Текст книги "Сборник редакторских анонсов литературного портала Изба-читальня. Том второй. Проза"

Я разместила этот очерк на литературном портале «Изба-читальня», и вскоре появился отзыв Ольги Марковой:

«Прочитала Динины воспоминания, посвящённые Закиру стихи моих друзей – и вновь вернулась в былые годы, в литературную студию Николая Ваганова, чьим учеником считал себя Закир. Вспоминаю его по-мальчишески удивленное лицо, когда кто-то, не желая больше слушать длительное чтение им своих необыкновенных рассказов, перебивал на полуслове. Он выглядел в тот момент, как ребенок, которого в песочнице сверстники ударили совочком по голове и раздавили ногами сотворенные чудо-куличи. В его глазах читалось непонимание происходящего. О, как бы мы все его слушали сейчас и как бы любили…

Но время беспощадно. А письмена возникают из небытия благодаря нашим совместным усилиям. Долой забвение, да здравствует тайнопись и музыка стихопрозы наших сотоварищей».

Долой забвение!

И ещё – из отзывов на опубликованные мною произведения Закира на различных литературных сайтах:

«Остро и жизненно правдиво. Мне кажется, что выпускнику Литературного института Дакенову, прошедшему армию в начале восьмидесятых, удалось достаточно талантливо описать проблемы новобранцев (армейский беспредел, дедовщину и т. п.). Вживаешься с первых же слов повести: «Сапог воткнул в грудь тугой комок боли. Чёрный зигзаг – трещина в полу – дрожит и приближается… Сквозь зубы хочу втянуть в себя хоть капельку воздуха. Хоть капельку»…» (из читательского отклика на повесть «Вышка», тоже сначала опубликованной в журналах «Парус» и «Степные просторы», а уж затем – отдельной книгой в издательстве «Московский рабочий»).

Стихи и повести навсегда оставшегося тридцатидвухлетним нашего талантливого земляка, написанные более двадцати пяти лет назад, поражают горькими пророчествами событий, происходящих ныне.

Вот стихи Закира, опубликованные в сборнике «Молодая поэзия-89» (Стихи, статьи, тексты), М., Советский писатель, 1989, ещё при жизни их автора:

Корни

 
Село называется Корни.
Без всяких пожаров, невзгод
Оно умирает покорно,
Как влагу, теряя народ.
Уходят отсюда. Уходят!
Штакетники падают ниц,
Дворы зарастают, и – холод
В провалах огромных глазниц.
Здесь детство моё прокатилось,
Как обруч, гонимый рукой!
Но память уж больше не в силах
Показывать сон дорогой.
Тот воздух хватаю, как рыба.
Как будто вся в дырочках грудь!
Нельзя ли поделать что-либо
И Корни спасти как-нибудь?
И мне отвечают учтиво,
Бумагами в тон шелестя:
– В том нет никакой перспективы,
Доделать что-либо нельзя.
Да, жалко Пизанскую башню,
Да, жалко «Титаник» на дне;
Но эта потеря… Как страшно
Остаться без главного мне!
Подобно качнувшейся кроне,
Живой и цветущей на вид,
Болят у которой не корни,
А место пустое болит.
Место пустое – болит…
 

Отмечу, что Закир щедро делился с друзьями обретёнными литературными связями. Так, например, он помог опубликовать стихи в столичном издании Владимиру Горжалцану, нынешнему жителю Торонто.

Отрадно, что в фундаментальном издании «Астраханские казахи. История и современность», выпущенном к десятилетию Астраханского областного общества казахской культуры и языка «Жолдастык» в 2000 году, были опубликованы стихи Закира Дакенова «Корни» в оригинале, на русском языке, и в переводе Хаиржана Магмозова на казахском. Были напечатаны также стихи «В гостях» и «У порога».

В рубрике «Никто не забыт, ничто не забыто» спустя три года после издания этой книги в газете «Ак арна» (2003, № 15, август, стр.3) вышла наша совместная с Галиной Урастаевой, также предпринявшей немало попыток к отдельному изданию книги Дакенова, статья «Думая о Закире, перечитывая его творчество…». Привожу часть её, написанную Г. Урастаевой, полностью:

«Прошло три года, как вышла в свет книга «Астраханские казахи», а люди всё читают её, беря из библиотек, дождавшись своей очереди, листают, как только нужно подготовиться к мероприятиям или нужно найти материалы по «казахам».

Книга всколыхнула всех, люди поверили, что их история и дела, традиции и обычаи предков, биографии и поэзия, культура и образование не забыты, как не забыты и они сами, и их дети, и они понимают, что это нужно их внукам и правнукам.

…Сухонький, пожилой человек приходит и приходит ко мне, принося всякий раз литературные произведения своего сына, с надеждой смотрит мне в лицо и в то же время боится быть надоедливым, повторяя и радуясь, что в книге «Астраханские казахи» есть стихи его сына, поэта Закира Дакенова.

И каждый раз, когда я вижу его, мне почему-то приходят в голову слова «отец за сына», сына такого талантливого, но рано ушедшего из жизни.

Его памяти посвящены статьи в газетах Н. Вагановым, Д. Немировской, Дм. Казариным, М. Утежановым. «Самые талантливые уходят первыми…», «Ох, эта ложка золотая…», «Он завещал нам любить жизнь…» и другие.

Мударис-ага, отец поэта и прозаика, составил список стихов сына, их более 20. Я прочитала их все, и не раз. И мне они так понятны и дороги: про солдатскую службу и границу – ведь мои родные братья служили в армии, и я даже ездила к самому младшему; про село – ведь мой счастливое детство прошло там; про маму – боль утраты моей не проходит, хотя загружена всевозможными делами до предела…

Строки стихов Закира мудрые, пронзительные и поэтически прекрасные. Я выписала их для себя: «Я давно уж растревожил душу, всё равно мне жечь её теперь», «Как жить и за что умирать нам, мы как-нибудь сами решим», «На земле всей нету столько денег, чтобы время вдруг остановить», «Витай в небесах, но живи на земле», «Вершина – всей жизни причина».

Как мне кажется, я включила в книгу «Астраханские казахи» его лучшие стихи: «Корни» на русском и на казахском языке в переводе Х. Магмозова, «В гостях», «У порога». А взяла я их из газеты «Ак арна», спасибо Мажлису Утежанову, посвятившему в 1995 году Закиру Дакенову целую страницу. Сегодня я решила в номер дать стихи, которые можно условно назвать «сельские пейзажи»:

Сельская суматоха

 
Солнышко, словно медный кумган,
Свет разливает – уходит туман.
Тянутся в трещинах склоны ложбин –
Лодочкой кто-то ладони сложил.
В нашем селенье – пятнадцать дворов.
Улицы краем касается ров.
А под единственным деревом сник
В чёрном костюме белёсый старик.
Возле забора застыла коза.
А на заборе – вверх днищем казан.
Кот пробегает с цыплёнком в зубах.
Бабушка палку кидает – ба-бах!
Наземь – казан. Удирает коза.
Белый старик открывает глаза.
Ай, суматоха! Пятнадцать дворов
Шума такого не знали давно.
Эй, побегу я к соседу скорей! –
В нашем селе нет давно новостей.
 

Ожидание

 
Старик казах навис над степью
На палке чёрной и кривой.
Недвижен, будто сросся с тенью,
Безмолвен, словно неживой.
А степь сияет ликом мокрым –
Расцеловал и скрылся дождь!..
– Скажи, ата, куда ты смотришь?
Скажи, ата, кого ты ждёшь?
– О, путник! Ты недавно вышел.
Ты всё постигнешь в свой черёд.
Я зрю, чего уже не вижу.
Я жду того, кто не придёт.
 

Мчится, до неба клубится…

 
Белая улица. Солнце.
Куры под зонтиком крыл…
Вдруг на глазах у колодца
Вихрем закрутится пыль!
Звонко ведро кувыркнётся,
Грянет набатом – беда!
В землю собака уткнётся.
Кинутся куры бежать.
Прах в небесах заклубится,
Высей преграды сломав…
«Это шайтан веселится» –
Помню я с детства слова.
Ах, до чего же он чёрный!
Хохотом, хохотом – пыль.
Что уж так весело чёрту?
Душу ли чью загубил?
В бешеной гуще завиты
Белых бумажек клочки,
Лица ль знакомые чьи-то? –
Кто разберётся тут – чьи…
Мимо завалинки нашей,
Мимо дряхлеющих лип
С шумом проносится страшным,
Как бы скрывает свой лик.
Где он? Опять остаётся
То же, что было уже:
Белая улица. Солнце.
Сумрак и скука в душе.
 

Дмитрий Казарин написал в статье-памяти о Закире: «Горько думать, что его литературное наследие останется невостребованным».

Сегодня я с уверенностью могу ответить: «Нет, оно востребовано!» Востребовано потому, что в межвузовском студенческом клубе г. Астрахани молодые ребята и девчата читают наизусть его чудесные стихи, востребовано, потому что помогают Мударису-аге и Савченко Галина Николаевна, библиограф отдела краеведения, и Губина Людмила Викторовна, заведующая этим отделом в областной научной библиотеке имени Н. К. Крупской, и помогаем мы все, думая о Закире, перечитывая его стихи и прозу.

Поэтическая душа – раненая душа, раненная особой отметиной, позволяющей ей видеть и воспринимать сущее острее и очень близко к сердцу.

Вот и Отец, выполняя свой, быть может, последний долг перед Сыном, хочет предостеречь нас: люди, будьте добрее, берегите поэтов, ведь они всегда нуждаются в нашей поддержке, в более внимательном отношении к дару Божьему, вкладывающему в их уста надежды наших сердец!»

Приезжал из Яксатова отец Закира и ко мне. Тогда я отдала ему всё, что бережно хранила, успев перенести наследие своего друга в электронный вид. Тогда я надолго покидала Астрахань и разместила все на тот момент имеющиеся у меня произведения на наиболее посещаемых литературных порталах, завела Закиру личные страницы и на «Стихире», и на «Прозире»:

http://stihi.ru/avtor/daken

http://proza.ru/2006/08/08-260

http://proza.ru/2006/08/08-261

http://www.chitalnya.ru/work/83769/

Теперь я размещу там же чудом обретённую рукопись, составленную им не только при жизни, но лет этак за восемь до трагедии. Вот только переберу более чем шестьдесят стихотворений вручную…

Эх, взять бы да и переиздать и «Вышку», и «Кукушечку…», и стихи, и повесть за 1994 год под названием «Небо в алмазах или пыль придорожная», и легендарные «Записки дворника», которые и по сей день ходят в Москве по рукам!..

 
И вышел я в город,
где ветер неистовый
Нёс облако пыли и шляпы с голов
Бегущих за ними прохожих,
на лицах
Которых чернели кружочки очков.
Прошляпив свои головные уборы,
Неслись они, пряча пустые глаза,
В одном направленьи
за целью убогой…
Тип, рядом стоящий,
мне что-то сказал.
Но ветра удар был особо отчаян,
И с плеч у него сорвалась голова,
И вдаль покатилась
со стуком кочанным,
И клацали зубы, съедая слова…
Я видел, как тело летело по городу.
Видать, дорожил головой своей жлоб!
И прежде, чем снова
надеть свою голову,
Он тёр рукавом перемазанный лоб.
…Я вышел из детства
и шёл, как по лучику
На всё, что творилось,
что видел вокруг,
Мне было плевать, как и многим попутчикам…
А лучик, мой лучик
рассеялся вдруг.
И дальше пошёл я.
Кругом были знаки.
И больше запретных…
А ветер всё злей!
О, я их усвоил. Теперь-то уж знаю:
Витай в небесах, но живи на земле!
 

Владимир Селицкий

Относительная положительность Сказка (Галина Агапова). Другое. 05.08.2015

Кукла жила в буфете на полке. На мир, а миром была комната, где стоял буфет, она смотрела через трещинки и царапины на стекле.

Напротив буфета стоял письменный стол. Под ним лежал чёрный валеный сапог. В сапоге жил большой Черепах.

По понедельникам Черепах медленно выползал из валенка и заглатывал капустный лист.

Сегодня был понедельник.

– Скажите пожалуйста, – услышав хруст, обратилась Кукла, – у Вас есть свободное время?

– Относительно, – промямлил Черепах.

– Замечательно! – Отнесите меня куда-нибудь, например, под стол?!

– Под столом валенок, – качнул головой удивлённый Черепах, – к тому же там темно.

– А давайте посмотрим на это положительно, – предложила Кукла.

– Положительно нельзя. У тебя закроются глаза, а у меня испортится настроение.

Черепах дожевал капустный лист и залез в свой валенок.

Кукла смотрела на мир через трещинки и царапины на стекле.

Утро следующего дня началось с того, что исчезли трещинки и царапины: Куклу сняли с полки. Голова слегка запрокинулась назад, и мир закружился вокруг неё. Внутренняя пустота наполнилась свежестью. Кукла хлопала глазами. Её посадили в угол большого кресла, не опустив поднятые руки.

Неожиданно послышался стук. Так ползал Черепах.

– Ой, – сказала Кукла, – я Вас вижу!

– Ты напугала меня, – недовольно отозвался Черепах.

– Это я! Я на другом конце мира!

– У мира нет конца, просто ты смотришь сквозь пальцы.

– Но они у меня перед глазами. А Вы? Вы можете посмотреть на меня сквозь пальцы? – спросила Кукла.

– Ты слишком высоко задрала голову. На тебя не хочется смотреть.

– Я сижу на сквозняке. Внутри меня – ветер, – прошептала Кукла, – я боюсь пошевелиться.

– В валенке нет ветра, можно спокойно жить, но валенок пропал, – оглядываясь по сторонам, сообщил грустный Черепах.

– Посмотрите, посмотрите, у меня уже опустилась одна рука. Я вижу мир и валенок. Всё в паутине! Нужна большая чистка.

– Мне нужен валенок. Подскажи, как добраться до него.

– Вам нужно двигаться только вперёд, – убедительно сообщила Кукла.

– Странно, – удивился Черепах, – впереди – кресло и ты с ветром в голове.

– Я поняла! Я всё поняла! Всё, что внутри – ветер! Вы живёте в валенке, значит ветер – это – Вы! Дуйте только вперёд!

– Но позволь, – рассердился Черепах, – для тебя «вперёд» совсем не то, что для меня. К тому же я не хочу на тебя дуть.

– Вы хотите от меня отвернуться?! – опечалилась Кукла, – мне грустно.

– Надо найти валенок, боюсь простудиться. Тебе-то, что? Ты пустая, а у меня внутри – сердце.

– Идите, куда хотите, – сказала Кукла, падая навзничь от сильного сквозняка.

Кукла долго не могла прийти в себя. Ветер вылетел из головы, и она заболела пустотой.

С потолка несколько раз опускался Паук. Он хотел сделать из роскошных ресниц ловушку для жирных мух, но паутина рвалась, и веки не приподнимались.

Разгневанный Паук обмотал кукольное лицо паутиной и завис: – Опутано! Всё опутано мирно!

В мире была большая чистка: сначала его сделали пустым, потом облили водой и ободрали. Груды грязных бумаг лежали посередине комнаты ненужным наследием прошлого, где не было места ни шкафу, ни валенку.

Черепах нашёл валенок, забрался в него, но его снова вытряхнули и он, опустив голову, пополз к креслу.

– Замечательно, всё замечательно, – успокаивал сам себя Черепах.

– У Вас испортилось настроение? – едва слышно прошептала Кукла.

– Ты положительная. У тебя закрыты глаза.

– Это относительная положительность, а Вы замечаете.

– Я смотрю на тебя сквозь пальцы. И только.

– Как странно Вы смотрите на меня, – обрадовалась Кукла, – как странно.

– Просто большая чистка. Надо смотреть, – сделал вывод большой Черепах.

– Паук чисто любит. Сейчас он завис, но скоро раскрутится. Пауки живут в мире, а вылезают из подполья.

Неожиданно в мир влетел валенок. Он столкнул Куклу на пол и упал возле груды ненужных бумаг.

Черепах со всех ног бросился к нему, залез в самый нос и растопырил лапы. Хитрил.

Утром всё, что лежало на полу, сложили в коробки и бросили в костёр.

В понедельник завезли новую мебель-горку. На самом верху сидел Паук. На новом диване лежала дорогая Барби. Она не хлопала глазами.

На подоконнике стояла заморская клетка. В ней сидел говорящий попугай и кричал: «Ка – ра – ул!»

Он караулил новый мир.

Владимир Смирнов

На Барсакельмес. Аральск (Студент). Рассказ. 01.02.2016

http://www.chitalnya.ru/work/1555224/

Моя первая студенческая командировка на летнюю полевую практику. Старший товарищ и однокурсник, Володя В., уболтал отправиться вместе с ним на остров-заповедник «Барсакельмес», расположившийся почти посередине Аральского моря.

– Не пожалеешь! Интере-есно-о!!! – В те времена, 80-тый год, весомый аргумент!..

…Конец июня. Аральск. Большой поселок. Очень мало зелени. Пыль. Ветер из духовки. Жари-ища-а-а!!! Градусов 45 в тени. Вокруг – пустыня, глинисто-песчаная.

Только-только с поезда….

– Щас сходим, отметим командировки в управлении заповедника, получим путевки на остров. Без них билет на самолет не продадут – объясняет мне Володя. – Потом устроимся в гостинице и сначала в аэропорт, а оттуда – к летчикам. Узнаем, когда они полетят, – он поднимает голову, оглядывая небо.

– В смысле? – удивляюсь я, тоже взглянув наверх – пара облачков и солнце. – А расписания, что? Нет, что ли?

– Ну, есть, конечно! Но – тут свои нюансы!

И я, полагаясь на своего старшего и более сведущего в местной обстановке товарища (он-то здесь уже второй раз!), пожав плечами, удовлетворяюсь его несколько непонятным ответом:

– Как говорится – «Война план покажет!».

Контора заповедника закрыта, типа – обед, а по факту, как тут же разъяснил Володя – свободное посещение конторы директором: – Когда захочет, тогда придет! Скорее всего, после 16.00, как жара начнёт спадать. Будем вылавливать! А пока – в гостиницу!

Почти пустые улочки. Жара. Все прячутся. Гостиница – очень-очень барачного типа одноэтажное здание из выбеленного саманного кирпича, на высоком фундаменте. Комнатка на двоих. Койки. Тумбочки – куда ж без них. Трёхлитровый фарфоровый чайник, две пиалушки. Немое радио. Удобства во дворе – и умывальник, и сортир. Плевать – не избалованы.

– Ну! – жизнерадостно улыбается Володя, оттирая ладонью лицо, – на экскурсию?! Набережную тебе покажу!

Вещи брошены, документы и деньги в карман и опять под палящие лучи. И, хотя толстым меня ну никак не назовёшь, а даже совсем наоборот, употел – напрочь! Лицо сухое на жарком ветерке, а по спине бегут струйки, Ташкент – отдыхает! Володя – куда как поплотнее. Поэтому и лицо блестит от пота. Да ещё и ветровку так и не снял, отмахнувшись на мое предложение оставить её в номере.

Вдали из-за уличного поворота появляется парапет набережной. – А-а! Вот и море! – Видны палубные надстройки каких-то некрупных судов. Сквозь колышущееся марево горячего воздуха вижу бело-зеленоватые волны. Непроизвольно ускоряю шаг – море же!!! Володя посмеивается: – Не торопись, не торопись! – говорит он мне в спину, отставая и заметно прихрамывая (старая мотоциклетная травма даёт о себе знать), – успеешь! Поплаваешь еще!

Но я невольно прибавляю и прибавляю шаг – море же! Никогда раньше не видел! Буквально с каждым метром в моих ушах всё слышнее плеск слабенького прибоя. «Странно! Почему не видно чаек, не слышно их пронзительных воплей? Да, и ожидаемой свежести в воздухе не ощущается!» – рассуждаю я на ходу, про себя. Чем ближе парапет, тем все желтее и желтее море. Зелень волн вдруг начала превращаться в какие-то кусты. Ё!!!!! Так это же песок, а не вода! Руки на парапет. За ним – бесконечные желто-бежевые из-за глины и соли пески, чахлые кустики и остовы, остовы, остовы проржавевших маломерных рыболовецких судов и буксиров. – Ангидритвоюперекисьводорода жизнь! Вот это мо-оре-е-е!!!

– Ну, как тебе пизажжж?!! – улыбается довольный произведенным эффектом Володя. – Гы! Поныряем!?

Сказать, что я разочарован, значит, ничего не сказать. – Да, ладно! – хлопает он меня по плечу, – плюнь! Будет море! Увидишь еще! Пошли, купим лимонада. Правда, он здесь – говно. Но! Не вздумай воду некипяченую пить – в сортире с непривычки жить будешь, ха, я знаю! – с его лица не сходит жизнерадостная, как приклеенная, улыбка. «Он всегда носит её с собой – отметил я вдруг. – И чем тяжелее ситуация, тем она шире! Оптимист по жизни, железный! Что и притягивает!» Уходим. Я – весь печальный…

Навстречу по улице движется мужик на костылях. На ногах кирзачи. «Один сапог в двух местах привязан к ноге веревочными кольцами! – с удивлением замечаю я. – И такое впечатление, что ног в этих перевязанных местах как бы и нет – а взамен тонюсенькие палочки, судя по толщине!». Не понял! – разминувшись с мужиком, дергаю напарника за рукав, – Володь, а чё это у него с ногой!? – Так, проказа же, лепра! Видать, одна кость осталась, мясо отвалилось. Здесь таких хватает. Возле Кызыл-Орды – лепрозорий большой, всесоюзного значения. Помнишь, я ж рассказывал!? Я оглядываюсь вслед прохожему: – Ё-тыть!!! А почему он не в лепрозории!? Володя пожимает плечами: – Кто ж его знает… Наверное, не заразный….

(На следующий год этот же мужик уже катался по улицам на маленькой тележке, оборудованной вместо колес гремящими металлическими роликами, отталкиваясь от земли неким подобием штукатурных деревянных затирок. Ног не было чуть выше колен…. У-у-у, ё-о-о-о!!!)

– Вон, возле магазина, типа киоск. Тут и базар, и пивнарь местный. – Володя пересекает улицу, увлекая меня за собой. Лимонад, действительно, оказался не очень, зато холодный. – Давай, смотаемся в аэропорт – взглянув на часы, предлагает напарник. – Узнаем, что и как, посмотришь; да и по пустыне пробежимся. Может, чё-нибудь поймаем, скарабеев, там, круглоголовок (ящериц). Скоро автобус поедет. Пошли на остановку.

Из-под приятной тени козырька киоска снова в пекло. – Э-эй-й! Кто такие!? Сюда иди!!! Оборачиваемся на голос. За дальним столиком базарных рядков – трое. Лет по 25–30. Один из них рыжий русский, редкость в этих краях – несвежее округлое щетинистое лицо, пивное пузо. – Давай, давай! Быстренько! – все трое, посмеиваясь, развалившись на скамейках, с интересом нетрезвых людей уставились на нас. На столе – пивные кружки с мутным содержимым. Валяется пара средних размеров вяленой рыбы. Володя резко останавливается. – Володя, Володя! Ну их к чёрту! Пошли! – Подожди! – на Володином лице расползлась широкая улыбка, над ней – заблестевшие стальными колючками глаза. – Зовут же! Пойдём! – Он распахнул, наконец, свою ветровку. На поясе в ножнах его любимый тесак, размером с римский меч. И зашагал. Куда деваться? Я – следом, лихорадочно обдумывая возможное развитие ситуации.

Десяток шагов, и Володя ухватывает со стола кружку с пойлом: – Пиво?! За кружкой прячется парочка водочных чекушек. – Бухаете!? В такую жару?! – Он делает глоток и тут же, сморщив лицо, смачно сплевывает на землю: – Такое говно?! С водкой?! Как вы его пьёте?! Тьфу! Передохнете на жаре! – Со стуком опустив на стол кружку, ухватывает рыбину: – А это чё!? Вкусно?! – вторая рука тянет из ножен тесак и двумя ударами лезвия, со звуком, напоминающим выстрелы, от удара тесака в доски столешницы, отсекает два куска. – На! – протягивает кусок мне. – Пробуй! Чё за хрень они тут едят?! – улыбка не сходит с его лица. Доброду-ушная-я-а-а, если бы не взгляд…. Публика, включая меня, остекленевшими глазами наблюдает за происходящим. – Ничё рыба! Пойдёт! – прожевав кусочек, сообщает он застывшей троице. – Так чё ты хотел-то?! – обращается он к рыжему, бросая остатки рыбы на стол. Я тоже кладу свой кусок. – Ты, что ли, главный, да?! – сквозь Вовкину улыбку, растягивая губы, всё отчётливее проступает оскал очень опасного зверя, ещё немного – и бросится!

– Д-д-а-а так, про-осто…. У-узнать хотел, откуда, ну…. – мямлит рыжий. – Может, подсказа-ать, там, ну…. – А-а! Ясно! – тесак с шелестом возвращается в ножны. Троица с явным облегчением провожает его взглядами. – Не пейте на жаре! Вредно! – и мне: – Пошли!? А ты говоришь, зачем! Видишь, теперь мы знаем, ребята хотели помочь, а пиво – тоже говно! И троице: – Правильно!? Ну!? – те согласно закивали головами. Я – в немом восхищении! Во, какой у меня однокурсник! Уважжжаю! Ё!

…Поднимая клубы пыли, старенький маршрутный «пазик» вырывается из поселка. Пусты-ы-ыня-я-а-а…. Глазу не за что уцепиться! Бли-и-ин, как они тут живу-ут?! Растительности нет – лунная поверхность. Стою на средней ступеньке входа задней двери, удерживаясь одной рукой за вертикальную стойку ограждения сиденья. Тут хоть какой-никакой ветерок продувает сквозь неплотно закрывающиеся двери. Народу прилично. По лицу непрерывно бегут капельки пота.

…Здание аэропорта – старенькое, изначально одноэтажное здание, с густо остекленным помещением диспетчерского пункта управления полетами на втором этаже. Поле аэропорта – огромный такыр (глинистая площадка – мозаика от бесконечного количества трещин и трещинок), окруженная рядом колючей проволоки. На поле – пара АН-2. Володя направляется к кассам. Несколько минут переговоров, и он возвращается заметно огорченный.

– Нелетная погода, – озабоченно хмурит брови мой напарник.

– Как это!? Где!? Смотри сам! Какая нелетная!?

– Нюансы. Я ж говорил. Надо смотаться сегодня к летунам, на разведку. Ладно, пошли, пробежимся по пустыне. Автобус придёт через час-полтора.

…А трава какая-то всё же имеется. Просто из автобуса было не разглядеть. Редкие пучки, но есть. Да, и кустики тоже встречаются метров через сто один от другого. Интересующей нас живности – никакой! Жара! Всё попряталось. Похоже, только мы, дураки, шарахаемся. За небольшим холмиком – на длинной привязи – верблюжонок.

– Ух, ты-ы! Володя, давай сфоткаем!

Увидев приближающихся людей, верблюжонок заметался по кругу, издавая неопределенные, надо полагать, жалобные вопли.

– Утю-тю, утю-тю, – защебетали мы с Вовкой, протягивая к верблюжонку руки, в расчете подойти и погладить. Верблюжонок заметался быстрее, вопли стали пронзительнее, возрастая пропорционально нашему приближению. И тут у нас за спинами раздался страшный рёв! Правда! Страшный!!!

– Ой! Что это!!!? – оборачиваемся синхронно.

Из-за холмика вылетел огромный верблюд! Пыль, столбом!

– Памбарам! – выдохнул Володя – Бежим! – секунда замешательства – Куда бежать-то!!!? Пустыня!!! Ы-ы-ы! – На поле! За «колючку»! – уточнил на бегу Володя. Сзади неумолимо надвигалась, ревущая в праведном гневе, – ребёнка обидели!!! – живая гора, уже миновав своего отпрыска! – Ё-о-о-о!!! Памбарампампам!!! (Как там это? – протряслась в такт моим скачкам мысль – «Человек – это звучит гордо!»? Да!? А верблюд в курсе!? Растопчет, сволочь, всю нашу гордость в лепешку!)

Возникшая перед глазами отвратительная картинка попранной человеческой гордости в нашем лице, превращенной в кровавую плоскость на пыльной пустынной поверхности, сработала не хуже допинга. Ускоряюсь, враз обогнав напарника. Практически лечу! Борзов был бы посрамлен, однозначно! За спиной:

– Подожди! Меня подожди!

Рыбкой перелетаю через колючку (и это – тоже рекорд!), приземляясь на руки с кувырком через голову! Где Вовка!? – тут же оборачиваюсь назад. Володя, прихрамывая, мечется вдоль колючей проволоки, рост не позволяет ему повторить мой маневр. Подскакиваю и оттягиваю вверх нижнюю часть ограждения. Володя заныривает на поле, и мы отбегаем подальше! Вовремя! «Колючка» натягивается струной под весом налетевшей с разгона туши. Рёв, слюни! Болтается нижняя губа, выпученные, налитые кровью глаза! А зубы-то! Зубы! Нечищеные, прокуренные! У-у-у, памбарам, скотина нечеловеческая!!! Спаслись! Нас охватывает истерический смех….

– Ну, ты бегаешь! Ха-ха! Верблюда испугался! Товарища чуть не бросил!

– Я-а-а!!? А ты-то, ты! Ха-ха! «Паниковский, бросьте птицу!» Ха-ха! Хо-хо!

Убедившись в невозможности наказать веселящихся негодяев, верблюд, гордо вскинув голову и проорав напоследок что-то явно нецензурное, удаляется. Мы – курим и отдуваемся. Попробуйте, побегайте на жаре! Во рту – сушь, даже плюнуть нечем! Приключения – блин! Уффф! Обидно! Какой-то сраный верблюд и…. Зараза! А если б догнал! Бррр!!! Тварь безмозглая!!! Не! Не люблю верблюдо́в! Нервная дрожь нет-нет, да и пробегает по неслабо размявшемуся организму…. Несмотря на конец двадцатого века, кто сказал, что главное – это мозг!!? Главное – ноги!!! Уффф….

…Ох и жара-а! Время уже к четырём дня, а жара и не думает спадать. Очень хочется пить! Пока добрались до общаги летчиков, бесконечно плутая по улочкам Аральска, я успел почувствовать себя ходящей египетской мумией. Если так и будет продолжаться, я, по ходу, и потеть перестану! Нечем! Блин!

Володя распахнул дверь, и мы вошли в коридор общаги местных летунов….

…Все, наверное, помнят эти строки, ну, или многие – «Потому, потому, что мы пилоты! Небо наш, небо наш родимый дом! Первым делом, первым делом самолёты…» и так далее. Так это, конечно, не про наших….

…В коридоре висел густой алкогольный перегар, слегка замаскированный табачным дымом. Справа по коридору, от общего входа в здание, из-за дверей комнаты доносились громкие пьяные голоса – возгласы, пение, сопровождаемые стеклянным звоном и смехом. – Я же говорил – нюансы! – Володя поджал губы. – Лишь бы надолго не затянулось! Подожди здесь! – и, вежливо постучав, нырнул в комнату, отмахнувшись от клубов вырвавшегося дыма. – А-а-а! – донеслось до меня. – Здорово!

Дверь захлопнулась. Жду. Спустя минут десять-пятнадцать из дверей, дружески ухватив друг друга за плечи, вывалились двое – Володя и невысокий коренастый крепыш со стеклянным взглядом ярких голубых глаз.

– Ты кто? – спросил он, уткнувшись в меня.

– Потенциально, пассажир!

– Ага… – раздумчиво пожевал он губами – Пшли! – и потащил нас на крыльцо. Слегка качнувшись, переступая порог, он вздернул вверх в небо руку, выставив указательный палец:

– В…. В-видишь, ммм, те! О…. Обл…. Об-лач-ность! Ни-изя-а-а! – с пьяным удовольствием развёл руками и продолжил: – Ин…. Инс-тр-укция!

Я проследил за указующим перстом. В синем небе одиноко проплывало маленькое насквозь просвечивающее облачко. Я посмотрел на Володю. Он молча пожал плечами и спросил:

– Серёга, а когда!?

– А, за…. Зав-тра…. При-ходи, ммм, те!

…Прожили мы в Аральске 5 дней, периодически совершая вылазки в близлежащую пустыню под палящими лучами Солнца, висящего в безоблачном, если не считать пару-тройку облачков, небе. Вердикт летчиков, продолжающих праздник, ежедневно был неизменным: – Низзя-а! – перст в небо – Облачность! Инструкция!

Я успел нарушить Володину рекомендацию относительно местной воды и вечерами проводил значительную часть времени в раздумьях о свойствах этой загадочной жидкости и её химического состава. Фталазол помогал лишь отчасти…. Было грустно…. И – жарко, всё время. Обеденное чаепитие в тени тамарикса из фарфорового 3-х литрового чайника помогало лишь при наличии ветерка. Испарение непрерывно бегущих струек с поверхности обильно потеющего организма приносило только временное облегчение.

Очередная поездка в аэропорт в поисках правды, справедливости и управы на местный летный состав напрягла до невозможности. Моя рука, ухватившаяся за стойку в салоне автобуса, плотно соприкасалась с огромной волосатой и мокрой кистью какого-то мужика. Володя, строя страшные гримасы, привлёк моё внимание к владельцу чужой руки – Ёо-о-о!!! – Лицо хозяина этой руки несло на себе трагические признаки уже бесповоротно развившейся проказы (лепры). Бугрящиеся наросты и утолщения образовали у моего случайного соседа так называемое «львиное лицо»!

– Пипец!!! – мысленно я уже устраивался пациентом в лепрозорий.

– Поехали назад! – потребовал я у Володи, едва выйдя на остановке, – немедленно!

И полчаса замачивал кисть руки, которую нёс на отлёте, добираясь обратно в гостиницу, в глубокой тарелке, вылив туда целую бутылку водки, прихваченную на остров в качестве вступительного взноса. Володя на словах пытался воспрепятствовать процедуре, подыскивая и подыскивая аргументы, убеждая меня в нерациональности моих действий, опираясь на свои утверждения о высокой эффективности хозяйственного мыла и крайней ценности водочной продукции в условиях островного проживания. Я – был неумолим. Тем более этот деятель отказался пожать протянутую ему в качестве эксперимента подозреваемую в заражении руку. Вот гад!!! Водки пожалел! На ночь замотал кисть пропитанным в водке полотенцем.