Текст книги "Возвышение Рима. Создание Великой Империи"

15. Блистательный Восток

Война с Ганнибалом закончилась, люди были измучены. После 18 лет борьбы сельские местности в Италии оказались полностью разорены, разрушено производство, опустела государственная казна, погибли сотни тысяч римских граждан и их союзников. Обычно победа имеет сладкий вкус, но на этот раз от нее отдавало горечью. Теперь в поле зрения римлян не было никакого опасного для жизни врага, им вполне хватило прошедших сражений. Все с нетерпением ждали мира и возрождения. Несмотря на это, через несколько лет после битвы при Заме сенат ввязался в новую большую войну. Когда этот вопрос подняли в народном собрании, то на него наложили вето, однако при повторном рассмотрении, народ с неохотой все-таки дал свое согласие.

Как же это могло произойти?

Римская республика оказалась неготовой управлять такой огромной территорией. В качестве наследницы Карфагена она владела островами Западного Средиземноморья и значительной частью Испании, но у нее не было никаких других территориальных устремлений. Бывшему врагу разрешили вести свои собственные дела в Северной Африке, но он не мог без особого разрешения сената предпринимать никаких самостоятельных действий, ни у себя дома, ни за границей. Италия, за исключением кельтской долины реки По, вполне привыкла к римскому господству, и после Пирра и Ганнибала римские легионы стали непобедимыми. Отныне Рим, который контролировал почти половину известного тогда мира, стал настоящей супердержавой, однако римляне не осознавали того, что это может означать.

Для многих римских граждан Восточное Средиземноморье, в отличие от Западного, представляло собой неведомую страну. Конечно, туда иногда добирались торговцы, и время от времени те, кто желали узнать о будущем, совершали трудные поездки в Дельфы. В III веке сенат вступил в дружественные, но осторожные отношения с Египтом. В остальном же римляне непосредственно не сталкивались с миром греческой политики и почти не проявляли к нему интереса. Однако времена менялись.

Теперь Рим стал более открытым для иностранного – особенно греческого – культурного влияния, чем прежде. Одни считали это нежелательным и даже опасным, а другие, наоборот, видели в этом культурное развитие, необходимое отсталому народу. Противоречие в мировоззрении римлян стало основанием более глубокой их неуверенности. Могла ли республика наращивать свою новую власть и жить в рамках старого, удобного, но ограниченного мышления? Позволил бы ей это окружающий мир? Со всех концов известного мира к Риму стали часто обращаться за политической и военной помощью. Катон и его пуритане, утверждавшие, что не надо оказывать такую помощь, боролись против человеческой природы. Если государство имеет силу и отказывается использовать ее, то образуется вакуум, в который устремятся другие страны, проводящие недружественную Риму политику.

Должна ли Римская республика стремиться к имперскому пути развития и к цивилизаторской миссии? Если так, то традиционные пути развития должны были быть как-то приспособлены к новым условиям. Такие люди, как Сципион Африканский, считали, что эллинизированный Рим должен воспринять культурное многообразие, установить свой контроль в Средиземноморье и стать бескорыстным гегемоном этого региона. Конечно же, это был утопический взгляд. Приверженцы имперского сознания сколько угодно могут говорить о своих благих намерениях, однако на самом деле налицо вмешательство и установление внешнего контроля. Трудно поверить, что захваченные области добровольно соглашаются исполнять иноземные правила, и если они подчиняются им, то это просто разумный ответ на применение силы.

Катон и Сципион предлагали два различных ответа на военные успехи Рима. Первый унаследовал родовое, отрицательное предостережение Фабия Максима «Неторопливого», кого он был поклонником: он был крайним националистом и не стремился к созданию обширной империи. Несмотря на то, что о греческом языке и литературе он знал намного больше, чем казалось, он не желал иметь ничего общего с греческой культурой и Востоком. Катон считал, что достаточно было вытеснить Ганнибала из Италии. Сципион, в отличие от Катона, был убежденным сторонником экспансии. Эти два человека воплотили разные дилеммы, стоящие перед Римской республикой, – между традицией и новизной, эллинизмом и обычаем предков (mos maiorum), патриотизмом и интернационализмом, идолопоклонством и мистицизмом, строгостью и терпимостью, самоотречением и расточительностью. Чем руководствоваться Риму? Катон и его принципы завоевали много сторонников, однако Сципион, видевший Рим империей, смотрел гораздо дальше в будущее.

Более века прошло со дня смерти Александра Великого, с тех пор, как его Восточная империя распалась на три больших части – Македонию, Сирию и Египет. Эти царства соперничали между собой, и их силы постоянно находились в состоянии неустойчивого равновесия. Наряду с этими царствами существовали еще более мелкие части великой империи, такие как торговый остров Родос и небольшое, но богатое царство Пергам в Малой Азии. Крошечные города-государства Греции давно потеряли свое международное значение. Им приходилось выживать под зловещей угрозой Македонского царства, которое держало их под своим контролем. Македонские войска размещались в трех стратегических крепостях – в Коринфе, Халкиде и Деметриаде. Их называли «цепями Эллады». Некоторые греческие города объединились в союзы. Наиболее крупными были Этолийский союз в северной части Греции и Ахейский союз – на Пелопоннесе. Афины жили за счет своей прошлой славы и постепенно превратились в центр древней учености и образования, особенно по части философии.

Вторжение Пирра привело к неприятному знакомству римлян с греческой воинственностью, но, как мы уже знаем, первая военная операция Рима на греческой земле проводилась против Иллирии – полуэллинизированного пиратского царства, расположенного вдоль береговой линии Далмации. В середине III века территория Иллирии распространилась на юг и включила в себя нынешнюю Албанию. Греки, конечно же, очень обеспокоились тем, что в 244 году римляне основали свою укрепленную колонию Брундизий. Она располагалась через пролив от Греции в одной из самых удобных гаваней на восточном побережье Апеннинского полуострова. Во время Второй Пунической войны убийство римского посольства иллирийскими пиратами привело к тому, что сенат одобрил военное вторжение на их земли.

Это раздражало македонского царя, Филиппа V – безжалостного и вспыльчивого правителя, любителя «черного» юмора. Он выступил против римского вторжения, так как считал, что эти земли входят в его сферу влияния. После битвы при Каннах Филипп встал на сторону победителя, неверно рассудив, что и окончательная победа будет за ним. Таким образом, он заключил договор о взаимопомощи с Ганнибалом. На греческих землях не происходило никаких серьезных военных операций, за исключением отдельных столкновений. В 205 году, когда Сципион вел военные действия в Северной Африке, царь понял, что он неправильно оценил ситуацию, и заключил с Римом договор о мире. В то время его военные силы находились в хорошем состоянии. Римляне обычно обсуждали условия соглашения только в том случае, если они выступали победителями, но в данный момент они были слишком заняты, чтобы преследовать Филиппа, и согласились заключить мир. Однако они не отказались от своих претензий к Македонии.

Филипп всегда стремился к незаслуженному превосходству. Когда на трон Птолемеев вступил шестилетний мальчик, то Филипп решил, что настало время захватить часть заморских владений Египта. Не случайно написал автор Экклезиаста (видимо, современник царя): «Горе тебе, земля, когда царь твой – отрок». Зимой 203–202 года македонский монарх договорился со своим соперником, сирийским царем Антиохом Великим, что они поделят египетские владения.

Сирийцы двинулись на юг, а Филипп без всякого разбора напал на мирные города, расположенные на берегах Босфора, а также захватил Киклады и остров Самос. Филипп стал угрожать Пергаму и Родосу, а затем напал также и на эти государства. Такая наглая агрессия сильно озлобила ее жертвы, но что они могли сделать? Македония и Сирия были союзниками, а Египет не имел сил. Филиппу так и не пришлось бы отвечать за свои преступления, не появись на геополитической сцене новый актер – Рим.

Пергам и Родос обратились к Римской республике за помощью. Сенат хотел сразу послать против Македонии войска, но оппозиция в народном собрании вынудила его подождать. На самом деле Филипп не нарушал никаких обязательств перед Римом, поскольку ни одно из государств, обратившихся за помощью, не входило в число официальных союзников Рима, и вмешательство было бы неоправданным. Оно противоречило римскому международному праву – «праву фециалов» (ius fetiale), которое строго соблюдалось. Это право предусматривало, что войну можно было объявлять только в случае обороны Римской республики или защиты ее союзников, связанных с ней договорными обязательствами.

Таким образом, в 200 году сенат послал Филиппу ультиматум, который оказался настолько жестким, что царь сразу же отклонил его. Он не мог поступить иначе. В результате обмена резкими заявлениями старший посланник сената обвинил его в агрессии. На это царь ответил, что, если разразится война, то его македонцы не ударят в грязь лицом. Посланник прервал переговоры и сообщил сенату в Рим свое отрицательное мнение. Филиппу надо было преподать урок. Когда вопрос об отношениях с Филиппом обсуждали во второй раз, народ уступил и согласился объявить войну.

Последовательность событий ясна, но не сохранилось ни одной записи обсуждения в сенате, которая могла бы объяснить мотивы этого решения. Поэтому нам придется размышлять. Одни утверждали, что этот случай является свидетельством неприкрытого империализма. Однако у нас нет почти никаких доказательств, что правящая элита стремилась к расширению территории Рима. Римляне не стали захватывать карфагенские земли в Северной Африке, и в это время они занимались умиротворением непокорных иберийцев и кочевых кельтских племен в Северной Италии. Сенаторы, подобно остальному населению Рима, отказывались идти на войну.

Другие говорили, что в сенате заседали идеалисты, стремящиеся освободить Грецию от македонского деспота, что они хотели без всяких корыстных целей стать своего рода мировым «полицейским». Конечно, такие аристократы как Сципион Африканский были приверженцами греческой культуры, однако они не питали никакой особой привязанности к современным им грекам и проповедовали свое греколюбие исключительно для пользы Рима.

Мы не должны исключать возможность, что конфликт мог возникнуть из-за какого-то просчета. Обе стороны очень мало знали друг о друге. По-видимому, Рим преувеличил угрозу, исходящую от Македонии, а Филипп просто не отнесся серьезно к вмешательству сената в свои внутренние дела, пока не стало уже слишком поздно.

По всей вероятности, существовала одна главная причина вспышки военных действий и два связанных с ней следствия. Сенат проявил предусмотрительность и решил не позволить никакому враждебному государству собрать силу в Восточном Средиземноморье, как это сделал на Западе Карфаген. Военное сотрудничество между Македонией и Сирией, направленное в это время против Египта, с таким же успехом в будущем могло обратиться против Рима. И если представилась такая возможность, то вполне разумно было поставить Филиппа на место. В конце концов, он уже вел войну против Рима и (это – одно из следствий) еще не поплатился за это.

И наконец, большую роль играли личные устремления тех, кто правил Римской республикой. По сути дела, они представляли собой закрытую группу, состоящую приблизительно из двух тысяч человек – своего рода клуб для избранных, куда допустили всего несколько «новых членов» (таких как Катон). Соперничество между ними проходило в более или менее дружественной манере, однако в любой момент времени многие из них могли потерять свои должности. После поражения Ганнибала для управления новыми римскими владениями в Западном Средиземноморье (Ближняя и Дальняя Испания, Сицилия, Корсика и Сардиния) требовались наместники и другие чиновники. Открылись новые возможности для политической деятельности, для проведения военных походов и личного обогащения. И теперь, когда незнакомое и загадочное восточное государство попало в поле зрения Римской республики, появились вакантные должности послов, советников и даже – это можно сказать с полной уверенностью – военачальников. Римские путешественники – чиновники и торговцы – с надеждой вошли в этот новый мир. Легко представить, какие они испытали чувства волнения и жадности, когда впервые оказались в больших городах, таких как Афины, Антиохия и Эфес, посетили Семь Чудес Света и своими глазами увидели достижения греческой цивилизации.

Как обычно, легионы разворачивались очень медленно, поэтому сначала инициатива оказалась в руках Филиппа, который горел желанием устроить грабежи и резню.

На второй год наступил перелом в войне. Командование вооруженными силами Рима принял молодой и талантливый полководец по имени Тит Квинкций Фламинин (брат того самого Фламинина, который убил кельта, чтобы доставить удовольствие своему любовнику, и который позднее преследовал Ганнибала до самой его смерти – см. эту страницу). Это был харизматичный, привлекательный муж, приверженец греческой культуры. Его вполне можно назвать Сципионом номер два. Несмотря на возражения некоторых сенаторов, его избрали консулом в очень раннем возрасте – двадцать девять лет.

Консул встретился с царем для переговоров, где Фламинин прямо сказал Филиппу снять «оковы Эллады» (другими словами, убрать свои гарнизоны) и возместить убытки тем государствам, поля и города которых он разграбил. Царь ответил, что никогда не освободит города, которые прежде находились под контролем Македонии, и что любые требования о возмещении ущерба необходимо рассмотреть в суде. Консул сказал: «Здесь нет нужды ни в посреднике, ни в судье: ведь виноват, как всякому очевидно, тот, кто взялся за оружие первым». Филипп вышел из себя. Он возразил, что не позволит разговаривать с собой так, словно он уже побежден, после чего покинул переговоры.

Стало ясно, что Фламинин намеревался выбить македонцев из их трех крепостей, а затем изгнать их из всей Греции. Филипп понимал, что его силы не смогут выдержать длительную войну на истощение. Поэтому он начал наступление, рассчитывая на быструю победу. Однако римляне при поддержке Этолийского союза оттеснили его в Фессалию. Разъяренный царь, отступая, применял тактику выжженной земли, тогда как более разумный Фламинин не стал грабить и совершать злодеяния. Несмотря на то, что в Пелопоннесе у Филиппа остались один или два его союзника, он видел, что Греция постепенно выходит из-под его контроля. Он попросил своего противника о встрече.

Кто-то записывал ход этой встречи, и до нашего времени сохранился полный отчет, который дает понять, как в те дни строились международные отношения и что за человек был Филипп. Обстоятельства были таковы, что, несмотря на свою готовность к переговорам, Фламинин не имел никакого желания заключать мир, тогда как царь стремился к одному – любой ценой избежать полного поражения.

Встреча проходила под открытым небом на берегу моря около Фермопил. Капитаны и цари не доверяли друг другу, поэтому надо было выбрать такое место, где возможность засады будет минимальной. Застроенное городское пространство для этого не подходит, так как в любом случае трудно найти город или поселение, которые будут соблюдать полный нейтралитет. Морское побережье лучше подходило для такой встречи, потому что одна сторона могла приехать по суше, а другая по морю. Это означало, что ни одна из сторон не смогла бы легко преследовать и захватить другую.

Итак, Фламинин и различные делегаты из Греции, Пергама и Родоса собрались на морском берегу и ждали Филиппа. Он прибыл на военном корабле в сопровождении пяти галер. Царь подошел близко к берегу, но высаживаться не стал.

Консул, не смущаясь, спросил Филиппа: «Кого же ты боишься?»

«Я-то никого не боюсь, разве что бессмертных богов. Но не всем я доверяю из тех, кого вижу вокруг тебя, и менее всего этолийцам», – ответил царь.

Такое начало не предвещало ничего хорошего, однако Фламинин предложил царю, который просил об этой встрече, высказать все, что он хочет.

«Первое слово принадлежит не мне, а тебе. Объясни мне, что я должен сделать, чтобы получить мир».

Консул изложил свои условия, наиболее важное из которых то, что Филипп должен будет полностью очистить Грецию. Затем свои требования перечислили остальные участники встречи, союзники римлян. Так, например, посланник из Пергама хотел, чтобы царь восстановил святилище Афродиты и храм Афины Ники (Победительницы) близ города Пергам. Все это Филипп разрушил во время своего набега на Пергамское царство.

Некий Феней из Этолийского союза говорил очень долго, постоянно подтверждая свои мысли многочисленными примерами. Он рассказал о манере Филиппа безжалостно опустошать не только территории своих врагов, но и своих друзей и союзников. Такая речь распалила царя. Он подошел еще ближе к берегу и обвинил Фенея в том, что его речь «по своей напыщенности и лживости достойна этолийца». Он отклонил все обвинения в свой адрес, однако признал, что военачальники силою обстоятельств часто вынуждены поступать вопреки своим желаниям.

Феней, страдавший сильною близорукостью, назвал его речь нелепой болтовней. Он заявил, что надо побеждать в борьбе или покоряться сильнейшему.

