Электронная библиотека » Галина Щербакова » » онлайн чтение - страница 1


  • Текст добавлен: 13 марта 2014, 02:58


Автор книги: Галина Щербакова


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Галина Щербакова
Трое в доме, не считая собаки (сборник)

Неснятое кино

…Накануне ей приснился сон. Будто она в деревне, у бабушки, и будто бежит она по их деревенской улице. Бежит девчонкой, а туфли на ней сегодняшние, французские, номиналом во весь бабушкин годовой доход. Но она бежит по жирно-бархатной пыли и плевать хотела на товарно-денежную стоимость чего бы то ни было. Уже нелепица. Она не жмотка, не скупердяйка, но цену вещам знает. Ни в детстве, ни сейчас она бы не смела вот так, с каким-то вызовом, попирать дорогую обувку. Она дорогие туфли в дождь снимала. Босиком шла. Во сне же бежала по самой пыли, по самой глубине этой пыли, вроде бы как нарочно. Потом во сне же вдруг остановилась. Как затормозила. Достала носовой платочек. Смех, а не платочек. Кусочек розового жоржета, обвязанный крючком почти на три сантиметра. И она – сон такой – этим платочком вытерла французские туфли и выбросила его. Как уже гадость. Пошла потом медленно, а платочек ветром несло впереди, и чем дальше он был от нее, тем становился больше, шаром становился, вздыбленным на вязанье. Потом куда-то исчез, а она оказалась на их деревенской площади, на самом взгорочке которой стояла маленькая, как игрушка, красавица церковь. Никогда в жизни она этой церкви не видела. Ее развалили лет за двадцать до ее рождения. В бывшей этой церкви была пожарка. Потому что, когда не сумели свалить колокольню, кто-то умный из тех деятелей предложил «приспособить врага для нужд». Колокольню обшили досками, чтобы скрыть ее подлое происхождение, а колокол оставили в информационно-пожарных целях. И вот во сне она стояла во французских туфлях перед никогда ранее не виданной церковью-куколкой, дверь в нее была открыта, и на пороге лежал розовый платочек и шевелился, будто звал, приглашал, и колоколенка нежно так бубнила: «бу-у-м-м…».

Проснулась, будильник еще раз сказал «бу-у-м-м…». Вспомнила, что у нее самолет, что через полчаса подойдет такси, что ввязывается она в авантюру с этим совместным фильмом. Подруги в один голос уже месяц твердят: «Зачем это тебе? Там ведь сейчас, как и у нас! А деньги дают маленькие». Приятель сказал еще определеннее: «Это у тебя климактерические явления. Не знаешь, чего хочешь… Не то солененького, не то революции. Не то католицизма». За «явления» он свое получил, приходится теперь ехать на такси. Без сопровождения. Сама же она знала: эта поездка в чужую страну и желание там сняться на самом деле никакой трезвой разумной логики не выдерживают. Деньги ей будут платить действительно не ахти какие, а в сценарии у нее роль некрасивой, стареющей, брошенной женщины. Дома она такие предложения с порога бы отмела.

Ей их и не предлагали. Это надо было иметь какой-то совсем другой взгляд, чтобы ее, с ее фактурой, ее глазами, ее голосом, представить брошенной и утешающейся какой-то странной встречей с мужчиной «без признаков». Так было написано в подстрочном переводе сценария. Она еще подумала, что это значит – без признаков? Инвалид, что ли? Ничего себе партнерчик! Ей, красавице, играть брошенную бабу, которая бежит от тоски в какую-то глушь и получает там мужчину без признаков. И они – эти герои – вцепляются друг в друга мертвой хваткой, как борцы, все бросают к чертовой матери: она – сына, он – семью, и как идиоты начинают строить какую-то лачугу на острове, как первобытные люди.

Кругом острова моторки, вертолеты, пижоны на стремительных летающих досках, а двое уже немолодых людей сколачивают из ящиков из-под пива дом на всю оставшуюся жизнь. Вот такой глупый сценарий. Приятель сказал: «Подумай головой. Уход в пивной ящик – это даже не смешно. Это бездарно. Ты полная. Как ты будешь выглядеть на карачках на этом острове?» – «Как камбала на песке», – ответила она. «Вот именно…» – «А это что, имеет значение – как выглядеть, если есть любовь?» – «Выглядеть надо всегда. Это высшая точка воспитанности. Все наши беды от бескультурья… От неумения себя вести. А истинный человек – это все-таки человек одетый и застегнутый в нужных местах… Аккуратно, между прочим. Голую естественность воспевает быдло…»

Ее это все задело. Не могло не задеть. Она ведь тоже думала, как она будет смотреться в позе строителя домика из ящиков на голом острове. Оговорила детали. На ней будет сарафан, а не шорты. Боже, сколько было по этому поводу телефонных разговоров! Режиссеру виделись ее руки, ноги во всей их, так сказать, непригляди или красоте. Как посмотреть. Но она сказала – сарафан. И точка. И все. И не звоните больше.

Сейчас сарафан лежал в чемодане. Яркий, ситцевый, с оборкой по низу. Она набрала дюжину разнообразных косынок в масть ему. Косынки ей шли, она умела их носить, повязывать, вплетать в волосы.

Пока умывалась, вспомнила сон. Церковь – это хорошо, это к удаче. Платочек – тоже. Грязные туфли – плохо. Но ведь она их вытерла. Сама!

Ничего! Слетает – посмотрит, что там за дела.

Она с порога посмотрела на спящих дочек. Попрощалась с ними с вечера. Она их – «доченьки», они ей – «привези». Содержательно простились.

Летела в самолете и думала: «А могла бы я сама, сейчас, сегодня, влюбиться очертя голову, все бросить и строить идиотский дом из пивных ящиков на острове, над которым кружат вертолеты и вертолетчики, глядя вниз, спрашивают друг друга: „Эй, Яцек, что за два идиота внизу в собачьей будке? Схимники?“» – «Это с такими-то формами? Схимники?» – «Но не секс же это уединение?.. Он же лысый… А у нее артрит… Отсюда видно… Расперло косточки…»

Инстинктивно она поджала ноги, хотя ничего страшного с ногами у нее не было. Один намек. Но, «услышав» этот разговор, сама себе сказала: «Я в такую историю попасть не могу. Я, конечно, с удовольствием это сыграю, эту оборочку-печаль на сарафане-жизни, но сама я… Вот так подставиться под вертолетное обозрение не смогу. И не хочу! Еще чего! Я в порядке. И, во всяком случае, „мужчина без признаков“ – это не для меня… Нон! Наин! Нихт!..»

Сошла с самолета вся из себя уверенная, самоуверенная, ироничная, так легко несла свое крупное красивое тело, что современные высушенные мосластые бесплотные женщины-конструкции, женщины-чертежи смотрели на нее с плохо скрываемой завистью. Вот вам всем! Не жрите, дуры! Поститесь! Сгоняйте с себя то, что исконно принадлежало женщине, гремите каркасом… Вот вы-то и есть без признаков. Мадонны атомного века. Скелетницы! Какой век – такие и мадонны…

Все было тип-топ… Разговоры, коктейль… Вязь комплиментов: «Пани такая…», «Пани эдакая…» Маленький режиссер с прицокиванием обегал ее, как священную гору. «О! Матка боска! Вы совершенны, Анеля…» Никакая она не Анеля. Она Ангелина. Терпеть не может своего имени. Вроде бы по смыслу – красивое. С ангелом внутри. А звучит грубо, громоподобно. Ангелина! Как крик на плацу. Смолоду называла себя Линой, но не прижилось половинное имя, отлетало от нее, как шелуха.

А вот Анна пристала. Может, из-за Анны Карениной? Та ведь тоже была полная и легко носила свое крупное тело. Так она и значилась – Анна, в скобках Ангелина. Но вот с Анелей режиссер погорячился, хотел, видимо, подольститься, а раздражил. «Перестаньте! – сказала ему. – Я не люблю, когда меня уменьшают…»

Сидела, озиралась, показывала себя. Чувствовала – и хороша, и соблазнительна, а главное – Она! Сама! Какая есть! Любила в себе это состояние совершенной естественности, которая уже как произведение искусства. Дорогого стоит, и показывать не грех. Так вот она красовалась, упивалась восхищением, мысленно говорила своим дочкам: «Ну что, дуры? Какова ваша мать? То-то! А сорок пять ведь уже отбило… Учитесь, двоечницы!» Умная, понимала. Вот уж кто всех ее статей и прелестей не видит – это они. Нет, на словах – все как полагается! «Ну, ты, мать, даешь!», «Ну, ты у нас!» Но слова. И только. Пусть даже искренние, но слова. Без наполнения. Без понимания, что все на самом деле так. Потому что, когда тебе семнадцать и девятнадцать, красота тех, кому за сорок – да что там? за тридцать, – не воспринимается. Она сама была такая.

Немолодая красивая женщина для молоденькой дрыги все равно что женщина на портрете. Это в лучшем случае. Случае отстраненного признания. А случай с ее дочками более характерный. У пожилых – они считают – нет такого родового признака, как красота. Им полагается быть умными, щедрыми непременно, понимающими, чуткими, внимательными. Но красивыми – боже, зачем? Зачем им это? Да после тридцати – хоть в тряпки. Хоть с костылем. Несущественно. Такая и она была. Такие у нее и дочки. Вырастут – поймут. Женское в женщине не кончается никогда. Наверное, и в семьдесят. Хотя это уже, конечно, и противновато… Но сейчас она это уже допускает. Поэтому она упивалась всеми порами восхищением и забыла спросить: а кто же этот, который «без признаков»? Что они имели в виду, шутники?

На следующий день она проснулась с ощущением, что ей надо куда-то идти. «Никуда не надо», – сказала она себе, но нелогично оделась, вышла из гостиницы и пошла направо. Из окна она еще вчера приметила эту улицу направо, которая начиналась у гостиницы и из окна виделась как ведущая в никуда. «Странная какая, – подумала она, – наверное, тупичок».

А теперь она шла по этой улице, и та все не кончалась, была игривой, извилистой, зеленой. Рискованно было далеко уходить, ее должны были везти на студию, но она шла, шла, то смеясь над собой, то злясь.

«Куда это я прусь?» – спрашивала себя, продолжая идти.

И вдруг она что-то почувствовала под ногами, непривычное. Густая бархатная пыль лежала по краям дороги, и она шлепала прямо по ней в дорогих французских лодочках.

Надо сказать, что свой сон она тогда не вспомнила, потому что разозлилась на себя за эту прогулку, за то, что «довела дорогие туфли», за то, что уже опаздывает, и так далее. Надо было возвращаться. Она шагнула к тянувшейся вдоль улицы металлической ограде, срывая по дороге листья, чтобы вытереть туфли.

– Добрый день, пани, – услышала она. По ту сторону ограды стоял мужчина, и вид у него был смущенный и дурацкий.

– Привет, – ответила она, вытирая туфли. Она даже не сообразила сразу, что он обратился к ней по-русски, значит, знал ее. Стояла и вытирала листьями лодочки, даже поплевать пришлось.

– А я попался, – сказал мужчина и засмеялся. – Как дурак.

– Я тоже, – ответила она. – Ну и пыль же у вас! Высокой жирности.

– Такое место, – сказал он.

– Какое место?

– Ну, как это по-вашему? «Дурдом» называется.

– Да? – изумилась она. – Значит, вы оттуда?

– У меня сломалась машина, и я пошел через территорию больницы, думал, тут где-нибудь выйду, а тут – видите? – решетка. Теперь придется назад, и я уже определенно не успею… Вы случайно не обратили внимания, там нигде нет калитки?

– Я вообще ограду не видела… Шла себе и шла… Как дура в дурдоме… Меня тоже люди ждут.

– Простите меня, конечно… Но не могли бы вы чуть приподнять ограду, а я бы прополз внизу?

И они пошли вдвоем вдоль ограды, ощупывая ее и ища в ней слабое место.

– А это правда дурдом? – спрашивала она.

– Еще какой! – отвечал он.

– А вы сами… Не того?

– Того, того! – засмеялся он. – Какой нормальный будет искать кратчайшее расстояние через психбольницу?

– Стоп! – сказала она, хватая его за руку через ограду. – Почему вы говорите по-русски? Я ведь в Польше? Или это какой-то интернациональный дурдом?

– Моя прабабушка русская, – сказал он, – а я по делам службы у вас часто бываю. Я вас хорошо знаю по фильмам. И знаю, что вас пригласили сниматься…

– Стойте! – сказала она. – По-моему, эту штуку мы раскачали… Пролезайте скорей! Я опаздываю.

Шли по улице быстро. Она скоро заметила, что идут в гору. Стало чуть колотиться сердце. Неудивительно, сколько всего. Этот шел чуть сзади и молчал.

– Почему вы молчите? – спросила она.

– Боюсь вас рассердить, – сказал он. – Я вас задержал.

– Правильно, – сказала она. – Меня лучше не сердить. Приехала подписывать контракт, а ломаю ограды, спасаю неизвестно кого, а главное, неизвестно зачем… Может, там ваше законное место, а я вообще другая великая страна…

Он молчал.

– Он еще и молчит! А я устала как сатана. Ободрала все пальцы… Сердце колотится… Слушайте, вы! – сказала вдруг она. – Поцеловали бы меня для вдохновения подъема в гору? – Она остановилась и повернулась к нему, смеющаяся, гневная и горячая. – Или у вас есть другой способ вдохновения женщины?

Когда он ее обнял, она поняла, что это как конец. Как смерть. Трезвый, ироничный ум встрепенулся и прокомментировал состояние: если, мол, у тебя, дуры, мужское объятие сродни смерти, так не пошла бы за ту самую оградку, которую разламывала? Она так и сказала:

– Кажется, наше место за оградой.

– Хоть где, – ответил он тихо. – Только бы вместе…

– Это что, объяснение? – закричала она на него.

– Похоже, – ответил он тихо. Они целовались как сумасшедшие. Какое место, такие и поступки.

Когда она прибежала в гостиницу, там была паника, и уже вызвали полицию. Она ведь вышла утром из дома и как в воду канула.

Когда наконец все успокоились, режиссер уставился на нее и сказал:

– Что с вами случилось? Вы мне такая не подходите.

– Какая такая? – спросила она.

– Я почему хотел русскую? – объяснял режиссер. – Только в них есть это свойство. Они способны дойти до предела отчаяния, а потом взметнуться к пределу ликования, и будто отчаяния не было. Я бы сказал, что у русских короткая память, но они совершают и обратный путь, и выясняется, что в отчаянии они снова как дома. Просто-запросто… Как будто и не подозревали, что такое счастье… Вам все нипочем? – спросил он. – Вы до конца не верите ни в счастье, ни в несчастье? Или, наоборот, истово верите и в то, и в другое?

– Господи, сколько слов! – сказала она.

– Сейчас вы очень сильная, – продолжал режиссер. – Как это у вас? Лошадь остановит, пожар…

– Могу, – сказала она, – запросто. Я ломила…

– Но вы можете другое? Вы можете быть некрасивой, толстой, никому не нужной? Вы извините, пани Анна, но, глядя на вас, сейчас в это трудно поверить. Такое ощущение, что вы только что из объятий…

– Я из них, – сказала она.

Все засмеялись. Юмор у этой русской артистки всегда под языком, ничего не скажешь.

На студии ее уродовали. Когда от нее уже совсем ничего не осталось, когда из зеркала на нее стала смотреть серая, тусклая, никлая, вялая женщина, вот тут она и вспомнила сон. Просто увидела его за спиной этой женщины – себя в зеркале. Бегущие французские туфли в жирной пыли, а потом этот розовый платочек… Она даже наклонилась к зеркалу, чтобы разглядеть, что там еще, но все исчезло, а пришло ощущение тревоги и даже страха. Полезла в сумочку, достала седуксен, выпила таблетку. Пришел режиссер, посмотрел на нее, потер руки и сказал:

– Ну, что я вам говорил о русских женщинах? Они всегда ходят по краю. На меньшее они не согласны…

– Чушь! – закричала она. – Вы целый день говорите чушь… Как вам не надоело? Если хотите знать, то главное в русской женщине, что она…

– Что? – спросил режиссер. – Что? Слушайте все, она сейчас скажет…

Они все смотрели на нее. С интересом, сожалением – очень уж ее изуродовали. С насмешкой – а она еще и философ! С презрением – чего она из себя корчит, эта русская. С жалостью – бедняжечка, попалась!

Она все увидела, всех заметила. Пришло ощущение слабости и жалости, ну что я им скажу, что я знаю на эту тему – русская женщина? Да ничего, если не считать, что все.

– Да ну вас! – засмеялась она. – Я – русская женщина. Изучайте. Наблюдайте живую природу. Одно скажу – притворяться не буду. Может, это и есть главное. Русская не притворяется ни хуже, ни лучше. Как говорит один мой знакомый – «выглядеть» она не умеет. Она какая есть, такая и есть.

Она устала за этот бестолковый день. Залезла вечером в ванну, господи, как хорошо, и тут же стала вылезать. И так торопливо, суетливо, что пену вытерла полотенцем, а на спине пена так и осталась, когда она стала напяливать на себя платье.

Выскочила из гостиницы как ошпаренная. Куда?

Он ждал ее. Стоял и смотрел прямо в дверь, из которой она материализовалась. Она ударилась ему в грудь, и они побежали быстро-быстро на ту самую сумасшедшую улицу. И снова целовались до задыхания, до полного бессилия. Потом она не выдержала и села на землю.

– Подожди, – сказала, – я заряжусь.

Он поднял ее и отряхнул…

– Тебе сколько лет? – спросила она.

– Сорок пять, – сказал он.

– Ты уже совершеннолетний, пошли в гостиницу.

На следующий день ее повезли на остров. Она надела сарафан. Ей представили ее партнера. Он был в плавках и являл собой довольно выразительного мужчину. Признаков было даже лишку.

– Это он без признаков? – спросила она. – Ничего себе шуточки!

– В общем, да… – сказал режиссер. Актера стали обряжать в какую-то мешковину, а она пошла гулять по острову. Конечно, сценарий не без идиотизма. Дом из пивных ящиков… Надо же! Но когда дело дошло до дела, до пробы, она выдала такой класс, что ей устроили овацию. Этот, без признаков, таким и оказался рядом с ней – пустым местом.

– Боже мой! – прошептал он. – Вы великая артистка.

– Это все сарафан, – сказала она. – Мне бы сроду не суметь, если б не он…

Вечером торжественно подписали контракт. Присутствовали телевизионщики. Ей сунули микрофон, чтобы сказала причитающиеся слова, она взяла, улыбнулась им всем, как только могла, чуть откашлялась и отдала микрофон назад. Пошла быстро, только рукой махнула.

Почему она решила, что он ждет ее в гостинице? Ее никто не ждал. Она разгневалась и на себя, и на него. Что, она так и будет теперь дергаться на веревочках «внутреннего голоса»?

– Дура, – сказала она, глядя на себя в зеркало. Накинула плащ и вышла в ночной город. На сумасшедшую улицу она, конечно, не пойдет. Она пойдет совсем в другую сторону. И пошла. И ничего. Шла себе и шла. Зашла в маленькое кафе, взяла коньяк и кофе. Села у окна, ко всем спиной.

То, что он появился у окна и стал на нее смотреть, было совершенно естественно. Иначе зачем бы она сюда пришла?

– Ты сидишь на моем месте, – сказал он.

– Ну, знаешь! – ответила она, резко двинула стулом и ударилась коленкой.

– Я тоже всегда здесь бьюсь, – сказал он.

Бесконечность совпадений, угадываний. Их руки всегда протягивались за одним и тем же, их губы произносили одни и те же слова. Они не назначали друг другу встречи, а оказывались одновременно в одном и том же месте. Она брала телефонную трубку за секунду до того, как звенел звонок.

– Я боюсь, – сказал он ей.

– Чего? – спросила она.

– Так не бывает, – ответил он.

– Но есть же! – закричала она.

Он смотрел на нее как на чудо и как на дьявола.

Ее командировка закончилась. Съемки должны были начаться через три месяца. Он дал ей адрес деревни, откуда была родом его прабабка.

Ее провожала группа, ее саму было не видно за цветами. Время от времени она тоскливо смотрела вокруг, но они уже простились, и она его не ждала.

Вошли в самолет, сели, стюардессы обиходили ее цветы, и она сняла туфли на каблуках и вытянула ноги. Вот и все. На этот раз. Теперь ей предстоит летать часто. Надо же! Такое счастье, а он боится… Дурачок суеверный…

Самолет мертво стоял, задраенный, попискивающий от нетерпения.

– Пора бы, – сказал ее сосед. – Так во всем теряется время.

Она посмотрела на него внимательно, он приосанился. Самолет стоял.

– Ну, что там у вас? – громко спросил сосед стюардессу. – Заело?

Стюардесса по-стюардесски улыбнулась и ничего не сказала.

Тогда она встала и прямо в колготках пошла к летчикам.

– Мальчики, – сказала она им. – Выпустите меня на секунду.

Они обнимались на виду всего аэропорта. Это была ошибка, потому что уже через час режиссеру фильма было предложено найти другую актрису, менее экстравагантную, не останавливающую самолеты.

Дочки были потрясены пустыми чемоданами.

– Чем ты там занималась?

– Ну что? Будешь камбалой на песке? – спросил приятель.

– Буду, – ответила она и положила трубку.

– Почему невежливая? – спросил он, перезвонив тут же.

– Окамбливаюсь, – ответила она. – Не отвлекай – это процесс.

Вечером она села в поезд и поехала в его деревню.

Был автобус, потом грузовик. Потом паром. За всю дорогу она произносила только нужные слова – куда? Во сколько? Она была в очках, ее не узнавали, но оглядывали внимательно: кого-то напоминала.

На взгорочке той самой деревеньки, светясь всеми маковками, стояла церковь, та самая, из ее сна. Она дошла до нее, был уже вечер, села на лавочку. Что это все значит? Думала. Так не бывает, и так есть…

Подошла старушка, пригласила в дом. Она пошла, все равно к кому-нибудь пришлось бы проситься ночевать.

На стене увидела себя. Нет, не знаменитую актрису, а женщину в подвенечном платье, с красивым обвязанным платочком в руках.

– Он был розовый, – сказала она.

– А кто его знает, – ответила старушка. – Не помню, я малая была. Это тетя моя. За поляка вышла, он нашу веру принял, а уехала она за ним. Красивая была, сил нет… Вот как ты… Только волосы погуще да глазом потемней. Статная.

– Я на свою мать похожа, – сказала она сердито, – у нас сроду никаких поляков…

Всю ночь не сомкнула глаз. Концы с концами не сходились. Она не могла быть похожа на его прабабку, не могла. Хотя почему нет? Что она знает о предках, что мы вообще знаем о себе? Но ведь случилось это с ней. Для чего-то? Не с бухты же барахты. Из глубины корней выросла любовь одна на двоих. И такой оказалась сильной, что самолет остановить ей – раз плюнуть!

Фильм заморозили. Не нашли денег. Режиссер юлил по телефону.

Однажды после такого разговора она в клочья разодрала сарафан. Потом зашторила окна и легла лицом в подушку.

Звонил телефон – не поднимала трубку.

Звонили в дверь – не открывала.

Но в какую-то секунду резко встала и пошла к выходу. Открыла. Прямо возле двери стояли «козлы», девчонки-малярки хихикали и красили стены. Они замерли, увидев ее, она же остолбенело смотрела на свою заляпанную, выгвазданную дверь, на которой ни звонка, ни номера видно не было. Другие двери на площадке были аккуратно закрыты газетами.

– Давно так? – спросила она.

– С утра, – сказали малярки. – Мы вам звонили, звонили…

Она захлопнула дверь и вышла на балкон. Она сразу его увидела. Он сидел согнувшись в детской песочнице.

Начало и конец, смерть и бессмертие, горе и счастье сразу оказались в одной точке. И этой точкой всего сущего было ее сердце.

– Ура! – прошептала она. – Ура! – и села на ящик из-под пива, который она все время хотела выкинуть и не выкидывала. Что бы она сейчас делала без него, на чем бы она плакала, почти высунув голову между перил и размахивая, как флагом, куском порванного сарафана?


Страницы книги >> 1 2 3 4 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации