Текст книги "Оружие христианского воина"

Но зачем мы приводим то одно, то другое место? Весь Павел состоит в том, что неуступчивая плоть презирается и что творец любви и свободы утверждает нас в духе. Ибо плоть, рабство, беспокойство, ссоры – неразлучные спутники, как и дух, мир, любовь и свобода. Апостол повсюду это вдалбливает. Неужели мы станем искать лучшего наставника благочестия, особенно если все Божественное Писание с ним согласно? Это была высшая заповедь в Моисеевом законе, это повторяет и завершает в Евангелии Христос. Главным образом из-за того, что Он родился и умер, чтобы научить нас не иудействовать, но любить. Как встревоженно, с какой страстью говорит Он после той тайной вечери своим апостолам, что надо заботиться не о еде и питье, а о взаимной любви! О чем еще учит, более того – просит участник его таинств Иоанн, как не о том, чтобы любили друг друга? И Павел повсюду, как я сказал. Славит любовь. В Послании к коринфянам он даже предпочитает любовь чудесам, пророчествам и ангельским речам. Не говори мне здесь, что любовь в том, чтобы часто ходить в церковь, припадать к статуям святых, зажигать свечи, повторять отсчитанные молитвы. Ничего этого Богу не нужно. Любовью Павел называет сотворять ближнего, считать всех членами одного и того же тела, полагать, что все едины во Христе, радоваться удачам братьев во господе, как своим, помогать их бедам, как собственным. Привыкните направлять заблуждающегося, научать незнающего, поднимать падшего, утешать удрученного, помогать страждущему, пособлять нуждающемуся; в общем все богатство свое, все старание, все заботы направлять на то, чтобы возможно более быть полезным во Христе, чтобы и мы, подобно Ему, Который и родился, и жил, и умер не для себя, а всего себя отдал за нас, так и мы имели бы попечение о пользе братьев наших, а не о своей собственной. Если бы это произошло, то не было бы ничего счастливее и легче жизни благочестивых людей; ныне мы видим, что она, напротив, почти печальна, трудна и полна иудейских суеверий, не свободна ни от каких светских пороков, а в некотором отношении даже еще хуже их. Если бы ныне ожил Августин, которого большинство славит как жизненный образец, он, конечно, не узнал бы этих людей и воскликнул бы, что он ничего не похвалит менее, чем этот вид жизни, и что он установил (монашескую) жизнь не по иудейским суевериям, а по наказу апостолов. Но я уже давно слышу, что мне хотели бы ответить люди немного более умные. «Чтобы не скатиться понемногу к более крупным порокам, надо быть бдительным по отношению к самому малому». Я слушаю это и одобряю. Но тебе не меньше надо следить не за тем, чтобы не погрязнуть в самых малых, а за тем, чтобы полностью избавиться от крупных. Там опасность виднее, а здесь она значительнее. Поэтому избегай Сциллы, но не попадай к Харибде. Делать те вещи – спасительно, но ограничивать себя ими – пагубно. Павел не запрещает пользоваться началами, но он не хочет, чтобы началами служил тот, кто свободен во Христе. Он не осуждает закон дел, но при условии, что им пользуются по закону. Без них ты, может быть не станешь благочестивым, но они не делают тебя благочестивым. Они приведут тебя к благочестию, если ты их для этого и употребишь. Если же ты начнешь наслаждаться ими, они тут же погасят всякое благочестие. Апостол пренебрегает делами Авраама, о которых все знают, что они чрезвычайно велики, а ты доверяешь своим делам? Бог отвергает жертвоприношения, субботу и праздники новолуний у народа своего, а все это Он сам и сотворил. Посмеешь ли ты сравнивать свои несчастные правила с заповедями закона божьего?

Послушай, однако, что говорит об этом Бог в отвращении и негодовании:

«К чему Мне множество жертв ваших? Я пресыщен. Всесожжения овнов и тучности скота, крови тельцов и агнцев и козлов не хочу. Когда вы приходите пред лицо Мое, кто просил от рук ваших, чтобы ходили вы во дворах Моих? Не носите больше даров тщетных, курение отвратительно для Меня. Новомесячий, суббот и других празднований Я не могу терпеть. Беззаконны собрания ваши. Новомесячия ваши и торжества ваши возненавидела душа Моя. Они сделались тяжелы Мне, Мне трудно нести их. И когда вы простираете руки ваши, Я отвращаю очи Свои от вас, и когда вы умножаете моления ваши, Я не хочу слушать вас».

Когда Он упоминает соблюдения и правила священнодействий, умножение молений, разве не указывает Он, словно пальцем, на тех, которые измеряют набожность числом псалмов или молитв? Обрати внимание и на то. Как красноречиво усиливает пророк это божественное отвращение, когда говорит, что уже ни уши, ни глаза Его не могут вынести. Но почему, скажи, пожалуйста! Разумеется, он сам говорил. Что этого надо придерживаться с большим благочестием, с большим уважением, что в течение стольких веков это соблюдали святые цари и пророки. Он проклинает то, что до сих пор пребывает в законе плотском, а ты в законе духовном доверяешь своим несчастным правилам, появившимся у тебя дома? Поэтому в другом месте Он повелевает, чтобы этот пророк постоянно кричал и возвышал голос наподобие трубы; конечно, в серьезном деле, достойном сурового порицания, и таком, которого можно достигнуть только при большом напряжении. Он говорит: «Каждый день они ищут Меня и хотят знать пути Мои, как народ, который поступает праведно и который не оставляет законов Бога своего. Они вопрошают меня о судах праведности и хотят приблизиться к Богу. „Почему мы постились, а ты не видел. Смиряли души свои, а ты не знал?“ Вот в день поста вашего исполнится воля ваша, и требуете от всех должников ваших. Вот вы поститесь для ссор и распрей и нечестиво бьете кулаком. Не поститесь так до тех пор, пока не услышат ваш крик в высоте. Таков ли пост, который Я избрал, день, в который человек сокрушает свою душу? Когда склоняет свою голову, как тростник, и подстилает рубище и пепел? Разве это назовешь постом и днем, угодным Господу?» Но что на это сказать? Бог осуждает то, что Он сам заповедал? Нисколько. Что же? Однако оставаться во плоти закона и верить в вещь ничтожную – это Он, действительно, осуждает. Поэтому и в том и в другом месте Он показывает, что Он хочет, чтобы произошло. Он говорит: «Будьте чистыми, удалите зло помышлений ваших от очей Моих». Когда ты слышишь о зле помышлений ваших, разве Он не обозначает так дух и внутреннего человека? Очи Господа видят не в явном, а в сокрытом, и Он судит не по тому, что видят очи, и порицает не за то, что слышат уши. Он не замечает глупых девиц, снаружи красивых, а внутри пустых. И не знает Он тех, которые устами говорят: «Господи! Господи!» Затем Он напоминает, что опыт жизни духовной заключается не столько в обрядах, сколько в любви к ближнему. «Ищите правды, приходите на помощь угнетенному, защищайте сироту, вступайтесь за вдову».

Подобное добавляет Он в другом месте о постах. «Разве это не больше пост, чем который Я избрал? Развяжи оковы неправды, распусти узлы сжимающие, отпусти тех, которые сокрушены, освободись от всякого груза. Раздели с голодным хлеб твой и скитающихся бедных введи в дом твой. Когда увидишь нагого, одень его, и от плоти твоей не укрывайся». Что же должен делать Христианин? Будет он пренебрегать церковными заповедями? Станет презирать благородные традиции предков? Осуждать благочестивые обычаи? Тем более если он немощен, то сохранит их как необходимые, если силен и совершенен, тогда тем более станет следить, чтобы своим знанием не повредить брату немощному, не сразить того, за которого умер Христос. Этого не следует упускать из внимания, это необходимо делать. Дела телесные не осуждаются, но предпочитаются невидимые. Видимое служение не осуждается, но Бог умилостивляется только невидимым благочестием. Бог есть Дух, и смягчается жертвами духовными. Пусть будет стыдно христианам не знать того, что было известно языческому поэту. Он учил благочестию:

 
Если бог это дух, как нам говорят поэты,
С чистым сердцем тебе надо чтить его.
 

Нам не надо относиться с пренебрежением ни к языческому, ни к малозначительному автору. Изречение достойно великого теолога, и – как я понял – некоторые его почитают, но никто не читает. Так же как это: «подобное познается подобными». Ты веришь, что Бога можно более всего тронуть заколотым быком или пламенем воскурений, как если бы Он был телом. Он – дух (mens), и притом наичистейший, наипростейший. Поэтому почитать его надлежит более всего чистым духом. Ты полагаешь, что зажженная свеча – это жертва. А Давид говорил: «Жертва Богу – дух сокрушенный». И если Он отвергает кровь козлов и телят, то Он не отвергнет сокрушенное и смиренное сердце. Если ты делаешь, что подобает, пред глазами людей, то гораздо более старайся делать то, чего ищут глаза Божьи. Тело покрывается благочестивым облачением; зачем это. Если душа носит мирскую одежду? Если на внешнем человеке белоснежная туника, то пусть и одеяния внутреннего человека блестят, как снег. Внешне ты молчалив, пекись гораздо больше о том, чтобы дух (mens) твой внутри был свободен. В видимом храме ты преклоняешь колени – это ничего не значит, если в храме сердца своего ты восстаешь против бога. Ты чтишь древо креста; больше следуй таинству креста. Ты постишься и воздерживаешься от того, что позорит человека, и не воздерживаешься от грязных речей, которые пятнают и твою и чужую совесть. У тела пища отбирается, а душа наедается до отвала свиным горохом? Украшая каменный храм, получаешь священное место для молитвы. Какое это имеет значение, если храм сердца, стену которого проломил Иезекииль, осквернен мерзостями египетскими? Внешне ты соблюдаешь субботу. А внутри все грохочет от смятения пороков. Тело не распутничает, но ты жаден, и уже дух (animus) твой распутник. Телесным голосом ты поешь псалмы, но послушай, что говорит внутри дух. Устами ты благословляешь, а сердцем злословишь. Тело твое заключено в тесной маленькой келье, а в помышлениях ты бродишь по всему свету. Ты слушаешь слово Божье телесными ушами. Ты должен больше слушать внутренними. Ведь что говорит пророк? «Если вы не станете слушать внутри, то душа ваша будет плакать». Что же ты читаешь в Евангелии? «Так что они видя не видят и слыша не слышат». И снова пророк: «Слухом услышите и не уразумеете». Поэтому блаженны те, которые изнутри слышат слово Божье. Счастливы те, кому Господь внутри говорит слово, их души спасутся. Давид приказал, чтобы дочь царя, вся слава которой была внутри в бахроме золотой, приклонила такое ухо. Наконец, какая польза внешне делать добро, когда внутри свершается противоположное ему? Разве важно то, что телесно ты идешь в Иерусалим, когда в самом тебе Содом, Египет, Вавилон? Невелико дело идти плотскими ногами по стопам Христа, но очень велико – следовать за ним в любви. Если очень важно коснуться гроба Господня, то разве не более важно будет понять тайну Его погребения? Ты винишься в своих грехах перед священником – человеком; посмотри, как винишься ты перед богом. Потому что виниться в грехах перед Богом – значит ненавидеть их. Возможно, ты веришь, что восковыми фигурами, жалкими пожертвованиями и паломничествами ты сразу смываешь грехи. Тогда ты совсем на неверном пути. Твоя рана внутри; необходимо применять внутреннее снадобье. Страсть твоя порочна, ты возлюбил то, что было достойно ненависти, возненавидел то. Что надлежало любить. Сладкое тебе было горьким и горькое сладким. Я не имею ничего против того, что ты выказываешь внешне. Однако если, изменившись, ты возненавидел то, что любил, стал избегать этого, бояться, если для тебя стало сладким то, в чем был только вкус желчи, то я вижу в этом доказательство исцеления. Магдалина возлюбила много. И ей простились многие грехи. Чем больше ты полюбишь Христа. Тем больше возненавидишь свои пороки; потому что ненависть к греху следует за любовью к благочестию, как тень за телом. Я предпочитаю, чтобы ты один раз действительно возненавидел внутри свои порочные нравы, чем десять раз многословно проклинал их перед священником.

Поэтому, как мы показали на примере, во всем театре этого видимого мира, в Ветхом завете и в новом, в любой заповеди церковной, наконец, и в тебе самом, и в любом человеческом деле снаружи – плоть, а внутри – дух. Если мы не будем менять этот порядок, но не станем слишком доверяться тому, что видно, за исключением разве того, что важно для лучшего, то мы заметим, что дух всегда в том, в чем есть любовь; тогда мы не уйдем в печали как те всегда слабые дети (о которых говорится в пословице), как животные, как сухие кости, не имеющие духа (о которых сказано у пророка), как сонные, тупые, сварливые, злобные сплетники, но как возвышенные во Христе, богатые любовью, сильные и стойкие в любых обстоятельствах, снисходительные к малому, стремящиеся к великому, полные усердия, полные знания; кто отвергает это знание, тех отвергает и Господь знаний. Ведь невежество, которое почти всегда сопровождает невосприимчивость и которое греки красиво называют, действует одно, чтобы – как говорит Исайя – мы ничему не верили и говорили пустое, замышляли муку и рождали несправедливость, чтобы всегда в тревоге и в рабстве посвящали себя обрядам иудейским. Об этом говорит Павел: «Свидетельствую им, что имеют ревность по Богу, но не по знанию». О чем же они не ведали? А как раз о цели закона христова. Христос же – Дух, любовь. Еще яснее описывает он несчастное и бесполезное их рабство во плоти. Он говорит: «Потому мой народ пойдет в плен. Что не было у него знания. И вельможи его погибнут от голода, и множество его будет томиться жаждой». Неудивительно, что народ служит началам этого мира; конечно. Невежественный народ, который мудр только чужим умом (de alieno pectore). Гораздо удивительнее, что вроде бы лучшие в христианской религии люди погибают в этом пленении от голода и иссыхают от жажды. Почему они погибают от голода? Потому что не научились у Христа преломлять ячменные хлеба. Они только облизывают жесткий стручок, а сердцевины не находят. Почему они иссыхают от жажды? Потому что не научились у Моисея исторгать воду из камня духовного. Они не зачерпнули из рек, которые, как живая вода, текут из тела Христова. Но это сказано о духе, а не о плоти. Поэтому ты, брат мой, тщательно изучив это правило, не отягощай себя скорбным трудом, а избегай его и по мере возможности, быстро став сильным и крепким во Христе, не ползай по земле с нечистыми зверьми, но всегда опирайся на эти крылья. Платон полагает, что они начинают расти в душах, пробужденных жаром любви; поднимайся сам, как Иаков, по ступеням некоей лестницы от тела к духу, от мира видимого к невидимому, от буквы к таинству, от чувственного к умопостигаемому, от сложного к простому. Так господь со своей стороны приблизится к тому, кто приближается к Нему; и если ты приложишь усилия, чтобы выбраться из своего тумана и шума чувств, Он поспешит навстречу из своего света неприступного и своего непостижимого молчания, в котором не только всякое смятение чувств, но и все умопостигаемые образы затихают.

Шестое правило

И так как тому, кто пишет, сама собой приходит одна мысль за другой, прибавлю-ка я шестое правило, которое определенным образом родственно изложенным выше; оно столь же необходимо всем для спасения, сколь мало людей имеют о нем попечение. Оно заключается в том, что душа человека, стремящегося ко Христу, возможно больше должна отличаться от дел и мнений толпы (vulgus) и нигде, кроме одного Христа, не искать примера благочестия. Ведь Он – единственный образец; каждый, кто отклонится хотя бы на палец, отойдет от правды и потеряет дорогу. Поэтому, конечно, Платон вполне весомо говорит во многих местах своего «Государства», что тот не может постоянно сохранять свою добродетель, кто не напитал свой дух(mens), определенными представлениями (opiniones) о постыдном и честном. Насколько же гибельнее, когда в глубине сердца укореняются ложные представления о том, что относится к спасению? Поэтому он полагает. Что прежде всего надлежит заботиться о том. Чтобы те стражи, которые должны быть свободны от всякого позора, запечатлели в своем сердце как некие наисвятейшие законы наилучшие и наивернейшие представления о том, чего следует избегать. А к чему стремиться. Ведь каждый человек проявляет в нравах то, что с помощью убеждения глубоко укоренилось в его душе. Поэтому основная забота христиан должна быть в том, чтобы дети уже с колыбели среди нежностей кормилиц и родительских поцелуев, в руках образованных людей питались убеждениями, достойными Христа, так как ничто не укореняется в душе глубже и не остается в ней крепче того, что, по словам Фабия, внушают с ранних лет. Далеко-далеко от детских ушек должны быть любовные песенки, которые поют христиане в своих домах и снаружи, – они грязнее, чем когда-либо слыхивали язычники. Пусть дети не слышат, как рыдает мать о потери вещи, как лишившись сестры, кричит. Что она несчастная и покинутая. Пусть не услышат они отца. Упрекающего в лени того, кто не воздал за обиду сторицей, восхищающегося теми, кто каким-то образом приумножил состояние. Человеческий ум склонен к порокам. Подхватывает гибельный пример совсем как огонь нефть. Впрочем, это надлежит делать в любом возрасте. Чтобы все распространенные заблуждения выкорчевать из души до самых корней и на их месте посеять спасительные представления да так укрепить их, чтобы вырвать их было невозможно.

Кто сделает это, тот без всякого труда сам последует за добродетелью и решит, что поступающие по-другому достойны сожаления, а не подражания. Сюда относится то отнюдь не нелепое, хотя и отвергнутое Аристотелем, высказывание Сократа, что добродетель не что иное, как знание, чего надлежит избегать, а чего добиваться. Нет, он видел разницу между пониманием (cognitio) достойного и любовью, но подобно тому, как Демосфен говорил, что произнесение занимает в красноречии первое, второе и третье места, ясно обозначая, что оно чрезвычайно важно, так как в нем заключено все. Равным образом Сократ, рассуждая с Протагором, побеждает, доказывая, как важно во всякой добродетели иметь знание, потому что грехи происходят не от чего иного, как от ложных мнений (opiniones). И тот, кто любит Христа, и тот, кто любит наслаждение, деньги, ложный почет, – оба, несомненно, стремятся к сладостному, доброму и красивому. Но последний заблуждается по неведению, принимая за сладкое то. Что очень горько, избегая вместо горького очень сладкое, стремясь вместо добра и пользы к тому, в чем чистый убыток, боясь, как потери, того, в чем состоит единственная выгода, считая красивым то, что безобразно, полагая, что надо стыдится того, в чем только и есть слава. С другой стороны, если кто-нибудь совершенно убежден и в глубине души напитался тем, что только добродетель лучше всего, что она самая сладкая, самая красивая, самая почетная, самая полезная и, напротив, что позор – это единственное зло, мучительное, безобразное, от которого следует краснеть, – и это не только по мнению людей, но и по самой природе вещей, – в таком случае невозможно, чтобы столь твердо убежденный человек долго пребывал во зле. Да, нередко самый плохой наставник в жизни и чувствах – это чернь (vulgus). Ведь никогда дела человеческие не обстояли так хорошо, чтобы большинству не нравилось самое худшее. Остерегайся думать так: «Это делают все; на этот путь вступили мои предки; это мнение того или иного великого философа, теолога; так живут правители; так установили цари; так обычно поступают и епископы, и верховные понтифики». Это, конечно, не все. Пусть не касаются тебя значительные имена. Я называю чернью не по положению. А по душе. Чернь это те люди, которые в Платоновой пещере, скованные своими страстями, восхищаются пустыми изображениями вещей вместо настоящих вещей. Разве не поступает превратно тот, кто пытается приложить камень к линейке, а не линейку к камню? Разве не гораздо нелепее будет, если кто-нибудь станет не человеческие нравы склонять ко Христу, а Христа к человеческой жизни? Не считай верным то, что делают начальники или большая часть людей; то, что происходит, верно, если только оно соответствует правилу Христову. Более того, надо, чтобы тебе было подозрительно то, что нравится многим. Очень мало и всегда будет мало стадо тех, кому по сердцу христианская простота, бедность, истина. Очень мало, но счастливо, потому что ему одному принадлежит царство небесное. Тесен путь добродетели, и немногие идут по нему, но ни один другой путь не ведет к жизни. Разумный строитель берет за образец сооружение, которое чаще всего встречается или которое лучше всех? Художники выставляют только самые лучшие картины. Наш образец – Христос, в нем одном заключены все основания (rationes) счастливой жизни. Ему можно подражать во всем без исключения. Сверх того, хороших людей подобает называть примером, поскольку этот пример будет отвечать первообразу Христову. О большинстве же христиан знай, что если говорить о нравах, то даже у язычников никогда не было ничего более испорченного. Что касается веры, пусть сморят сами. Конечно, нет никакого сомнения в том, что вера без нравов. Достойных этой веры, до такой степени бесполезна, что заслуживает высшего осуждения. Разверни анналы древних и сравни нравы тех времен с нашими. Когда больше презирали истинную честность? Когда так ценили богатство, приобретенное каким угодно способом? Какому веку больше соответствуют слова Горация:

Даст ведь царица деньга и с приданым жену, и доверье,

Даст и друзей, красоту, родовитость.

И вот это у него же:

И добродетель и род дешевле сена морского!

Кто теперь читает не всерьез эти иронические и сатирические строки:

 
Граждане, граждане, прежде всего деньгу наживайте:
Доблесть – дело десятое!
 

Когда роскошь была разнузданнее? Когда грязные прелюбодеяния распространялись шире, были безнаказаннее и меньше считались позором? Пока князья снисходительны к своим порокам у других людей, каждый считает. Что хорошо, если он следует нравам, которые при дворе. Кому не кажется высшим злом и позором бедность? Когда-то развратников, скупцов, хвастунов, людей, жадных до денег, забрасывали с телег знаменитыми остротами, на языческих зрелищах простой народ (vulgus) аплодировал, когда отмечали пороки, а теперь знатные христиане аплодируют, когда их бессовестно восхваляют. В афинских театрах не потерпели актера, который в какой-то трагедии Еврипида произносил слова некоего скряги, предпочитающего всем остальным благам человеческой жизни одни только деньги. И конечно, можно было ожидать, что автора вместе со всем его сочинением они выбросили бы и вышвырнули, если бы поэт тут же не поднялся и не приказал им еще ненадолго остаться и досмотреть. Что произойдет с этим любителем золота. Как много было у них для примера таких людей, которые после хорошего управления государством не оставляли в собственном владении ничего. Кроме честной славы, которые верность считали важнее денег, а стыдливость – важнее жизни; они и в счастливых обстоятельствах не могли чваниться, и от несчастий сломиться; они предпочитали наслаждениям – честный риск; удовлетворенные одним только сознанием правды, они не желали от судьбы ни почестей, ни богатства, ни прочих удач. Я не стал бы упоминать святость Фокиона, бедность Фабриция, которая была важнее богатства, великодушие Камилла, суровость Брута, стыдливость Пифагора, необоримое самообладание Сократа, честность Катона и тысячу прекраснейших украшений всяческих добродетелей, о которых, к великому нашему стыду, читают в анналах спартанцев, персов, афинян и римлян.

Божественный Аврелий Августин, как сам он свидетельствует об этом в книгах своей исповеди, задолго до того, как он стал христианином, презирал деньги, не придавал никакого значения почестям и его не волновала слава; он настолько обуздал свои страсти, что, будучи молодым человеком, довольствовался одной женщиной и хранил ей супружескую верность. Вряд ли кто найдет такие мысли (animi), такие примеры среди придворных, среди духовных лиц, а я прибавлю – и среди монахов. Но если и есть кто-нибудь такой, то на него станут указывать как на осла среди обезьян и поднимут на смех, в один голос скажут, что он сумасшедший, тупоумный, лицемер, неуч, меланхолик, совершенно безумный, решат, что он вообще не человек. Так мы, христиане, чтим учение Христово, так выражаем на деле, что вообще нет ничего неразумнее, презреннее и постыднее, чем быть чистосердечным христианином. Как будто бы Христос зря жил на земле; или христианство ныне не то, что некогда, или оно касается не всех в равной мере. Поэтому я хочу, чтобы ты всем сердцем отошел от этого и ценность всех вещей измерял только тем, что общего у них с Христом. Кто сплошь и рядом не считает, что прекрасно происходить от знаменитых предков, кто не думает, что это следует числить среди особых благ? Как раз это и называют благородством. Пусть тебя не смущает, когда ты слушаешь, как мудрецы сего мира, люди значительные, весьма влиятельные, вполне серьезно, надменно подняв брови, рассуждают о степенях родства, словно о деле чрезвычайно важном, и с большим усердием несут всякий вздор, когда ты видишь, что иные так раздуваются от изображений своих дедов и прадедов, что всех остальных, кроме себя, едва считают за людей. Но, посмеявшись Демокритовым смехом над их заблуждением, знай, что единственное и высшее благородство – это родиться вновь во Христе, быть привитым к его телу, стать единым телом и единым духом с Богом. Пусть другими будут царскими детьми, для тебя же величайшее дело – стать и называться сыном божьим. Пусть им нравится, что они живут при дворе у князей, ты же избери себе участь вместе с Давидом быть малым в доме божьем. Смотри, кого избрал Христос: слабых, глупых, безвестных в глазах света. Все мы рождаемся незнатными в Адаме, все мы едины во Христе. Истинное благородство в презрении к суетному благородству. Истинное благородство, чтобы стать рабом Христовым. Знай, что твои предки те, кому ты подражаешь в добродетелях. Слушай. Что сказал в Евангелии наилучший ценитель благородства иудеям, которые кичились, что они из рода праотца Авраама. И какого праотца?! Не только знаменитого, не только богатого, не только победителя царей, но за божественные добродетели украшенного божественными хвалами. Кто может подумать, что это не замечательно и не достославно?

Слушай, что они услышали:

«Вы от отца-дьявола и творите дела отца вашего».

И сам Павел, оценивая для себя благородство по праву учителя, говорил: «Ведь не все те израильтяне, которые израильтяне по обрезанию, и не все те дети Авраама, которые от семени его». Надлежит стыдиться низости, стыдиться служить подлости, не иметь ничего общего с Христом, который хорошо знает тех, кто выполняет волю Отца его, который на небесах. Позорно быть бастардом, отец которого – дьявол; это – отец его, и он творит его дела, если Христос не солгал. Но истина не умеет лгать. Высшее благородство – быть сыном и наследником Божьим, братом и сонаследником Христовым. Они сами увидят, в чем смысл их символов. Христианские символы у всех общие, однако самые известные – крест, терновый венец, гвозди, копье, стигматы Господни, о которых Павел говорит, что носит их на теле своем. Ты видишь насколько я хотел бы, чтобы ты думал о благородстве иначе, чем это понимает чернь (vulgus). Ведь того, кто собрал дома больше всего золота, кто только не называет блаженным, богатым, счастливым? Ты считай достаточно счастливым, в ком есть Христос – высшее благо; кто купил ценой всего состояния или даже с ущербом для тела своего эту драгоценную жемчужину чистой совести (mens); кто обрел сокровище мудрости, которое драгоценнее всех богатств; кто, чтобы разбогатеть купил у Христа богатейшего золото, прошедшее через огонь. Что же тогда предмет восхищения толпы – золото, драгоценные каменья, поместья? Это ложным образом называется богатством, а в действительности – колючки, которые по притче евангельской душат семя слова Божьего; это ноша, обремененные которой не могут следовать по тесному пути за нагим Христом и войти через низкий вход в царство небесное. Если ты превзошел богатством Мидаса и Крезов. Считай, что ты ни на волос не лучше их, а еще более связан, более нагружен, более обременен. Более чем достаточно имеет тот, кто способен отважно презирать это. Много ожидает того, кому Христос пообещал, что у него ни в чем не будет недостатка. Не будет голодать тот, кого питает манна слова Божьего. Не будет наг тот, кого оденет Христос. Считай убытком лишь то, что столько раз уводит тебя от благочестия о умножает пороки. Знай, что огромная выгода в том, что твой разум (mens) с увеличением добродетели стал лучше. Знай, что у тебя ни в чем нет недостатка, если в тебе есть Тот, в Ком все.

Но что же такое несчастные называют наслаждением? Конечно, менее всего то, что они так обозначают. Так что же? Это настоящее безумие и как раз, как обычно говорят греки, смех Аякса, сладкий яд, соблазнительная погибель. Истинное и единственное наслаждение – радость чистой совести. Наироскошнейшие пиры – изучение Священного писания, наиприятнейшее пение – псалмы в честь Духа святого, наипрозрачнейшее общество – все святые. Высшая утеха – удовольствие от истины. Только очисти глаза, уши, рот, и Христос станет тебе сладостен. После того как ты Его отведаешь, если даже милетцы, сибариты, распутники, эпикурейцы – короче говоря, все изобретатели наслаждений снесут в одно место свои соблазны, по сравнению с ним одним все они окажутся отвратительными. Не то безусловно сладко, что нравится, а то, что нравится здоровому. Если больному в лихорадке вода вкусна, как вино, то это не знак наслаждения, а знак болезни. Ты ошибаешься, если не веришь. Что благочестивым людям собственные слезы гораздо приятнее, чем нечестивцам собственный смех, хохот и шутки; что для них пост слаще, чем для тех рябчики, фазаны, куропатки, стерлядь или камбала; что для них пифагорейские трапезы с фруктами, зеленью и овощами приятнее, чем собственная расточительная привередливость. Наконец, истинное наслаждение в том, чтобы в любви ко Христу не соблазняться обманными радостями. Посмотри. Как люди злоупотребляют словами любви и ненависти. Если безумный юноша овладевает девушкой, толпа (vulgus) называет это любовью, в то время как гораздо вернее сказать, что это ненависть. Истинная любовь желает в ущерб себе быть полезной другим. А он не думает ни о чем, кроме собственного удовольствия. Значит, он любит не девушку, а себя, хотя он и себя-то не любит. Потому что никто не может любить другого, если до этого он не полюбил себя – но только праведно. Никто не может никого ненавидеть, если до этого он не возненавидел себя. Однако иногда хорошо любить – значит хорошо ненавидеть, а праведно ненавидеть – значит любить. Следовательно, то, кто ради небольшого своего удовольствия (как он считает) строит девушке козни лестью и подарками, чтобы похитить у нее лучшее из того, что она имеет: целомудрие, стыдливость, простодушие, чистую совесть, славу, – как тебе кажется, он ее ненавидит или любит? Конечно, нет ненависти больше, чем эта! Когда неразумные родители прощают детям их пороки, обычно говорят, как нежно они их любят. Напротив, как жестоко их ненавидит те, которые в угоду своим страстям пренебрегают спасением детей. Чего иного и ждет от нас ненавистнейший враг – дьявол, как не того, чтобы мы здесь безнаказанно грешили и подвергали себя вечной казни? Они называют наставника добрым и князя милосердным, если он не обращает внимание на проступки или даже одобряет их, чтобы они могли грешить тем свободнее, чем более безнаказанны они будут. По этой же причине грозит через пророка Господь тем. О ком Он думает, что они не достойны его милосердия. «И Я не стану наказывать, – говорит Он, – дочерей ваших, когда они блудодействуют, и невесток ваших, когда они прелюбодействуют». Ведь что пообещал Давид? «Накажу, – говорит, – жезлом беззаконие их и ударами – прегрешения их. Милости же Моей не отниму у них». Ты видишь, что в христианстве все обновляется и меняются названия вещей. Кто плохо любит себя, тот смертельно себя ненавидит. Кто дурным образом милостив к себе, тот лютует сильнее всего. Хорошо заботиться – значит пренебрегать. Хорошо вредить – значит помогать. Хорошо терять – значит сохранять. Ты сам позаботишься о себе, если будешь пренебрегать желаниями плоти. Если будешь жестоким по отношению к порокам, то окажешь благодеяние по отношению к человеку. Если ты убьешь грешника, то спасешь человека. Если погубишь то, что сделал человек, то восстановишь то, что создал Бог. Обрати внимание, как свойственно народу ошибочное мнение насчет силы и слабости, храбрости и трусости. Разве не называют сильным того, кто может легко кому-нибудь причинить вред? Хотя ясно, что способность вредить – это ненавистная сила; она делает таких людей подобно шпанским мухам, скорпионам и самому дьяволу – конечно, в умении творить зло. Один только бог воистину силен; Он не может вредить, даже если захотел бы; и не хочет, даже если мог бы, ибо Его природа в том, чтобы творить добро. Но, могущественный, почему же в конце концов Он станет вредить человеку? Он отнимет деньги, побьет тело, лишит жизни? Если Он делает это по отношению к благочестивому человек, то свершает благодеяние, а не злодеяние; если по отношению к негодяю, то он предоставляет возможность, но тот вредит себе сам. Потому что никто не может тебе повредить, кроме тебя самого. Никто не готов причинить вред другому, если тот сам не навредил себе до этого гораздо больше. Ты готовишься причинить мне денежный убыток. Так как ты утратил любовь, ты уже сам себе нанес тяжелейший урон. Ты не можешь меня ранить, если до этого ты сам не получишь гораздо более жестокое ранение. Ты не лишишь меня жизни телесной, если прежде не умертвишь свою душу. И Павел, слабый в несении обид и очень сильный в перенесении их, разве не хвалился он тем, что все мог во Христе? Храбрым и отважным называют обычно того, кто гневно, жестоко и безудержно обрушивается за малейшую обиду, отплачивает бранью за брань, злодеянием за злодеяния. И наоборот, того, кто проглатывает полученную обиду и не замечает ее, того называют трусливым, малодушным, нерешительным. Да что может больше отличаться от великодушия, чем сумасшествие из-за какого-то словечка и такое неумение пренебрегать чужой глупостью, вследствие которого думаешь, будто ты и не человек, если не отплатишь злодеянием за злодеяние? Настолько больше храбрости в умении возвысить свою душу и презирать любую обиду, более того, воздавать благодеянием за злодеяние! Что до меня, то я бы не назвал храбрым того, кто отважно идет на врага, одолевает стены и, презирая жизнь, подставляет голову всем опасностям. Так поступают почти все гладиаторы! Определения «храбрый», «великодушный» надлежит присваивать тому.