Текст книги "Суд и ошибка"

– Так вот куда он клонил! – воскликнул укрытый пледом мистер Тодхантер, когда такси миновало толпу зевак.

– Вот именно. Изобретательно, правда? Этот Бэрнс малый не дурак, – великодушно заявил сэр Эрнест.

На что мистер Читтервик не преминул вставить реплику, которая напрашивалась сама собой:

– Но не чета вам! Вы так провели перекрестный допрос, что его версия рухнула.

Сэр Эрнест просиял:

– Что ж, пожалуй, я пробил в ней дыру. Но особо полагаться на удачу не будем. Присяжные – странный народ. Например, наши: дай им малейший шанс, и они оправдают нашего друга.

– Вы так думаете? – встревожился мистер Читтервик.

– Просто нам не следует злоупотреблять оптимизмом, вот и все. – Сэр Эрнест потер свою румяную щеку. – Интересно, как он до этого додумался? Чертовски остроумная мысль. А скажите, Тодхантер, вы точно уверены, что не устраивали в декабре подобного рода ночных прогулок?

– Что за вздор вы несете?! – вскинулся мистер Тодхантер.

– Все-все, – испугался сэр Эрнест и сидел смирно, пока таксист не остановился у его клуба.

Глава 18

На следующее утро мистер Бэрнс предложил суду детальную разработку своей версии.

Имеется два основополагающих факта, на которых, по мнению обвинения, зиждется причастность подсудимого к преступлению, заявил он. Во-первых, тот факт, что он обладал браслетом убитой женщины, а во-вторых, вероятность того, что единственная пуля, найденная в беседке, выпущена не из револьвера, принадлежащего Винсенту Палмеру, – с той подоплекой, разумеется, что она вылетела из револьвера, принадлежащего подсудимому.

Однако же, если вдуматься, оба факта не выдерживают никакой критики. Факт обладания браслетом доказывает только одно: что подсудимый знавал погибшую. Он не может служить уликой даже того, что подсудимый видел мисс Норвуд убитой, поскольку еще при жизни она прекрасно могла отдать ему этот браслет, например, затем, чтобы укрепить шатающийся камень, сделать второй экземпляр или в каких угодно иных целях. Тем не менее полицейские готовы признать, что мистер Тодхантер побывал на месте преступления после смерти мисс Норвуд. К чему они не готовы, так это признать, что он причастен к убийству.

– А что касается револьверной пули… – И мистер Бэрнс пренебрежительно дернул плечом. – Пулю обнаружили застрявшей в балке в дальнем углу беседки. Оказаться в таком месте она могла только вследствие на редкость скверного выстрела мимо цели. Более того, мистер Тодхантер явно забыл про эту вторую пулю (что была вторая, нам, кстати, известно только от него самого), несмотря на то что напомнить о ней должны были две оставшиеся в барабане стреляные гильзы, от которых предстояло избавиться, а не одна. Однако же мистер Тодхантер вспомнил об этом, весьма удачно, лишь в присутствии двух независимых свидетелей. Одно это уже настораживает.

Еще больше сомнений в том, что касается этого эпизода, вызывают заслушанные присяжными показания: свидетельницы, которая декабрьской ночью слышала звук выстрела со стороны беседки, и свидетеля, как раз в ту ночь в неурочный час видевшего в доме подсудимого свет, – из чего ясно, что подсудимый тогда по меньшей мере бодрствовал, а то и вообще еще не ложился. Можно придумывать этим фактам самые разнообразные объяснения; тем не менее они есть, и с ними нужно считаться.

Что же из них следует? Прежде всего то, что рассказ мистера Тодхантера о второй пуле – вымысел. Ее выпустили из револьвера отнюдь не в сентябре прошлого года, а в декабре. К тому времени мистер Тодхантер, когда-то наивно веривший в то, что стоит ему явиться в полицию и признаться в каком-нибудь преступлении, как его немедленно арестуют, – к тому времени он уже осознал, что никаких улик против него нет. Поэтому он эти улики фабрикует. Первейшей уликой в таком деле, естественно, считается пуля – и вот в ночь на третье декабря он отправляется на место преступления, приходит туда незадолго до полуночи и впервые стреляет там из своего револьвера. В ходе той же ночной прогулки он, несомненно, оставляет в саду следы, каковые, ликуя, в присутствии двух свидетелей находит на следующее утро. Тем же утром, при тех же свидетелях на редкость вовремя он «вспоминает» про пресловутый второй выстрел. Вот как, на мой взгляд, шел ход событий – и разве это не более убедительное объяснение, к тому же подкрепленное показаниями, чем сумасбродные утверждения обвиняемого – или нам стоит переименовать его в «самообвинителя»? Предложенное мной объяснение к тому же правдоподобно обосновывает те весьма полезные отпечатки ног, сломанные ветки и тому подобное, что обнаружили два свидетеля на пути через сады соседей к саду мисс Норвуд. Ибо здравый смысл и весь опыт жизни не позволяют нам допустить, чтобы эти следы могли сохраниться долгие месяцы вопреки дождям и непогоде нашей английской зимы!

Присмотритесь к рассказу мистера Тодхантера. Присмотритесь, и вы поймете, что это сплошные утверждения – и никаких доказательств. Возьмем что угодно – вот, к примеру, тот факт, что выброшена единственная неопровержимая улика, смертоносная пуля. Мистер Тодхантер утверждает, что сам ее выбросил, и нам остается только принять это на слово. Но слово-то это таково, что в данных обстоятельствах положиться на него никак не возможно! Нам уже доводилось отмечать, как необычен сам по себе этот поступок, но тогда мы рассматривали мотив, а не действие. Давайте же теперь возьмемся за действие. И что мы увидим? Да ту вероятность, что оно, это действие, существовало единственно в богатом воображении мистера Тодхантера; никуда он не выбрасывал никакой пули, но, однако же, знал, что некая пуля была выброшена, знал, кто ее выбросил, может быть, даже видел, как это произошло. Доказательства и еще раз доказательства – вот что требуется в суде, но именно доказательств недостает этому причудливому самооговору, и, – рискнул предположить мистер Бэрнс, – ничего более несуразного не происходило еще ни в одном из судов Великобритании.

Обратите внимание на то, как подсудимый изменил свои показания. Он сам признал, что когда впервые явился в полицию, его история была не совсем правдива. Почему? Потому что думал, что так она прозвучит убедительнее. Это ли не ключ к разгадке? Как только требуется внятное объяснение по любому пункту – у мистера Тодхантера оно наготове. Но это отнюдь не значит, что он говорит правду. И когда вы просите его подтвердить слова доказательствами, в ответ неизменно слышите: «Доказательств нет. Вы должны верить мне на слово». Но разве так подают дело, когда хотят, чтобы его принимали всерьез?

И так далее. И тому подобное.

Мистер Тодхантер давным-давно перестал это слушать. Крепко прижав ладони к ушам, он одиноко съежился на скамье подсудимых и предался отчаянию. Никакого нет смысла даже пытаться сохранить лицо. Дело проиграно. Этот Бэрнс оставил от него рожки да ножки. Палмер обречен.

Когда сэр Эрнест поднялся, чтобы произнести заключительную речь от лица обвинения, мистер Тодхантер даже не взглянул на него. Сэр Эрнест – человек прекрасный, но и самый распрекрасный человек в мире не справится с таким делом, где на весах лежит престиж всей полиции.

Однако сэр Эрнест, казалось, ничуть не осознавал, как невыполнима его задача. Речь свою он начал положительно в мажоре:

– Ваша честь, милорд! Господа присяжные! Мне незачем напоминать вам о необычном характере этого процесса. В анналы британского правосудия он войдет как уникальный сразу по нескольким причинам, и не в последнюю очередь потому, что перед обвинением и защитой стоит, по сути дела, один и тот же вопрос, а именно – чей же палец на самом деле нажал на спусковой крючок револьвера, причем обе стороны, и обвинение, и защита, противостоят третьей, промежуточной, которая, строго говоря, в этом процессе представлена не была. Однако мы сошлись на том, что дело должно быть представлено вам для вынесения вердикта, о котором не прошу ни я, ни мой друг мистер Джеймисон, – вердикта «невиновен». Считаю своим долгом добавить, что ученый коллега, выступавший здесь передо мной, изложил суть дела с похвальной подробностью и внятностью. Хитроумие его объяснений наверняка очевидно вам так же, как мне.

И все-таки это лишь хитроумие. К примеру, оратор говорит, что линия обвинения построена исключительно на утверждениях обвиняемого, что в ней ни на йоту нет доказательств, что каждое действие подсудимого открыто интерпретациям. Но что, если те же претензии применить к делу против Винсента Палмера в том виде, в каком оно было представлено другому составу суда? Разве под огнем такой критики оно не более уязвимо? Вы читали материалы этого дела. Имеется ли там хоть гран улик в пользу того, что именно Палмер совершил это преступление? Я утверждаю, что нет, нет ни грана! Дело против Палмера с начала и до конца состоит из догадок и предположений. Неужели мой друг Бэрнс скажет, что умозаключения, сделанные следствием, имеют право на существование, а предположения и утверждения частного лица – полный вздор? Уверен, что ничего подобного он не скажет. Однако именно на этой платформе, рассуждая логически, и зиждется его трактовка!

Однако мы, выстраивая обвинение против человека, который сидит сейчас на скамье подсудимых, опирались отнюдь не только на его утверждения, как полагает мой друг мистер Бэрнс. Он заявляет, что у нас нет доказательств. На это я говорю: есть, и это доказательства сокрушительной силы. Вы все слышали их. Вам судить, крепче ли они жидкой водички, которая сошла за доказательства против Палмера, крепче ли шампанское имбирного пива.

Позвольте мне еще раз напомнить вам, как развивались события, приведшие подсудимого в этот зал, в той логической последовательности, в какой излагали их под присягой свидетели…

Вслед за чем сэр Эрнест потратил час с четвертью, живописуя картину искушения и падения мистера Тодхантера, причем самыми насыщенными, яркими красками.

По мере того как длилась речь обвинителя, настроение мистера Тодхантера менялось на глазах. Все выше и выше поднималась его маленькая лысая головка, плечи расправились, спина выпрямилась, на лице заиграла недоверчивая улыбка, в костлявой груди пробудился росток надежды. Ибо сэр Эрнест водил кистью рукой мастера. Послушав его, даже мистер Тодхантер почти поверил, что в глубине души он – сущий злодей. Глянув в сторону присяжных, он перехватил взгляд толстого торговца в клетчатом костюме. Толстяк поспешно отвел глаза. Мистер Тодхантер с трудом удержался от торжествующего смешка.

Меж тем сэр Эрнест, взывая к присяжным, близился к кульминации.

– Палец ли подсудимого нажал на спусковой крючок в момент рокового выстрела? Вот в чем самый существенный вопрос разбираемого нами дела. Можно счесть, что побудительным мотивом рокового выстрела была недопустимая самонадеянность, но можно и счесть, что мотив был не так уж предосудителен. Можно – но вы вообще не должны обращать на мотив внимания. Ваш долг – судить действия, а не их мотивы, согласно этому вы и вынесете свой вердикт. Мой же долг – указать вам, что подсудимый действовал умышленно, тогда как защита будет убеждать вас в том, что случай этот следует трактовать не более как прискорбную случайность.

Но ваша задача не только в том, чтобы выбрать одну из этих двух точек зрения. В эту минуту другой человек уже приговорен к смерти за то же самое преступление. Вы видели его в зале; вы сами можете судить о его состоянии. Вы слышали доводы, на основании которых этого человека обрекли на смерть; вы слышали, как наш нынешний подсудимый излагал подлинную историю этого ужасного преступления и о том, сколько воистину отчаянных стараний он приложил, чтобы исправить совершенное им зло.

Ибо в споре о том, что касается этой вопиющей ошибки правосудия, мы, обвинение и защита, придерживаемся одного мнения. Со всей серьезностью мы уверяем вас в этом. Мы просим вас по достоинству оценить лукавость аргументации и передержки фактов в изложении дела представителем полиции; мы просим вас принять простое, а не запутанное объяснение.

Человек, который сидит сейчас на скамье подсудимых, несет на своих плечах бремя огромной ответственности. Мы, юристы, делим с ним эту ношу. Подсудимый не в состоянии выступать от себя, он рассчитывает, что мы поможем ему донести до вас истину. Что ни говори о его деяниях, а с тех пор как ему стало известно, что невинный обвинен в преступлении, которое, как он заявил вам, его рук дело, мистер Тодхантер повел себя безупречно. Воистину он предпринял такие отчаянные усилия, чтобы исправить ошибку суда, что полицейские решили, будто он давний друг семьи обвиненного. Но это не так. Как вы слышали, с этими людьми подсудимый едва знаком. С Палмером до встречи здесь, в зале суда, он виделся всего дважды, да и то не дольше, чем несколько минут. Альтруизма, о котором шла речь, здесь нет и в помине. Мистер Тодхантер вовсе не жертвует собой ради друзей, но от этого задача его ничуть не менее велика. Жить ему осталось всего несколько недель – а может, и несколько дней. И каждую минуту этих оставшихся ему дней он положил на то, чтобы исправить чудовищную судебную ошибку, дабы, когда придет последний его час, не осознавать с отчаянием, что невинному человеку придется расплачиваться за преступление, которое совершил он!

Господа присяжные, на этом моя миссия завершилась. Теперь дело за вами. В ваших руках судьба – и не одного человека, но двух. Да помогут вам небеса вынести справедливый вердикт!

На последних словах у сэра Эрнеста сорвался голос. Он постоял неподвижно, глядя на присяжных в упор, и только потом сел на место.

На перерыв суд удалился в полном молчании, которое стало высшей наградой красноречию сэра Эрнеста.

На взгляд мистера Тодхантера, сэр Эрнест заслужил все мыслимые похвалы, какими только можно осыпать человека.

– Это была лучшая судебная речь, которую я когда-либо слышал, – признался он, когда они бок о бок вышли из здания суда. И это была правда: мистеру Тодхантеру раньше не доводилось слушать речей в суде.

– Да, но дело-то еще не закончено, – подмигнул ему сэр Эрнест, выйдя из роли обвинителя. – Вы обратили внимание на судью? Видели, как старикан посмотрел на меня, когда я пытался разжалобить присяжных? Меня это настораживает.

– А по-моему, самое страшное уже позади, – высказался мистер Тодхантер, вообще говоря, нечасто поддававшийся оптимизму. – Что вы на это скажете, Читтервик?

– Я думаю, – осторожно произнес мистер Читтервик, – что нам чрезвычайно повезло с адвокатами.

– За это я приглашаю вас выпить, – весело отозвался сэр Эрнест. – А вы отправляйтесь в свою личную столовую, Тодхантер. В выпивке вы нам не товарищ.

Первые двадцать минут после перерыва ушли на мужественные старания мистера Джеймисона развести турусы на колесах. Сказать ему было нечего, поскольку и задачи защищать подсудимого перед ним не стояло, и после того, как он обозначил себя со всеми подобающими реверансами в сторону ученого друга-обвинителя и метнул несколько камешков в огород отсутствующего мистера Бэрнса, мистеру Джеймисону оставалось только воззвать к присяжным с призывом признать мистера Тодхантера виновным в убийстве всего лишь по неосторожности – на том зыбком основании, что как-то неловко приговаривать его к казни.

Наконец судья приступил к подведению итогов.

– Господа присяжные, – заговорил он старчески слабым, но внятным голосом, – мне вменено в долг вместе с вами пересмотреть доказательства, предъявленные нам в ходе этого уникального, по справедливому замечанию обвинителя, процесса. Как вам известно, по этому же преступлению смертный приговор вынесен другому человеку, и, чтобы спасти его, убежденный в его невиновности мистер Фёрз возбудил данный процесс. Нет причин сомневаться в мотивах мистера Фёрза или полагать, что двигало им что-то иное, а не высшие принципы; нам следует воздать должное беспристрастности и гражданской ответственности мистера Фёрза. Справедлива ли его вера в невиновность приговоренного к смерти, решать вам.

Для вас не имеет значения то обстоятельство, что дело возбуждено частным лицом, а не государством, как это обычно бывает в делах такой важности. Тем не менее вам следует задать себе вопрос, почему оно возбуждено не государством и почему власти, располагающие всеми уликами и показаниями, предъявленными вам, не сочли их достаточными, чтобы принять по ним меры, – или, могу я сказать, предпочли не принимать никаких мер. Как указал представитель полиции мистер Бэрнс, одного признания для этого недостаточно. Примеры ложных признаний – не редкость в криминальной истории. Такие признания делают по самым разным мотивам, от помешательства до желания защитить виновного, – и зачастую от них отказываются, как только виновный спасен. Следовательно, вам не следует чрезмерно доверять признанию подсудимого; принимая решение, должно опираться единственно на улики, подтверждающие такое признание. А теперь я повторю для вас эти показания и, ввиду важности рассматриваемого дела, довольно подробно.

И судья сделал, как обещал. Медленно, методично и с неуклонной точностью он повторял показания участников процесса до конца дня и назавтра, когда заседание суда возобновилось.

Под монотонный старческий голос мистер Тодхантер пережил целый спектр эмоций.

Озвученные этим тихим, бесстрастным голосом доказательства каким-то образом казались куда менее убедительны, чем в гладких, звучных и эффектных периодах сэра Эрнеста. Сказать по правде, в изложении судьи виновность мистера Тодхантера выглядела на удивление слабо. Свидетельских показаний было довольно, но подтверждали они лишь его намерения, а отнюдь не поступки. Мистер Тодхантер, который заранее прекрасно об этом знал, но сумел убедить себя, что как-нибудь обойдется, тревожился все сильнее. Сказать, что судья так или иначе умалял важность свидетельских показаний, было никак нельзя, тем не менее эффект был уменьшительный. Мистер Тодхантер осознал с беспокойством, как сильно зависит дело от красноречия того, кто его излагает.

Один пассаж судьи, прозвучавший в начале утреннего заседания, усилил волнение мистера Тодхантера. Судья пересказывал показания, свидетельствующие о том, что подсудимый побывал на месте преступления скорее после наступления смерти мисс Норвуд, нежели до нее. Сделав краткую паузу, судья добавил:

– В этой связи я обязан вас предостеречь: даже если вы признаете нынешнего подсудимого виновным, это не обязательно означает, что по предыдущему процессу был вынесен неверный вердикт. Имеется еще одна вероятность, в которую вас не посвятили, но которую тем не менее вам следует иметь в виду: суть ее в том, что Палмер и Тодхантер, возможно, состояли в сговоре. Доказательств тому, что так было, нет, но нет и доказательств обратного. Вы должны помнить, что и такое возможно, и я упоминаю об этом, дабы вы из сентиментальных соображений не поддались искушению вынести обвинительный приговор ради спасения жизни молодого и полного сил мужчины за счет другого, который в любом случае обречен. Подобные соображения решительно неуместны, и я уверен, вы им не поддадитесь. А ежели поддадитесь, то должен предупредить вас – желаемого эффекта они могут не возыметь.

Мистер Тодхантер сидел сам не свой. Пожалуй, напрасно он полагался на чувствительность и подсознательное ее воздействие на умы присяжных. Сам-то он определенно рассчитывал на то, что за обвинительным приговором в его, мистера Тодхантера, адрес неизбежно последует признание Палмера невиновным. И вдруг выясняется, что имеется некая лазейка в законах, благодаря которой власти в любом случае вольны не отпустить несчастного юношу. Ему хотелось встать и прокричать: «Он невиновен! Хватит болтать чепуху, признайте истину! Говорю вам, он невиновен – мне это известно, как никому другому!»

Так-то оно так, мистер Тодхантер почти единственный в мире имел весомейшее из оснований знать о невиновности Палмера, но убедить в этой простой истине других оказалось совсем не просто. Меж тем хотелось, чтобы невиновность Палмера производила впечатление прочной, нерушимой гранитной глыбы, чтобы никто в ней не усомнился.

Волнение его все росло, но только когда судья подошел к концу своей речи, мистер Тодхантер понял, что доведен до точки кипения.

Вплоть до того поведение судьи было безупречно. На протяжении пространной своей речи преодолевая, что мало кому из судей по силам, искушение вразумлять окружающих, как жить согласно букве закона, он высказывался строго по существу дела. Но под занавес не устоял и, как это обычно бывает, в последних словах выдал себя, показав, что на высоком своем посту руководствуется не столько законами, сколько нормами этики и морали.

– Не исключено, господа присяжные, что кое-кто из вас склоняется к еще одной формулировке приговора, которая совсем здесь не обсуждалась. Я имею в виду вердикт «виновен, но невменяем». Когда защита предлагает такой вариант, обязанность судьи отметить, согласуется ли он с фактами по делу. Итак, на случай если кто-то из вас обдумывает приговор подобного рода, сообщаю: в отсутствие каких-либо доказательств на этот счет такой вердикт будет совершенно недопустим. В сущности, и защита весьма разумно не предлагала его. Я упомянул о нем лишь потому, что некоторые из вас могли подумать, что сама сущность признаний подсудимого говорит о его невменяемости.

В самом деле, вопиющая самонадеянность, в которой сознался подсудимый и которой он, по всей видимости, упивается, самонадеянность, выраженная в готовности распоряжаться чужой жизнью и смертью, вполне может показаться признаком мании величия и даже хуже того. Но закон дает четкое определение безумию, и в данном случае нет оснований сомневаться в том, что подсудимый здраво сознавал свои действия и намерения. В этом вся суть.

Таким же образом вы должны остерегаться того, чтобы отвращение к подсудимому – чувство естественное для любого нормального и порядочного человека – повлияло на ваше решение. Если вы считаете, что его вина не доказана, ваш долг – вынести оправдательный приговор независимо от того, какое презрение и ненависть вызывают в вас его хладнокровные интриги. Тому, что он в оные времена обдумывал бессмысленное, идиотское убийство вполне невинного человека, есть доказательства, на которых я уже останавливался; вам предстоит решить, что крылось под его сумасбродными разговорами: стремление ли произвести впечатление на знакомых, зловещий ли субстрат истинных намерений?

Тем не менее, как я уже сказал, даже если вы находите в подсудимом, и, пожалуй, с основанием, личность бессердечную и безответственную, носителя извращенных представлений об общественном долге, даже если так, не допустите, чтобы это чувство окрасило ваш вердикт, и в равной же мере не дайте повлиять на вердикт тому обстоятельству, что другой человек уже признан виновным в преступлении, которое мы сегодня рассматриваем. Ваша задача – вынести приговор на основании представленных вам фактов, и никак иначе.

Завершив речь дополнительными пояснениями касательно отличий убийства умышленного от непреднамеренного и того, что необходимо при вынесении приговора в том и другом случаях, судья отпустил присяжных в совещательную комнату.