Текст книги "Личный космос"

Глава 4

Дверь, у которой он стоял, нельзя было, конечно, открыть снаружи.

Она закрывалась изнутри большим засовом, применявшимся гражданами Таланака для защиты от рыскавших по ночам воров.

Где есть цивилизация – есть и воры.

Кикаха в данную минуту был благодарен этому факту. Во время предыдущего длительного визита в Таланак он преднамеренно свел близкое знакомство кое с кем из уголовной среды. Эти люди знали много потайных ходов, позволявших выйти или войти в город, и Кикаха хотел проведать о них на случай, если ему это понадобится. Болеё того, он находил знакомых ему преступников, главным образом контрабандистов, интересными людьми. Одна из них, Калатол, была болеё чем интересной.

Она была прекрасна. У неё были длинные прямые черные волосы, очень длинные и густые ресницы, гладкая бронзовая кожа, налитая фигура, хотя, подобно большинству местных женщин, она была чуточку широковата в бедрах и немного толстовата в лодыжках. Кикаха редко требовал от других совершенства. Он соглашался, что небольшая асимметрия – фундамент истинной красоты.

Поэтому он стал любовником Калатол в то же самое время, когда ухаживал за дочерью императора. На этой двойной жизни он в конце концов споткнулся, и брат императора вместе с шефом полиции вежливо попросили его покинуть Таланак. Он мог вернуться, когда дочь императора выйдет замуж и, таким образом, ках водится у знати, закроется в гинекее. Кикаха уехал, даже не попрощавшись с Калатол. Он посетил одно из небольших вассальных королевств на востоке, страну цивилизованного народа, называвшегося коацлслет.

Её давным-давно покорили, и теперь она платила дань Таланаку, но народ все еще говорил на своем исконном языке и придерживался своих исконных, несколько странных обычаев. Находясь там, Кикаха прослышал, что дочь императора вышла, как и подобало по традиции, замуж за своего дядю. Он мог бы возвратиться, но он вместо этого вернулся обратно к Хровака, медвежьему народу, в горы у Великих Прерий.

Поэтому он теперь должен добраться до дома Калатол и выяснить, не могла бы она его вывести контрабандой из города, если она вообще примет его, подумал Кикаха. Когда он видел её в последний раз, она попыталась убить его. Если она с тех пор уже простила его, то снова разгневается, потому что он вернулся в Таланак и не попытался повидаться с ней.

«Ах, Кикаха! – пробормотал он про себя. – Ты считаешь себя таким умным и всегда умудряешься все запутать! К счастью, я единственный, кто знает об этом. А я-то, каким бы длинным ни был у меня язык, никогда не проболтаюсь».

Взошла луна. Не серебряная, подобно земной, а зеленая, как сыр, составлявший, по словам юмористов-фольклористов, лунный материал. Она была в два с половиной раза больше земной луны и набухала в беззвездном черном небе, отбрасывая серебристо-зеленый свет на нефритовую улицу.

Гигантский диск двигался по небесам, и его свет, словно тянущая его упряжка мышей, просачивался вперед и вскоре залил перемычку дверей, у которых стоял Кикаха.

Кикаха поднял взгляд на луну и пожелал находиться там. Он много раз гулял по её поверхности, и если бы он смог добраться до одних скрытых маленьких врат в Таланаке, то мог бы снова погулять по ней. Однако все шансы были за то, что фон Турбат знал об их местонахождении, поскольку ему было известно о больших вратах.

Даже если так, стоило бы выяснить наверняка, но одни из маленьких врат находились в часовне в трех улицах над самой нижней, а другие – в храме. Захватчики перекрыли все ведущие к ним улицы и начали обыскивать дом за домом, начиная с самого нижнего уровня.

Они будут постепенно подниматься, действуя по теории, что если Кикаха прячется, то его будут гнать вверх, пока он не наткнется на солдат, расположенных на двух уровнях непосредственно ниже дворца.

В то же время другие промежуточные улицы будут патрулироваться, но не часто и мелкими обрядами: на большеё у фон Турбата не хватит солдат.

Кикаха покинул двери и прошел через улицу и вал, спустился по богам, зверям, людям, абстрактным символам и пиктограммам, выступавшим из поверхности горы между двумя улицами. Спускался он медленно, так как опоры для рук и ног не всегда были надежными, а кроме того, у подножья спуска на улицу ниже располагались солдаты.

Они держали факелы, некоторые из них сидели на лошадях.

На полпути он прильнул к стене, неподвижный, как муха, заметившая где-то вдали угрожающую ей огромную темную руку.

По нижней улице зацокали копыта четырех конных патрульных. Они ненадолго остановились поговорить с расположившимися у спуска часовыми, а потом тронулись дальше. Кикаха тоже пустился в путь, добрался до улицы и заскользил вдоль стены, фасада домов, от одной тени у дверей к другой Он все еще нес лук и колчан, хотя без них, спускаясь, мог бы двигаться болеё гладко и бесшумно, но они могли ему отчаянно понадобиться, и он пошел на риск, связанный с их бряцанием и неудобной тяжестью.

Он продвигался так до тех пор, пока луна не приготовилась уплыть за монолит на северо-западе, прежде чем он добрался до улицы, на которой жила Калатол. Это был район бедняков, рабов, недавно купивших себе свободу, квартир и таверн для матросов и контрабандистов с речных кораблей торговых флотов, наемных охранников и возчиков фургонов торговых караванов с Великих Прерий. Тут проживало также множество воров и убийц, против которых у полиции не имелось ничего осязаемого, а другие воры и убийцы прятались там от правосудия.

В обычный день даже в это позднеё время на улице Подозрительных Запахов толпилось бы множество людей, и стояли бы шум и гам, но введенный завоевателями комендантский час оказался действенным.

Не видно было ни одного человека, кроме нескольких патрулей, а все окна и двери были закрыты на засовы. Этот уровень был, подобно нижним улицам, выдолблен тогда, когда тишкетмоаки начали переделывать гору в метрополис.

Тут дома и лавки стояли на самой улице. По крышам этих домов шла вторичная улица с другими домами на ней и третичной улицей по крышам тех домов и еще одной улицей по крышам домов на той улице.

Иными словами, ступенчатая пирамида существовала в меньшем масштабе внутри большого.

К этим улицам по крышам домов добирались по узким лестницам, выдолбленным из нефрита, между пятым и шестым домом на главной улице. Вверх по лестнице можно было гнать мелких животных, вроде свиней и овец, но поднимающийся конь рисковал поскользнуться на камнях.

Кикаха прошмыгнул через улицу Зеленых Птиц, находившуюся непосредственно над четвертым уровнем домов улицы Подозрительных Запахов. Дом Калатол – если она все еще там жила – выходил фасадом на третий уровень. Он собирался перелезть через ограду, повиснуть на руках, а потом спрыгнуть на крыши домов четвертого уровня и схожим образом на улицу третьего уровня. И тут не имелось никаких выступов, чтобы можно было слезть по ним.

Перейдя улицу Зеленых Птиц, он услышал цоканье железных подков. Из тени, отбрасываемой крыльцом фасада, выехали трое всадников на вороных конях. Один был рыцарем в полной броне, а двое других – ратниками. Кони мчались галопом, всадники низко пригнулись к шеям лошадей, за спиной у них развевались черные плащи – зловещий дым от огня дурных намерений.

Они находились достаточно далеко, чтобы Кикаха мог сбежать от них, перескочив через парапет и спрыгнув вниз, но у них, вероятно, имелись луки и стрелы, хотя он и не мог разглядеть их, и если они достаточно быстро слезут с коней, то смогут застрелить его. Лунный свет был вдвое сильнее, чем на Земле в полнолунье. Болеё того, даже если их стрелы не попадут в него, они позовут других и начнут обшаривать дом за домом.

Он подумал, что теперь-то поиски начнутся, чтобы там ни случилось, но.. нет, если он сможет убить их, прежде чем услышат другие… наверное… стоит попробовать…

При иных обстоятельствах Кикаха стал бы целиться во всадников. Он любил лошадей, но когда дело шло о спасении его жизни, сентиментальность испарялась. Все создания должны умереть. Но Кикаха намеревался добиться, чтобы к нему смерть пришла как можно позднее.

Он прицелился в лошадей и быстро свалил двух. Обе тяжело упали на бок, и ни один из всадников не поднялся. Третий, рыцарь, продолжал, не отклоняясь, скакать вперед, нацелив копье в грудь Кикахе. Стрела прошла сквозь конскую шею, животное упало головой вперед, вскинув копыта над хвостом. Всадник вылетел из седла, большую часть своего полета он удерживал копье, но бросил его, подтянул ноги и ударился о землю в позе зародыша.

Сорванный с головы конический шлем стукнулся о камень, подскочил и покатился по улице. Рыцарь заскользил по камню боком, срывая плащ, ложившийся позади него, словно его отделившаяся тень.

Затем рыцарь поднялся, несмотря на свои доспехи, и вытащил меч. Он открыл было рот, чтобы кликнуть всякого, кто мог услышать и прибежать на помощь. Стрела прошла меж зубов и сквозь спинной мозг, и он рухнул на землю, зазвенев мечом по нефриту…

К седлу мертвого коня мертвого рыцаря была приторочена серебряная шкатулка.

Кикаха попытался открыть ее, но ключ, должно быть, находился где-то у рыцаря.

У него не было времени искать его.

На улице лежали три убитых коня, убитый человек, возможно, еще.двое убитых, и никаких криков в отдалении, указывающих, что кто-то услышал этот шум.

Однако туши и трупы долго не останутся незамеченными. Кикаха спустил вниз лук и колчан и последовал за ними. Меньше чем через минуту он стоял на улице третьего уровня и стучал по толстой деревянной раме окна Калатол. Он стукнул три раза, сосчитал до пяти, постучал два раза, сосчитал до четырех и постучал один раз.

В другой руке он держал нож.

Не слышалось никакого ответа.

Он подождал, сосчитав до шестидесяти, по коду, как он его помнил, а затем снова постучал, как предписывалось. Сразу же после этого до него донесся сверху стук копыт, а потом шум. Послышались крики и зов рога. На улице выше и на главной улице ниже начали скапливаться огни. Забили барабаны.

Вдруг ставни распахнулись, и Кикахе пришлось быстро пригнуться, чтобы не получить ими по лицу. Внутри комнаты царила темнота, но бледно светился призрак женского лица и обнаженного торса.

Наружу хлынул запах чеснока, рыбы, свинины и любимого хозяйкой заплесневелого червивого сыра. Кикаха ассоциировал с этими ароматами красоту обработанного нефрита. Первый визит к Калатол обесчестил его. Он ничего не мог тут поделать – он был человеком ассоциаций, не всегда желательных.

В данный момент это означало Калатол, бывшую столь же прекрасной, как её сыр – страшным, или столь же прекрасной, как её слова – скверными, а характер у неё был столь же горячим, как исландский гейзер.

– Шш! – прошипел Кикаха. – Соседи!

Калатол изрыгнула новый поток кощунственных выражений.

Кикаха, прижав руку к её рту и крутанув голову, чтобы напомнить, что он легко может сломать ей шею, толкнул её назад, так что она, зашатавшись, упала, и влез через окно в комнату. Закрыв и заперев ставни, он повернулся к Калатол. Та встала и, найдя масляную лампу, зажгла ее. В её трепетавшем свете она подошла, покачивая бедрами, к Кикахе, затем обняла его и принялась целовать лицо, шею и грудь, заливая их слезами и шепча сквозь слезы нежные слова.

Кикаха игнорировал её дыхание, густо насыщенное похожим на смолу вином, заплесневевшим сыром, чесноком, поцеловал её в ответ, а затем спросил:

– Ты одна?

– Разве я не поклялась оставаться верной тебе? – возмутилась она.

– Да, но я об этом не просил. Это была твоя идея. Он усмехнулся:

– Кроме того, как нам обоим хорошо известно, ты не можешь прожить без мужчины больше недели.

Они рассмеялись, и она отвела его в заднюю комнату, являвшуюся квадратной, за исключением изгибавшихся верхних частей, образовывавших купол. Это была её спальня, а также кабинет, поскольку именно здесь она разрабатывала контрабандные операции и распределяла разные товары. Тут была заметна только мебель. Она состояла главным образом из кровати, широкой низкой рамы из дерева с натянутыми поперек кожаными ремнями и наваленными на эти ремни шкурами пум и оленей. Кикаха сразу же улегся на нее. Калатол воскликнула, что он выглядит усталым и голодным. Она вышла на кухню, и он крикнул ей вслед, чтобы она принесла ему только воды, хлеба и ломтиков сушеного мяса или немного сушеных фруктов, если они у неё есть. Как бы он ни был голоден, но сыра вынести не мог.

Поев, он спросил ее, что она знает о вторжении.

Калатол села к нему на кровать. Она, казалось, была готова продолжать заниматься с ним любовью, начиная с того места, где они кончили несколько лет назад, но Кикаха охладил ее. Ситуация сейчас была чересчур чреватой гибелью, чтобы думать о любви.

Калатол, бывшая женщиной практичной, какие бы у неё ни имелись иные изъяны, согласилась. Она встала и надела юбку из зеленых, черных и белых перьев и розовый плащ из хлопчатника. Затем она прополоскала рот вином, растворенным в десятикратном количестве воды, и бросила на язык бисеринку крепких благовоний, а потом снова уселась рядом с ним и начала рассказывать.

Даже несмотря на то, что Калатол была подключена к тайным информационным каналам уголовного мира, она не могла сообщить ему того, что он хотел знать.

Захватчики появились словно из ниоткуда, выйдя из задней комнаты в большом храме Оллимамла. Они хлынули наружу, ворвались во дворец и, сокрушив телохранителей, а затем и гарнизон, захватили императора и всю его семью.

Взятие Таланака было спланировано хорошо и исполнено почти безупречно. Покуда второй предводитель, фон Свиндебарк, удерживал дворец и начал реорганизовывать в помощь фон Турбату таланакскую полицию и вооруженные силы, последний повел все увеличивавшихся в численности завоевателей из дворца в сам город.

– Все были парализованы, – рассказывала Калатол. – И это случилось настолько неожиданно… Эти белые люди в доспехах, хлынувшие из храма Оллимамла… словно сам Оллимамл послал их, и это усилило паралич. Вставшие на пути граждане и полиция были изрублены, а остальное население либо бежало в здания, либо, когда слух дошел до самых нижних уровней, пыталось скрыться по мостам за реку. Но мосты перекрыли.

– Странно это, – сказала Калатол.

Она поколебалась, а затем с силой продолжила:

– Странно то, что это все сделано, кажется, не из-за желания завоевать Таланак. Нет, захват города был, как ты это называешь, побочным продуктом. Захватчики решили, кажется, взять город только потому, что считают его прудом, где водится очень желанная рыба.

– В смысле – я, – уточнил Кикаха. Калатол кивнула.

– Я не знаю, почему эти люди так сильно хотят заполучить тебя. А ты?

– Я тоже не знаю, – ответил Кикаха. – Могу предположить, но не стану. Мои догадки только собьют тебя с толку, да и излагать их долго. Для меня первое дело выбраться из города и смыться. И вот тут-то, моя любовь, и вступаешь в игру ты.

– Теперь-то ты любишь меня.

– Если бы было время… – ответил он.

– Я могу спрятать тебя там, где у нас будет сколько угодно времени, – заявила она. – Конечно, там есть и другие…

Кикаха гадал, не скрывает ли она чего-то. Он находился не в таком положении, чтобы вести себя с ней грубо, но повел себя грубо, схватил её за запястье и крепко сжал его. Она поморщилась от боли и попыталась вырвать руку.

– Какие другие?

– Перестань делать мне больно, и я тебе скажу, быть может, тебе скажу. Поцелуй меня, и я наверняка скажу тебе.

Дело стоило того, что потратить несколько секунд, и потому он поцеловал ее. Благовония из её рта наполнили ему ноздри и, казалось, просочились до кончиков пальцев его ног. Он почувствовал головокружение и начал гадать, не заслуживает ли она награды после всего этого времени разлуки.

Тут он засмеялся и мягко высвободился.

– Ты и впрямь самая прекрасная из всех, кого я когда-либо видел, а я видел тысячу раз тысячу, – сказал он. – Но по улицам гуляет смерть и ищет меня.

– Когда ты увидишь эту другую женщину… – проговорила она.

Она снова стала застенчивой, и тогда ему пришлось внушить ей, что застенчивость автоматически означает для неё боль.

Её это не возмутило, а физически порадовало, поскольку для нее эротическая любовь означала определенную дозу грубости и боли.

Глава 5

Трое чужаков, похоже, бежали из самых глубин храма Оллимамла, всего на несколько минут опередив фон Турбата. Они тоже были светлокожими. Одна из них – черноволосая женщина, которую Калатол, очень ревнивая и не склонная кого-то хвалить, тем не менеё назвала самой прекрасной из всех, кого она когда-либо видела.

Спутниками её были огромный, очень толстый мужчина и другой, низенький и тощий. Все трое носили странную одежду, и никто из них не говорил по-тишкетмоакски. Они разговаривали на вишпавамл, литургическом языке жрецов. К несчастью, спрятавшие эту троицу воры знали только несколько слов вишпавамла, да и те из ответов мирян во время служб.

Тут Кикаха понял, что эти трое – Господы. Повсюду в этом мире литургический язык был языком Господов.

Их бегство от фон Турбата указывало, что они лишились собственных вселенных и укрылись в этой.

Но какое имел отношение мелкий король фон Турбат к делам, связанным с Господами?

– За эту троицу предложена награда? – поинтересовался Кикаха.

– Да, десять тысяч кватлумлов за каждого, а за тебя – тридцать тысяч и высокий официальный пост во дворце императора. И даже возможно, хотя на это только намекалось, брак с членом царской семьи.

Калатол замолкла. её желудок глухо заурчал, словно переваривая предложенные награды. Сквозь вентиляционные шахты в потолке слабо затрепетали голоса. В комнате, где царила прохлада, стало жарко.

Из подмышек у Кикахи сочился пот, темно-бронзовая кожа женщины производила на свет бронзовых головастиков. Из средней комнаты, кухни-ванны-туалета, доносились журчание воды и тихие водяные голоса.

– Ты, должно быть, упала в обморок при мысли обо всех этих деньгах, – проговорил Кикаха. – Что помешало тебе и твоей шайке заполучить их?

– Мы воры и контрабандисты, даже убийцы, но не предатели! Розоволикие предложили эти…

Она оборвала фразу, увидев, что Кикаха усмехается, и усмехнулась в ответ:

– То, что я сказала, правда. Сумма, однако же, огромная. А поколебаться нас заставила, если тебе требуется знать, хитрый ты койот, мысль о том, что произойдет после того, как уйдут розоволикие, или если случится бунт. Мы не хотим, чтобы толпа разорвала нас на куски или подвергла пыткам из-за того, что некоторые люди могут счесть нас предателями.

– А также?

Она улыбнулась и продолжила:

– А также трое беглецов предложили заплатить нам во много раз больше того, что предлагали розоволикие. если мы выведем их из города.

– А как они это сделают? – подумал вслух Кикаха. – У них на счету нет ни одной вселенной.

– Что?

– Они способны предложить вам что-нибудь осязаемое прямо сейчас?

– На всех были драгоценности, стоившие больших наград, – ответила она, – некоторые были такие, что я не видела ничего похожего. Они не от мира сего!

Кикаха не сказал ей, что это выражение было буквально правдой.

Он собирался спросить ее, не имелось ли при них оружие, но сообразил, что даже если у троицы таковое имелось, она не признает в нем оружие, а троица, разумеется, не станет сообщать об этом своим провожатым.

– А как насчет меня? – осведомился он. Он не спросил, что предложила троица, кроме драгоценностей.

– Ты, Кикаха, любимчик Господа, или так, во всяком случае, говорят, что ты знаешь, где спрятаны сокровища земли. Разве бедный человек вернул бы большой изумруд Ошкоациу?

– Розоволикие скоро забарабанят в твои двери, – сказал вместо ответа Кикаха. – Они перевернут весь этот район вверх дном. Куда мы отправимся отсюда?

Калатол настояла на том, чтобы он дал ей завязать себе глаза, а потом надеть на голову капюшон. Находясь не в таком положении, чтобы спорить, он согласился. Она удостоверилась, что он в капюшоне не мог ничего увидеть, а затем быстро повернула его несколько раз вокруг своей оси.

После этого он по её приказу опустился на четвереньки. Послышался скрежет камня, поворачивающегося на оси, и она повела его по проходу, настолько узкому, что он скреб стенки обоими боками.

Затем он встал и, держась за её руку, поднялся, спотыкаясь, на сто пятьдесят ступенек, прошел двести пятьдесят шагов по слегка наклонной поверхности, спустился на триста шагов по скату и прошел еще сорок шагов по прямой линии. Калатол остановила его и сняла с него капюшон и повязку.

Он зажмурился. Его привели в округлую камеру, окрашенную в зелено-черную полоску, сорока футов диаметром и с тремя футами шириной вентиляционной шахты наверху. На концах укрепленных по стенам факелов корчилось пламя. В помещении имелись кресла из нефрита и дерева, несколько сундуков, куча рулонов тканей и мехов, бочонки пряностей, бочонок воды, стол с тарелками, сухарями, заплесневелым сыром и кое-какая мебель, выполнявшая функции санузла.

Вдоль стены сидели на корточках шестеро тишкет-моаков. Блестящие черные пряди спадали им на глаза. Некоторые курили цигарки. Они были вооружены мечами, кинжалами и секачами.

В креслах сидели трое светлокожих.

Один был низкорослым, тощим, как скелет, с наждачной кожей, большеносым, с акульим ртом. Второй был человеком-ламантином, переливавшимся через подлокотники кресла водопадами жира.

При виде третьего Кикаха ахнул:

– Подарга!

Женщина была самой прекрасной из всех, когда-либо виденных им. Но он видел её прежде. То есть это лицо существовало в его прошлом.

Но тело не принадлежало этому лицу.

– Подарга! – снова воскликнул он. Он заговорил на испорченном микенском, употреблявшемся ею и её орлицами:

– А я и не знал, что Вольф вынул тебя из твоего тела гарпии и вложил тебя – твой мозг – в тело женщины. Я…

Он остановился. Она смотрела на него с непроницаемым выражением.

Наверное, она не хотела, чтобы он позволил другим узнать, что произошло, а он, обычно такой молчаливый, когда того требовала ситуация, настолько потерял самообладание, что…

Но ведь Подарга открыла, что Вольф являлся в действительности Джадавином, похитившим её первоначально с Пелопоннеса три тысячи двести лет назад и вложившим её мозг в тело гарпии, созданное в биолаборатории. Она отказалась позволить ему исправить содеянное.

Она так сильно ненавидела его, что осталась в своем птице-ногом теле и поклялась отомстить ему.

Что заставило её изменить свое решение?

Но её голос, однако, принадлежал не Подарге. Это, конечно, могло быть результатом смены телесной оболочки.

– Что ты там бормочешь, леблаббий? – спросила она на языке Господов.

Кикаха почувствовал желание дать ей по физиономии. Слово леблаббий являлось уничтожительным выражением Господов, обозначавшим человеческие существа, обитавшие в их. вселенных, перед которыми они строили из себя богов. Леблаббий были маленькими ручными зверьками в той вселенной, откуда пришли Господы. Они ели лакомства, предлагаемые им хозяевами, но съели бы также при первом удобном случае и экскременты. И они часто сходили с ума.

– Ладно, Подарга, притворяйся, что не понимаешь, по-микенски, сказал он. – Но поосторожнеё в выражениях. Я к тебе особой любви не испытываю.

Она, казалось, удивилась.

– А ты – жрец?

Кикаха был вынужден признать, что Вольф, бесспорно, превосходно создал её. Великолепное тело, кожа такая же белая и без единого изъяна, как он её помнил, такие же длинные черные волосы, прямые и сверкающие. Черты лица не были, конечно, совершенно правильными, имелась легкая асимметрия, в результате чего получилась такая красота, которая при иных обстоятельствах заставила бы его страстно желать ее.

Она была одета в светло-зеленый халат, по виду шелковый, и сандалии, почти так, словно приготовилась лечь в постель, когда ей помешали. Подарга спуталась с этими Господами?

И тут ответ постучал мысленно по плечу. Конечно же, она находилась во дворце Вольфа, когда туда вторглись. Но что случилось потом?

– Где Вольф? – спросил он.

– Кто, леблаббий? – отозвалась она.

– Его, бывало, звали Джадавин, – процедил он сквозь зубы.

Она пожала плечами.

– Его там не было, или, если был, то его убили Черные Колокольники.

Кикаха пришел в еще большеё замешательство.

– Черные Колокольники?

Вольф однажды рассказывал о них, но недолго, потому что их разговор прервала поднявшая другую тему Хрй-сенда. Позже, когда Кикаха помог Вольфу отбить свой дворец у Вернакса, он собирался спросить Вольфа о Черных Колокольниках, да так никогда и не собрался.

Один из тишкетмоаков резко обратился к Калатол. Кикаха понял его.

Ей требовалось сказать Кикахе, чтобы он поговорил с этими людьми.

Тишкетмоаки этой речи не понимали.

Отвечая на его вопросы, светлокожая женщина пояснила:

– Я – Анана, сестра Джадавина. Этот худощавый – Нимстоул, прозванный Господами Петельником, а этот другой – толстый Джудубра.

Теперь Кикаха понял. Анана, прозванная Ослепительной, являлась одной из сестер Вольфа. И он использовал её лицо в качестве образца, когда создавал в биолаборатории лицо Подарги. Скорее всего, черты её лица он взял по памяти, поскольку он не видел свою сестру Анану свыше тысячи лет. А это означало, что к настоящему времени он не видел её свыше четырех тысяч лет.

Теперь Кикаха вспомнил, что Вольф говорил, будто Черные Колокольники применялись когда-то частично в качестве хранилищ памяти. Господы, зная, что даже сложный человеческий мозг не мог вместить тысячи лет знаний, экспериментировали с переводом памяти.

Теоретически её можно было, когда надо, переправить обратно в человеческий мозг или вывести на обозрение иным способом.

Послышался стук. Распахнулась круглая дверь в стене на другом конце и вошел еще один человек. Он жестом подозвал других, те собрались вокруг него и зашептались.

Наконец Калатол покинула группу и заговорила с Кикахой.

– Награду утроили, – прошептала она. – Кроме того, этот розоволикий король фон Турбат провозгласил, что как только тебя поймают, он уберется из города, и все станет, как и прежде.

– Если бы ты намеревалась выдать нас, то не стала бы мне этого рассказывать, – отозвался он.

Но вполне возможно, что она применяла сверххитрость, пытаясь заставить его расслабиться перед тем, как они нанесут удар. Восемь против одного. Он не знал, что могут сделать Господы, так что не следует рассчитывать на них. При нем все еще оставались два его ножа, но в такой маленькой комнате… а, ладно, когда придет время – увидим.

– Фон Турбат также сказал, – добавила она, – что если тебя в 24 часа не доставят к нему, он убьет императора и его семью, а потом всех жителей этого города. Он сказал это, находясь наедине со своими офицерами, но один раб подслушал его. И теперь весь город знает об этом.

– Если фон Турбат говорил по-немецки, как же мог понять его раб? – недоуменно спросил Кикаха.

– Фон Турбат говорил с фон Свидебарном и несколькими другими на священной речи Господа, – пояснила она. – Раб прислуживал в храме и знал священную речь.

Должно быть, Черные Колокольники являлись нерасчехленными пока прожекторами, способными пролить свет на эту тайну. Кикаха знал, что двое тевтонских королей могли кое-как понять священника во время службы, но не знали священного языка настолько хорошо, чтобы разговаривать на нем. Следовательно, эти двое не были теми, кем казались.

Ему не дали время задавать вопросы.

– Розоволикие нашли камеру за стеной моей спальни, – сообщила Калатол, – и скоро вломятся сюда. Мы не можем оставаться здесь.

Двое мужчин покинули комнату, но быстро вернулись с раздвижными лестницами. Их на всю длину вытянули в вентиляционную шахту. При виде этого Кикаха почувствовал, что плохо понимает ситуацию.

– Теперь ваш патриотизм требует, чтобы вы вручили нас фон Турбату. Так?

Двое мужчин полезли по лестнице в шахту, а другие заставили Господов и Кикаху отправиться следом.

– Мы слышали, что император одержим демоном, – ответила наконец Калатол. – Его душу загнали в залунный холод. В его теле обосновался, хотя и не со всеми удобствами, демон. Жрецы тайно распространили эту историю по всему городу. Они призывают нас бороться с этим самым страшным злом из всех зол, и мы не выдадим тебя, Кикаха, любимец Господа, Оллимамла и не заложим также других.

– Одержим? – переспросил Кикаха. – Откуда вам известно?

Калатол не отвечала, пока они не поднялись по шахте и не оказались в горизонтальном туннеле.

Один из контрабандистов зажег потайной фонарь, а другой втащил лестницу, согнул и понес дальше.

– Император вдруг стал говорить только на священной речи, так что стало очевидным, что он не понимает по-тишкетмоакски, а жрецы сообщали, что фон Турбат и фон Свидебарн тоже говорят только на священном, и что у них есть свои жрецы, переводящие для них приказы.

Кикаха не понимал, почему сочли, что император одержим демоном. Предполагалось, – что литургический язык опалял уста демонов, когда те пытались говорить на нем. Но он не собирался указывать на нелогичность, когда это благоприятствовало ему.

Группа спешила вперед по туннелю, и толстый Джу-дубра громко сопел и жаловался. Сквозь шахту его пришлось проталкивать, так что он порвал одежду и ободрал себе кожу.

Кикаха спросил Калатол, хорошо ли сохранился храм Оллимамла. Он надеялся, что тайные врата поменьше не обнаружили. Она ответила, что не знает.

Кикаха спросил у нее, как они собираются выбираться из города. Она ответила, что будет лучше, если он этого не узнает. И тогда он, попав в плен, не сможет предать других. Кикаха не стал с ней спорить. Хотя он понятия не имел, как они покинут город, он мог себе представить, что произойдет после того. Во время своего прошлого визита он выяснил, как именно она и её друзья провозили контрабанду мимо таможни. Она не подозревала, что он об этом знал.

Кикаха заговорил с Ананой.

– Эта женщина, Калатол, говорит, что её император и по меньшей мере двое захватчиков одержимы демонами. Она имеет в виду, что они вдруг, кажется, потеряли способность или желание говорить на каком-либо языке, кроме Господнего.

– Черные Колокольники, – ответила, помолчав, Анана.

В этот момент впереди по туннелю грянули крики. Отряд остановился.

В обеих сторонах туннеля появились огни. Голоса доносились из верхних и нижних шахт.

– Если у вас есть оружие, – обратился к Господам Кикаха, – то приготовьтесь им воспользоваться.

Они не ответили. Отряд построился единой цепью, взявшись за руки, и контрабандист увел их в перекрестный туннель. Они прошли утиным шагом около пятидесяти ярдов, слыша, как голоса охотников становятся все громче, прежде чем услышали отдаленный рев воды.

Фонарь зажгли снова. Вскоре они оказались в небольшой камере, не имевшей выхода, если не считать отверстия в полу шириной в четыре фута у противоположной стены. Из него проникали рев, влага и вонь.