Текст книги "Правила счастья"

Фиона Уокер
Правила счастья

Посвящается:

Ангелоподобной девчонке из Илинга, дамочке полудатского происхождения из Хайгейта, изобретательной малышке из Тэтчема и, конечно же, высокой куколке, с которой мы так славно повеселились.

ГЛАВА 1

В горле у Джуно так пересохло, что с каждым быстрым вдохом ее легкие, казалось, прилипали к ребрам, как флажки к древку под порывами ветра. Она коснулась языком верхней губы и ощутила соленый вкус пота.

– С народом нам сегодня повезло, – ободряюще произнес Боб, подвигаясь к ней поближе с непочатой бутылкой «Айса». Он ожидал момента, когда нужно будет подняться к микрофону. – Если уж они смеялись над одной из сдохших от старости шуток Эрика, значит, они восхитительно непривередливы.

Джуно бросила на него быстрый взгляд, она слишком нервничала, чтобы отвечать. Между барной стойкой и сценой царил полумрак, и даже в нем было хорошо видно, как радостно блестели его глаза, когда он ободряюще подмигнул ей. «С какой легкостью я бы стала великим комиком, как Боб, будь у меня от рождения такое же смешное лицо», – мечтательно подумала Джуно.

Боб Уэрт вот уже почти десять лет выступал как комик-разговорник на лондонских подмостках и был постоянным ведущим вечеринок в пабах и клубах Вест-Энда, где он проводил ночь за ночью, практически неотделимый от микрофонной стойки, щедро потчуя всех своим фирменным блюдом – импровизированным юмором, вырвавшимся за границы приличий. Все считали, что Боб добился бы настоящего успеха, если бы за границы приличий не выходил так часто не только его юмор, но и он сам.

Джуно услышала отчетливый щелчок – это на ее кожаных брюках расстегнулись кнопки. Уже не оставалось времени зайти в туалет, чтобы застегнуть их: у бара стала собираться очередь, и Боб торопливо допивал свой «Айс», готовясь подняться на сцену и объявить ее выход. Она подумала, может быть, в зале не заметят ее возню, если она, стоя в полумраке, застегнет эти самые кнопки, но решила все же не рисковать. Парочка молокососов из публики время от времени посматривала на нее, в ожидании свежей крови, которая вот-вот прольется, когда она, как Христос, будет распята на сцене.

«Почему я это делаю? – обреченно подумала Джуно. – Зачем так истязаю себя?»

На маленьком полукруглом возвышении, служившем сценой, унылый студент с рыжеватой козлиной бородкой, чудовищно не гармонировавшей с супермодной морковно-оранжевой рубашкой «Дизель», нес бесконечную чушь из жизни студентов, которые тем временем жевали кокосовые хлопья. Вряд ли хоть один человек в зале его слушал. Смеялись только близкие друзья из группы поддержки. Публика стала проявлять беспокойство: бокалы опустели. Народ потихоньку потянулся к барной стойке – запастись еще выпивкой, пока не началось что-нибудь интересное.

– Есть сегодня в зале кто-нибудь из твоих друзей? – спросил Боб, расстроенно взглянув на часы и поморщившись: каждый из выступавших до сих пор превышал отпущенное ему время.

Джуно отрицательно покачала головой. Обычно она могла поручиться, что ее брат и Триона, его темпераментная подружка, сидят за передним столиком, вместе со своими горластыми друзьями.

Но сегодня вечером все было иначе. Шон совершал перелет через Атлантику, направляясь в Нью-Йорк, где собирался провести шесть месяцев в качестве свободного фотографа. В связи с этим обстоятельством Триона заперлась в своей квартире, обливаясь горючими слезами, а шайка преданных друзей Шона не видела никакого смысла в том, чтобы поддерживать сестру человека, которого они называли Топ-кадр, когда сам кумир покинул их. Собственным же друзьям Джуно запретила появляться на ее выступлениях в кабаре и клубах, потому что в их присутствии она еще сильнее нервничала.

Студент сменил пластинку на вовсе унылую. Боб прижался лбом к плечу Джуно и застонал.

– Видит Бог, мне не хочется этого делать, но ведь ему дали пять минут, а он трахает всех вот уже четверть часа.

– Может быть, время траханья течет иначе? – стуча зубами, спросила Джуно, осознав, что ее юмор пока при ней. – Может быть, мы имеем здесь дело с нижепоясным временем? Мужским нижепоясным, так сказать?

Боб покачал головой и наморщил свой длинный нос:

– Этот сорт феминистского юмора уже вышел из моды, детка, – слишком тонко. Годится только для внутрисемейного и дружеского употребления.

Джуно почувствовала себя еще более отвратительно. Боб обычно баловал ее, подшучивая над приступами сценического страха, – акт милосердия, который редко позволяли себе обычные огрубевшие конферансье. Но сегодня он просто вручил ей свою недокуренную сигарету и отправился на сцену, чтобы завладеть микрофоном.

– Жуткое дело, леди и джентльмены! Перед вами Рори Хансон – звезда будущего. Если наше будущее такое же рыжее, как его рубаха, то лично я намерен покончить с собой сегодня вечером. Итак, вслушаемся еще раз в эти звуки – «Рори Хансон!».

Говоря это, Боб потихоньку-полегоньку локотком вытеснил сконфуженного студента со сцены, а потом напустил на себя загадочный вид, вступая в заговор с публикой, – глаза, устремленные в глубь зала, прищурены, длинный нос сморщен. Толпа трепетала перед Бобом, он завораживал ее пристальным взглядом, едким юмором и ощутимостью физического присутствия.

– Я же сказал ему перед выходом на сцену, что в его распоряжении на все про все не более пяти минут, – Боб округлил глаза и пожал плечами. – Но, девочки, вы ведь хорошо знаете, что из себя представляют парни. Для вас это пять минут скучнейшего траханья, а для нас полчаса упоительного вдохновения, труда и усилий, взлетов и падений, насаженных на пятнадцатисантиметровый кол орудия любви, который входит туда и выходит обратно, снова входит и снова выходит, входит – выходит, входит – выходит и, наконец, сдувается и испускает дух. Просто у вас, у женщин. Женское нижепоясное время, а у нас, мужчин, – Мужское нижепоясное, вот и все. Я думаю, мы все сходимся в одном, – не то, чтобы Рори Хансон начал слишком рано, просто он кончил слишком поздно.

Парни, сидевшие рядом с Джуно, заржали, несколько девиц в зале визгливо захихикали. Боб одним махом добился от публики чего хотел: все опять сфокусировали внимание на сцене, застыли на полпути к барной стойке или к уборной, снова слушали и смеялись, перемигивались с приятелями, шокированные и восхищенные.

Джуно почувствовала укол ревности и обиды на Боба за то, что он украл у нее шутку насчет Мужского нижепоясного времени и, что еще хуже, умудрился-таки сделать ее в высшей степени смешной для всех. Но через несколько секунд она уже почти простила его.

– Итак, сегодня вечером я намерен совершить самоубийство, но, мальчики и девочки, у меня есть одно последнее желание: перед смертью я хочу непременно посмотреть следующий номер нашей программы. Это одна дьявольски привлекательная малютка. Она сексуальна, она забавна. Она пока еще не оставила свою дневную работу, но я думаю, что, когда вы увидите ее, то согласитесь со мной – эта женщина создана для ночи с ее грехами и утехами, и прежде всего она создана для вашего наслаждения, господа. Давайте же послушаем божественную Джуно Гленн!

Подхваченная с места этими словами, Джуно сжала в руке футляр со своим верным аккордеоном. Под одобрительные возгласы и свист она прокладывала путь к сцене и в последний момент решила впрыснуть в привычное движение немного физической энергии, вскочив на возвышение, как это делал Боб.

Смех публики – вот пагубная страсть комедианта. Чем больше доза шума, тем сильнее зависимость. Взрыв всеобщего хохота, который приветствовал появление Джуно на сцене, был самым мощным, самым громогласным, самым продолжительным и самым безудержным из всех, которые когда-либо выпадали на ее долю. Люди буквально визжали. Пока это было ее наивысшее сценическое достижение, а ведь она еще не произнесла ни слова.

Джей Маллиган сидел на заднем сиденье черного такси, поставив на кожаный рюкзак ноги в байкерских ботинках и всматриваясь сквозь ветровое стекло в вереницу красных огней на шоссе М4.

Здание какой-то конторы мерцало справа под радугой рекламы. По сравнению с небоскребами Манхэттена оно казалось приземистым и неуклюжим. Слева на фоне серой бетонной стены в квадратной рамке из тусклых желтых лампочек высвечивались время и температура – 21°. Он вздрогнул от ужаса, но потом сообразил, что это по Цельсию, а не по Фаренгейту. И все равно он ежился от холода и сырости и мучительно мечтал о горячем душе.

Путешествие в северную часть Лондона затянулось гораздо дольше, чем он предполагал. Те районы города, которые ему встречались по пути, выглядели не очень респектабельно и довольно неряшливо: тускло освещенные пабы с пыльными окнами, ряды домишек с облупившимися дверьми, приземистые конторы и узкие улочки, изредка расцвеченные автомобильными фарами.

– Как называется этот район? – спросил Джей у водителя.

Водитель не расслышал, поэтому Джей слегка отодвинул в сторону стеклянную перегородку.

– Что это за район? – повторил Джей, глядя на тротуар, по которому шатались стайки пьяных молодых людей, ковыляя мимо закрытых магазинчиков и круглосуточных фаст-фудов.

– Камден, приятель, – просипел водитель. – Дно жизни. Слева от тебя канал. Битком набит шприцами и парнишками.

Все, что Джей мог разглядеть в темноте, – низкая стена, а за ней – большое кирпичное здание с намалеванными краской буквами «Дингуоллз», которые исчезли, как только такси въехало под металлический мост и продолжило движение, хрипя дизельным двигателем.

Когда они наконец добрались до Белсайз-парка, вырулив на верную дорогу, водитель кивнул в сторону нарядной улицы и разговорился.

– Вот это хорошая улица, – он указал на шеренгу оштукатуренных особняков, с цветами на балконах и портиками над входными дверьми.

– Простите? – Джей как раз ощупывал карманы своего кожаного пиджака, чтобы выудить из них пачку денег.

– Приехал сюда погостить у друзей? – Водитель начал выгружать на тротуар кое-что из багажа Джея.

– Нет. Я поменялся квартирами с одним знакомым.

– Славненько, – присвистнул водитель. – А неплохая, знать, у тебя хибара, если ты обменял ее на такое местечко.

– Моя что?

– Твоя хибара, говорю. Дом, а, приятель.

– Я живу один, у меня нет дома приятеля. Джей старался не вспоминать о своей огромной, полной воздуха квартире на верхнем этаже, с деревянными полами, немногочисленной мебелью и просторной фотолабораторией. Ему не очень нравилось жить в этом богатом районе, да еще бенгальский кот по кличке Багель отравлял жизнь. С ним было жутко трудно ладить, но он служил более надежной защитой от взломщиков, чем три добермана и кольт 45-го калибра. Единственным утешением для Джея явилось то, что этот Шон Гленн оказался классным парнем, который не только пришел в восторг от его квартиры, но и безумно влюбился в самого вздорного кота во всей Америке. Джей полагал, что его дом и домочадец будут в хороших руках.

На тротуаре Джей передал по назначению пачку банкнот и приступил к поискам в тех же карманах мешочка с ключами, который Шон оставил для него в Хитроу на стойке авиакомпании «Бритиш эруэйз» вместе с запиской. В записке сообщалось, что собаку, Рага, заберут родители Шона, а вот что касается Пуаро и Джуно, то о них Джею придется заботиться самому.

«Впрочем, это сущие пустяки по сравнению с твоим Багелем, – писал Шон. – Хотя должен тебя предупредить, когда Пуаро в плохом настроении, он кусается, а если их с Джуно оставить дома одних надолго, то они устраивают дикий гвалт и кавардак».

Прочитав это, Джей пришел в некоторое замешательство. Он знал, что Пуаро – это попугай ара, который непотребно ругается, а вот что за живность этот Джуно, он понятия не имел. Он решил, что это еще одна птица, скорее всего, тоже попугай. Правда, Джей не понимал, почему Шон ничего не упомянул о нем, когда в прошлом месяце они встречались в Нью-Йорке, чтобы обсудить детали этого обмена. Шон входил в мельчайшие подробности – начиная с хитроумной конструкции своего бойлера и вплоть до того, по каким дням приходит уборщица и какой сорт ваксы для полов она предпочитает. Джей, напротив, просто купил дополнительное количество кошачьего корма и аннулировал адрес электронной почты. Он с легкостью покидал места обитания – ему приходилось это делать всю жизнь.

Дом, в котором находилась квартира Шона Гленна, выглядел практически так же, как и все остальные дома на этой улице, – высокий, узкий и строгий. Черная блестящая дверь с медной ручкой посередине. Слева располагались три звонка – по одному на каждую квартиру. Звонок Шона был самый верхний, но на маленькой табличке рядом с ним ничего не значилось, кроме слов «Просьба не звонить до полудня».

Джей вошел в темный общий холл. Там стоял низкий дубовый стол с неразобранной почтой, в центре которого возвышалась щербатая ваза, приютившая несколько пыльных сухих стеблей. Ковер на лестнице полысел и сбился. Лампочки выключались по таймеру, давая человеку менее 10 секунд, чтобы одолеть три этажа, и Джей не раз рисковал жизнью, бегая вверх-вниз по лестнице, затаскивая свой багаж и аппаратуру. Наконец, подняв все вещи, он вошел в квартиру, весьма смущенный тем, что дверь, оснащенная тремя надежными замками, была закрыта на хлипкую автоматическую защелку.

В квартире, когда он осознал размеры помещения, ему немного полегчало. В прихожей, где он очутился, был высокий наклонный стеклянный потолок, через который проникал уличный свет в сочетании с лунным сиянием, превращая склад спортивного оборудования в скульптурную композицию. Прямо пред собой он увидел открытую двойную дверь, которая вела в огромную комнату, освещенную плещущим голубым светом, исходившим от гигантского подсвеченного аквариума и двух высоких незашторенных окон, размером напоминавших гаражные двери. Не сумев отыскать выключатель, Джей в полутьме пробрался к окнам, выходившим в огромный сад, за которым, по направлению к центру Лондона, тянулись ряды крыш и террас. Джей мог разглядеть похожие на булавочные головки огоньки окон на далеких зданиях-башнях, расположенных на расстоянии нескольких миль. Слева была стеклянная дверь, которая, похоже, вела на балкон, а справа – просторная арка, за которой мигали зеленые и красные лампочки приборов и поблескивали обширные оцинкованные поверхности: все свидетельствовало о том, что там находится кухня.

В аквариуме вдруг раздалось слабое бульканье. Взглянув туда, Джей заметил чрезвычайно уродливую физиономию какой-то рептилии, которая вопрошающе таращилась на него. Взгромоздившись на башню в виде затонувшего корабля, сложенную из пластмассовых кубиков от детского конструктора, смутно темнея на фоне светящейся воды, сидела черепаха неизвестной породы. Она была размером с коробку из-под обуви, с плавниками в форме лепестков лилии, клювастой мордой и странными, прикрытыми кожистыми капюшонами глазами навыкате. Зрелище заставило Джея вздрогнуть от отвращения.

– Да, черт побери, ты по-настоящему уродливое создание. – Джей подошел к ней, по дороге споткнувшись обо что-то: оказалось, коробка из-под пиццы. – Полагаю, ты и есть Джуно. А где же Пуаро?

Рядом с аквариумом стояла высокая лампа, похожая на софит. Протиснувшись за ее основание, Джей обнаружил ножной выключатель, щелкнул по нему и повернулся, чтобы осмотреться.

Несомненно, это была одна из самых красивых комнат, когда-либо виденных им. И одна из самых захламленных.

Стены были выкрашены в глубокий, энергичный зеленый цвет, такой интенсивный, что резал глаз. Кругом висели не фотографии, как ожидал Джей, а сотни карикатур и рисунков в рамках, исключительно подлинники с автографами, и на некоторых стояли известные Джею имена, – Стедман, Скарф, Серл. Там был даже крошечный набросок Хогарта. Джей удивился. Пол (судя по той его части, которая просматривалась из-под слоя мусора) был сделан из полированных досок пепельного, скорее даже серебристого цвета, так что казался отлитым из металла. Пышный диван размером с фургон, обитый шелком цвета ржавчины, располагался в центре комнаты, напротив камина с полкой из серого мрамора. Она была так заставлена подсвечниками и семейными фотографиями в рамках, что едва ли не прогибалась под их тяжестью. Застывшие струйки разноцветного воска свешивались с подсвечников, как сосульки с водосточных труб зимой. Под огромными окнами стоял дубовый стол, будто прокладывая себе путь в комнату. Его полировка поблескивала, как влажная смола.

Мебели было мало, но вся старинная и прекрасных пропорций. И практически вся она была завалена бутылками из-под вина, жестянками от напитков, окурками, выпавшими из переполненных пепельниц, и одеждой, которая, судя по всему, принадлежала женщине. Невысокой женщине. Все прочее (пол, диван, крышка аквариума, старомодные крашеные радиаторы и даже роскошная клетка для попугая, расположенная возле балконной двери) пребывало в том же плачевном состоянии. Подойдя к клетке, Джей приподнял рукав алой атласной блузки и увидел тощего красного попугая. У него был вид раздраженного пьяницы, которого в шесть часов утра разбудил сосед, чтобы позаимствовать сахарку. Злобно моргая, попугай разинул клюв, высунул серый язык и завизжал: «Деньги на бочку!», а затем стремительно бросился на стенку клетки.

Джей поспешно накрыл клетку рукавом блузки и отвернулся.

Открыв какую-то дверь рядом с клеткой, Джей наткнулся на тот самый бойлер, о котором ему рассказывал Шон. Бойлер тоже был увешан одеждой, уже несомненно женской: в основном, кружевным бельем. Джей знал из разговора с Шоном, что у того есть подружка по имени Триона, которая пришла в ярость из-за его отъезда в Штаты на целых полгода. Но из мести устроить в квартире такой бедлам при помощи жестянок и панталон – в этом было что-то сверхъестественное.

Кухня была так завалена объедками и грязной посудой, что Джей сразу же выскочил обратно, почти не разглядев разные навороченные кухонные штучки и горшки с живыми травами на подоконнике. Запах старой гориллы, разлагающейся во всех этих пластмассовых контейнерах, был уж слишком силен.

Вернувшись в прихожую, он с трепетом заглянул в четыре оставшиеся двери. Одна дверь вела в огромную, заставленную растениями ванную, в которой, как над болотцем, еще витал легкий пар от недавно принятого душа и какой-то сладкий аромат. Две другие двери вели в спальни. Первая была огромная, чисто убранная и безличная, как в номере роскошного отеля, ожидающая своего обитателя на одну ночь. Другая спальня была поменьше, в ней царил хаос из книг, одежды и грязных кружек, а главенствующую роль играла металлическая кровать, которая могла бы служить не только ложем для сна, но и ареной для сексуального марафона. Плетеная проволочная вешалка, брошенная поверх скомканного пухового одеяла кремового цвета, напоминала силок.

Но то, что Джей обнаружил за четвертой дверью, вознаградило его за все потрясения, пережитые по приезде. Он простил Шону весь этот нечеловеческий беспорядок и месть его сумасшедшей подружки, когда заглянул в эту дверь. Там была фотолаборатория, оснащенная по последнему слову техники. Джею хотелось бы воспользоваться ею, пока он в Англии, но это было не более вероятно, чем встретить наяву всех тех диковинных персонажей, которых запечатлели фотографии Шона Гленна, оставленные им на штативах для просушки.

Стрелки приближались к полуночи, когда Джуно вернулась домой. Она была несколько обескуражена, обнаружив, что все три замка закрыты на оба поворота. Это обрекло ее на досадную возню с громыханием ключей и проклятиями. Она не помнила, чтобы закрывала эти замки, уходя, но тогда она дико спешила и была невнимательна.

Джуно сбросила туфли, проходя через холл, и еще больше встревожилась, заметив, что помещение стало чище, чем было, когда она покидала его.

Совершенно сбитая с толку, она остановилась по дороге в гостиную. Но потом вспомнила, что Сими, их домработница, обещала заскочить и быстренько привести квартиру в божеский вид перед завтрашним прибытием фотографа, с которым Шон обменялся квартирами. Наверное, она приходила после того, как Джуно ушла в клуб.

Разгадав эту загадку Джуно расстегнула блузку и посмотрела на свой живот, изучая сломанную застежку на кожаных брюках. С большим облегчением она сняла смертельно узкие потные брюки и зашвырнула их подальше, через голову стянула блузку и прошлепала на кухню за соком, притормозив на секунду, чтобы послать воздушный поцелуй Убо, которая покачивалась на своем пластмассовом рифе и с обожанием смотрела на Джуно.

– Я знаю, что ты любишь меня, дорогая, – шепнула Джуно, про себя задаваясь вопросом, сможет ли она на этот раз устоять перед соблазном, не раскиснув перед телевизором, лечь в постель.

Открыв холодильник, она вновь почувствовала тревогу и поневоле задумалась. Во-первых, на полке появились двадцать банок диетической колы, которых там точно не было раньше, а во-вторых, куда-то исчезли недоеденная вчера пицца с карри, на которую она сейчас очень рассчитывала, а также йогурт, упаковка салата с авокадо и половинка пахучего сыра, который ее подруга Лидия привезла ей из Франции на прошлой неделе.

– Как, и шоколадный пенис тоже исчез? – она засунула голову поглубже в холодильник.

– Кто вы такая, черт подери, – раздался разъяренный голос у нее за спиной.

Джуно оглянулась в испуге, и ее глазам предстало восхитительное зрелище в образе длинноволосого узкобедрого Адониса в тунике из полотенца. «Грабители же не носят полотенец», – здраво рассудила Джуно, заметив, что на нем, правда, были еще и потертые байкерские ботинки.

– Я Джуно, – робко пискнула она. – А вам идет этот наряд.

Джей в ужасе отступил. Освещенная металлическим синим светом, падавшим из открытого холодильника, перед ним стояла какая-то чокнутая девица в чем мать родила, если не считать кружевных трусиков кремового цвета.

– Так это вы Джуно? – сдавленно прохрипел он.

– Боюсь, что да. Простите, а вы Джей? – Она безуспешно пыталась прикрыться коробкой супа быстрого приготовления и упаковкой готового салата. – Добро пожаловать в Лондон! А сейчас, если вы не возражаете, я, пожалуй, лягу посплю – у меня сегодня был трудный день.

Проскользнув мимо Джея, она скрылась в захламленной спальне и захлопнула за собой дверь.

Джей с грохотом закрыл дверцу холодильника и отправился к телефону, чтобы позвонить к себе в Нью-Йорк.

Там было сейчас восемь часов вечера, и Шон, конечно, еще не приехал. Джей прослушал свой собственный голос на автоответчике и после звукового сигнала наговорил разгневанное сообщение, требуя объяснений по поводу того, как Шон посмел оставить ему квартиру в таком диком беспорядке, да еще с сумасшедшей девицей в придачу. Почувствовав после этого некоторое облегчение, хотя по-прежнему сбитый с толку и ошарашенный, Джей вернулся в постель, тщательно заперев за собой дверь.