Текст книги "Жена пРезидента"

Глава 18

Саша прислушалась. Из прихожей донесся обрывок фразы, произнесенной голосом непонятной половой принадлежности.

– …а Александр Алексеевич назвал этот адрес. Вот. Мы принесли…

Черные кудри Давида появились в дверном проеме.

– Брат! Тут тебя хотят!

Муж допил бокал, который держал в руке, тяжело поднялся, не сразу поймав полы халата, и направился к Давиду. Через секунду показался угол чего-то большого и квадратного, завернутого в бумагу.

– Сюда ставьте, – руководил муж двумя грузчиками – большим темным мужиком и худым лысым парнем. – Разверните. И свободны. И бумагу заберите. Аккуратно только!

Он включил верхний свет, после полумрака больно резанувший по глазам. В центре помятого НЛО оказались еще несколько круглых светильников, напоминавших столовые тарелки. Только очень яркие. Кто-то недовольно замычал. Грузчики, кряхтя, раздевали квадрат. При свете темный грузчик чуть посветлел, а лысый заблестел.

Народ потянулся к зрелищу. Наконец последний упаковочный лоскут был снят. Квадрат оказался произведением искусства. Однако, что хотел сказать художник, и без обертки оставалось непонятным. То ли мохнатые цветы, то ли волосатые лапы торчали вверх из разноцветной бесформенной банки. Анджелина, бодро тявкающая с дивана, пока картину разворачивали, жалобно заскулила.

– Переверните. Не видите, вверх ногами поставили?! – крикнул Александр.

Грузчики перевернули картину, и замысел художника встал в буквальном смысле с ног на голову. Зрителям предстала Анджелина, исполненная в масштабе 5:1 в царском одеянии. Стоячий воротник платья доходил ей почти до ушей, на груди путался в шерсти жемчуг, а собачья талия была утянута корсетом. Из-под богатого одеяния торчали задние лапы и хвост, уже не похожие на мохнатые цветы и точно принадлежавшие собаке. Она вполоборота взирала на зрителей, напоминая сразу все портреты императриц и дворянок, написанные разными мастерами в различные эпохи. Собственно, чистотой породы Анджелина им ничем не уступала.

Давид смотрел как завороженный.

– Нравится? – спросил его Александр. – Это тебе подарок от меня.

– Это чудо! Это гениально! – восторженно произнес именинник. – А кто это написал?

– Как ты думаешь? – довольно спросил муж.

– Ну, не знаю. Боюсь предполагать. По манере похоже на Глазунова. – Давид склонился над каракулей в нижнем правом углу произведения. – Подпись вроде его… Но это же безумие! Это же нереально дорого, брат! – Голос Давида завибрировал от прикинутой стоимости подарка.

– Ну… У меня же один брат… – скромно ответил Александр.

– Я в шоке! Это невозможно! Это охренительно! Ну ты гигант! Ты просто бог! – захлебывался от восторга Давид.

– Понравилось? Я рад, что угодил брату.

– Понравилось?! Да я мечтал о таком подарке всю свою жизнь! Угодил! Ты выбил сто очков из десяти возможных! Это же чумовой бренд!

Давид еще несколько минут восхищенно цокал языком, рассматривая и трогая картину.

Александр положил руку Давиду на плечо.

– Рад, что тебе нравится, брат. Но на самом деле это не совсем Глазунов. То есть совсем не Глазунов. Глазунов слишком грузит. То сроки не те, то занят, то понос, то золотуха. Это другой художник. Он работает в глазуновской манере. Я сам его нашел. Даже спец не отличил, я показывал. Такой мощный дядька.

– Да ну, какая разница, Глазунов, Пупкин! – тут же перестроился Давид. – Главное – это от тебя! От души! Только ты с твоим тонким чутьем, с твоим великолепным вкусом мог сделать такой подарок! А какие цвета, какая колористика! Какая техника филигранная! И какой глубокий подтекст! Моя девочка в правильном прикиде смотрится не хуже всех этих исторических баб в кружевах и атласе. Я прав, лапули? – Он обернулся к своим контрастным подругам.

Они оскорбленно переглянулись.

– Э! Не ревнуйте! Вас я тоже люблю! Но в верности с собакой не сравнится ни одна самая верная женщина.

– А девушки? – убила логикой блондинка.

– А девушки как печеньки – ломаются, пока не намокнут, – засмеялся Давид. – Ни от одной сучки я не видел такой благодарности, как от моей девочки. – Он подошел к картине поближе, потом снова отошел на несколько шагов. Склонил голову вправо, влево. – Супер! С любого ракурса! Я подумаю, куда ее поместить. Может, стеллаж выбросить и на его место? Вот на эту стену? Или лучше в спальню? Как думаешь, брат? И свет. Обязательно свет на нее! Это будет лучший шедевр в моей коллекции!

Не в силах больше справляться с переполнявшими его чувствами, Давид кинулся с объятиями на дарителя.

Народ одобрительно шумел. Картина нравилась всем. Гигантская Анджелина в королевском наряде с высоты двух метров благостно взирала на всеобщее братство. Ее живой прототип с дивана отслеживала действия хозяина одним глазом, не закрытым челкой.

– Ну, если тебе так понравился подарок, ты попал, брат! Придется продолжить вечерину по всем правилам настоящего ДР! – произнес Александр. – Люди, тащите стул!

Леньчик метнулся на кухню и через мгновенье вбежал со стулом в руках.

Александр поставил его напротив картины.

– Лезь, именинник!

– Зачем?

– Как зачем? Будешь стиш гостям рассказывать. Ты уже большой мальчик. Тупо напиваться в этот знаменательный день, неправильно! – засмеялся он. – Так! У всех нóлито?

Под звон и бульканье Давид влез на стул. Картинным жестом он скинул с плеч халат, выставил вперед ногу и поднял бокал, став похожим на монумент А.С. Пушкина, если бы ему предложили выпить.

– Свое выступление я хочу предварить эпиграфом, – начал он. – Это цитата из воспоминаний великого нашего современника Михаила Тимофеевича Калашникова. В день своего девяностолетия он сказал чудесные слова: «Я создал свое оружие, потому что я всю жизнь встречаюсь с замечательными людьми!»

– Страхуй Пушкина. Щас рухнет, – тихо сказал муж Вовику.

– А теперь, собственно, стих! – объявил Давид и начал декламировать с выражением:

В целом я люблю людей…

Дальше пошел поток мата, непереводимый на на один язык. Даже запятые и точки звучали на этом фоне изысканно.

Под бурную овацию Давид пытался раскланяться на стуле, но не удержался и рухнул на руки Вовику. Вовик вынес его как трофей с поля боя и посадил на диван. Мужа тоже пора было выносить. Он был уже в двух шагах от состояния «бесчувственное тело».

Сделали музыку громче и погасили свет. Помятое НЛО под потолком снова распустило свои таинственные рассеянные лучи, маскирующие реальность… Но только не для Саши. Она видела глаза мужа, в которых сейчас не было ничего человеческого. От того человека, которого она любила. В них стояло, покачиваясь, одно слово: «пьянка».

Таких пьянок она уже видела достаточно, чтобы выучить их сценарий. Они были и по поводу, и без. В первом варианте – больше было так называемых «друзей», то есть людей, с которыми уже пили. Во втором – могли прихватить случайных знакомых из клуба. Начинали обычно с розового вина «Домен дю отт», шампанского «Кристалл». Дальше развивались творчески и могли пить что угодно. Это происходило у кого-то дома, чаще у Бориса, в клубах «Калина», «Империя» или в других, не важно. Потом могли вернуться домой. Но не бывало такого, чтобы не пили.

Этот процесс обычно сопровождался «деловыми и политическими» разговорами. Обсуждали, кого выдвинуть депутатом и как это устроить, предвыборную программу партии, дальнейшие действия по ее продвижению и всякое такое. Потом забывали об этом. Мужа сносило в политологию, философию и исторические примеры, коих в его голове хватило бы не на одну пьянку. Потом забывали и об этом, врубали музыку, пели и снова пили… К пяти утра разбредались спать, а утром начинали сначала.

А ведь ей почти удалось вытащить его! Тогда, на острове, он твердо решил сделать что-то сам, без помощи папы. «Ты понимаешь, как мне сложно? – говорил он ей. – Я могу вообще ничего не делать, и буду в шоколаде. Папа позаботился, блин. Но я же мужчина, я не могу так жить. Я не должен так жить! Я хочу уважать себя, хочу, чтобы папа видел во мне равного, чтобы моя жена могла мной гордиться…»

Она понимала, как это важно для него – сделать что-то самому, без помощи папы, ведь все, что он делал до этого, было не его рук дело. Муж тоже понимал это, и каждый вечер, откупоривая бутылку вина, говорил, что когда-нибудь обязательно сделает что-нибудь сам…

Это выглядело совсем по-детски, несерьезно. Но она была уверена, что если немного ему помочь, совсем немного, он сможет, он войдет во вкус и дальше пойдет сам, как малыш, который, однажды научившись ходить самостоятельно, больше не нуждается в ходунках.

«Тебе никто не нужен, ты такой талантливый, ты умный, у тебя великолепная память, замечательное образование, ты очень способный, ты всего можешь добиться сам», – повторяла она ему как молитву каждый день, чтобы эти слова стали его собственными мыслями, чтобы он поверил в себя. И он действительно расцвел, создал партию, собрал команду – и перестал общаться с отцом. Он все время проводил с ней, уже намного реже срываясь в пьянки, после которых неизменно просил прощения, обещая, что это никогда больше не повторится. Она верила. Но это повторялось…

«Тебе нельзя пить, – убеждала она его. – Ты слишком неординарен, слишком открыт, слишком чувствителен. Ты разрушаешь себя!» Из ответов мужа на ее аргументы Саша могла бы составить коллекцию. Лучшими экспонатами были: «Прости, малыш, это самый последний раз. Я клянусь нашей любовью» или «Кажется, напиваться – это единственное, что я могу делать без родителя» и еще «Я отдыхаю со своими друзьями. Не нравится, уезжай. Мне надоела твоя вечно кислая рожа…»

– Сашуль, ты чего стоишь, втыкаешь? Пьяненькая? – засмеялся рядом Вовик, обняв Сашу за талию.

Саша убрала его руку и обернулась в поисках мужа. Группа в бордовых халатах, держась друг за друга, недружно пела на балконе: «Взвейтесь кострами, синие ночи! Мы пионеры…» Балкон выходил на Пресненский вал, звуки улицы заглушали пение не отличимых друг от друга махровых пионеров. «Из этого хора мальчиков мужа не выдернуть, он будет петь и пить, пока не упадет, – подумала Саша. – Что же делать?»

Не успела она сформулировать извечный русский вопрос, как бесчувственное тело мужа само отделилось от хора и рухнуло в комнату. Остальные трое певцов свалились рядом большой кучей. С матом, смехом и чертыханиями они попытались подняться, но ничего не получалось. Оказалось, на балконе они решили связаться, кроме уз дружбы, еще и поясами халатов и таким сплоченным коллективом одновременно влезть в дверной проем комнаты. Но главный член выпал, повалив за собой остальных.

Саша бросилась к мужу. Его глаза были закрыты, а на лбу виднелся след от удара о твердый предмет. Она слегка пошлепала его по щекам, пощупала пульс. Он не реагировал. Лежал перед ней беспомощный, немного отекший, совсем как тогда, в Яхроме… Безысходная нежность наполнила Сашу. Она смотрела на мужа и не знала, что ей делать с любовью к этому великовозрастному чаду…

– Об косяк долбанулся, – сказал Давид. – Вроде несильно… Он жив, вообще?

– Жив. «Скорую» вызывай, – ответила Саша.

– Не, не, – зашевелился муж. – Не надо «скорую». Я сам «скорая».

– Ооо! – дружно встретила вся компания воскресение пионера.

– Поехали домой, милый, – сказала Саша. – Я тебя забираю из пионерского лагеря.

– Да… – устало согласился он.

Странно, что он не возразил и не съязвил в ответ, а слабо и как ей показалось, снисходительно улыбнулся…

– Брат! Ты что, позволишь ей себя увести?! – возмутился Давид, выделив местоимение «ей».

– Ну, мне правда хреново, брат. Перегулял я сегодня, видимо, – оправдывался Александр.

«Ну вот, – подумала Саша. – Спасибо “хреново” за идеального мужа».

Пьяно распрощавшись с молочным братом, с поцелуями и зависаниями друг на друге, Александр наконец взялся за ручку двери, как вдруг снова остановился.

– Чего-то я еще хотел… – задумчиво проговорил он.

– Халат сдать, – подсказала Саша.

– Точно! Всё ты знаешь! – Он попытался поймать конец пояса, но тот всё время ускользал.

Давид тут же бросился на помощь.

– Угу. Спасибо, – буркнул Александр, освободившись от халата.

– Всегда пожалуйста, – расплылся в сладкой улыбке Давид, манерно убрав локон с лица. – Ты же знаешь, брат, я для тебя в лепешку расшибусь!

– В лепешку не надо! Ты мне нужен целый! – поправил муж.

Саша поймала себя на мысли, что больше не может видеть Давида, слышать его беззастенчивую лесть в адрес мужа и отвратительную кляклую «р» – рясшибусь… Она взяла мужа под руку и вывела из квартиры Давида…

Глава 19

Закрыв дверь за семейством Доброделов, Давид с досады пнул ногой кучу чужой обуви, наваленной в коридоре. Ботинки и туфли громоздились друг на друга, как корабли в тесной гавани в шторм. Досталось и его замшевым мокасинам. Он чертыхнулся и бережно перенес их на полку выше. Давид был недоволен результатом этого вечера, верней, отсутствием всякого толкового результата. Зачем эта гребаная тезка, Доброделова жена припёрлась? Всё следит, вынюхивает. Он собирался кинуть молочному брату хорошую тему по бизнесу, когда «клиент будет в нужной кондиции», он людей нужных подогнал познакомиться, он, в конце концов, заплатил за выпивку в клубе и дома. Этот хренов брат лишь бы что пить не станет. Нехило вышло на круг. И всё впустую. Придется начинать по новой.

– «В общем… я люблю людей! Не забыл я про…?» – процитировал себя Давид перед зеркалом, откинув черную прядь. – Нет. Ну зачем она приперлась? Кто ее звал-то? Как он старался отгородить этого инфантила Добродела от девушки из народа Саши Прониной. Уговаривал, аргументы приводил, моделей ему таскал пачками! Одна лучше другой! Из самых крутых агентств! Все равно женился, засранец, хоть и без свадьбы. Как заколдовала она его, сука худосочная! Ну ничего… Как гласит старая еврейская мудрость, перевернется и на его улице грузовик с пряниками! На Анжелку добродетельные глазки таки засветились! Анжела – убойный вариант. Грудь пятого размера и ноги от подмышек! Себе берёг, но что ради дела не сделаешь! Уж она сможет отклеить его от жены. Даже если не «съест, то понадкусывает», навредит в любом случае, а ему, Давиду, чем хуже, тем лучше. Он потратил годы стараний, чтобы приручить этого долбаного маленького принца. И только он имеет право пользоваться им! – Он говорил вслух со своим отражением в зеркале, не заметив этого: – Ты делаешь основную работу, а я тебе лишь помогаю. Я должен скармливать тебе маленькие кусочки, заставляя тебя поверить, что ты сам их выиграл. Потому что ты умен, а я, стало быть, глуп. В каждой игре всегда есть тот, кто ведет партию, и тот, кого разводят. Чем больше жертве кажется, что она ведет игру, тем меньше она ее в действительности контролирует. Это игра. Жертва затягивает на своей шее петлю, а ведущий ей помогает…

К концу монолога Давид так ушел в себя, что не увидел своего отражения в зеркале. Ему стало страшно. Получается, ты есть, только пока контролируешь ситуацию, пока осознаешь. Немного отвлекся – и можно исчезнуть! Исчезнуть незаметно для себя самого… Он сделал усилие и всмотрелся в свое отражение. «Я-то чего, как дебил, в этом халате? – подумал он, окончательно укрепившись в зеркале. – Вечно Добродел чего-нибудь намудрит. Скучно ему, видите ли…»

Он скинул халат, погладив свой заметный животик под розовой рубашкой. Животик ему нравился – мужика от бабы отличают мозги, а не форма задницы, считал он. Пусть телки крутят жопами в фитнес-центрах, ложатся под нож хирургов, это им, безмозглым, надо выглядеть на все сто. Иначе не прожить. У него и так всё путем. Спортом, может, и займется, когда грянет сорокез, а пока других дел до фига…

Из «ВИП-кафе» послышалось пьяное ржание табуна гостей. Музыку сделали еще громче. Убойный ударник пытался настучать по голове сразу всем жителям района Красной Пресни.

– Что за кретин там ручки крутит? Мне еще жить здесь! – возмутился Давид и направился в комнату. Он выключил звук, зажег свет и объявил: – Чуваки, сорри! Мне завтра вставать рано. Работа, дела. Так что – всем спасибо. Все свободны! Приходите еще.

– Ну ты чё, Дэв, какая работа! Зачем на нее ваще вставать! Да успеешь ты всё! – раздались было разрозненные голоса, но Давид молча стоял посреди комнаты, не оставляя сомнений в своем решении.

– А мы? – игриво спросила брюнетка.

Улыбнувшись, он обнял девушек за талии и привлек к себе. Брюнетка запустила руку ему под рубашку. Он одной рукой трогал ее спину, а другой повернул голову блондинки к себе, слившись с ней в поцелуе.

– Ага… Вставать ему рано, мачо! Делиться не хочешь, так и скажи! – пробурчал Вовик, пробираясь мимо скульптурной группы «Давид, обнимающий змей».

Змеи тащили Давида к дивану.

Когда дверь захлопнулась за последним гостем, Давид поднялся, резко оторвавшись от извивающихся женских тел.

– Ты куда? – поинтересовалась блондинка.

– Давайте, барышни, прощаться. Вам такси вызвать, или вы метро предпочитаете? Оно уже работает, кстати, – равнодушно произнес он, посмотрев на часы, словно не целовался взасос минуту назад.

– Ты чё, дурак? – не догнала брюнетка.

Блондинку в принципе интересовал тот же вопрос.

– Вам сколько лет, лапули?

– Ну, допустим, двадцать два, а при чем здесь это? – ответила за двоих брюнетка.

– Ну, допустим, больше, – уточнил Давид.

– И что?

– А то! – вальяжно проговорил Давид. – Объясняю: вербальные фрикционные выпады, в народе вынос мозга, я принимаю только от барышень в возрасте восемнадцати – двадцати лет. Ибо в данном диапазоне девиации ментальных механизмов всё еще достаточно поляризованы, вследствие чего неплохо поддаются коррекции, да и компенсационный момент гораздо приятнее. В более зрелом возрасте, как показывает практика, процесс патологий практически неустраним, а я еще не обрел благодать космического человеколюбия, чтобы за здорово живешь макиварить маниакальные потоки сознания.

– Чего? – подняла бровки блондинка.

– Наташ, он импотент! Не понятно, что ли! – сделала вывод брюнетка.

– Импотенция – это когда хочешь, но не можешь, лапули. А когда можешь, но не хочешь – это философия… Ну если вам такси не нужно, не смею задерживать, – проговорил Давид, улыбнувшись, и направился к выходу.

– Ты ведь даже не знаешь, какая я! – тоном обиженной девственницы выкрикнула блондинка.

Он обернулся:

– О, уроки маркетинга не прошли даром! Я рад. И какая же ты?

– Я океан… – загадочно закатила нетрезвые голубые глаза блондинка.

– Умница! Но знаешь, жизнь показала, что как только девушка заявляет: «Я – океан», – так готовься вляпаться в лужу…

– Дебил! – уточнила диагноз брюнетка уже в прихожей.

– Что за идиотская манера выливать на себя флакон духов! – поморщился Давид, закрывая дверь за контрастными девушками. – Самцов они привлекают, видите ли! Так последних распугаешь! Правда, девочка моя? – Он взял на руки Анджелину, притрусившую в поисках хозяина, уткнулся носом в ее шерсть. – Ну не люблю я их! Подлые дешевки и твари! Все! Все! Зачем они вообще нужны? Если только выгодно жениться. Остальное – бессмысленная трата времени и денег. Никто меня не будет любить так, как моя мамуля и моя девочка. Да, моя сладкая?

Анджелина одобрительно лизнула его в щеку.

– Ты моя радость, ты моя принцесса, ты моя девочка любимая! – Шепча нежности в собачье ухо, Давид обходил квартиру с Анджелиной на руках. – Терпеть не могу гостей! Только бардак после них. Свиньи! Галя надбавку запросит опять за уборку! Та еще сука тоже.

Анджелина недовольно тявкнула.

– Нет, нет, не ты! Домработница сука! Ты – девочка моя! – Возле подаренной картины он остановился. – Нет, ты видела, какого твоему папочке говна надарили! Куда теперь эту дрянь, у меня лишней комнаты под склад нету в квартире, как у некоторых, между прочим. И блин, не выбросишь. Или тебе нравится, Энжи?

Анджелина почесала ногой ухо и громко протяжно пукнула.

– Ну что ты! – отвел нос Давид. – Тебя же учили манерам, разве так можно себя вести?

Собачка виновато посмотрела в глаза хозяину.

– Ну, не переживай. Папочка не ругается. Папочка любит девочку! Пойдем, я тебя покормлю, и ляжем уже отдыхать. Устал папочка сегодня… А кто сейчас будет кушать?

На слово «кушать» Анджелина радостно затявкала, спрыгнула с рук и припустила на кухню.

– Все ты понимаешь, сладкая моя! Пошли, пошли…

Наконец-то Давид вытянулся на своей шелковой постели. Белье приятно холодило кожу. Он всегда спал голым.

Анджелина пристроилась рядом на одеяле, лениво почесывая бок. У нее была своя постель с настоящими перинкой, подушками и маленьким одеялом, но она предпочитала спать с «папочкой». Стены спальни тоже были увешаны ее портретами. Года два назад, пытаясь приобщить Анджелину к живописи, Давид заказал несколько натюрмортов в старинном голландском стиле. На картинах со столов свисала дичь с отрубленными или еще целыми головами, возвышались золотые кубки и горы съестного, призванного тронуть чувствительное собачье сердце. Но Анджелина искусство не оценила. Она скулила на дичь, тявкала на горы фруктов и мяса, особенно невзлюбив незнакомых нарисованных собак. Гончие или охотничьи, все они вызывали в ее породистой душе недружественные переживания. И только когда Давид заменил «голландскую» живопись портретами самой Анджелины, собачка успокоилась. Она проявляла к работам неподдельный интерес, могла подолгу задумчиво сидеть у полотен и фотографий, благодарно взирая на хозяина из-под челки глазками-вишенками…

Засыпая, Давид подумал, что надо будет в ближайшее время встретиться с Доброделом без его законной жёнушки, перетереть тему. И даже хорошо, что сегодня не получилось. Легче будет подсунуть ему болванов. Особенно вот этого, с залысинами, в жилетке. По кадровым вопросам он имел карт-бланш у молочного брата. И еще обязательно поговорить с Виктóром. Завтра же. Он стал просто невыносим со своей ревностью. Может, подарить ему что-нибудь? Очередную блестящую безделушку. Он их любит, как стареющая африканская женщина.

Он представил, как Виктóр в набедренной повязке и с кучей цветных бус на шее исполняет у костра ритуальный танец. А над костром на вертеле приготовляется Добродел горячего копчения… Этой картинке Давид улыбнулся и сладко заснул под мирное сопение Анджелины.

Посреди ночи, вернее, уже утра его разбудил отвратительно резкий звонок телефона. Он протянул руку и, не открывая глаз, сказал в трубку:

– Да.

– Давид! Это Саша! Выручай, брат!

– Брат? Что случилось? Ты где?

– Я на Боровском. Авария. Моя вина, машина в хлам! У тебя начальник был знакомый гаишный, ты говорил. Помоги, брат!

– Сам как?

– Жив… вроде.

– Так. Стой на месте. Я сейчас всех на уши поставлю. Я сам сейчас приеду! Без меня ничего не делай! Слышишь, брат? Я уже еду! Единственная ценность в жизни – мужская дружба! Все остальное дерьмо собачье! Ничего не стóит… Ты слышишь?

– Да, да! Спасибо тебе, братишка. – Голос в трубке всхлипнул от счастья. – Ты настоящий друг. Мама… то есть Елена Петровна тебе будет очень благодарна…

– О чем ты говоришь, Сань! Какая благодарность! Ты мой брат! Эээээ… какая Елена Петровна?

– Мама моя… Елена Петровна Семыкина… Помнишь ее? Она тебя борщом кормила. И блинчиками с печенкой. Тебе нравились…

– Какой борщ? С какой печенкой? Ты кто вообще?

– Как кто? Я Саша Семыкин. Одноклассник твой… Мы с тобой вместе пили, ты сказал, что ты мой брат навеки, я тебя еще от физички спас в девятом, помнишь? – Голос сделался беспомощным и тусклым.

– Ты чего, какая физичка? Я сплю вообще…

– А как же…

– Я тебе перезвоню потом, – ответил Давид и раздраженно вдавил кнопку отключения телефона. Он рухнул на подушки и выругался: – Быдло! Никакого такта. Ночь не ночь, он в бидэ, блин. Давай трезвонить! – Давид повернулся на другой бок, уткнувшись в свои же черные кудри, разбросанные по подушке. Он приподнялся на локте, с остервенением промял в подушке яму кулаком и угнездил туда голову.

Анджелина следила одним глазом за его движениями, недовольная тем, что ее трясут. Он протянул к ней руку и погладил.

– Девочка моя, спи…