Филипп, снискавший славу находчивого и насмешливого собеседника, что очень подходит для царя, не смог удержаться от сарказма. Желая задеть говорящего, он сказал: «Да, это видит даже слепой!»

Далее последовала какая-то бессвязная беседа, в которой царь продолжал высказывать нападки на этолийцев. Затем он задал своим собеседникам вполне обоснованный вопрос: «Какую же Грецию, вы велите мне очистить? Какие вы полагаете ей границы? Ведь большинство самих этолийцев вовсе не эллины». Он перечислил и другие территории, которые не считались исконно греческими, и спросил: «Могу ли я остаться в этих местах?»

Затем он обратился к другим представителям и подробно ответил на все вопросы, которые они задали: «Разрушенного Никефория и разоренного участка Афродиты не могу, конечно, восстановить, но обязуюсь посылать туда растения и садоводов, которые должны будут заботиться о благолепии этого места и о возращении деревьев на месте вырубленных». Фламинин засмеялся в ответ.

Наконец, Филипп обратился к консулу и спросил: «Обязан ли я согласно его требованию очистить только те города и местности в Элладе, которые сам приобрел, или же и все те, которые перешли ко мне от предков?» Фламинин ничего не ответил, но вместо него пожелали ответить другие представители. Но время было уже позднее, и говорить речи не пристало, поэтому Филипп попросил всех представителей дать ему в письменном изложении те условия, на которых должен состояться мир. «Я одинок, – сказал Филипп, – у меня нет советников, поэтому я хочу наедине поразмыслить над предъявленными мне требованиями».

Консул не без удовольствия выслушал насмешку Филиппа и ответил: «Понятно, Филипп, почему ты одинок теперь: ты погубил ведь всех друзей, которые могли бы преподать тебе прекраснейший совет». Царь македонян улыбнулся язвительной улыбкой и замолк. Все разошлись, решив встретиться снова на следующий день.

Римляне прибыли вовремя, но царя не было. Они прождали весь день, и наконец, с наступлением сумрака, увидели македонцев. Филипп сказал в свое оправдание, что целый день изучал трудновыполнимые требования. Это была хитрость, поскольку царь он хотел встретиться с Фламинином с глазу на глаз. Через час собравшиеся сановники согласились, что царь и консул должны встретиться лично в сопровождении только нескольких своих приближенных. Царь сошел на берег и очень долго беседовал с консулом на закате дня.

Фламинин сообщил своей делегации о некоторых ограниченных уступках, на которые готовы пойти македонцы. Все присутствующие громко высказали свое недовольство результатами переговоров. Филипп заметил возбуждение в среде представителей и снова предложил перенести переговоры на следующий день.

На этот раз царь прибыл вовремя рано утром. Он произнес короткую речь, в которой сказал, что если здесь невозможно достигнуть соглашения, то он готов отправить посольство в сенат для решения всех поставленных здесь вопросов. Фламинин радостно принял предложение Филиппа, поскольку он хотел, чтобы сенат одобрил расширение его полномочий, а наступающая пора весьма удобна для того, чтобы ознакомиться с настроением сенаторов. Можно предположить, что идею о перенесении дела в сенат стороны согласовали в тихой беседе, которая прошла на темном берегу прошлой ночью.

Сенат обсудил мирные предложения Филиппа, отклонил их и предоставил консулу желаемые полномочия. Несмотря на незаурядный ум царя, его дипломатия потерпела неудачу, и военные действия возобновились. К весне 197 года Фламинин завоевал почти всю Грецию, за исключением ее «оков». Более 23 000 македонцев двинулись на юг в Фессалию, где они встретились с римской армией почти той же численности. Рельеф не подходил для сражения. Филипп и Фламинин повели своих воинов вдоль обеих сторон от небольшой гряды под названием Киноскефалы (по-гречески «собачьи головы»). Противоборствующие армии встретились случайно. Сражение началось на неровной местности, которая больше подходила для гибкого легиона, чем для жестко построенной фаланги. Римским войскам удалось зайти врагу во фланг и атаковать его с тыла. Победа осталась за римлянами.

С самого правления Александра Великого и его знаменитого отца, Филиппа, в IV веке македонская фаланга считалась непобедимой. И вот, к удивлению греческого мира, ее разгромили на поле боя. Победа оказалась в руках каких-то неизвестных захватчиков с запада.

Честолюбивый и властный Этолийский союз, воины которого сражались вместе с римлянами, хотел полностью уничтожить государство Филиппа, однако Фламинин считал иначе. Ему оказалось достаточно того, что македонский царь был унижен и отброшен за свои границы. Полное устранение Филиппа создало бы политический вакуум, нарушающий равновесие сил в Восточном Средиземноморье. Этим воспользовались бы кельты, которые двинулись бы в Грецию с севера. Фламинин оставил на троне усмиренного Филиппа, лишил его внешних владений, включавших «оковы Эллады», и связал союзом с Римом. Будучи реалистом, царь смирился со своим новым униженным положением.

Сенатский указ, установивший условия мира, был больше, чем просто соглашение с царем Македонии. Этот указ можно считать манифестом, в котором провозгласили свободу для всех греков (то есть, на Балканах и в Малой Азии). Рим присвоил себе право определять систему управления распавшейся империи Александра. Таким образом, римляне решали не только судьбу своего побежденного врага Филиппа, но и предупреждали Антиоха, как ему действовать, чтобы они никогда не встретились у него на пути.

Но что же на самом деле означала эта свобода? Как только Филипп убрал свои гарнизоны из «оков Греции», сенат сразу же разместил там римские войска. Циники задались вопросом, не произошла ли просто смена одного деспота на другого. Рим не собирался устанавливать военную оккупацию и прямое правление, которые принесли бы много проблем и всего одно очевидное преимущество – защиту от возможной угрозы с востока от Антиоха. Отсутствие сдерживающих крепостей с римскими войсками могло сподвигнуть его к вторжению в Грецию. Кроме того, в Греции существовало множество трудноразрешимых спорных вопросов, уладить которые мог только Рим. Необходимо было усмирить агрессивного царя Спарты. Этолийцы выразили недовольство тем, что сенат недостаточно вознаградил их за помощь Риму во время войны. Они хотели расширить свои владения, даже при том, что это явно бы противоречило предоставлению независимости греческим городам-государствам. Они распускают слухи о том, что план по освобождению Греции на самом деле обман, и утверждают, что «Фламинин развязал Греции ноги только для того, чтобы надеть ярмо на ее шею».

Эти слухи имели под собой почву. Десять избранных представителей сената обсуждали с Фламинином положение дел в Греции и высказали мнение, что «оковы» должны остаться в руках Рима. Командующий понимал, что это может закончиться плохо, так как если объявить об этом, слухи этолийцев оправдаются. С большим трудом он убедил представителей сената пересмотреть свое решение.

Фламинин решил смягчить тягостное настроение и организовал празднества в столице Ахейского союза – Коринфе. Этот богатый торговый город находился на перешейке, соединяющем Пелопоннес с Северной Грецией. Там раз в два года летом (до и после Олимпийских игр, проходящих раз в четыре года) проводились Истмийские игры, состязания атлетов и праздник искусств. Сразу же объявили общее перемирие, чтобы на игры со всей Греции могли приехать атлеты и зрители. На играх устраивали гонки на колесницах, кулачные бои, борьбу и панкратион – смесь кулачного боя и борьбы, но без правил, исключая удары по глазам и укусы. Там также проводились состязания поэтов и музыкантов, в которых очевидно разрешали участвовать даже женщинам, что в то время было нехарактерно.

Игры 196 года стали первым праздником мирного времени за несколько лет. На ристалище собралась многочисленная толпа. Фламинин велел трубачу сигналом установить тишину. Затем вышел вперед глашатай и возвестил: «Римский сенат и полководец с консульскою властью, Тит Квинкций, победив в войне Филиппа и македонян, даруют свободу коринфянам, фокидянам, локрам, эвбейцам, ахеянам фтиотидским, магнетам, фессалийцам, перребам, предоставляя им не содержать у себя гарнизонов, не платить дани и жить по отеческим законам».

В объявлении были перечислены все те города, которые находились под непосредственным управлением Филиппа и требовали себе независимости.

Тотчас же при первых словах поднялся ужасный шум, вследствие чего некоторые вообще не услышали того, что сказал глашатай. Большинство же услышало, но не поверило своим ушам. Полибий пишет: «Большинство присутствующих не верило ушам своим, и слова глашатая слышались им как бы во сне, – до того велика была неожиданность события, – поэтому всякий громко требовал, чтобы глашатай с трубачом взошел снова на середину ристалища и повторил бы прежде сказанное потому, мне кажется, что люди по недоверию к слышанному желали не только слышать, но и видеть говорящего».

По просьбам народа трубач отложил свою трубу, и глашатай снова возвестил то же самое. После этого разразился такой громкий взрыв рукоплесканий, что его услышали в море, и все присутствующие встали. Через много лет очевидцы рассказывали, что те, кто только читали об этом событии, вряд ли могли себе вообразить, что же происходило там на самом деле. Некоторые вороны, которые в тот момент пролетали над ристалищем, так испугались разразившегося шума, что упали на землю.

Когда рукоплескания стихли, начался монотонный гул несмолкаемых разговоров. Уже никто не обращал никакого внимания на состязания борцов. Все ринулись к Фламинину. Люди устремились вперед, чтобы коснуться его руки, закидать его лентами и венками. Его провозгласили спасителем греков и чуть было не задавили во время многочисленных поздравлений.

О таком приеме мечтал каждый освободитель на протяжении всей истории, но, поскольку каждый доброжелательный захватчик всегда ищет свою выгоду, радостное настроение продлилось недолго.

Греческие города, получившие свободу, как обычно, продолжали соперничать между собой. Фламинин и его представители целый год решали разные вопросы и улаживали многочисленные споры. Эта была недостойная работа для высокого статуса проконсула, но ее приходилось выполнять. Сенат надеялся, что как только все споры разрешатся, он больше не будет интересоваться греческими делами. Осенью 194 года римляне наконец удалили свои гарнизоны из «оков» и вывели войска из Греции. Фламинин возвратил на повозках произведения греческого искусства и многочисленные сокровища, которые он взял для триумфа.

Сообщник Филиппа Македонского по территориальным захватам, Антиох Великий, утратил интерес к вторжению Рима в Малую Азию, которую сирийский царь считал сферой своего влияния. Со своей стороны сенат боялся, что он собирается напасть на Рим. Этот страх усугубился в связи с прибытием Ганнибала ко двору Антиоха. На самом деле у сирийского монарха не было такого намерения. Он собирался восстановить империю, которую основатель его династии, Селевк, создал из большей части того, что захватил покойный Александр. Этим и ограничивались его стремления. Что же касалось римлян, он просто хотел, чтобы они оставили его в покое. Если бы можно было заключить такой договор, приправленный обычными банальными выражениями о вечной дружбе, то два государства могли бы развиваться своими собственными путями, не мешая друг другу.

На первый взгляд Антиох был довольно успешным правителем. Он родился около 241 года и в молодом возрасте унаследовал трон распадающегося государства от своего старшего брата, который погиб от рук убийцы. Как и другие преемники Александра, Антиох имел македонское или греческое происхождение. Преемники Александра правили крайне деспотично, всячески старались увековечить свои династии и обогатиться за счет своих подданных. В самом конце своего правления Селевк сказал своему войску: «Я не ввожу у вас никаких персидских обычаев или обычаев других народов, но скорее я устанавливаю следующий общий для всех закон: «Всегда справедливо то, что постановлено царем».

Философы развили теорию меритократии, согласно которой царское звание является вознаграждением за благородные дела, а следующий естественный шаг наверх (это очень похоже на «пути чести» (cursus honorum) для избранных магистратур в Риме) – достижение божественности. Геракл (греческая версия Геркулеса) указал путь, как преодолеть свою смертность. Гомер дал свое толкование понятию «раздвоение личности», когда его герой – странствующий Одиссей – спускается в подземный мир и встречает там призрак этого героя:

 
После того я увидел священную силу Геракла, —
Тень лишь. А сам он с богами бессмертными вместе
В счастьи живет…
 

Одни монархи провозглашали себя божественными, наподобие того, каким стал Геракл. Они считались богоподобными еще при своей жизни. Другие утверждали о своем обожествлении перед смертью. В прошлом веке македонского царя при его въезде в Афины приветствовал хор, исполнявший гимн, написанный специально для этого события: