Текст книги "Супергрустная история настоящей любви"

Умеренность, милосердие, вера, надежда
Почтовый ящик Юнис Пак на «ГлобалТинах»

25 июня

Юни-сон – Зубоскалке:

Привет, Прекрасная Пони,

Как оно, дырка? О господи. Или «ой вей», как сказал бы мой еврейский парень. У меня все очень странно. Жаль, что ты не можешь прилететь, – сходили бы в «Падму» к парикмахеру. Я ужасно обросла и дико выгляжу. Может, пора делать аджуммский перманент, как у наших мам, сушишь волосы утром, и получается шапочка. И бедра у меня теперь тоже аджуммские! Круто, да? Я выгляжу как помесь тети Сувон с уткой. И жопа ТАКАЯ ОГРОМНАЯ, больше, чем у Ленни, а у него такая сплюснутая средневозрастная жопа – прости, не хотела, чтоб тебя опять стошнило. Видишь – мы идеально друг другу подходим! Зови меня теперь Жирна Макжирна, ладно?

Ах, моя Пони. Почему я с Ленни? Он, типа, такой мозгоумный – это пугает. Бен в Риме пугал меня, потому что красивый, я в постели все время нервничала. С Ленни проще. Я могу быть собой, потому что он всегда такой милый и честный. Я ему сделала минет, чуть не блеванула, а он от благодарности заплакал. Ну вот кто так делает? Наверное, иногда я хочу хотеть его так же, как он хочет меня. Он уже заговаривает о свадьбе, мой милый охламончик! А я хочу, чтоб он просто расслабился и, может, не был вечно таким славным и заботливым и не старался меня ублажать, чтобы я сама немножко за ним побегала. Глупо, да?

В общем, я съездила на Лонг-Айленд, познакомилась с его родителями. Он меня практически шантажировал. Отец у него странный, и его не поймешь, а мама мне понравилась. Ни муж, ни Ленни ею не помыкают – она сама кем хочешь помыкнет. Мы даже поговорили о том, как Ленни лучше одеваться и как ему быть настойчивее на работе, и она меня взаправду поцеловала, когда я сказала, что веду Ленни покупать дышащую одежду. Она такая эмоциональная – он, наверное, в нее. Ну, и что еще? Дом бедноватый. У мексиканских пациентов отца в ЛА такие были. Помнишь мистера Эрнандеса, хромого дьякона? Они нас приглашали после службы в свой домишко в Южном Центральном. Его дочь Флора, кажется, умерла от лейкемии.

Но я реально перепугалась, когда увидела, как Лен читает книгу. (Нет, она не ПАХЛА. Он их аэрозолем опрыскивает.) И он не сканировал текст, как мы эту «Парную обитель» на Европейской Классике, – нет, всерьез ЧИТАЛ. У него такая линейка, и он ею медленно-медленно двигал по странице, и каждое слово про себя шептал, как будто хотел все-все понять. Я собиралась тинкнуть сестре, но мне стало так неловко, что я стояла и смотрела, как он читает, и это, типа, длилось ПОЛЧАСА, а потом он наконец отложил книгу, а я сделала вид, что ничего такого не заметила. Я потом посмотрела, и книжка оказалась этого русского Тольсоя (что, видимо, логично – у Ленни родители из России). Я думала, Бен мозгоумный, потому что смотрел канал «Хроники Нарнии» в римском кафе, но в этом Тольсое тысяча страниц, настоящая КНИГА, а не канал, и Ленни на странице 930, почти дочитал уже.

И он такой милый и скромный, он столько всего знает, но совсем не подавляет меня, не тычет мне этим в лицо, но иногда он говорит о Политике, о Кредитах или еще о чем, а я такая: чего? Я просто В УЖАСЕ жду того дня, когда придется встречаться с его друзьями Медийщиками, и они все будут такие же, даже девушки. Наверное, если б я пошла на юридический, как мама хочет, я бы тоже научилась, но кому охота на юридический? Может, надо опять заняться Изображениями, как в Элдербёрде. Проф. Марго по Настойчивости говорила, что у меня «суперталант», и даже в католической монашки крыльями хлопали – ах, какое у меня «пространственное мышление».

Странно, с Ленни все так хорошо, но я то и дело чувствую, что я одна. Как будто мне нечего ему сказать, а он про себя думает, что я идиотка. Он говорит, что я умная, потому что выучила итальянский, но это же раз плюнуть. Запоминаешь, а потом ведешь себя так же, как итальянцы, – если ты из иммигрантской семьи, это просто, потому что когда первый раз идешь в детский сад и вообще не говоришь по-английски, только и делаешь, что копируешь других. Спасибо ему, конечно, за то, что пытается повысить мне самооценку, говорит, что я умная, но иногда хочется просто сбежать из его жизни, переехать обратно в Форт-Ли, где мне самое место, помочь семье, чтоб не только Сэлли и мама разбирались с этой черной дырой посреди гостиной, также известной как мой отец. А, и если Ленни ЕЩЕ РАЗ заговорит о знакомстве с моими родителями, клянусь, я ему в жопу нунчаки засуну. Иногда он просто не понимает. И НЕ ХОЧЕТ понять, а это бесит. Он думает, мы оба из «непростых семей», как он выражается, но это полная фигня. Я видела его родителей – ни в какое сравнение не идут.

Еще я пообедала с Сэлли, и мы сходили по магазинам в реальном времени, и теперь я за нее беспокоюсь. У нее стал пустой взгляд, что ей ни скажи, она такая: «Угу». У нее, типа, вообще никакого представления о том, кто она есть. С одной стороны, хочет эти бюстгальтеры «Сааами» без сосков, с другой – чтоб я пошла в какую-то дурацкую молитвенную группу в Барнарде. Очень растолстела, не просто на пятнадцать фунтов, как все первокурсники, и выглядит печально и уныло, и я ей сказала, что лучше бы ей последить за питанием, а она на меня посмотрела так, будто меня и нет. Единственное, от чего ее прет, – Политика. Она и другие толстые девочки только и делают, что протестуют и говорят о Рубенштейне и о том, как мы больше не свободная страна. А когда я ей напомнила, что она вроде религиозная, а не политическая, она ответила, что христианство – «кредо активиста». Я, пожалуй, хочу повидаться с тем, кто научил ее так говорить, и дать ему в морду. Я так ее люблю, Прекрасная Пони, после мамы она, пожалуй, второй самый важный человек в моей жизни, и я не знаю, как ей помочь, потому что из меня не то чтобы роскошная ролевая модель, правильно?

Короче, мы с Сэлли пошли в этот ужасно красивый парк в Ист-Виллидж, называется Томпкинс-сквер, а там полно Неимущих Индивидов, и они разбили лагерь, везде валяются грязные шмотки, еды нет, чистой воды нет, страшно древние компьютеры, которые загружаются через раз, но в них ни Изображений, ни каналов. Поэтому когда Сэлли ушла, я побежала домой, достала все свои старые эппэрэты и отдала людям в парке – может, так они смогут работу поискать или связаться с родными. Они радовались моему старью, и это так печально – до чего они дошли, а всего год назад некоторые работали в Кредите или инженерами. Там был один человек, довольно красивый, высокий, немецкий такой, только у него не хватало зубов. Служил в Национальной гвардии, его послали в Венесуэлу, а когда вернулся, ему не выплатили бонус. Зовут Дэвид. Он был очень милый, обнял меня и сказал, что это наше общее дело. И я подумала: я хочу, чтоб у тебя все наладилось, но дело у нас не общее. А когда я уходила, увидела старый фонтанчик в такой квадратной беседке, и по бокам слова: «Умеренность, милосердие, вера, надежда». Не знаю почему, но из-за этих слов я подумала про папу, как в детстве он этими своими толстыми пальцами заклеивал мне коленки пластырем и говорил, как детям, которые к нему на прием ходили: «Вот таперь лучше, вот таперь лучше», – и я расплакалась, как идиотка. А потом я подумала про Ленни и про слона в зоопарке, и как я поцеловала Ленни в большой нос, и какое у него было лицо. Какое у него было лицо, Пони! Не знаю насчет умеренности и веры, но вот милосердие и надежда? Это же всем нам нужно?

Фу, почему я все время тебе ною? Прости, что я такая прибитая. Когда увидимся, я тебя крепко-крепко поцелую прямо между сисечек, моя первая и единственная шлюшечка, принцесса всего, что есть в мире хорошего и правильного!

Зубоскалка – Юни-сон:

Дорогая Прекрасная Панда,

Ку-ку, сука на суку! Че делается? Прости, я тут слегка похмельная и сама в депре. Сходила к Ханг – помнишь, симпотная такая из католической, она еще живот себе проколола. Мы нахлестались май-таем, и одна филская девка из универа Гуандун-Риверсайд себя облевала. КОШМАР! А депра у меня потому, что, по-моему, Суслик мне изменяет. И не с Уэнди Хап, а с одной мексиканской девахой, я видела, как она у него отсасывает в машине рядом с забегаловкой в Эхо-парке, помнишь, где рыбу и тако продают. Ага, я за ним проследила, а потом угадала его пароль на «Тинах» («СВИНадобо», если хочешь слить все его дерьмо, ха-ха!), и они уже три недели шлют друг другу бесграмотные любовные записки. Он ее называет chuleta[53]53
  Зд.: котлетка (исп.).


[Закрыть], а она по-английски умеет только «привет, дет». Ну и я пошла на этот новый тинский сайт, «U-низ», где обрабатывают фотки, чтоб ты была вся в говне или тебя сразу четверо ебут, и послала Суслику кучу Изображений, где меня ебут сразу четверо. Это вот как ты говорила: я должна осознать свои чувства к Суслику, и только так он будет уважать меня и не ебстись с какой-то грязной нелегальной пиздой, у которой рейтинг на Кредитном столбе наверняка примерно 300. Надеюсь, скоро ее отсюда вышлют нахер. Короче, он приехал к моим родителям и выеб меня в жопу, что, пожалуй, хороший знак, мы уже давно так не делали, и это было через три часа после того, как он отправил тинку этой суке, и теперь я только и делаю, что смотрю на эппэрэт и жду, какие еще улики выскочат.

Что с нами такое, Прекрасная Панда? Почему нам не встречаются подходящие парни? Твой Ленни хотя бы так любит тебя, что не станет изменять. Не понимаю, чего ты боишься. Ну, мозгоумный. И что теперь??? Он же не суперзвездный Медийщик и не вице-през в «ЗемлеОзер». Ну да, он ПО ПРАВДЕ ЧИТАЕТ, а не сканирует. Большой гип-гип. Можете друг другу в постели читать, например. А потом ты научишься сама шить себе одежду. ХА-ХА-ХА. Короче, в наше время умный – это красивый, и вряд ли тебе стоит от него рожать, потому что дети выйдут уродами.

Мне жаль, что ты видела бедных людей в парке, милая моя, чувствительная панда, но ты права, дело у нас не общее. Хотя я все равно думаю, что твоя сестра крута. Кто-то же должен выйти и сказать этим отморозкам, которые за все отвечают. Молодец, Сэлли! Ох, блин. Мне надо посикать. Почему от алкоголя все время бегаешь? Это что, научный факт?

26 июня

Чхун. Вон. Пак – Юни-сон:

Ынхи,

Почему ты не отвечать маме? Я три раза звонить и песать. Мы ужинать с дядей Чуном и я готовить пибимпап[54]54
  Корейское блюдо из риса, овощей, мяса и яйца, готовится в каменном горшочке тольсот.


[Закрыть], как ты любишь, с хрустящим рисом на дне тольсота. Когда я быть маленькая, мы не есть рис со дна, потому что из хорошей семьи и отдавать нурунчи[55]55
  Пережаренный рис, который остается на дне посуды.


[Закрыть] нищим, но сейчас я знать, что ты это любить, и всегда готовить пибимпап долго, даже когда тебя нет, потому что я по тебе скучать:) Ха, я учусь делать несчастное лицо, а оно получать счастливое, наверное, это Исус мне что-то говорить! Будь благодарная и отказать от себя, потому что ты благословенная во Христе. Наша семья стать гораздо счастливее, потому что ты рядом и приглядывать за Сэлли. Папа очень тебя любить, но у меня в сердце беда. Я видеть маму Джой Ли в «Х-марте». Ты говорить что остановиться у Джой на Манхэттене, но миссис Ли сказать это неправда. Зачем ты обманывать маму? Я все равно узнать. Может быть ты сейчас жить с мигук мальчиком в грязной квартире? Я потрясать. Потрясать. Возвращаться домой и жить с нами. Папе сейчас гораздо лучше. Сэлли нужно ты быть главная роликовая модель так что держаться подальше от мигук мальчиков. Я знать что мой английский плохой но ты понимать что я писать я думать.

Я тебя любить,

Мама.

Еще, что это за 3200 доллар в юань «разных расходов» на счету «ОбъединеныОтходыСиВиЭс»? Добавка к обычным тратам? Я пытаться поладить связь с новыми подготов. курсами в Форт-Ли где миссис Ли говорить у Джой лучше всего результат. 174 а раньше было 154. Я спрашивать у других мамочек в Церкви как у них, и это очень хорошее улучшение.

Юни-сон: Ленни, я ведь, кажется, просила тебя помыть ванну. Эта квартира ЧУДОВИЩНО ГРЯЗНА. Я уже оттерла пол в кухне и в ванной и пропылесосила ковер в прихожей. Помой ванну сегодня! Я не могу жить в хлеву.

ЛАбрамов: Юни, прости, но я сегодня задержусь на работе. У нас обязательное совещание про Долговой кризис и протесты НИИ в Центральном парке и Коламбии. Говорят, Федрезерв в этом году объявит дефолт (!), а не у всех клиентов деньги в юанях. Мне к шести вечера надо собрать, типа, тысячу досье. По-моему, Джоши будет встречаться с китайским центральным банкиром! В общем, это очень полезно для моей карьеры, что мне такое доверили.

Юни-сон: И? А ванна тут при чем?

ЛАбрамов: Может, закатим уборку на выходных.

Юни-сон: Знаешь, там ванна забита в основном твоими волосьями. Это же ты линяешь 24/7.

Лабрамов: Я понимаю. Я раньше ванну почти не мыл, может, в следующий раз поменяемся работами.

Юни-сон: Я тебе три раза показывала, как это делается. Как дефолт, так ты мозгоумный, а как ванну помыть – так ума не хватает?

ЛАбрамов: Давай я помою на выходных, а ты проследишь.

Юни-сон: Ладно, забудь. Я сама. В итоге проще все сделать самой.

ЛАбрамов: Не надо! Подожди, пока я освобожусь. Прости, что я так занят на работе.

ЛАбрамов: Ау? Ты тут?

ЛАбрамов: Ты сердишься?

ЛАбрамов: Юнис!

Юни-сон: Фу.

ЛАбрамов: Что?

Юни-сон: Ненавижу.

ЛАбрамов: Что мне сделать, чтоб тебе стало лучше? Я буду все выходные прибираться, вымою все сверху донизу.

Юни-сон: Ничего. Ты ничего не можешь сделать. Я не могу тебя изменить. Значит, видимо, придется за все отвечать самой.

ЛАбрамов: Юнис, это неправда.

ЛАбрамов: Я МЕНЯЮСЬ. Просто медленно.

ЛАбрамов: Давай пообедаем в этом бразильском ресторане в Деревне. Я угощаю.

Юни-сон: Не забудь на обратном пути купить ДВУХСЛОЙНУЮ туалетную бумагу.

ЛАбрамов: Я не забуду.

Юни-сон: Ты всегда забываешь. И поэтому ты рыбоголовль.

ЛАбрамов: Ха-ха. Рад, что ты не сердишься.

Юни-сон: Не считай, что выкрутился.

ЛАбрамов: Я вообще не умею считать.

Юни-сон: Ленни, я просто хочу, чтобы в квартире было красиво и чисто. Ты что, не хочешь возвращаться в красивую чистую квартиру? Не хочешь гордиться тем, где ты живешь? Это ведь и значит быть взрослым? Это ведь не только чтение Тольсоя и умные речи. Большой гип-гип.

ЛАбрамов: Кого чтение? Кто большой?

Юни-сон: Забудь. Мне пора в прачечную. Кто еще твои трусы заберет? Кстати, носил бы ты короткие боксеры, а не просто трусы. У них поддержка лучше. Ты вечно жалуешься, что яйца болят, когда много ходишь, так вот как ты думаешь, почему?

ЛАбрамов: Потому что я ношу плохое белье.

Юни-сон: Кто тебя любит, кокири?

«Животный час» Эми Гринберг
Из дневников Ленни Абрамова

30 июня

Дорогой дневничок!

В общем, после оглушительного успеха у родителей я позвал Юнис на Стэтен-Айленд встречаться с моими друзьями. Пожалуй, из соображений самовозвеличивающего и поверхностного свойства. Я хотел познакомить ребят с Юнис, поразить их ее красотой и юностью. А ее хотел поразить медийностью Ноя и его подруги Эми.

В первой части сработало – нельзя узнать Юнис и не восхититься ее молодостью, ее прохладным мерцающим равнодушием. Во второй части вышло так себе.

Тот вечер был из разряда Семейных, когда все парни приглашали в «Цервикс» своих подруг, – я в таких случаях обычно минус подруга и чувствую себя пятым колесом. Но в тот раз должны были прийти Ной и его эмоциональная любовница Эми Гринберг, Вишну с Грейс и мы с Юнис, пара в развитии.

Даже по пути к метро, шагая с Юнис под ручку, я хвастался своей девушкой перед обитателями Грэнд-стрит, однако выборка ценителей в тот день оказалась небогата. Белый псих, который чистил зубы средь бела дня. Еврей на пенсии, который поливал выброшенный матрас колой из пластикового стаканчика. Враждующая ацтекская парочка, лупившая друг друга по головам пластмассовыми желтыми ромашками за неприступным кирпичным фасадом муниципального дома.

Я без происшествий добрался почти до метро. Но у пустыря за забором с колючей проволокой и лезвиями, возле «РитуалАссист», где днем обычно восседал наш местный сраль, я заметил любопытную штуку. Появился новый рекламный щит от моего работодателя, корпорации «Штатлинг-Вапачун». На щите были изображены знакомые кружева из помпезного стекла, несколько трехэтажных квартир, присобаченных друг к другу под странными углами, точно кубики льда в перемешанном коктейле. «ХАБИТАТЫ-ВОСТОК» – возвещал плакат, а рядом развевались флаги Объединенных Арабских Эмиратов, Всемирного Китая и Европейского Союза.

Эксклюзивное Триплексное сообщество

для неамериканцев

«Штатлинг-Недвижимость»

Семь ТРИПЛЕКСНЫХ апартаментов

по цене от 20 000 000 северных евро/33 000 000 юаней

– Двадцать миллионов евро! – сказал я. – Мне за эти деньги пахать полвека. Даже у иностранцев столько уже не бывает!

– Это ведь здесь какой-то тип все время срет? – невозмутимо ответствовала Юни, явно попривыкшая к превратностям жизни в моем quartier[56]56
  Район (фр.).


[Закрыть]. Я читал дальше:

Вниманию иностранных резидентов!

Купите ТРИПЛЕКСНЫЕ апартаменты сегодня и получите:

* Освобождение ДВА от досмотра тела, данных и собственности

* Отмеченную многочисленными наградами охрану «Вапачун-ЧС»

* ЭКСКЛЮЗИВНУЮ поддержку бессмертия от нашего Отдела постжизненных услуг

* Бесплатную парковку на полгода

Только Кредитный рейтинг 1500+

Эта территория ПОЛНОСТЬЮ зонирована под Сокращение Ущерба

«ЭКСКЛЮЗИВНАЯ поддержка бессмертия»? Что-что, простите? В «Постжизненных услугах» нужно доказать, что ты достоин обвести смерть вокруг пальца. Я же говорю, для нашего Продукта подходят только 18 % заявителей. Так задумал Джоши. Отсюда и проводимый мною Набор. Отсюда тесты на Когнитивные Языковые Способности и сочинения о том, как пережить своих детей. Отсюда вся философия. А теперь бессмертие даруют стайке жирных глянцевых дубайских миллиардеров, которые купят «ТРИПЛЕКСНЫЕ апартаменты» «Штатлинг-Недвижимости»?

Я уже изготовился к здоровой диатрибе Обо Всем (по-моему, Юнис нравится, когда я учу ее новому), но тут в углу щита разглядел знакомую завитушку.

По трафарету, с подтекающими контурами – стиль, популярный на рубеже веков, – там был нарисован – нет, быть этого не может! – художественный двойник Выдренка Джеффри, моего инквизитора из посольства США в Риме, в этой дурацкой красно-бело-синей бандане, и на верхней губе у него было пятно – возможно, герпес.

– Ой, – сказал я и аж попятился.

– Кокири? – спросила Юнис. – Что такое, ботан?

Я зашипел.

– Панический приступ? – спросила она. Я поднял руку – мол, нужна «передышка». Мои глаза бегали вверх-вниз по граффити, словно пытались стереть его, переместить в иное измерение. На меня смотрела выдра: изогнутая, странным образом сексуальная, беременная жизнью, уголь округло выгладил мех, явно теплый и мягкий на ощупь. Выдренок напоминал Фабрицию. Мое предательство. Что я с ней сделал? Что они с ней сделали? Кто это нарисовал? Что они пытаются мне сказать? Я посмотрел на Юнис. Пока я держал сорокасекундную паузу, она углубилась в свой эппэрэт. Как я очутился рядом с этим гибким цифровым существом? Впервые с ее прибытия в мою жизнь я заподозрил, что серьезно ошибся.

Но день еще не закончился.

В «Цервиксе» с возражениями выступила моя подруга Грейс.

– Она для тебя слишком молода, – прошептала она, когда Юнис отвернулась и занялась покупками на «ПОПЫшности». Что вовсе не асоциально – парни смотрели в своих эппэрэтах приезд китайского центрального банкира Ваншена Ли в Вашингтон, а Ноева подруга Эми расставляла лосьоны для рук и другие продукты спонсоров, готовясь к живой трансляции на канале «“Животный час” с Эми Гринберг».

На секунду я заподозрил, что Грейс ревнует к Юнис, и меня это полностью устраивало, потому что, честно говоря, я на Грейс всегда западал. Не то чтобы она красавица – слишком широко расставленные глаза, нижние зубы – как автокатастрофа на шоссе, и к тому же слишком худа выше талии, если такое вообще возможно, и потому всегда смахивает на птичку, даже когда поднимается по лестнице или протягивает тебе тарелку с бри. Но она добрая – такая добрая и прямодушная, такая образованная и так серьезно относится к жизни, что в Риме, когда мне чудилось, будто я влюблен в Фабрицию, я вспоминал, как Грейс рассказывает о своем непростом холодном детстве на окраинах Висконсина или о немецком художнике Йозефе Бойсе[57]57
  Йозеф Бойс (1921–1986) – немецкий постмодернистский художник и перформансист.


[Закрыть], к которому питает страсть, – и тотчас понимал, что мои отношения с бедной обреченной Фабрицией – лишь мимолетность и ложь.

– Почему тебе не нравится Юнис? – спросил я, надеясь, что Грейс замнется и, заикаясь, признается мне в любви.

– Не то чтобы не нравится, – сказала она. – Просто, по-моему, ей со многим еще надо разбираться.

– Мне тоже со многим надо разбираться, – сказал я. – Может, мы с Юнис разберемся вместе.

– Ленни. – Грейс погладила меня по плечу и сверкнула пожелтевшими нижними клыками (как я наслаждался ее недостатками!). – Если она привлекает тебя физически – это нормально. Тут нет ничего такого. Она хороша. Я желаю тебе радости. Пусть у вас будет роман. Но не говори «я в нее влюблен».

– Я боюсь умереть, – сказал я.

– А рядом с ней ты как будто моложе?

– Рядом с ней я как будто плешивее. – И я огладил остатки волос.

– Мне нравятся твои волосы, – сказала Грейс, нежно дернув за кустик, что вооруженным часовым восстал у меня на лысеющем лбу. – Они честные.

– Я понимаю, это нелепо, но мне, видимо, кажется, что Юнис подарит мне вечную жизнь. Пожалуйста, Грейс, только без христианства. Я этого не перенесу, ну правда.

– Мы все умрем, Ленни, – сказала она. – Ты, я, Вишну, Юнис, твой босс, твои клиенты – все.

Ребята уже гоготали над своими эппэрэтами, и мы с Грейс тоже подошли. Они смотрели канал Ноева приятеля Хартфорда Брауна, чье шоу сочетало политический комментарий с жестким гейским сексом. Сначала показали, как досточтимый Ли – официально Управляющий Народного банка Всемирного Китая, неофициально самый могущественный человек на земле – болтает с нашими безмозглыми двухпартийными вождями на газоне перед Белым домом. Там был идол моего отца, министр обороны Рубенштейн – кланяется в пояс, бурление невнятной ярости обернулось смиренным послушанием, и его характерный белый платок в нагрудном кармане мелькает, точно знак дешевой капитуляции. Рубенштейн преподнес Ли какую-то золотую рыбку, она забилась в воздухе и чудесным образом развернулась приблизительно луковичной кляксой территории Китая – вот, мол, Америка еще умеет производить и изобретать.

Затем совершенно никакущий мускулистый Хартфорд взошел на борт яхты – сказал, что возле Нидерландских Антильских островов: свежая водяная пыль расцвечивает темные очки радугой, две волосатые темные руки массируют его мраморные плечи и грудь, толчки любовника впихивают его в кадр.

– Выеби меня, шоколадка, – проворковал он своему приятелю-матросу; губы его были непристойны, однако мужественны и так полны жизни и жара, что я искренне порадовался его счастью.

Следующая сцена: Белый дом, Ли и наш молодящийся марионеточный вождь Джимми Кортес – американский президент застыл, как покойник, китайский банкир расслаблен и как будто не замечает сгрудившихся вокруг микрофонных кранов.

Хартфорд за кадром:

– Я обожаю, как этот китаец одевается. – Съемки из Белого дома перемежались его стонами – Хартфорда дрючил антилец. Зрителям напомнили, что, по результатам неофициального международного опроса, Ли был признан первым денди на планете; особенно респонденты восторгались «простотой его костюмов» и «большими гламурными очками».

– Мы хотим, чтобы Китай стал государством потребления, а не выдр, – взмолился президент Кортес.

Погоди. Чего? Государством выдр? Я перемотал слив на своем эппэрэте.

– Мы хотим, чтобы Китай стал государством потребления, а не накопления, – на самом деле сказал президент. Господи, у меня едет крыша. – Американский народ хотел бы, чтобы Всемирный Китай спас остатки крупного и мелкого американского производства. Китай уже не беден. Китайскому народу пора тратить. – Мистер Ли рассеянно кивал, сложив лицо в тот ноль, что заменял ему улыбку. Президент Кортес произнес что-то по-китайски – перевели как: «Теперь тратить хорошо! Приятного времени!»

– Ой блядь, – сказал Вишну, неистово тыча в эппэрэт. – Негри-тосы, что-то творится! – В баре стоял такой шум, что мы еле его расслышали. Молодежь напивалась, женщины нервно раздевались, а Юнис Пак плотнее куталась в легкий свитер и терла нос – очень дуло из кондиционера. – В Центральном парке восстание, – сказал Вишну. – Гвардейцы пнули под зад какого-то черного кренделя и теперь мочат Неимущих.

Новости о Центральном парке разлетались по бару. Вживую пока еще никто не сливал, но на эппэрэтах и на экранах бара появлялись Изображения. Подросток (ну, он казался подростком – неловкие тощие ноги), лица не видно, в пояснице красная дыра – он валялся, точно сбитый машиной, на мягком зеленом пригорке. Тела трех мужчин и женщины (семья?) лежат навзничь, голые черные руки раскинуты, будто они друг друга нечаянно обняли. И один человек, которого я, кажется, узнал, – безработный водитель автобуса, мы с Юнис видели его на Кедровом холме. Азиз как-то там. Я запомнил в основном его одежду – белая футболка, золотая цепь с крупным символом юаня. И странный наплыв – вот я вижу его живым, пусть краткий миг, а вот на высоком коричневом лбу кружок с монетку в пять цзяо, и краснота пропитывает ржавые звенья тяжелой цепи, зубы болезненно стиснуты, глаза уже закатились. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы подобрать описание тому, что я вижу, – мертвец, – и тут экраны переключились на небо над парком: хвост вертолета задран, нос, очевидно, опущен, примеривается покарать, а на заднем плане красный трассирующий огонь освещает теплое завершение летнего дня.

В «Цервиксе» воцарилась тишина. Я ничего не слышал, кроме шороха крышечки, которую тремя онемевшими пальцами машинально откручивал с пузырька ксанакса, а затем скрежета белой таблетки в пересохшем горле. Мы впитывали Изображения и вместе – группой людей с похожим доходом – переживали краткие вспышки экзистенциального страха. На минуту этот страх смыло волной сочувствия к убитым, формально – таким же ньюйоркцам. Каково это – быть мертвым или вскорости умереть? Попасть под обстрел с воздуха в центре города? Мгновенно понять, что вокруг тебя умирают близкие? Но потом страх и сочувствие сменились знанием иного сорта. С нами такого не случится. То, что мы увидели, – не терроризм. Мы из доброго племени. Эти пули умеют выбирать.

Я послал тинку Нетти Файн: «Видела, что творится в парке???»

Невзирая на разницу во времени (в Риме, наверное, был пятый час утра), она тотчас ответила: «Только что видела. Не волнуйся, Ленни. Это ужасно, но Рубенштейну и его клике ОТОЛЬЕТСЯ. В Центральном парке стреляют, потому что там мало бывших нацгвардейцев. Они никогда не выступят против бывших солдат. Вся движуха – на Томпкинс-сквер, Медиа этого не показывают. Сходи туда, познакомься с моим другом Дэвидом Лоррингом. Я занималась посттравматическим консультированием в Коламбии, он пришел ко мне после двух часов в Сьюдад-Боливар. Он на Томпкинс организует настоящее сопротивление. Отличный парень. Ладно, милый, мне бы сейчас соснуть чуток. Будь сильным! ХХХ Нетти Файн. P. S. Я преданно слежу за каналом твоего друга Ноя Уайнберга. Когда вернусь в Штаты, я бы с ним пообедала».

Над этим посланием я улыбнулся. Женщине за шестьдесят, а она по-прежнему бодра, все пытается наставить нашу страну на путь истинный. Какая-то надежда у нас, значит, есть. И словно в подтверждение моих мыслей «КризисНет» бибикнул новым сообщением: «Ставка ЛИБОР повысилась на 32 пункта; доллар повысился относительно юаня на 0,8 %, и курс составил ¥1 = $ 4,92». Может, правда за экономикой? Может, резня в Центральном парке и есть поворотный пункт? И она отольется Рубенштейну и его дружкам?

Я перечитал письмо Нетти Файн. Вдохновляет, конечно, но со словоупотреблением что-то не то. Я представил, как аккуратные, интеллигентные губы Нетти Файн произносят слово «движуха». Что с ней приключилось? Выдра. Я тинкнул Фабриции. «Адресат удален». Хватит, надо перестать нервничать. У меня на глазах случилась настоящая резня. Черт с ним, со Старым Светом. Я не отвечаю за то, что происходит с Нетти или с Фабрицией. Я отвечаю только за Юнис Пак.

Между тем ошалелое безмолвие уже сменилось общей развязностью пополам с умелым негодованием; люди кидали на стойку почти обесцененные доллары и утешались бельгийским пивом. Помню только, что было горячо в висках и хотелось встать поближе к Юни. Между нами наступило похолодание, когда я сорвался и взял в руки книгу, а она застала меня за чтением, не просто за сканированием текста ради информации. В нескольких милях к северу от нас убивали людей, и я хотел, чтобы нас с любимой ничто не разделяло – уж явно не двухтомник «Войны и мира».

Ной начал сливать сразу, но его подруга Эми Гринберг уже была в эфире. Она задрала блузку и продемонстрировала крохотную полоску жира над идеальными ногами в идеальных джинсах – свой так называемый живот, – хлопнула по нему и произнесла заглавную фразу: «Эй, подруга, завелся животик?»

– В Центральном парке эпоха Рубенштейна, – вещал Ной. – В Америке эпоха Сокращения Ущерба, все даром, тотальная распродажа, «безумные цены», а Р-штейн не успокоится, пока из города не выдворят всех черномазых и латиносов. Он сыплет на наших матушек бомбы, cabróns, как Хрисси Колумб – микробов на краснокожих. Сначала стрельба, потом задержание. До конца недели половина нью-йоркских мамочек и папочек окажутся в охраняемой фильтрационной зоне в Ютике. Будьте осторожны, не подносите эппэрэты к Кредитным столбам… – Он сделал паузу – глянуть на входящий поток сырых данных. Обратил к нам усталое, профессионально подвижное лицо, не понимая еще, какую эмоцию изобразить, но не в силах сдержать нутряное возбуждение. – Восемнадцать погибших, – сказал он, будто сам удивился. – Убиты восемнадцать человек.

И я задумался: а вдруг Ной втайне доволен, что все так обернулось? А вдруг мы все довольны? Вдруг кровопролитие спрессовало наш общий страх в некую мгновенную ясность, ясность бытия последних времен, в радость исторической значимости по ассоциации? Я уже воображал, как взволнованно рассказываю кому-нибудь – мол, видел этого мертвого Азиза в Центральном парке, мол, мы даже обменялись улыбками или уличным «как дела?». Пойми правильно, меня тоже терзал ужас, но я размышлял, к примеру, о том, что это за «охраняемые фильтрационные зоны», про которые долдонит Ной. Там взаправду людям стреляют в затылок без суда и следствия? Я однажды напомнил Ною, что когда-то у «Нью-Йорк Таймс – Стиля жизни» были настоящие корреспонденты, они бы съездили и проверили, но он только глянул на меня – мол, старичок, даже не начинай, – и дальше сыплет в линзу испанским сленгом. Но с другой стороны, Нетти Файн преданно смотрит его канал, так что, может, я чего-то не понимаю. Может, в наше время и не бывает ничего лучше Ноя.