Электронная библиотека » Этгар Керет » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Азъесмь"


  • Текст добавлен: 14 ноября 2013, 07:48


Автор книги: Этгар Керет


Жанр: Современная проза


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Этгар Керет
Азъесмь

Эрану


Толстячок

Удивлен? Конечно, я был удивлен. Встречаешь девушку. Первое свидание, второе, там ресторан, тут кино, всегда дневные сеансы. Дело доходит до секса, секс превосходный, чувства со временем тоже приходят. И вот в один прекрасный день она является к тебе в слезах, а ты обнимаешь ее и говоришь – успокойся, все в порядке, а она отвечает, что больше так не может, что у нее есть тайна, не просто тайна – нечто ужасное, проклятье, то, о чем она хотела сообщить тебе с самого начала, но не могла набраться мужества. Эта штука давит на нее, как две тонны кирпичей. И она обязана тебе рассказать, просто обязана – но ей ясно, что в ту самую секунду, когда она тебе откроется, ты ее бросишь и будешь прав. И она немедленно снова начинает плакать. «Я тебя не брошу, – говоришь ты, – не брошу, я тебя люблю». Может, с виду ты взволнован, но на самом деле нет, а даже если да – то из-за ее слез, а не из-за тайны.

Ты уже знаешь по собственному опыту, что все эти секреты, из-за которых женщины едят себя поедом, чаще всего сводятся к случайному сексу с каким-нибудь животным, или родственником, или с кем-нибудь, кто заплатил за это деньги. «Я шлюха», – всегда говорят они под конец, а ты обнимаешь их и говоришь: «Ты нет, ты нет», или: «Шшшшш…» – если они продолжают плакать. «Это действительно ужасно», – уверяет она, как будто поймала тебя на невозмутимости, которую ты так пытаешься скрыть. «Пока ты прячешь это внутри, оно, может быть, и звучит ужасно, – говоришь ей ты, – но это из-за акустики. Ты увидишь, вот скажешь вслух – и все сразу окажется менее ужасно». Она почти верит, колеблется секунду и говорит: «Если бы я тебе сказала, что по ночам превращаюсь в низенького толстого мужчину, без шеи, с золотым кольцом на мизинце, – ты бы и тогда продолжал меня любить?» И ты говоришь – конечно. А что ты еще скажешь – «нет»? Она просто экзаменует тебя, а ты любишь ее безоговорочно и при этом всегда прекрасно сдавал экзамены. И действительно, как только ты ей это говоришь, она тает, и вы начинаете трахаться, прямо в гостиной. И потом вы лежите в обнимку, и она плачет от облегчения, и ты тоже плачешь бог знает от чего. И – нет, она не встает и не уходит, как всегда. Она остается у тебя ночевать. И ты лежишь в кровати без сна, смотришь на ее прекрасное тело, на заходящее солнце за окном, на месяц, внезапно выскочивший как бы из ниоткуда, на серебряный свет, скользящий по ее телу; ты гладишь пушок у нее на спине. И буквально через пять минут ты обнаруживаешь в кровати рядом с собой толстенького коротышку. И этот коротышка встает, улыбается тебе, смущенно одевается. Он выходит из комнаты, а ты – за ним, и вот он уже в гостиной, нажимает толстенькими пальцами на кнопки пульта, смотрит спорт по телевизору. Футбол, Лигу чемпионов. Когда мажут, он ругается, а когда забивают гол, он вскакивает и делает волну. После игры он сообщает тебе, что у него сухо во рту и пусто в животе. Ему бы хотелось сэндвич, по возможности с курицей, но и с говядиной тоже ничего. И ты садишься с ним в машину и едешь в какой-то ресторан, который он знает в Азуре. Новое положение вещей тебя нервирует, очень нервирует, но ты совершенно не знаешь, что делать, твои центры принятия решений парализованы. Ты, как робот, переключаешь скорости, когда вы съезжаете на Аялон, а он сидит на соседнем сиденье, выстукивает ритм золотым кольцом на мизинце, и на светофоре около Бейт Дагон открывает окно, подмигивает тебе и кричит какой-то голосующей солдатке: «Зайка, хочешь, мы тебя погрузим сзади, как козу?» Потом в Азуре ты ешь с ним мясо, пока у тебя чуть не лопается живот, а он наслаждается каждым кусочком, смеется, как младенец. И все время ты говоришь себе, что это всего лишь сон – странный сон, что да то да, но ты вот-вот очнешься.

По дороге обратно ты спрашиваешь, где его высадить, а он делает вид, что не слышал, но выглядит очень несчастным. В конце концов ты понимаешь, что привез его назад к себе домой. Уже почти три. «Я иду спать», – говоришь ты, и он машет тебе рукой с пуфа и продолжает смотреть канал мод. Утром ты просыпаешься разбитым, с побаливающим животом, а она в гостиной, все еще дремлет. Но пока ты принимаешь душ, она встает. Она виновато обнимает тебя, а ты слишком смущен, чтобы обсуждать все это. Время идет, а вы по-прежнему вместе. Секс все лучше и лучше, она уже не так юна, как прежде, да и ты тоже, и вдруг ты ловишь себя на разговорах о ребенке. А ночью вы с толстячком оттягиваетесь, как ты еще никогда не оттягивался. Раньше ты не знал даже названий тех ресторанов и клубов, куда он тебя водит, и там вы танцуете вместе на столах и бьете тарелки, как будто это последний день вашей жизни. Он очень славный, этот толстячок, грубоватый, правда, в основном с женщинами. Иногда он отпускает такие замечания, что ты не знаешь, куда глаза девать. Но в остальном с ним очень по кайфу. Когда вы только познакомились, ты не слишком интересовался футболом, а сейчас уже знаешь все команды. И каждый раз, когда команда, за которую вы болеете, побеждает, ты чувствуешь себя так, будто загадал желание и оно сбылось, а это такое редкое чувство, особенно для типа вроде тебя, который сам никогда не знает, чего хочет. Таким образом, каждую ночь ты устало засыпаешь рядом с ним под матч аргентинской лиги, а утром снова просыпаешься рядом с красивой и понимающей женщиной, которую тоже любишь до боли.

Стрельба по Тувии

Шмулику


Тувию я получил на свой девятый день рождения от Шмулика Ревии, который был самым жадным в классе и у которого собака разродилась как раз в день моей вечеринки. Там были четыре щенка, и его дядя уже собирался пойти и сбросить их всех с моста в Аялон, но Шмулик – а он только и думал, как бы сэкономить денег на подарке, который весь класс покупал в складчину, – взял одного щенка и принес мне. Щенок был совсем маленький, и когда он лаял, у него получалось попискивание, но если его разозлить, он мог вдруг зарычать, и на секунду голос его становился таким, знаете, глубоким, низким, совсем не щенячьим, и это было смешно, словно он передразнивал другую собаку. Мы даже назвали его «Тувия» в честь Тувии Цафира,[1]1
  Известный израильский комический актер. – Здесь и далее прим. переводчика.


[Закрыть]
тот тоже умел подражать голосам. Мой папа не переносил Тувию с первого дня, и Тувия тоже не слишком любил папу. Если честно, Тувия вообще не слишком любил всех, кроме меня. Щенком он на всех лаял, а когда подрос, немедленно начал пытаться укусить любого, до кого мог достать. Даже Саар, который просто так гадостей не говорит, сказал, что эта собака – псих. А мне – мне Тувия никогда ничего плохого не делал. Только прыгал на меня и лизался, а стоило мне отойти, как он начинал плакать. Саар сказал, тут дело ясное – я же его кормлю. Но я знал многих собак, которые лаяли и на тех, кто их кормил, и я знал, что дело тут не в еде, что он и правда меня любит. Просто так, без причины, – кто его знает, что у собак в голове, – но он сильно меня любил, по-настоящему. Бат-Шева, моя сестра, тоже его кормила, но ее он ненавидел всей душой.

По утрам, когда я собирался в школу, он всегда хотел пойти со мной, но я заставлял его остаться – боялся, что он устроит дурдом. Во дворе у нас был такой забор из сетки, и иногда, возвращаясь домой, я успевал заметить, как Тувия лает на какого-нибудь беднягу, который посмел пройти по нашей улице, а потом бросается на забор и грызет его, как ненормальный. Но стоило ему увидеть меня, как он таял и с ходу начинал ползать по земле, вилять хвостом и лаем рассказывать мне про всех уродов, которые прошли по улице, довели его до бешенства и прямо-таки чудом улизнули. Он уже тогда укусил двух человек, но они, слава богу, не пожаловались, а то папа на него все время зуб держал и только повода дожидался.

Но в конце концов это случилось. Тувия укусил Бат-Шеву, и ее забрала «скорая», повезла накладывать швы. Как только она вернулась домой, папа усадил Тувию в машину. Я сразу смекнул, к чему дело идет, и заплакал. Мама сказала папе: «Шауль, оставь его, ради бога, в покое, это собака мальчика, смотри, как мальчик плачет!» Папа ничего ей не ответил, а только сказал моему старшему брату ехать с ними. «Мне он тоже нужен, – еще раз попыталась мама. – Это сторожевая собака, от воров». Перед тем как сесть в машину, папа на секунду остановился и сказал: «Зачем тебе сторожевая собака? В этом районе что, хоть раз были воры? У нас что, вообще есть что воровать?»

Тувию они бросили с моста в Аялон и потом смотрели, как его уносит водой. Я знаю, потому что старший брат мне все рассказал. Я вообще ни с кем словом об этом не обмолвился и после той ночи, когда его забрали, даже совсем не плакал.

Через три дня Тувия пришел ко мне в школу. Я услышал его лай внизу. Он был весь грязный и жутко вонял, но в остальном совсем такой, как прежде. Я очень гордился, что он пришел, это еще и доказывало, что все разговоры Саара про то, что собака меня не любит, были враньем. Если бы все дело было в кормежке, он бы не пришел именно ко мне. И еще он был умный, мой Тувия, раз пришел в школу. Если бы он пришел домой без меня, папа бы с ним не знаю, что сделал. Но все равно, стоило нам явиться, как папа захотел немедленно отделаться от Тувии. Но мама сказала, что Тувия, может быть, как следует обдумал свое поведение и теперь будет хорошей собакой. Потом я вымыл его из шланга во дворе, а папа сказал, что с сегодняшнего дня собака будет все время привязана и если она еще хоть что-нибудь выкинет, пусть пеняет на себя. На самом деле Тувия не сделал никаких выводов, а только еще сильнее тронулся умом, и каждый раз, когда я приходил из школы, я слышал, как он лает на всех, кто проходит мимо, пока в один прекрасный день я не вернулся домой и не обнаружил, что нет ни папы, ни Тувии. Мама сказала, что приехали пограничники, они прослышали, что у нас такая страшная собака, и попросили разрешения призвать ее в армию, как призвали Азит, собаку-десантницу,[2]2
  Историко-мифологический персонаж, армейская собака, несколько раз спускавшаяся с десантниками на парашюте.


[Закрыть]
и теперь Тувия – собака-следопыт и кусает шпионов, которые пытаются пересечь северную границу. Я притворился, что верю, а вечером папа вернулся, и мама отвела его в сторонку и что-то шепнула, а папа покачал головой: мол, нет. На этот раз папа проехал сто километров, почти до Гадеры, и высадил Ту-вию там. Я знаю, потому что старший брат мне все рассказал. Еще он рассказал, что днем Тувия сумел освободиться и искусал постового.

Сто километров – это много даже на машине, а пешком – в тысячу раз больше, особенно для собаки, у которой каждый шаг – как четверть нашего, но через три недели Тувия все-таки вернулся. Он ждал меня у ворот школы и даже не лаял, потому что у него не было сил шевельнуться, он только вилял хвостом, лежа на земле. Я принес ему воды, он вылакал чуть ли не десять мисок. Папа увидел его и онемел. «Это проклятие, а не собака», – сказал он маме, которая сразу принесла Тувии с кухни косточек. В ту ночь я разрешил ему спать со мной на кровати. Он заснул первым и всю ночь скулил и рычал на тех, кто во сне приходил действовать ему на нервы.

В конце концов из всех людей на земле он должен был наброситься именно на бабушку. Он ее даже не укусил, просто напрыгнул и повалил на спину. Она сильно ударилась головой, и я вместе со всеми помогал ей встать. Мама послала меня на кухню за стаканом воды, а когда я вернулся, папа уже яростно волок Тувию к машине. Я ничего не сказал, и мама тоже. Я знал, что Тувия это заслужил. Папа опять сказал моему старшему брату ехать с ним, но на этот раз велел ему взять автомат. Мой брат был просто джобник,[3]3
  Военный, несущий службу в тыловых частях.


[Закрыть]
но всегда приезжал домой с оружием, потому что служил далеко, на границе. Когда папа сказал ему взять автомат, брат сначала не понял и спросил папу, зачем, а папа сказал, – затем, чтобы Тувия перестал возвращаться.

Они отвезли его на свалку и выстрелили ему в голову. Мой брат сказал, до Тувии даже не доходило, что сейчас произойдет. У него было хорошее настроение, и он тащился от всего, что находил среди мусора. И тут – бум! Как только мой брат рассказал мне все это, я почти перестал думать о Тувии. В прежние разы я вспоминал его время от времени, пытался представить себе, где он находится и что делает. Но сейчас нечего было себе представлять, и я старался думать о нем как можно меньше.

Через полгода он вернулся. Ждал меня на школьном дворе. Он волочил заднюю лапу, один глаз закрыт, и челюсть, кажется, совсем не двигалась. Но он увидел меня и ужасно обрадовался, как ни в чем не бывало. Когда я привел его домой, папа еще был на работе, и мамы не было тоже, но они ничего не сказали, когда пришли. Вот и все. С тех пор Тувия оставался у нас, двенадцать лет, пока не умер от старости. Больше он никого не кусал. Время от времени, когда снаружи кто-нибудь проезжал на мотоцикле или просто шумел, он приходил в ярость и несся к забору, но силы как-то всегда оставляли его на полпути.

Один поцелуй в губы в Момбасе

На секунду я занервничал. Но она сразу меня успокоила, сказала, что нет поводов. Она выйдет за меня замуж, а если мне это важно – из-за родителей, – то даже с пышной свадьбой. Проблема не здесь. Проблема совсем в другом месте – в Момбасе, за три года отсюда, когда они с Лиги ездили отдыхать после армии. Они поехали вдвоем, потому что парень, с которым она тогда встречалась, как раз перешел в армии на контракт. Он занимался какими-то техническими штуками для ВВС. В Момбасе они все время жили в одном и том же месте, вроде мотеля, битком набитого молодежью, в основном европейской. Лиги не хотела оттуда уезжать, потому что ее угораздило прямо-таки влюбиться в немца из соседнего домика. Моя девушка тоже была не против остаться, ей вполне нравился покой. Несмотря на то что мотель просто лопался от наркотиков и гормонов, к ней никто не лез. Наверное, по ней было видно, что она хочет побыть одна. Никто не лез – кроме одного голландца, прибывшего где-то на следующий день после них и не отстававшего от нее до самого ее отъезда. Но и он не слишком к ней лез, просто очень часто на нее смотрел. Ей это не мешало. Он казался вполне нормальным человеком, немного грустным, но из тех грустных людей, которые никогда не жалуются. Они пробыли в Момбасе три месяца, и она слова от него не услышала. Разве что однажды, за неделю до ее возвращения, но и тогда он обратился к ней так мягко, так ненавязчиво, что как будто вовсе и не сказал ничего. Она объяснила ему, что нет шансов, рассказала про своего парня, который как раз перешел на контракт, про то, что они вместе еще со школы. А он только улыбался и кивал, а потом вернулся на свою прежнюю позицию на ступеньках домика, больше не заговаривал с ней, но смотреть – смотрел. Хотя нет, сейчас она припоминает, он заговорил с ней еще один раз, в день ее отъезда, и сказал самую смешную вещь, какую ей когда-либо доводилось слышать. Что-то вроде того, что между каждыми двумя людьми на земле существует поцелуй. Он пытался ей сказать, что уже три месяца смотрит на нее и думает об их поцелуе – каким он окажется на вкус, сколько времени продлится, какие вызовет ощущения. А теперь она уезжает, у нее есть парень и все такое, он понимает, но вот поцелуй – он бы хотел узнать, если она не против. Очень смешно было, как он все это говорил, сбивался и путался, может, потому, что не слишком хорошо знал английский, а может, просто невеликий был мастер говорить. Но она согласилась. И они поцеловались. А потом он не попытался сделать ничего такого, а она вернулась с Лиги в Израиль. Ее парень встретил их в аэропорту, он был в форме и увез их на своем «рено». Они стали жить вместе и для разнообразия внесли в свою сексуальную жизнь много нового. Привязывали друг друга к кровати, капали молоком, один раз даже попытались заняться анальным сексом, это было чудовищно больно, и посреди всех дел полезло дерьмо. Наконец они расстались, она пошла учиться и познакомилась со мной. И мы вот-вот поженимся. У нее с этим нет никаких проблем.

Она сказала, что я сам могу выбрать зал торжеств и дату и все такое, потому что ей самой совершенно все равно. Проблема вообще не в этом. И не в голландце, не имеет смысла к нему ревновать. Он наверняка давно скончался от передоза, или просто валяется пьяным где-нибудь на тротуаре в Амстердаме, или стал себе доктором наук, а это, кажется, еще хуже. Так или иначе, дело совершенно не в нем, а в том времени, когда она была в Момбасе. Три месяца человек сидит и смотрит на тебя, представляет себе поцелуй.

Твой человек

Когда Реут сказала, что хочет со мной разойтись, я был в шоке. Такси как раз остановилось у ее дома, она сошла на тротуар и сказала, что не хочет, чтобы я поднимался к ней, и говорить об этом она тоже совсем не хочет, и никогда больше не хочет обо мне слышать, никаких «с днем рождения» или «с Новым годом», а потом хлопнула дверью такси с такой силой, что водитель смачно выругался ей вслед. Меня на заднем сиденье парализовало. Если бы перед этим мы поссорились или что-нибудь в этом роде, я был бы, может, лучше подготовлен, но вечер прошел замечательно. Правда, фильм был не очень, но в остальном все было совершенно спокойно. И вдруг этот монолог, хлопанье дверью, трах! Все наши полгода вместе летят к черту. «Что делаем? – спросил водитель, глянув в зеркало. – Отвезти тебя домой? У тебя вообще есть дом? К родителям? К друзьям? В массажный кабинет на Аленой?[4]4
  Улица в центре Тель-Авива, известная публичными домами, замаскированными под массажные кабинеты.


[Закрыть]
Ты хозяин, ты король». Я не знал, куда себя девать, я знал только, что это нечестно, после разрыва с Гилой я поклялся, что никому не дам приблизиться ко мне настолько, чтобы причинить мне боль, но появилась Реут, и все было так хорошо – я просто не заслужил такого обращения. «Прав, – пробормотал водитель. Он выключил мотор и откинул спинку сиденья. – Зачем ехать, если тут такое приятное место. Мне-то что, счетчик тикает». И тут по рации как раз передали этот адрес: «А-Гдуд А-Иври, девять, кто поблизости?» – а я уже слышал однажды этот адрес, и он прочно засел у меня в памяти, словно кто-то выцарапал его там гвоздем.

Когда я расстался с Гилой, все было точно так же, в такси, точнее – в такси, которое везло ее в аэропорт. Она сказала, что это конец, и действительно, больше я о ней не слышал. И тогда я тоже остался торчать на заднем сиденье. Тогдашний водитель много разговаривал, прямо без конца, но я не слышал ни слова. Но этот адрес, занудно несущийся из рации, я как раз помню прекрасно: «А-Гдуд А-Иври, девять, кто едет?» А сейчас – может, это чистое совпадение, но я велел водителю ехать, я должен был узнать, что там находится. Когда мы подъехали, от дома как раз отъезжало другое такси, и внутри, на заднем сиденье, я увидел тень маленькой головки, как у ребенка или даже младенца. Я заплатил водителю и вышел.

Это был частный дом. Я открыл калитку, прошел по тропе к двери и позвонил. Довольно глупый поступок, не знаю, что бы я делал, если бы мне кто-нибудь открыл, что бы я ему сказал. Мне нечего было там ловить, особенно в такой час. Но я так злился, что мне было совершенно все равно. Я позвонил еще раз, долгим звонком, а потом с силой постучал в дверь, как делал в армии, когда мы обыскивали один дом за другим, – но мне никто не открыл. У меня в голове мысли о Гиле и Реут начали путаться с мыслями о других разрывах, и все они слиплись в один ком. Этот дом, в котором мне не открывали, чем-то бесил меня. Я двинулся в обход, пытаясь найти окно, через которое можно было бы заглянуть внутрь. Но здесь не было окон, только стеклянная задняя дверь. Я попытался разглядеть что-нибудь сквозь нее – внутри было темно. Я вглядывался упорно, но моим глазам не удавалось привыкнуть к темноте. Казалось, чем больше я стараюсь, тем гуще становится темнота внутри. Это сводило меня с ума, просто сводило с ума. И вдруг я увидел себя как бы со стороны – вот я поднимаю камень, заворачиваю его в свитер и разбиваю стекло.

Я запустил руку внутрь, стараясь не порезаться осколками, и открыл дверь. Войдя, я пошарил в поисках выключателя, а когда он нашелся, свет оказался желтым и жалким. Единственная лампочка на всю эту большую комнату. Таким этот дом и был – гигантская комната, без мебели, совершенно пустая, кроме одной стены, целиком завешанной фотографиями женщин. Часть фотографий была в рамках, часть просто налеплена на стену кусочком скотча, и всех я знал: там была Рони, моя девушка из армии, и Даниэла, с которой я встречался еще в школе, и Стефани, работавшая у нас в киббуце, и Гила. Все они были там, а в правом углу, в тонкой золотой рамке, была фотография улыбающейся Реут. Я потушил свет и дрожа забился в угол. Бог знает, что за человек тут живет, почему он так поступает со мной, как ему удается всегда все разрушить. Но внезапно все встало на свои места, все эти беспричинные разрывы, все, кто бросал меня ни с того, ни с сего – Даниэла, Гила, Реут. Это не мы всегда были виноваты, а он, он.


Не знаю, сколько времени прошло до его появления. Сперва я услышал, как отъезжает такси, потом скрежет ключа в передней двери, потом снова зажегся свет, и вот он стоит передо мной и улыбается, сукин сын, просто смотрит и улыбается. Он был низенький, ростом с ребенка, с огромными глазами без ресниц, и держал в руках разноцветный пластмассовый ранец. Когда я поднялся из угла, он только захихикал, как извращенец, которого в эту самую секунду поймали с поличным, и спросил, как я сюда попал. «Она тоже ушла, а? – сказал он, когда я уже был совсем близко. – Ничего, всегда найдется другая». Вместо ответа я опустил камень ему на голову, и когда он упал, я не остановился. Не хочу другую, хочу Реут, хочу, чтобы он перестал смеяться. И вот я луплю его камнем, а он только воет: «Что ты делаешь, что ты делаешь, что ты делаешь, я твой человек, твой человек», – пока наконец не замолкает. Потом меня вырвало. Когда рвота прекратилась, мне разом стало легче, как в армии во время марш-бросков, когда кто-то подменяет тебя под носилками, и ты вдруг чувствуешь такую легкость, о какой уже давно успел забыть. И эта легкость поглощает все – и страх, и чувство вины, и ненависть, которые еще могут навалиться на тебя позже.

За домом, недалеко, было что-то вроде рощицы, я бросил его там. Окровавленные камень и свитер захоронил в саду. В последующие недели я все время искал его в газетах – и в новостях, и в сообщениях о пропавших без вести, но ничего такого не писали. Реут не перезванивала, и на работе кто-то сказал мне, что видел ее на улице с одним блондином, высоким таким, это больно ранило меня, но я знал, что делать нечего, все в прошлом. Некоторое время спустя я начал встречаться с Майей. И с самого начала с ней все было так трезво, так хорошо. С ней я вел себя не так, как обычно веду себя с девушками: я с первой секунды был открытым, я не пытался защищаться. По ночам мне иногда снился этот карлик – как я бросил его труп в рощице, – а когда я просыпался, в первую секунду мне было просто жутко, а в следующую секунду я говорил себе, что все в порядке, потому что его больше нет; я обнимал Майю и снова засыпал.

Мы с Майей расстались в такси. Она сказала, что я каменный, что я совершенно ничего не понимаю, что иногда она может страдать самым страшным образом на свете, а я буду уверен, что она счастлива, потому что в этот самый момент я сам счастлив. Она сказала, что у нас уже давно проблемы, но я не обращаю на них никакого внимания. Тут она заплакала. Я попытался обнять ее, но она отодвинулась и сказала, что, если она мне небезразлична, я должен дать ей уйти. Я не знал, выйти ли за ней следом, спорить ли. По рации в такси назвали адрес – «А-Маавак, четыре». Я велел водителю отвезти меня туда. Когда мы подъехали, там уже стояло другое такси, в него сели парень и девушка моего примерно возраста, может, чуть младше. Их водитель что-то сказал, и они рассмеялись. Я велел ехать на А-Гдуд А-Иври, девять. Я поискал в роще его труп, но трупа не было. Я нашел только ржавый прут. Я поднял его и направился к дому.

Дом был точь-в-точь как в прошлый раз, – темный, с разбитым стеклом в задней двери. Я просунул руку, поискал щеколду, стараясь не порезаться. Выключатель нашелся за одну секунду. По-прежнему было совершенно пусто, лишь фотографии на стене, уродливый ранец карлика и темное липкое пятно на полу. Я посмотрел на фотографии – все были на месте, точно в том же порядке. Разобравшись с фотографиями, я открыл рюкзак и стал в нем рыться. Там была купюра в пятьдесят шекелей, наполовину использованный проездной, футляр от очков и фотография Майи. На фотографии ее волосы были собраны, она выглядела немного одинокой. Я вдруг понял, что он говорил мне тогда, перед смертью, – что всегда найдется другая. Я попытался представить его себе в ту ночь, когда я расстался с Реут, – как он едет, куда положено, возвращается с фотографией, заботится, уж не знаю как, о том, чтобы я познакомился с Майей. Только я и в этот раз умудрился все просрать. А теперь уже нет гарантий, что я познакомлюсь с другой. Потому что мой человек умер, я и в самом деле его убил.


Страницы книги >> 1 2 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации