Текст книги "Голос призрака"

Дикон не любит об этом говорить.

Наверное, он считает, что добра на обоих хватит, когда придет время, молю Бога, чтобы оно пришло, как можно позже. А Эверсли всегда останется фамильным домом.

Клодина, не беспокойся об этой женитьбе. Все будет хорошо. Я останусь здесь. А они, я думаю, по большей части будут жить в Лондоне Ведь именно там сосредоточены интересы Джонатана. Он вообще редко задерживается здесь подолгу.

Последний раз это было… как раз перед Рождеством. Не помню, чтобы он раньше оставался здесь так долго.

У меня неровно забилось сердце, и я снова чуть не поддалась порыву во всем ей признаться. К счастью, это прошло.

– Они вскоре объявят о своей помолвке, – продолжала мать. – Им пришлось на время отложить свадьбу из-за смерти Сабрины.

Но, конечно, можно скромно отметить свадьбу в именье Петтигрю.

Я закрыла глаза.

– Ты устала, да? Сегодня было довольно напряженное утро. И все эти разговоры за столом о Дантоне. До чего мне они надоели… и всегда действуют угнетающе.

Они пробуждают тяжелые воспоминания.

– Дорогая мама, не думай сейчас об этом. – Я криво улыбнулась и сказала ей то, что она не раз говорила мне:

– Это плохо для ребенка.

Я увидела улыбку на ее милом лице. Она сжала мою руку, и мы закрыли глаза. Я подозреваю, что, несмотря ни на что, она не могла забыть то ужасное время, когда она попала в руки негодяев и, как сказочный рыцарь, явился Дикон, чтобы спасти ее. А мои мысли были о Джонатане и Миллисент, которые будут жить здесь, в Эверсли; в глубине сознания смутно вырисовывались хитрые глазки миссис Трент, говорящей мне, что она уверена – я захочу помочь Эви, когда она объяснит… Что она имела в виду?

Который раз я почувствовала гнетущую тяжесть собственной вины.

Стоял теплый день. Я прогуливалась по лужайке и опустилась на скамейку около пруда, вокруг которого колыхались на легком ветру желтые нарциссы.

Я взглянула на прекрасные цветы и подумала, наверное в сотый раз, насколько лучше я бы себя чувствовала, будь я верной и добродетельной женой.

Сзади неслышно подошел Джонатан и встал за моей спиной. Когда он положил руку на мое плечо, я повернулась и встала.

– Нет, – проговорил он. – Сядь. Мне надо поговорить с тобой.

Он жестом усадил меня и сам сел рядом.

– Не нужно так волноваться. Ну что в этом плохого? Брат и невестка сидят рядышком на скамейке в саду и обмениваются любезностями. Решительно ничего плохого.

– Мне пора домой, – сказала я.

– Нет. Сейчас ты останешься и мы немного поболтаем. Я хочу тебе кое-что сказать.

– Я знаю. Ты помолвлен с Миллисент Петтигрю.

– Значит, ты знаешь.

– Мне сказала мама. Вы собирались объявить об этом, но из-за траура отменили.

– Ты не должна думать, что из-за этого что-то изменится.

– Неужели? А я-то думала, что положение женатого человека отличается от положения холостого.

– Я имел в виду, разумеется, нас с тобой. Я по-прежнему тебя люблю.

– Джонатан, – ответила я. – Не думаю, что ты когда-либо любил кого-то, кроме самого себя.

– Честно говоря, мне кажется, что большинство из нас всю жизнь признается в любви к самим себе.

– Но некоторые любят еще и других.

– Как раз об этом я тебе и говорю. Я всегда любил тебя, и ничто не заставит меня изменить отношение к тебе.

– Неужели ты не понимаешь, что все кончено? Я считала, что достаточно ясно дала тебе это понять.

– Безусловно, ты изменилась, стала отчужденной. Но это естественно.

Все дело в беременности.

– Ты ничего не понимаешь. Я глубоко сожалею о случившемся. Я поддалась своей слабости и вела себя глупо и подло.

– Ты была восхитительна. Ты страстная женщина, Клодина. У тебя есть желания, как и у всех остальных, и вполне естественно, что тебе хотелось их удовлетворить.

– Я совершенно удовлетворена тем, что имею. Ей-Богу, лучше бы никогда не случилось того, что было.

– Ты забываешь ту радость, которую мы давали друг другу.

– Это не имеет значения.

– Все обойдется, Клодина. Просто в тебе проснулся материнский инстинкт. Все изменится, когда родится ребенок.

И тогда ты вернешься ко мне.

– Интересно, что бы сказала Миллисент, узнав, что ее суженый пытается назначить свидание чужой жене как раз накануне официального объявления о помолвке.

– Ты что, собираешься сказать ей об этом?

– Нет, не собираюсь. Но я также не намерена встречаться с тобой наедине.

– Ты слишком драматизируешь положение. Все – твоя французская кровь. Пройдет время, и ты почувствуешь себя иначе.

– Ты просто циник.

– Нет, я – реалист.

– Ну, конечно, если разврат называется реализмом…

– Я понимаю, ты предпочитаешь жить в мире своих фантазий. Ты странная девушка, Клодина. Наверное, поэтому я и люблю тебя. Ты можешь быть практичной и в то же время идеалисткой. Вспомни голоса, которые тебе слышались.

– Я их постоянно вспоминаю.

– Именно с них и пошла наша размолвка. У тебя тогда начались приступы угрызений совести.

– Похоже, что ты никогда не страдал этой болезнью.

– Как странно, – сказал он, – наши отношения и раньше такими были… мы постоянно пикировались друг с другом.

До того самого момента в Эндерби, когда ты перестала притворяться и сказала правду. Помнишь?

– Я делала все, чтобы забыть, Джонатан. Прошу тебя лишь об одном. Пожалуйста, позволь мне забыть.

Он пристально посмотрел на меня. Я увидела свет в его глазах, но совсем не тот ярко-синий, который я сравнивала с пламенем. Этот свет был холодным и расчетливым. Я понимала, что в тот момент я со своей грузной фигурой и так называемым «материнским инстинктом» не возбуждала его, но все же он помнил прошлое и с присущим ему тщеславием верил, что мог бы воскресить во мне огонь желания, временно притушенный моим положением.

Он сказал:

– Ты еще не искушена в жизни.

– Если ты являешься примером зрелого человека, то хотелось бы мне никогда не взрослеть.

Ты сейчас просто наседка, мамаша. Не узнаю в тебе той страстной молодой девушки, которую я знал.

– Ты никогда больше не увидишь ее.

– Я найду ее. Уверен в этом.

– Зато я уверена совершенно в обратном: ты никогда ее не найдешь, потому что она ушла навсегда.

– Это стало бы таким тяжким бедствием, которого мне не перенести. Поверь мне. Я найду ее. Я вытащу ее из убежища.

– Интересно, как отнеслась бы к этому твоя будущая жена? О, смотри, она идет сюда. Не обсудить ли нам это с ней?

Миллисент, и вправду, пересекала лужайку по направлению к нам.

– А, вот вы где, – проговорила она. – Я тебя искала. Какой приятный денек!

Она опустилась на скамью по другую сторону от Джонатана и как собственница взяла его под руку.

Софи обосновалась в Эндерби. Этот дом соответствовал ее мрачному расположению духа. Казалось, она не замечала его таинственной атмосферы, а если и замечала, ее это не беспокоило.

Альберик Кларемон оказался великим благом, и она, несомненно, была от него в восторге. Он обладал веселым характером и особым даром заводить друзей, чем очень отличался от Софи. Нас всех приятно удивило, что она так благоволила к нему. Он быстро освоился с ролью домоправителя, работая вместе с Жанной, которая, к счастью, не только не обижалась, но даже поддерживала его. Жанна сделала бы что угодно, лишь бы облегчить жизнь Софи, и, конечно, она понимала, что интерес к этому юноше поможет Софи отвлечься от собственных тяжких воспоминаний.

Еще одна частая гостья бывала в доме – Долли Мэйфер. Это вполне понятно. Долли, подобно Софи, была обезображенной, а подранков Софи особенно опекала, ведь они помогали ей преуменьшать собственные несчастья, в то время как другие, например, моя мать – красивая и любимая, имеющая детей, постоянно напоминали Софи, что ее жизнь не удалась.

Ко мне у нее было особое чувство, и она интересовалась моими делами. Я стала более других желанной гостьей в доме, и однажды, в порыве откровенности, столь необычном для нее, она сказала, что часто думает обо мне как о своей дочери.

– Если бы не трагический фейерверк, то никогда бы не произошло бы несчастья в ту ночь на площади, и я бы сейчас жила совсем иначе. Впереди меня ждало замужество. Я собиралась выйти замуж за твоего отца, и вы с Шарло стали бы моими детьми.

Я не заостряла ее внимание на том, что моя мать тоже кое-что сделала для моего появления на свет, и уверена, будучи дочерью Софи, я выросла бы совсем иным человеком.

Она говорила о Леоне Бланшаре, которого она полюбила много позже. Я помнила его. Он появился в нашем замке в качестве домашнего учителя для Шарло и Луи-Шарля, и мы все очень полюбили его. Потом он исчез. Помнится, у него было какое-то романтическое увлечение Софи. Потом оказалось, что он вовсе не учитель и проник в наш замок, чтобы шпионить за нами; к тому же он призывал народ к революции.

Бедная Софи, жизнь обошлась с ней жестоко.

А сейчас у нее собственное хозяйство в Эндерби, где она строит жизнь со своими подранками – несчастным Альбериком, бежавшим из Франции, и печальной малышкой Долли.

Стоял июль. К тому времени я сильно отяжелела, но все еще ходила гулять, когда могла, и расстояние до Эндерби как раз подходило мне, в частности потому, что я имела возможность там отдохнуть, прежде чем пуститься в обратный путь.

Подходя к дому, я увидела у входа Эви и Долли. Я тут же вспомнила разговор с миссис Трент на похоронах и подумала: «Интересно, поддерживает ли Эви отношения с Гарри Фаррингдоном. Должно быть, это довольно трудно, учитывая, что они живут далеко друг от друга и не принадлежат к одному и тому же кругу семейств, чтобы иметь возможность наносить друг другу визиты». По-видимому, у них было что-то вроде легкого романа. Не удивительно, что миссис Трент хотела его ускорить.

– Привет, миссис Френшоу, – сказала Эви. – Долли пришла повидаться с мадемуазель д'Обинье. Ее пригласили.

– А тебя? – спросила я.

– Нет… не приглашали. Только Долли.

Вероятно, такая красивая девушка, как Эви, напоминает Софи о собственном несчастье. Как печально, что кто-то видит жизнь только в таком свете. Бедная Софи! Но кто я такая, чтобы осуждать ее за человеческие слабости?

– Я тоже зайду к ней, – сказала я.

Тут из дома появился Альберик. Он поклонился нам и перевел взгляд на Долли.

– Мадемуазель д'Обинье будет рада видеть мадам Френшоу и вас, мадемуазель.

– Надеюсь, что это так, – ответила я.

– Она ожидает вас, – обратился он к Долли. Долли повела свою лошадь в конюшню, а я, попрощавшись с Эви, вошла в дом.

Софи сидела в маленькой комнатке, выходившей в холл, где обычно принимала визитеров. Она была в своем розовато-лиловом платье, которое так шло к ее смуглому лицу; чепец гармонировал с платьем.

– Как хорошо, что ты пришла, Клодина, – сказала она.

– Я хотела узнать, как у вас дела. Я, наверное, не скоро смогу прийти в следующий раз – только после родов.

– Садись, дитя мое. Ты, должно быть, устала. Я ответила, что небольшая прогулка, – это как раз то, что мне под силу.

Вошла Жанна и поздоровалась со мной.

– Вы просто чудеса сделали в доме, Жанна, – сказала я.

– Это было так приятно.

– Очевидно, все уже почти закончено.

– Мы постоянно находим что-то недоделанное.

В это время робко вошла Долли, и Софи поманила ее рукой.

– Проходи и садись, Долли. Сегодня у нас лимонад.

Альберик, принеси, пожалуйста.

– Лимонад! – воскликнула я. – Не отказалась бы… Я знаю, что французы – любители лимонада. Помню, раньше в Париже его продавали на улицах…

– Прежде чем все пошло не так.

– У меня есть немного кекса, – вмешалась Жанна. – Английский кекс подходит к французскому лимонаду.

Когда она вышла, я сказала:

– Да, тетя Софи, вы чудеса сделали с домом.

– Я так рада, что нашла его. Теперь все пойдет по-иному.

Я стала независимой.

Мы с Жанной это ценим. И у меня есть мои друзья. – Она коснулась руки Долли, и девушка скромно улыбнулась. – Мы учим Долли французскому, а Альберика – английскому. Это забавно.

Тот факт, что тетя Софи находит что-то забавным, сам по себе являлся чудом, и я заметила, что Долли и Альберик делали для нее столько же хорошего, сколько она для них.

Вошел Альберик с лимонадом.

– Раз у нас сегодня гостья, – сказала Софи, – урока не будет.

– Это очень приятно для мадемуазель иметь гостя, – произнес Альберик на ломаном английском.

– Очень хорошо, – сказала тетя Софи. Она обратилась к нему по-французски с просьбой разлить лимонад. – Долли, подай нам, пожалуйста, кексы.

Долли вскочила с приятной улыбкой на лице.

– Сегодня они особенно вкусны, – сказала Софи, надкусив один из кексов. – Они, наверно, знали, что нас сегодня удостоит чести гостья из Эверсли.

Я сказала ей, что всегда с радостью приду к ней по первому зову.

Она кивнула и стала расспрашивать о здоровье матушки.

– Спасибо, она чувствует себя отлично и скоро должна родить.

– В августе? Бедная Лотти, она немного старовата.

– Она не считает себя «бедной», – живо ответила я.

– Нет, разумеется, нет.

Она всегда все имела… Воображаю, какая сейчас вокруг нее суета.

– Ты имеешь в виду роды? Акушерка уже прибыла. Правда, еще рано, но Дикон настоял. Он действительно очень волнуется. Я никогда раньше не видела его таким.

Видимо, мне не следовало подчеркивать его преданность моей матери, поскольку преданность и забота находились среди тех понятий, которые Софи воспринимала с трудом. Иногда мне даже казалось, что ей хочется, чтобы мою мать постигло какое-нибудь несчастье. Сама эта мысль приводила меня в ужас, и в этот момент я чувствовала неприязнь к тете Софи. Почему она не смирится с собственным несчастьем? Зачем она поддается собственному чувству обиды на жизнь и злословит?

Но кто я такая, чтобы осуждать ее? Вне всякого сомнения, мне предстоит прожить всю мою жизнь с осознанием того, что мой собственный грех гораздо больше, чем те, которые я осуждаю в других.

– Августовский ребенок… – сказала тетя Софи. – А твой ожидается в сентябре? Представляю себе двух новорожденных в детской, которая долго пустовала.

– С детскими всегда так бывает.

– Двоих вместе легче растить, – заметила практичная Жанна. – Они составят компанию друг другу.

– Я тоже так думаю, – улыбнулась я Жанне. Подошел Альберик, чтобы добавить мне лимонаду, прохладного и восхитительного, а немного погодя я сказала, что мне пора уходить, так как сегодня мне понадобится более продолжительный отдых.

– Правильно, нужно делать то, что организм требует, – прокомментировала Жанна. – Если вы чувствуете, что устали, значит, надо отдохнуть.

Я одобрительно улыбнулась Жанне. Она такая разумная и здравомыслящая.

– Прежде чем уйти, не хотите ли осмотреть дом? – спросила она. – Мы тут произвели кое-какие изменения.

Вы не очень устали?

– Да, с удовольствием. Мне давно нравится этот дом.

– Я покажу мадам Френшоу наш дом, – сказала Жанна, а я поцеловала тетю Софи и попрощалась с Долли и Альбериком.

Когда мы выходили, я услышала голос тети Софи:

– Теперь, мои дорогие, мы продолжим наш урок. Начинай, Долли. Тебе нужно больше разговорной практики.

И помни, не надо стесняться.

Закрывая дверь, Жанна улыбнулась мне.

– Это доставляет ей огромное удовольствие, – сказала она. – Они составляют приятную пару. Малютка Долли – мышка, а Альберик умеет рычать как лев. Они развлекают ее, у них получается хороший диалог. Долли делает успехи, но ей нужно преодолеть застенчивость.

Альберик… этим не страдает.

– Хорошо, что она заинтересовалась этим.

– И, кроме того, домом. Ей необходимо чем-нибудь увлечься.

Именно этого я всегда ей желала.

– Вы просто чудо, Жанна. Вы знаете, как мы вас ценим.

– Мы очень многим обязаны месье Джонатану. Он вывез нас из Франции. Нам бы там долго не выжить. Мы никогда этого не забудем.

– Как раз такого рода авантюры он проворачивает отлично, – резко проговорила я.

– Он похож на своего отца, который стал добрым мужем мадам Лотти.

– Да, – согласилась я. – О, я вижу у вас на галерее появились занавеси.

– Без них там было как-то пусто. А эти занавеси такие хорошие. Мадемуазель д'Обинье хотела повесить новые, но я решила, что, если эти занавеси хорошенько вычистить и кое-где подштопать, они станут как новые.

– Вы, как всегда, практичны, – сказала я. – А они, без сомнения, смотрятся прекрасно. Галерея буквально преобразилась. Просто чудо. Как много зависит от занавесей.

– Не начать ли нам осмотр сверху?

– Превосходно, – ответила я.

Когда мы поднимались по лестнице, она спросила:

– Вам не очень трудно?

– Нет, если время от времени делать передышки. Я действительно чувствую себя хорошо… только отяжелела.

– Понимаю. Когда у вас появится маленький, это будет такая радость.

– О да, я жду этого с нетерпением.

Мы прошли мимо той самой комнаты. Дверь была закрыта. Нужно крепко держать себя в руках, ведь мне предстояло осмотреть и ее.

Мы поднялись по лестнице на следующий этаж.

– Вы увидите, что мы уже сделали довольно много, – говорила Жанна. – Но и осталось немало работы.

– Поразительно!

– Я не тороплюсь с ремонтом.

– Вы хотите поддерживать у мадемуазель д'Обинье интерес к этому делу?

Жанна кивнула.

– Мы постоянно все обсуждаем и то здесь, то там находим, что еще можно сделать. Это возбуждает интерес к жизни.

– Конечно.

– Видите, мы в некоторых местах повесили новые занавески, но во многих оставили те, которые были. Пригодилась и почти вся мебель. Кроме того, нам подошло все, что отдала ваша матушка из Эверсли.

– Действительно…

Мы спустились на второй этаж. Она показала мне большую спальню и в ней постель под пологом, которую Софи взяла для себя, когда они впервые въехали в этот дом.

– Она больше не спит в этой комнате. Она перебралась в другую, а я – в смежную. Если я понадоблюсь ей ночью, нужно только стукнуть в стену. Я дала ей медную кочергу.

Она держит ее у кровати.

– Вы нужны ей ночью? Разве она больна?

– Ой, что вы, нет.

Это на всякий случай.

С тех пор как начались неприятности, у нее пошаливают нервы. Пока мы жили во Франции, мы постоянно боялись, что ночью не сегодня-завтра за нами придут. Там моя кровать всегда стояла в ее комнате, чтобы она могла меня позвать. Она очень нервничает, если меня нет под рукой, поэтому я и подумала о кочерге.

– Молодец, Жанна, все-то вы предусмотрели. Значит, теперь она занимает другую комнату?

– Идите, я вам покажу.

Она повела меня по коридору. Когда она открыла дверь в комнату, которая была мне так хорошо знакома, я чуть не упала в обморок.

Я увидела кровать с голубым бархатным пологом, недавно вычищенным и поэтому более ярким. Я увидела отполированный до блеска резной шкаф.

– Вот, значит, – еле вымолвила я, – где теперь ее спальня.

Жанна кивнула.

– А моя рядом. Мы тут сделали открытие… такое интересное.

– Да ну?

– Идите сюда. Взгляните… у двери. Очень искусно сделано.

Почти незаметно.

– Что это?

– Дыра в полу… как раз у стены.

Видите?

– А-а… да.

– Это конец трубы. Своего рода переговорная труба. У меня бешено забилось сердце.

– Мадам, вам нехорошо?

Я прижала руку к животу:

– Это просто шевелится ребенок.

– Присядьте на кровать. Думаю, вы переутомились. Вам надо поехать назад в экипаже.

– Нет, нет. Со мной все в порядке. Расскажите мне об этой переговорной трубе.

– Она очень умно сделана. Когда я впервые ее заметила, у меня мелькнула мысль, что нечто подобное я когда-то раньше видела. Я приставила руку к отверстию и крикнула в трубу. Я не услышала собственного голоса, но поняла, что труба ведет куда-то в другую часть дома. Мы находимся прямо над кухней, и, видимо, другим концом труба выходит туда. Должно быть, ее вмонтировали при строительстве дома… наверное для того, чтобы при необходимости отдавать распоряжения на кухню.

– Остроумно, – сказала я, заикаясь.

– Вы действительно хорошо себя чувствуете?

– Конечно.

Продолжайте насчет этой трубы.

– В это время здесь была со мной Долли. Я велела ей покричать в трубку, а сама спустилась на кухню. Я услышала ее голос и точно определила, откуда он исходит.

Вскоре я нашла то, что искала.

Она оказалась загороженной буфетом. Вот такое поразительное открытие. Когда я рассказала об этом мадемуазель, она захотела переехать в эту комнату.

Она сказала, что сможет переговариваться со мной из спальни, когда я на кухне. Вы, видно, думаете, что я преувеличиваю, мадам. Позвольте мне пойти на кухню. Я поговорю с вами через трубу.

Я осталась сидеть на кровати, и через некоторое время до меня донесся голос.

– Миссис Френшоу!

Надеюсь, вы слышите меня? И прошлое вернулось; воспоминание о моем грехопадении на этой самой кровати принес мне голос из трубы. Он отличался от голоса Жанны, был приглушенным, искаженным, подобно тому, чужому голосу.

Я неподвижно смотрела на дверь. Значит, тогда кто-то находился в доме, на кухне… и этот некто знал, что я была здесь с Джонатаном.

Тот, другой голос звучал, как эхо, в моей голове: «Миссис Френшоу, вспомните седьмую заповедь». Вернулась торжествующая Жанна.

– Слышали? Я кивнула.

– Вы могли ответить мне по трубе. Что за находка! Этот дом полон сюрпризов. Я так рада, что мы сюда въехали.

Я медленно брела домой через поле. Жанна предложила проводить меня, но я и слышать об этом не хотела.

В моем мозгу вертелась всю дорогу одна и та же мысль. Кто-то был там. Кто-то видел, как мы входили в дом. Кто-то знал.

Весь знойный июль мы жили в ожидании, когда же матушка родит. Мы все немного волновались… кроме нее самой. Она оставалась невозмутимой. Я никогда еще не видела Дикона таким нервным. Он всегда был таким самоуверенным, а теперь находился в состоянии, граничащим с паникой.

Даже известие о казни Робеспьера не вызвало у него большого интереса, хотя он неоднократно за последние месяцы это предсказывал и был убежден, что с его устранением наступит конец революции.

Он не мог думать ни о чем, кроме моей матери.

Четвертого августа родилась моя маленькая сводная сестра, и в тот момент, как она появилась на свет, наше беспокойство рассеялось. У моей матери роды прошли на редкость легко и быстро. Мы все сидели в напряженном ожидании, и я никогда не забуду первый крик младенца.

Я подбежала к Дикону и обняла его, а он взглянул на меня, и наверняка в его глазах стояли слезы. Но первая мысль его была, разумеется, о моей матери, и позже, когда я вошла посмотреть на новорожденную, он уже сидел у ее постели, держа ее за руку. Эта картина переполнила меня счастьем.

Они были в восторге от новорожденной – оба абсолютно уверенные, что никогда еще свет не видел такого прекрасного ребеночка. Они дивились всему: и на ножках-то у нее десять пальчиков, и на каждой ручке по пять, как и положено, и все пальчики с ноготками. Они любовались ее красным сморщенным личиком, как будто оно является верхом совершенства. Она стала тем единственным, чего им не хватало для полного счастья.

А сколько было споров насчет имени. В конце концов, моя мать сказала: Джессика. Почему-то это имя показалось ей наиболее подходящим.

Итак, она стала Джессикой.

Мне оставалось ждать еще один месяц; дни проходили быстро.

За исключением легкой прогулки вокруг сада, я уже не выходила. Моя мать быстро поправилась. Ей нравилось, чтобы я находилась с ней. Мы разговаривали в основном о младенцах, а для моей матери это означало – о совершенстве Джессики.

Акушерка осталась в доме, а моя мать наняла няню, Грейс Сопер, чтобы она потом ухаживала за двумя младенцами. Все было подготовлено, началось томительное ожидание.

В те последующие недели я довольно часто забывала свои страхи. Я жила в мире безмятежности. Я оправилась от шока, вызванного открытием, что голос, который я слышала, принадлежал вовсе не призраку, а живому человеку, находившемуся в доме в то время, когда я была там с Джонатаном, и этот человек знал наш секрет.

Это убийственное открытие наполняло меня ужасом, и все же я смогла о нем забыть. Я не могла думать ни о чем, кроме предстоящих родов.

Наконец, этот день наступил. Мои роды были не такими легкими, как у матери. Я долго и тяжело мучилась, и время от времени мне в голову приходила мысль, что я терплю наказание за собственные грехи.

Но наконец все кончилось, ребенок родился. Когда я услышала первый крик новорожденного, для меня наступил момент полнейшего блаженства.

– Еще одна девочка, – сказала акушерка.

Девочка! Я ликовала. В этот момент меня не заботило, кто ее отец. Самое главное, что она появилась на свет.

Ее положили мне на руки. Она выглядела красивее Джессики. Но, возможно, это было всего лишь материнское чувство. У нее были светлые волосы, в то время как у Джессики – темно-коричневые. Ее лицо выглядело более нежным. Мне она казалась прекрасной, напоминающей лилию.

Они стояли у моей кровати – Дэвид и матушка. Дэвид восторгался новорожденной, которая, как он считал, была его дочерью. Мать не отводила от меня глаз, полных гордости и нежности.

«Это ребенок Дэвида, – думала я. – Это так. Так будет. Но все же как я могу быть уверенной?»

Матушка сказала, что теперь мы имеем двух самых прекрасных младенцев на свете. А как я собираюсь ее назвать?

Имя пришло мне в голову внезапно и сразу показалось единственно возможным. Несколько изысканное, но совершенно подходящее ей: Амарилис.

В течение нескольких последующих недель для меня ничего не было более важного, чем мое дитя. Каждую минуту я думала о ней. Дэвид разделял мой энтузиазм, и я была счастлива.

Матушка решила, что двух наших младенцев нужно крестить одновременно, и предложила выбрать день в конце октября.

Я согласилась, что это великолепная идея, и она взялась строить планы.

– Не надо ничего грандиозного, – сказала она.

Да мы и не можем, ведь не так давно умерла Сабрина. Поэтому я решила – только наша семья и несколько близких друзей. А ты как думаешь?

Я ответила, что это идеальный вариант.

– Ну, тогда назначим дату.

Так мы и сделали.

Мы пригласили семью Петтигрю и колебались, включать ли Фаррингдонов. Но моя мать сочла, что единственными посторонними, кроме нашей семьи, должны быть они.

– Конечно, – сказала она, – Петтигрю являются членами нашей семьи или скоро станут, но я не могу обойти стороной Фаррингдонов.

Все будет тихо, посемейному. Я надеюсь, что Петтигрю останутся у нас. А нельзя ли предложить Фаррингдонам тоже заночевать? Темнеть начинает рано, а до них путь неблизкий.

Наши детишки подрастали, и встал вопрос, кого из них одеть для крещения в семейную рубашку.

Я сказала, что, разумеется, Джессику, как старшую.

– Ты действительно не возражаешь? – спросила мать.

– Ничуть.

По-моему, это не имеет значения.

– Я позову Молли Блэккет. Она сошьет чудесную рубашку для Амарилис.

И эта проблема разрешилась.

Примерно за две недели до крестин я отправилась в Эндерби проведать Софи. Она рассказала мне, что Альберик уехал в Лондон на несколько дней. Жанне потребовался какой-то особый материал, и она отправила за ним Альберика.

– Ему уже случалось несколько раз ездить туда по делам и всегда удачно. Это для нас куда-то поехать все равно, что гору свернуть, а он управился мигом.

Я немного поболтала с ней о предстоящих крестинах, а на обратном пути, совсем рядом с Грасслендом, встретила миссис Трент.

Когда она увидела меня, ее лицо просияло.

– О, да это миссис Френшоу. Как поживаете? Вы чудесно выглядите, моя дорогая. Материнство вам пошло на пользу.

– Благодарю вас, – ответила я.

– А как ваш ангелочек?

– Все хорошо, спасибо.

Я хотела было пройти мимо, но она взяла меня за рукав.

– Не заскочите ли ко мне на минутку, немного поболтаем, выпьем чего-нибудь.

– Не сейчас, спасибо. Я засиделась в Эндерби, и мне пора домой.

– Только чуть-чуть перекусить, – уговаривала она меня. – Я хотела поговорить с вами.

У меня сердце замерло, и я стала придумывать извинения.

– Пойдемте, – продолжала она. – Это весьма важно. Я уверена, вы с согласитесь, когда я расскажу вам.

У меня дрожали ноги, и я почувствовала, как кровь приливает к лицу.

– Вы не переутомились? Знаете, вам нужно заботиться о себе. Должна вам сказать материнские заботы отнюдь не пикник.

– Я отлично себя чувствую, благодарю вас. Вот только как раз сейчас…

– Давайте зайдем ко мне. Я должна поговорить с вами. Я уверена, когда вы услышите, что я собираюсь вам сказать…

Она пожирала меня глазами. Я подумала: она все знает. Что же теперь делать?

Придется узнать худшее. Если я не выясню, на что она намекает, то, возможно, буду воображать себе нечто гораздо более страшное… катастрофическое.

Я уступила и пошла с ней в Грассленд.

– Заходите. Здесь нам будет уютно. Мои девочки как раз ушли. Я полагаю, они отправились в Эндерби. Мадемуазель Софи так добра к Долли. Кажется, она сочувствует ей.

И Долли очень привязалась к ней.

– Да… я ее там встречала.

– Это хорошо и для нее, и для мадемуазель. Я всегда говорю, что в мире не так часто можно найти друзей. Что вы будете пить?

– Ничего, благодарю вас. Я перекусила у мадемуазель д'Обинье.

– Хорошо. – Она провела меня в небольшую гостиную рядом с холлом, закрыла дверь и, когда я уселась, пристально посмотрела на меня и сказала:

– Это по поводу моей Эви.

– Да?

– Я беспокоюсь о ней. Она такая милая девушка. Видите ли, мистер Фаррингдон очень увлечен ею. Но из этого ничего не получается, а почему? Потому что он совсем не встречается с ней, да и как им встречаться? Я полагаю, что очень скоро они смогут увидеться. Он весьма приятный молодой человек. Но чуточку медлительный, правда, иногда такие люди оказываются самыми лучшими. Но его нужно чуть-чуть подтолкнуть.

Он приглашен к вам на крестины?

– О нет, никакого приема не будет, миссис Трент. После крестин мы соберемся в семейном кругу.

– Я полагаю, Петтигрю все-таки будут там… учитывая, что мистер Джонатан помолвлен с молодой леди.

Я подумала: все-то она знает о нас!

– Они в некотором роде члены семьи, – сказала я.

– А Фаррингдоны?

– Фаррингдоны – близкие друзья мистера Френшоу-старшего, и, может быть, они заглянут к нам.

– Они безусловно придут… а с ними их сын. Мне очень хочется, чтобы он почаще встречался с моей Эви. Я думаю, что тогда он обязательно сделал бы ей предложение.

– Я, право же, ничего в этом не понимаю, миссис Трент.

– Зато я понимаю. Никогда не видела молодого человека, более готового влюбиться, чем этот Гарри Фаррингдон. Но что происходит? Стоит ему пробыть с ней пару часов, как их тут же разлучают. Он, безусловно, влюблен в нее. Она такая милая девушка. Я думаю, если бы только она попала в подобающее общество…

Вы улавливаете смысл?

– Да, конечно, я, право, что-нибудь сделала бы, если… гм…

– Миссис Френшоу, пригласите мою Эви на крестины. Пусть этот приятный молодой человек снова увидится с ней. О, я беспокоюсь о девушках, миссис Френшоу. Я сделала все возможное, чтобы дать им хорошее воспитание, – и вы должны признать, я многого добилась в отношении Эви. Видите ли, я не настолько богата… не так, как ваша семья. Мне всегда приходилось считать деньги и наскребать по мелочам. Понимаете, все из-за моего сына Ричарда. Он был довольно невоздержанным. Погуливал, и его женили. Но она умерла, когда Долли появилась на свет.