пришел около семи, порядком измотанный предвыборными делами. Он был рад хотя бы за ужином забыть о выборах и новых группах избирателей, которых предстояло убедить, при этом быть убежденным самому. Дата выборов была определена, оставалось три недели, и голова его была занята только этим.

Утром Эмили уже хлопотала за столом в комнате для завтрака, самой любимой из всех комнат в ее огромном доме, когда вошел Джек с двумя газетами в руках. Комната была восьмигранной, с тремя дверями, одна из которых выходила в небольшой тенистый сад с восточной стороны дома. По утрам лучи солнца, проникая через стеклянную дверь, рисовали теплые желтые квадраты на паркете и заставляли весело сверкать красивую чайную посуду в двух горках у стен.

– Только об этом и пишут, – с досадой сказал Джек, положив газеты на край стола, и с озабоченным видом взглянул на жену. – И по-прежнему новость первой полосы.

Эмили не надо было уточнять, какие новости он имеет в виду. Вчера перед сном последнее, о чем они говорили, были убийства в Гайд-парке.

– Что же они пишут на сей раз? – спросила Эмили.

– «Таймс» пытается сохранять спокойный тон. Один из репортеров поддерживает версию о маньяке и предрекает дальнейший разгул убийств. Другой, ссылаясь на венскую школу медицины, развивает идею, что многое в поведении человека объясняется тем, что с ним произошло в детстве, и рассуждает о роли снов и подавлении чувств. – Сев, Джек потянулся к звонку, но в это время вошел лакей. – Яйца и бекон с картофелем, Дженкинс, – рассеянно распорядился он.

– Повар приготовил почки со специями, сэр, – предложил Дженкинс. – И поджаренные хлебцы.

– Это означает, что в доме нет яиц? – Джек поднял на него вопросительный взор.

– Есть, сэр, не менее трех десятков. – Дженкинс сохранял невозмутимость. – Вам яйца, сэр?

– Нет, почки звучат соблазнительно, – согласился Джек и вопросительно посмотрел на Эмили.

– Компот из фруктов и поджаренный хлеб.

– Тебе не надоело это меню, дорогая? – нахмурился Джек, но глаза его смеялись.

– Ничуть. Из абрикосов, если они еще остались, Дженкинс.

Эмили тщательно скрывала от Джека и еще больше от прислуги, что поставила перед собой цель довести свою фигуру до тех изящных форм, какими она гордилась до рождения Эви, – и твердо держала свое слово.

– Хорошо, мэм. – Дженкинс с трудом отвыкал от прежнего обращения «моя леди», когда Эмили была виконтессой, поэтому он тщательно следил за своей речью, обращаясь к хозяйке. Получив распоряжения, слуга послушно удалился.

– Возможно, бекона нет, – заметила Эмили. – Что дальше?

Джек привык к своеобразному ходу мыслей жены и поэтому сразу понял, что она интересуется не беконом, а газетами. Тема эта отнюдь не была ими исчерпана.

– Видный врач высказался о причинах совершения преступлений, – продолжал Джек пересказывать газетные новости. – Ничего интересного и тем более полезного. Какой-то писатель убежден, что убийца – женщина. Не понимаю, почему ему это взбрело в голову. Кто-то написал о фазах Луны и даже предсказал, когда будет совершено следующее убийство.

Эмили поежилась и скорчила гримаску.

– Бедняга Томас.

– Но главное, – продолжил муж, – это критика в адрес полиции, их методов ведения расследования и всей работы полиции вообще. И того, что она сейчас собой представляет. – Он шумно перевел дух. – «Таймс» напечатала длиннющую статью Эттли, и, боюсь, там досталось Томасу, хотя имя его не называется. Цель статьи – приобрести политический капитал, пропагандируя свои идеи. Эттли, в сущности, все равно, кого он лягнет по дороге к успеху.

Эмили потянулась за газетой и уже держала ее в руках, когда вошел Дженкинс с почками для Джека и компотом для нее. Увидев в руках хозяйки газету, он с трудом скрыл свое неодобрение. В его время леди не читали газет, разве сообщения из зала суда, уведомления о свадьбах и некрологи, а если им везло и в газете появлялась статья о театре, то и это им не возбранялось прочесть. Читать же политические дебаты и комментарии женщинам не рекомендовалось. Они портили кровь и тревожили воображение прекрасного пола. Дженкинс помнил, как однажды, набравшись храбрости, как-то сказал об этом покойному лорду Эшворду, но тот, к сожалению, пропустил это мимо ушей.