Электронная библиотека » Федор Раззаков » » онлайн чтение - страница 67


  • Текст добавлен: 14 ноября 2013, 07:56


Автор книги: Федор Раззаков


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 67 (всего у книги 76 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Шрифт:
- 100% +

В начале 66-го исполнился ровно год, как Бурков переехал в Москву. За это время много чего произошло. У него родилась дочь Маша, он исполнил первую серьезную роль в театре – пьяницу Рябого в пьесе «Анна». Некоторые коллеги хвалили Буркова за эту роль, да и он сам считал ее своей несомненной удачей. Окрыленный этим успехом, он стал всерьез лелеять мечту, что после этого Львов-Анохин даст ему роль покрупнее – может быть, даже главную. Этой мечтой он как-то поделился с одним своим коллегой-актером, а тот раструбил ее на весь театр. Узнал об этом и Львов-Анохин. И однажды после репетиции из уст режиссера Бурков услышал фразу, которую больше всего в жизни боялся услышать вслух: «Вы никогда не будете первым – ваш удел быть вечно вторым». Режиссер сказал это не в обиду актеру, а только констатировал факт, но Бурков обиделся. Так же сильно, как когда-то в детстве он обижался на своих дворовых приятелей, которые вечно держали его за клоуна.

В сложившейся ситуации единственным шансом громко заявить о себе могло стать для Буркова кино. Однако и здесь у актера долгое время ничего путного не выходило. Он опять оказался на вторых ролях.

Сниматься Бурков начал спустя год после приезда в Москву. Но серьезным творчеством это назвать было нельзя: так, маленькие рольки. В фильме Михаила Богина «Зося» он сыграл молодого солдатика, а в «Ангеле» Андрея Смирнова гимназиста, однако последняя роль до широкого зрителя не дошла – фильм положили «на полку» по причине неверной трактовки событий Гражданской войны.

Только ранней осенью 1967 года Буркову улыбнулась удача: ему удалось попасть в поле зрения признанного мастера комедии Эльдара Рязанова. Тот собирался снимать свою очередную комедию – «Зигзаг удачи» – и искал исполнителя на роль выпивохи-ретушера Пети, озабоченного лишь одной проблемой: где бы гульнуть в хорошей компании. Увидев Буркова, которого привела на съемочную площадку его ассистентка, Рязанов воскликнул: «Да у него же идеальное лицо спившегося русского интеллигента!» И практически сразу утвердил его на роль Пети. В итоге именно эта роль и откроет Буркова для широкого зрителя.

Еще в конце 50-х Бурков написал в своем дневнике, что он мечтает найти себе настоящего друга, хотя сам быть другом не умеет. Друзей у него действительно никогда не было. Были однокашники, коллеги, собутыльники, но человека, которому он мог бы рассказать самое сокровенное, возле него так и не появилось. В детстве и юности Бурков сильно страдал по этому поводу, но потом пообвыкся. И когда приехал в Москву, был на этот счет уже спокоен: знал, что уж в этом волчьем городе, как он сам его называл, искать настоящих друзей бессмысленно. Тем более в той среде, в которой ему приходилось вращаться.

Однако людей, которые могли помочь продвижению его карьеры, Бурков постоянно искал, был буквально нацелен на них. В 69-м, когда снимался в фильме «Случай с Полыниным», он сошелся с Олегом Ефремовым. Причем не на съемочной площадке, где они мало соприкасались, а за пределами ее – во время дружеских застолий, которые проходили на разных квартирах. Поскольку оба были большими мастерами по части выпивки, они быстро нашли нужный язык друг с другом. Хотя со стороны их союз выглядел странным: уж больно разными людьми они были. Ефремов, будучи при славе и регалиях, держался гордо, даже высокомерно, а из Буркова его провинциализм лез буквально из всех щелей. Он даже такси не мог поймать – так боялся этого процесса. А в ресторане всегда зажимался перед официантами, что неизменно веселило Ефремова. Однако именно этим Бурков, видимо, и нравился ему: подобное покровительство тешило его самолюбие. Поэтому, когда в 70-м Бурков как-то проговорился ему о своей неустроенной жизни в Театре Станиславского, Ефремов коротко бросил ему: «А ты валяй ко мне в „Современник“. И Бурков тут же взял расчет на прежнем месте. Но уже спустя несколько месяцев горько пожалел об этом.

Летом того же 70-го Ефремов возглавил МХАТ, звал с собой и Буркова, но тот за ним не пошел: понял, что это приглашение – типичная отговорка. В том сонмище народных артистов, которые были собраны в Художественном, Буркову грозило не то что второе место, а вечное десятое. И он остался в «Современнике», хотя прекрасно понимал, что без Ефремова ему здесь житья не будет. Так и вышло. В итоге вскоре ему пришлось снова проситься в Театр Станиславского. В качестве своего просителя Бурков уговорил выступить свою жену. Та, конечно, похлопотала, но Буркова взяли не сразу – сначала помотали нервы в отместку за то, что ушел когда-то. «Что, прижало? – язвили в лицо актеру. – А мы вас предупреждали». Но в итоге обратно приняли. Правда, сразу предупредили, чтобы в ближайшее время хороших ролей не ждал: их, мол, еще заслужить надо.

Весной 71-го в жизни Буркова возник человек, которого он до конца жизни называл своим единственным другом. Если это была правда, то только наполовину, поскольку то, что говорил на этот счет новоявленный друг Буркова, неизвестно – ни устных, ни письменных свидетельств он не оставил. Но, судя по словам очевидцев, их отношения со стороны действительно напоминали дружбу. Но только со стороны, поскольку при ближайшем рассмотрении все выглядело далеко не так идеально. Этого человека звали Василий Шукшин.

Они познакомились в театре «Современник», куда Шукшин пришел в компании с оператором Анатолием Заболоцким, чтобы посмотреть спектакль «Майор Тоот и другие». Бурков играл в нем роль ассенизатора. Играл настолько убедительно, что Шукшин сразу обратил на него внимание. В те дни он собирался снимать фильм «Печки-лавочки» и искал исполнителя на роль поездного вора. При виде Буркова Шукшина словно озарило: да вот же он! И сразу после спектакля поспешил за кулисы, чтобы пригласить Буркова на актерские пробы. С того момента и началось их общение – сначала шапочное, потом более тесное.

Бурков был буквально пленен Шукшиным. В нем еще свежи были его отношения с Ефремовым, подле которого он чувствовал себя чуть ли не лакеем, вечным вторым номером. С Шукшиным все было иначе. Во-первых, они оба были провинциалами, во-вторых – органически не переносили всю эту богему с ее лживой моралью и неприкрытым цинизмом. Наконец, в-третьих, оба были писателями: только Шукшин уже состоявшимся, а Бурков только готовящийся им стать. Но самое главное – с Шукшиным Бурков чувствовал себя как с равным, и одно это заставляло его держаться за эту дружбу обеими руками.

О том, как Бурков ценил отношения с Шукшиным, говорит такой факт: во многом именно под его влиянием он согласился лечиться от алкоголизма в 1973 году. А все потому, что Шукшин имел на Буркова большие творческие виды. Во-первых, тем летом он собирался снимать его в «Калине красной» в роли бандитского главаря Губошлепа, во-вторых – Шукшиным была написана пьеса «Ванька, смотри!» (теперь известная под названием «До третьих петухов»), которую Бурков вызвался поставить либо у себя в театре, либо где-то на стороне, в-третьих – Шукшин решил снимать Буркова и в своем фильме-мечте «Степан Разин» в роли Матвея Иванова – крестьянского философа, сподвижника Разина (до этого в планах Шукшина на эту роль значился актер Александр Саранцев). Однако большинству этих планов не суждено было осуществиться. И причина была не только в том, что Шукшин скончался. Она крылась глубже – в отношениях между этими людьми, в том, что их дружба, так хорошо начавшаяся, потом внезапно дала трещину. Трещину со стороны Шукшина.

Шукшин снял Буркова в двух своих последних фильмах: «Печки-лавочки» и «Калина красная». В ролях, на первый взгляд, одинаковых – поездной вор и главарь банды, – но в то же время и разных: в «Печках» это обаятельный вор-философ, в «Калине» – настоящий упырь. Некоторые потом будут утверждать, что по этим ролям можно проследить трансформацию отношений Шукшина и Буркова. Якобы вначале Шукшин был в восторге от Буркова (как герой «Печек» от поездного вора), а потом разочаровался в нем (как вор Прокудин в своем главаре). А разочаровала Шукшина способность Буркова к мимикрии: он мог жить на два фронта, умея угодить и нашим и вашим.

Эта философия была выработана им еще в провинции, когда приходилось цепляться за удачу руками и зубами. Шукшин тоже цеплялся, но в силу более сильного характера мог себе позволить не сгибаться перед каждой властью предержащей. Бурков себе такого позволить не мог. Он и в дневниках своих писал, что ненавидел себя за свою мягкотелость. Шукшин таких людей обычно не привечал. Например, он долгие годы дружил с Леонидом Куравлевым, снимал его во всех своих фильмах, но, когда тот дал слабину – отказался сниматься в его фильме «Печки-лавочки», променяв его на госзаказ – телесериал «17 мгновений весны», – Шукшин в нем разочаровался. В Буркове он, видимо, тоже видел такую слабину. А Шукшин уважал людей сильных, цельных.

В итоге роль Матвея-философа в «Степане Разине» Шукшин передумал отдавать Буркову и хотел пригласить Олега Борисова. Да не вышло – умер от сердечного приступа. Волею судьбы, мертвого Шукшина первым суждено будет обнаружить именно Буркову – у них были соседние каюты на теплоходе «Дунай», где жили члены съемочной группы фильма «Они сражались за Родину».

Смерть Шукшина стала для Буркова настоящей трагедий. И не только потому, что он лишился единственного, как он считал, друга. Но и потому, что смерть эта впервые заставила его всерьез задуматься над вопросом: ради чего он рвется к славе? Чтобы вот так же однажды умереть от сердечного приступа где-нибудь в богом забытом месте? Шукшин всю жизнь пытался доказать всем, что не шибко образованный парень с Алтая тоже имеет право на место под солнцем. Право он это завоевал. Но расплатился за это смертью в 45 лет. Так стоило ли рвать жилы, тем более что ни власть, ни люди в большинстве своем все равно не оценят этой жертвы?

«Васе казалось, что он гениальный стратег, – запишет Бурков в своем дневнике вскоре после смерти Шукшина. – Ради Степана Разина, ради того, чтобы осуществить цель своей жизни, свое предназначение, он терпел всю эту обнищавшую свору духовных пастырей, кормил их уже одним тем, что позволял доить себя. Ему казалось, что он хитрит и обманывает их. Получилось наоборот. Его обманули…»

Однако смерть Шукшина не заставила Буркова сойти с дистанции. Так вышло, что эта трагедия совпала с тем периодом в жизни Буркова, когда он явственно стал ощущать, что его вечное прозябание на вторых ролях постепенно сходит на нет. Что настоящая слава начинает стучаться к нему в дверь. И он не смог или не захотел упускать случая осуществить свою давнюю мечту: стать первым. В театре он сыграл Федю Протасова в «Живом трупе», и об этой роли заговорила вся театральная Москва. А в кино его буквально рвали на части разные режиссеры, среди которых даже такие именитые, как Эльдар Рязанов, Сергей Соловьев, Сергей Бондарчук. Последний выручил Буркова не только с творческой стороны, но и с материальной: помог ему получить отдельную квартиру на Фрунзенской набережной. И с переездом туда закончились 8-летние мытарства семьи Буркова по общежитиям и съемным квартирам.

В один из дней в середине 70-х Бурков узнал, что в Кемеровском театре, где некогда ему довелось работать, с гордостью рассказывают о том, что у них играл Георгий Бурков – нынешняя звезда советского кинематографа. А в Пермском театре, где он тоже имел счастье обретаться несколько лет, даже повесили его портрет в фойе. Кроме этого, по всему Советскому Союзу в киосках «Союзпечати» появились его фотографии в серии «Актеры советского кино» ценой 8 копеек. Все эти факты ясно указывали на то, что многолетнее прозябание Буркова на вторых ролях, кажется, благополучно завершилось. Однако на душе у актера было почему-то не слишком радостно. Может быть, потому, что в долгой погоне за этой славой он настолько привык к роли вечного второго, что лидерство его теперь откровенно пугало? Он-то думал, что, когда придет слава, все в его жизни разом изменится – станет легче и проще жить и работать. Появятся новые интересные роли, новые друзья, новые впечатления. Но ничего этого не было и в помине. Друзей не появилось, а роли если и есть, то особой радости не приносят. Может быть, все дело в том, что слава пришла к Буркову слишком поздно – почти в 45 лет, когда многие ею уже успевают наесться досыта? Или это признаки так называемого кризиса среднего возраста? Не находя ответов на эти вопросы, Бурков все чаще находит спасение в побочных стимуляторах: алкоголизме, внутреннем диссидентстве. Последнее появилось не случайно, а, видимо, как реакция Буркова на тот душевный кризис, который случился у него во второй половине 70-х. Это видно по тому же дневнику: именно с середины 70-х градус критичности в записях Буркова стремительно повышается.

Большинство советских людей, знающих Буркова по его экранным работам, сильно удивились бы, загляни они хоть краем глаза в его тогдашние дневниковые записи. Всем тогда казалось, что актер Бурков ясен и прост, как все его экранные герои. На самом деле все было диаметрально наоборот. Многие строчки дневника однозначно указывают на то, что экранный Бурков и реальный – два разных человека. Весной 1975 года Бурков снимался в роли выпивохи Миши в «Иронии судьбы…» и вся страна умилялась, глядя на его героя: всем казалось, что Бурков играет самого себя. А актер приезжал после съемок домой и писал в дневнике строчки, которые могли привести его к отлучению из профессии, а то и к аресту, прочти их кто-то посторонний. Например, такие:

«У меня нет Родины, ибо у раба ее не может быть. Но если она у меня есть, то внутри меня, и так у многих. Но мы живем на чужой территории, нашу Родину оккупировали коммунисты. Это не татаро-монголы, это свои, и, пожалуй, в этом секрет их успеха. Они нас заставили быть чужими… Мы – лимитчики, т. е. профессиональные штрейкбрехеры. Предательство, зависть – давно стали частью Имперской политики коммунистов…»

К своему внутреннему диссидентству Бурков шел постепенно. Если в молодости он с оптимизмом смотрел в будущее, даже верил в коммунизм, то переезд в Москву не оставил от этого пафоса и следа. Повращавшись в творческой среде и увидев вблизи многих из тех, кем он всегда восхищался, Бурков понял – их внешний пафос всего лишь маска, которая скрывает их серьезный внутренний конфликт с окружающей действительностью. В итоге и сам Бурков вскоре превратился в такого же хамелеона. Но его природный артистизм позволял ему долго скрывать внутри себя его подлинные чувства. Единственный человек, кто смог раскусить его, был Шукшин. Как-то в разговоре с оператором Анатолием Заболоцким он обронил фразу: «Артистизм скрывает подлинное нутро Буркова, но сколь веревочка ни вейся…»

С каждым годом оценка Бурковым окружающей действительности становилась все критичней. Это выглядит странно, поскольку в творчестве у Буркова в те годы все обстояло более чем благополучно. Во второй половине 70-х он достиг пика своей популярности, когда любое его появление на улице вызывало немедленный ажиотаж: люди подбегали к нему за автографом, знакомили с ним своих детей, звали в ресторан выпить с ними на брудершафт. В 1977 году, спустя десять лет после прихода в кино, он наконец добивается главных ролей: в фильмах «Кадкина всякий знает» и «Сумка инкассатора». И даже дебютирует как театральный режиссер, поставив на сцене Московского областного театра имени Островского спектакль «В стране лилипутов» по роману Свифта «Путешествия Гулливера».

Однако эти успехи по-прежнему мало радуют Буркова. Более того, они порой даже раздражают его. Он добился почета, славы, но зол на себя и на весь мир за то, что эта слава не принесла ему никакого внутреннего комфорта. А наоборот – только отняла его. В своем дневнике он пишет, что «вся советская интеллигенция оппозиционно настроена к власти, но это не мешает ей устраиваться в жизни именно за счет власти». Но сам поступает точно так же: в кино и в театре играет строителей социализма, а вечерами пишет в дневнике сплошную антисоветчину. После чего ненавидит себя за эту душевную раздвоенность. А бросить все и уйти в другую профессиию – в то же писательство – он не может: ведь столько сил потрачено на взбирание к вершинам славы. Для такого шага нужен сильный характер, а его у Буркова как раз и не было. А была, как он сам выразился, «интеллигентская тряпичность».

В 1980 году Бурков покидает Театр Станиславского, на этот раз навсегда. Он уходит к Ефремову во МХАТ. Он думает, что идет туда уже не на правах плебея, каким он был десять лет назад, а в ранге признанной звезды советского театра и кино. И внешне это находит подтверждение: за этот переход его удостаивают звания заслуженного артиста РСФСР. Сам Бурков считает, что эту награду он заслужил честным трудом, но чиновники от искусства думают иначе: это звание всего лишь аванс, который он обязан отработать. Например, сыграть рабочего Бутузова в пьесе о Ленине «Так победим!», приуроченной к XXVI съезду партии. На премьеру спектакля приезжает все Политбюро во главе с Брежневым. Бурков этот приезд потом проклял, поскольку заработал микроинфаркт. Генсек тогда был уже сильно нездоров: не только плохо ходил, но и плохо слышал. И когда во время спектакля у него отказал слуховой аппарат и он на весь зал стал переспрашивать у своих товарищей, что происходит на сцене, актерам пришлось не только подходить к краю сцены, чтобы быть поближе к правительственной ложе, но и кричать свой текст чуть ли не во все горло. Бурков тоже надрывался вместе со всеми, но сердце потом разболелось только у него одного.

Почти четыре года Бурков работал у Ефремова, но подлинным творчеством это назвать было трудно – одни разочарования. Ефремов на людях хвалил Буркова, даже в гости его к себе неоднократно приглашал, однако больших ролей не давал. Было видно, что мнение о Буркове у него осталось то еще, с конца шестидесятых: хохмач и выпивоха по жизни, в искусстве – актер-простак. Буркова это откровенно обижало. Он наконец осознал, что во МХАТ его взяли не как звезду, а как актера второго плана. А ему-то казалось, что с этим статусом он давно распрощался!

Во МХАТе Бурков видел людей, которые были гораздо слабее его и по таланту, и по уму, но эти актеры удостаивались главных ролей, высоких ставок, и даже звания им присваивали раньше, чем другим. Эта несправедливость ранила Буркова так же, как когда-то в детстве ранили насмешки его приятелей, которые в отличие от него книг вообще не читали, но имели смелость числить его в дураках. В итоге Бурков ушел в Театр Пушкина. В театр, который никогда не ходил в фаворитах, но где Бурков был абсолютно спокоен за свое реноме: здесь ему унижение не грозило.

В кино дела обстояли получше. Бурков снялся еще в нескольких фильмах, причем в двух из них ему достались главные роли: в картинах «Отставной козы барабанщик» (1982) и телесериале «Профессия – следователь» (1983). Особенно он гордится работой в последнем, где ему пришлось играть роль полковника милиции Антонова. В исполнении Буркова это был непохожий на большинство расхожих киношных образов герой – этакий уставший милиционер-философ. Но вот ведь парадокс: если Буркову эта роль нравилась, то большинство зрителей упорно продолжали ассоциировать его с Мишей из «Иронии судьбы». И всерьез считали его актером исключительно одного режиссера – Эльдара Рязанова. Бурков действительно любил этого признанного мастера советского кинематографа, но сложностей в их взаимоотношениях тоже хватало. Например, Бурков мечтал сыграть главную роль в его картине «О бедном гусаре замолвите слово» (1981), а Рязанов выбрал другого актера – Евгения Леонова. А в «Жестоком романсе» (1984) Бурков играл Робинзона, но от сыгранного мало что осталось – многое улетело в корзину.

В Театре Пушкина Бурков проработал два года. После чего ушел во второй МХАТ, который создала Татьяна Доронина, уведя часть труппы от Олега Ефремова. Потом многие будут говорить, что этим демаршем Бурков, мол, хотел отомстить Ефремову за его пренебрежительное отношение к его актерским возможностям. Однако все было гораздо глубже: Бурков разочаровался в своем бывшем соратнике кардинально, на уровне идеологии, именно его считая повинным в развале МХАТа. И в дневнике написал об этом резко: «Компания, захватившая МХАТ, это не что иное, как оборотни, притворяющиеся художниками…»

Во МХАТе Дорониной Бурков пробыл тоже недолго, поскольку к тому моменту театр уже стал для него нелюбимым детищем. На пороге своего 55-летия актер окончательно понял, что его актерство – всего лишь видимость жизни, ее имитация. Он всю жизнь мечтал стать писателем, имел к этому все предпосылки, однако предпочел литературе театр и, видимо, ошибся. Да, он стал знаменит, но эта слава была из разряда эфемерных. В театре он мечтал играть глубокие, серьезные роли, но ему их не давали. Он хотел поставить как режиссер спектакль по пьесе Шукшина – не получилось. И даже кино, которое он всегда ставил выше театра, не смогло изменить ситуацию. Да, оно принесло ему настоящую славу, но к емкому определению «смысл жизни» никакого отношения тоже не имело. Разве в этом был смысл, когда Бурков мог сыграть еще десятки ролей героев с серьезными лицами, но в памяти народной ему навсегда суждено будет остаться алкоголиком: будь то ретушер Петя из «Зигзага удачи» или Миша из «Иронии судьбы»? Вот и выходило, что хоть он и вышел в ПЕРВЫЕ, но так и остался ВТОРЫМ. ВТОРЫМ среди ПЕРВЫХ.

Еще одним ударом по амбициям и здоровью Буркова стал его кинорежиссерский опыт. В 1987 году он снял фильм «Байка» – добрую комедию о непутевом, но светлом мастере чучел птиц и зверей Жоре Сорокароссийском (эту роль исполнил сам Бурков). Однако фильм никто не заметил, поскольку доброе кино тогда было уже не в чести. В моду входила так называемая «чернуха» – кино из разряда «чем хуже, тем лучше». Сказать, что Бурков был обескуражен, значит ничего не сказать – он был раздавлен. Он понял, что наступают другие времена. Какие именно, точного ответа у него не было, но их вкус он уже, кажется, ощутил: «Не к лучшим временам, люди, идем…» – выведет рука актера в его дневнике.

То, что времена грядут недобрые, Бурков ощущал и по другим приметам. Например, когда ходил по высоким кабинетам и пытался пробить идею о создании Центра культуры имени Василия Шукшина. Его несколько лет «отфутболивали», говоря прямым текстом: «Да кому он нужен, ваш Центр и ваш Шукшин?» Василий Макарович и в самом деле не нужен был власти в годы перестройки. Как тот же Шолохов. Зато Владимиру Высоцкому повезло. Вот кто в мгновение ока превратился в кумира «прорабов» перестройки. Но не потому, что они знали и любили его творчество – оно им было побоку, – просто у Высоцкого была очень удобная биография для того, чтобы провозгласить его чуть ли не главным борцом с брежневским режимом.

И все же Центр Шукшина Буркову открыть удалось. Однако на этом помощь государства закончилась и детищу Буркова пришлось самостоятельно выживать в водовороте начавшейся рыночной стихии, когда в обществе уже культивировались другие идолы – западные. В страну хлынул поток низкосортных боевиков, дешевая переводная литература и примитивная музыка.

Те несколько лет, которые потребовались Буркову, чтобы пробить Центр Шукшина, отняли у него последние остатки и без того не богатырского здоровья. Отняли и веру в будущее. Именно тогда он окончательно осознал, что времена впереди всех ждут тяжелые, недобрые. Грядет капитализм, который может оказаться похлеще ненавистного ему социализма. «Если раньше разбазаривали природные ресурсы и культуру, то теперь, похоже, собираются торговать нами», – пишет Бурков в своем дневнике. И в этом будущем мире Бурков жить явно не хотел.

В 1988 году актер угодил в больницу с инфарктом. Месяц пролежал в кардиологии и месяц потом восстанавливал силы в санатории. Когда поправился, даже снялся в двух фильмах, правда, в эпизодиках. На серьезные роли не было уже ни сил, ни желания. В мае 90-го отпраздновал в кругу близких свой 57-й день рождения. А спустя полтора месяца – 19 июля – умер. Вроде бы из-за пустяка: дома потянулся за книгой на верхней полке, но облокотился на журнальный столик на колесах, не удержался и, упав на подлокотник дивана, сломал бедро. Перелом спровоцировал отрыв тромба. Ему сделали в больнице операцию, но на третьи сутки злосчастный тромб попал в легочную артерию.

Как писал Бурков в своем дневнике незадолго до смерти: «Аннушка уже разлила подсолнечное масло». Только в случае с актером роль масла сыграл журнальный столик на колесах. Его жена позже с горечью констатирует: «Если кто и убийца, так это та жизнь, которая часто не по делу мучила, терзала, отнимала силы и здоровье и за которую он в один прекрасный день перестал бороться. Просто устал».

Г. Буркова похоронили на Ваганьковском кладбище. Гранитный крест на гранитном основании сделан из того же куска гранита, что и памятник В. Шукшину на Новодевичьем кладбище.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации