Текст книги "Искатели приключений"

Гарольд Роббинс
Искатели приключений

Пусть забудет его утроба матери;

Пусть лакомится им червь;

Пусть не останется о нем память.

Иов, XXIV, 20

Моей жене Грейс, которая сделала, возможным столь многое, в том числе появление этой книги.

Эпилог вместо пролога

Десять лет прошло после той вспышки насилия, ставшей причиной его гибели. Его земное существование завершилось, нить, за которую он цеплялся в последней отчаянной надежде обрести спасение, оборвалась. Все вернулось на круги своя, ему предстояло превратиться в земной прах, из которого он вышел.

В волнах раскаленного тропическим солнцем воздуха проступали черные кресты на белой глиняной стене кладбища. К железным воротам подъехало такси, из которого вылез американский журналист. Он протянул водителю бумажку в пять песо и отвернулся, прежде чем тот успел поблагодарить его.

У небольших цветочных киосков уже толпился народ, женщины в черном покупали небольшие букетики цветов. Густые черные вуали, казалось, укрывали их от жары, а мир от их скорби. Здесь же были нищие – маленькие дети с темными глазами, обведенными черными кругами, и животами, вздувшимися от голода. Когда журналист шел мимо, они протягивали к нему свои маленькие грязные ручонки, а он, не глядя, бросал им мелкие монеты.

За воротами была тишина, как будто звуки внешнего мира не долетали сюда. В открытой будке у ворот сидел человек в униформе. Журналист подошел к нему.

– Как мне найти склеп Ксеноса? – спросил журналист.

Ему показалось, что на лице служителя промелькнуло удивление.

– Третья аллея, первый склеп, – ответил он. Улыбнувшись, журналист отвернулся. Даже у мертвых есть свои адреса. Ему вспомнилось удивленное выражение на лице привратника.

Журналист сидел в вестибюле нового отеля и просматривал местные газеты, как делал это всегда, приезжая в новый город, когда обнаружил именно то, что искал. Небольшая заметка в четыре строчки на последней странице газеты, почти незаметная среди других, более крупных.

И вот теперь он шел по дорожке мимо богатых частных склепов, мельком проглядывая имена, начертанные на них: Рамирес, Сантос, Лопес. Несмотря на жару, журналист ощутил холодок, которым веяло от белого мрамора, хотя за воротник стекали струйки пота.

Дорожка стала шире, слева открылись пустынные поля, покрытые могильными холмиками – маленькими, осыпавшимися, заброшенными. Это были могилы бедняков, которых опускали в землю в тонкостенных деревянных ящиках и оставляли гнить, не заботясь о том, чтобы память о них сохранилась. Справа находились арендуемые склепы – своего рода многоквартирные обиталища смерти.

Это были большие строения с красными и серыми черепичными крышами, высотой двадцать, шириной сорок и длиной восемьдесят футов, сложенные из белых цементных плит размером три на три фута. На каждой плите было начертано имя и дата, а в цемент был вделан небольшой крестик.

Журналист посмотрел на первый склеп. Под навесом крыши была прикреплена небольшая металлическая пластинка: Аллея 3, склеп 1. Путь сюда был долгим. Почувствовав, что ему жарко, журналист расстегнул воротник и ускорил шаг. Приближалось назначенное время, и опаздывать ему не хотелось.

Сначала ему показалось, что он пришел не туда, возле склепа не было никого, даже рабочих. Журналист еще раз посмотрел на металлическую пластинку на склепе, потом взглянул на часы. Все верно, он не ошибся. Развернув газету, он перечитал заметку, чтобы убедиться, что не ошибся в дате. Облегченно вздохнув, журналист достал сигарету и закурил. Это Латинская Америка, к точному времени здесь относятся не так, как у него дома.

Журналист медленно пошел вокруг сооружения, читая надписи на плитах, и наконец нашел то, что искал. Надпись была скрыта в тени навеса. Он машинально отбросил сигарету и снял шляпу, уставившись на надпись:

Д. А. КС.

10 мая 1955

Сзади послышался грохот фургона по камням. Журналист обернулся. Фургон тащил усталый осел, уши которого были плотно прижаты к голове в знак протеста против того, что его заставили работать в такую жару. Управлял фургоном рабочий в грязном комбинезоне цвета хаки, а рядом с ним на козлах сидел человек в черном пиджаке и черной шляпе. Накрахмаленный белый воротничок его рубашки уже пожелтел от пота и грязи. Рядом с фургоном шел второй рабочий с киркой на плече.

Заскрипев, фургон остановился, и человек в черном сполз с сиденья на землю. Из внутреннего кармана пиджака он достал белый лист бумаги, посмотрел на него и двинулся вдоль склепа, отыскивая нужную надпись. Когда он остановился возле журналиста, тот понял, что они пришли вскрывать нишу с останками.

Мужчина махнул рукой, и рабочий с киркой, подойдя к нему, принялся разглядывать плиту. Он что-то тихо сказал по-испански, второй рабочий лениво слез с козел и направился к склепу с небольшой лестницей, сбитой из деревяшек. Прислонив лестницу к стене, рабочий вскарабкался на нее и стал пристально разглядывать надпись на плите.

– Дакс, – сказал он, и его хриплый голос прозвучал как-то неестественно в тишине кладбища. Мужчина в черном согласно кивнул.

– Дакс, – с удовлетворением повторил он. Рабочий на лестнице протянул руку.

– Давай кирку.

Товарищ протянул ему инструмент. Рабочий на лестнице сноровисто нанес удар в центр плиты. От места удара во все стороны протянулись трещины, и в этот момент из-за навеса выглянуло солнце. Рабочий выругался, надвинул шляпу на глаза и снова ударил киркой по плите. На этот раз плита разлетелась, и куски цемента с шумом посыпались вниз.

Журналист бросил взгляд на распорядителя в черном, смотревшего на рабочих, но было совершенно ясно, что их работа его мало интересует. Это была просто очередная работа, и он явно скучал. Журналист подошел к распорядителю. Тот обернулся.

– А где остальные? – спросил журналист на плохом испанском.

Мужчина пожал плечами.

– Больше никого нет.

– Я журналист, – он остановился, исчерпав свои запасы испанского. – Вы говорите по-английски? Распорядитель гордо улыбнулся.

– Да, к вашим услугам.

– Я прочитал заметку в газете, – сказал журналист, облегченно вздохнув, – и подумал, что будут и другие люди.

– Больше никого нет, – ответил распорядитель.

– Но... кто же поместил заметку? Кто-то обязательно должен прийти. Он был очень известным человеком.

– Заметку поместила наша контора, и времени было вполне достаточно, чтобы заинтересованные изъявили желание забрать останки. Этого места ждут другие покойники, город растет, перенаселение, да вы и сами видите.

– Вижу, – согласился журналист замявшись. – Значит, никто не изъявил желания? Ни семья, ни друзья? У него было много друзей.

Глаза распорядителя затуманились.

– В смерти все одиноки.

Рабочий на лестнице крикнул, и они обернулись к нему. Цементная плита была взломана, сквозь дыру виднелся облупившийся, изъеденный жучками деревянный гроб. Пользуясь киркой как рычагом, рабочий теперь выламывал оставшиеся куски цемента, потом он протянул кирку напарнику и стал выгребать цемент руками. Затем наклонился внутрь ниши и принялся вытаскивать гроб.

Журналист повернулся к распорядителю.

– Что вы собираетесь делать с останками?

– Сожжем. Это не займет много времени, там ничего нет, кроме костей.

– А потом?

Распорядитель пожал плечами.

– Так как его никто не востребовал, высыпем прах в том месте, где осушают болото.

Гроб уже лежал на узкой цементной дорожке рядом со склепом. Распорядитель подошел ближе и посмотрел на гроб, потом смахнул пыль с небольшой металлической пластинки на крышке и сверил надпись с бумагой, которую держал в руке.

– Все верно, – сказал он, потом посмотрел на журналиста и поинтересовался:

– Хотите заглянуть в гроб?

– Нет, – журналист покачал головой.

– Тогда, надеюсь, вы не будете возражать?.. Когда нет родственников, чтобы заплатить рабочим, им разрешается...

– Я понимаю, – быстро ответил журналист. Он отвернулся, а рабочие начали снимать крышку гроба. Журналист вытащил сигарету и закурил. За спиной шел приглушенный спор о том, как поделить найденную добычу, потом кто-то выругался, и крышку снова стали заколачивать.

К нему подошел распорядитель.

– Ребята расстроились, там всего несколько золотых коронок и вот это кольцо.

Журналист взглянул на запыленное кольцо, лежащее на ладони у распорядителя.

– Я взял это кольцо, а им достались коронки, – сказал распорядитель. – Кольцо ведь ценное, да? – Вытащив из кармана грязный носовой платок, он протер кольцо и снова положил его на ладонь.

Журналист посмотрел на кольцо: оно было золотым, с темно-красным камнем. Он взял его и увидел знакомые буквы. Такие кольца носили выпускники Гарварда 1939 года.

– Да, – сказал журналист. – Оно ценное.

– Десять американских долларов? – предложил распорядитель.

Прошло какое-то время, прежде чем журналист понял, что распорядитель предлагает ему купить кольцо. Он согласно кивнул и вынул из кармана десятидолларовую купюру.

– Спасибо, – поблагодарил распорядитель. Журналист опустил кольцо в карман и повернулся к рабочим. Гроб уже был загружен в фургон. Распорядитель посмотрел на него.

– Ну вот и все, теперь мы едем в крематорий. – Он вскарабкался на козлы и приглашающим жестом указал на свободное место рядом с собой.

Солнце теперь палило сильнее, чем когда журналист пришел на кладбище, и даже легкий ветерок не приносил облегчения. Рубашка под пиджаком промокла насквозь. Через кладбище они ехали молча, и прошло почти двадцать минут, прежде чем фургон остановился перед мрачно-серым зданием крематория.

Слезая с фургона, журналист почувствовал в воздухе слабый запах дыма. Вслед за распорядителем и двумя рабочими, несшими гроб, он прошел через широкий вход внутрь здания.

Очутившись внутри, он с удивлением обнаружил, что у здания не было крыши, над головой было только небо и раскаленное солнце. В стенах по кругу были выстроены шесть топок, над каждой из которых колебался жаркий воздух. К ним подошел человек в сером от пепла халате.

– Все проверили? – спросил он.

– Проверили. – Распорядитель кивнул и протянул бумагу.

– Хорошо. – Мужчина сделал знак рабочим:

– Загружайте.

Рабочие подошли к ближайшей топке и отправили в нее гроб, потом повернулись и вышли из здания. Распорядитель взял журналиста под руку и подвел поближе к топке. Гроб стоял на почерневшей от копоти стальной решетке, под которой виднелось что-то вроде сетки из тонкой проволоки.

– Будете ждать, пока сгорит? – спросил распорядитель.

Журналист кивнул.

Мужчина в сером халате наблюдал за ними.

Распорядитель тронул журналиста за рукав.

– Он ждет десять песо за работу. Таков обычай. Журналист сунул руку в карман и вытащил деньги. На закопченном лице человека сверкнула белая полоска зубов.

– Спасибо.

Он сделал им знак рукой, и журналист с распорядителем отошли к дальней стене, а человек в сером халате начал раздувать меха.

В топке послышался легкий шум, быстро перешедший в гудение. Казалось, что в этом маленьком пространстве грохочет гром, но пламени все еще не было видно. Гроб почти сверкал в волнах горячего воздуха. Затем человек возле топки внезапно нажал на рычаг, и на мгновение показалось, что весь огонь преисподней вырвался наружу.

Журналист почувствовал на лице нестерпимый жар, но лишь на несколько секунд. Пламя спало, гроб как будто превратился в серую пыль, медленно оседавшую в топке.

Распорядитель снова тронул его за рукав.

– Давайте выйдем на улицу и покурим, а он тем временем соберет и вынесет пепел.

Жар солнца показался освежающим по сравнению с жаром, который журналист ощутил внутри крематория. Он предложил распорядителю сигарету, тот взял ее с деликатностью, присущей некоторым латиноамериканцам, быстро щелкнул зажигалкой, поднес ее к сигарете журналиста, потом прикурил сам. Они курили и молчали.

Распорядитель оказался прав. Они еще не успели докурить, как из крематория вышел человек в сером халате, держа в руках небольшую серую керамическую урну.

– Пять песо за урну, – пробормотал распорядитель извиняющимся тоном.

Журналист достал из кармана монету в пять песо. Человек в сером халате кивнул в знак благодарности и передал урну распорядителю.

– А теперь пойдемте к фургону, – сказал распорядитель. Они обогнули здание, где стоял фургон, запряженный ослом с сонными глазами. Фургон был заполнен грязью и отбросами, вокруг которых вились мухи. – Пепел мы высыпаем сюда.

Журналист удивленно посмотрел на него, внутри у него что-то оборвалось.

– А разве нет другого места?

Распорядитель в свою очередь посмотрел на него и кивнул.

– За дорогой есть ферма, за пять песо фермер разрешит нам высыпать пепел там.

– Пойдемте туда.

Журналист отправился за распорядителем через поле на другую сторону дороги, где находилось картофельное поле. Словно из-под земли, перед ними вырос фермер и моментально исчез, получив свои пять песо.

Распорядитель протянул урну.

– Пожалуйста, сеньор. Журналист покачал головой.

– Вы знали его, сеньор? – спросил распорядитель.

– Да, – ответил журналист. – Я знал его.

Распорядитель снял с урны крышку и привычным движением потряс урну, развеивая пепел. Они молча смотрели, как ветер разносил пепел по полю.

– Все не так, – печально произнес журналист. – Все не так.

– Почему, сеньор?

– Он был сильным мужчиной, земля содрогалась, когда он шел, мужчины любили его и боялись, женщины трепетали в его объятиях, люди искали его расположения. А теперь здесь нет никого из тех, кто помнит его. – Он повернулся и побрел назад. – Вы правы, в смерти все одиноки.

Распорядитель снова схватил его за рукав. Журналист повернулся. Он чувствовал слабость и усталость, хотел очутиться в баре нового отеля с высоким стаканом чего-нибудь прохладительного в руке. Сейчас он уже был не рад, что эта заметка попалась ему на глаза, отчего он оказался в этом ужасном месте, под палящими лучами солнца – в этом мире, где нет места памяти.

– Нет, сеньор, – тихо заметил распорядитель. – Я был не прав. Он не один, здесь же еще есть вы.

Книга I
Насилие и власть

1

Я играл под палящими лучами солнца во дворе, когда услышал слабый крик, доносившийся с дороги, ведущей в город. Мой пес тоже услышал его, потому что внезапно перестал крутиться вокруг меня и маленькой хижины, которую я сооружал из засохшей грязи. Он испуганно посмотрел на меня своими белесыми глазами и, ища защиты, поджал желтый хвост. Он стоял смирно, но его била мелкая дрожь.

– Что с тобой? – спросил я, протягивая руку, чтобы погладить его. Я понимал, что он испугался, но не знал отчего. Крик был устрашающим и тревожным, но я не боялся. Страх – это опыт, а я был еще слишком мал. Мне было всего шесть лет.

Вдалеке раздались выстрелы, но они моментально стихли, и тут раздался еще один крик, гораздо громче и ужаснее первого.

Пес поджал уши и бросился в заросли сахарного тростника, а я побежал за ним, крича на ходу:

– Пьерро! Пьерро! Ко мне!

К тому моменту, как я добежал до зарослей тростника, пес уже скрылся. Я стоял тихо, прислушиваясь, стараясь определить его местонахождение по треску стеблей.

– Пьерро! – крикнул я.

Пес не возвращался. Сахарный тростник тихо шуршал от дуновения теплого ветра, я чувствовал его приторно-сладковатый запах. Ночью шел дождь, и стебли намокли и отяжелели. Внезапно я понял, что остался один.

Рабочие, которые были здесь всего несколько минут назад, ушли, исчезли, как и пес. Я стоял и размышлял, что папа рассердится на них. За десять сентаво в час, который он им платил, они должны были трудиться полный рабочий день.

– Дакс! – крик раздался из дома позади меня. Я обернулся. Моя старшая сестра и одна из кухарок стояли на террасе.

– Дакс! Дакс! – кричала сестра и махала мне рукой.

– Мой пес убежал в тростник, – крикнул я в ответ и снова повернулся к зарослям.

Спустя минуту я услышал за спиной шаги, и, прежде чем успел обернуться, сестра схватила меня на руки и побежала назад к дому. Я мог слышать ее дыхание и хриплое бормотание вперемежку со всхлипываниями:

– О, Боже! Боже!

Когда мы уже подбегали к террасе, в дверях появилась мама.

– Быстрее, – прошептала она. – В винный погреб.

Мы протиснулись в дверь. Позади матери стояла Ла Перла – толстая повариха-индианка. Взяв меня из рук сестры, она быстро пронесла меня через дом к кухонной кладовой. Позади я услышал лязганье тяжелых засовов на входной двери.

– Что это, Ла Перла? – спросил я. – Где папа? Она сильнее прижала меня к своей тяжелой груди.

– Тихо, малыш.

Дверь кладовки была открыта, и мы начали спускаться по ступенькам в винный погреб. Остальные слуги были уже там: при свете огарка свечи, стоявшего на винной бочке, я разглядел темные испуганные лица.

Ла Перла усадила меня на маленькую скамеечку.

– Сиди здесь и веди себя тихо.

Я поднял на нее взгляд. Это мне нравилось, я подумал, что это гораздо интереснее, чем играть во дворе. Это была какая-то новая игра.

Ла Перла снова поднялась по ступенькам, я слышал, как наверху раздавался ее хриплый голос. Через минуту в погреб спустилась сестра, по щекам у нее текли слезы.

Она подбежала ко мне, обняла за шею и прижала мою голову к своей груди.

Я с возмущением вырвался, мне было больно, потому что грудь у нее была костлявая, а не такая мягкая и теплая, как у Ла Перлы.

– Отстань от меня, – сказал я.

В погреб спустилась мама, лицо у нее осунулось. Я услышал звук захлопываемой и запираемой тяжелой двери погреба и снова увидел Ла Перлу с раскрасневшимся от возбуждения лицом. В руке она держала громадный тесак, которым обычно рубила головы цыплятам.

Мама посмотрела на меня.

– С тобой все в порядке? – спросила она.

– Да, мама. Но Пьерро убежал. Он забежал в тростник, и я не смог его найти.

Но мама не обратила внимания на мои слова. Она прислушивалась к тому, что происходило наверху, хотя это было бесполезно. Так глубоко под землю звуки не долетали.

Одна из служанок внезапно разрыдалась.

– Заткнись, – зловеще прошептала Ла Перла и сделала угрожающий жест тесаком. – Ты хочешь, чтобы они нас услышали? Хочешь, чтобы нас убили?

Девушка замолчала. Я был рад, что Ла Перла успокоила ее, потому что сестра тоже перестала плакать. Я не любил, когда она плакала, лицо у нее становилось сморщенным и красным.

Я затаил дыхание и постарался прислушаться, но ничего не услышал.

– Мама...

– Тихо, Дакс, – строго прошептала она. Но мне обязательно надо было спросить ее.

– Где папа?

При этих словах сестра снова расплакалась.

– Прекрати! – прошептала мама, взглянув на нее, а затем снова повернулась ко мне:

– Папа скоро будет здесь, но до его прихода мы должны сидеть очень тихо. Понимаешь?

Я кивнул и посмотрел на сестру. Она продолжала тихонько всхлипывать. Я видел, что она напугана, но серьезных причин для плача не было. Я взял ее за Руку.

– Не бойся, – прошептал я. – Я здесь, с тобой.

Она улыбнулась сквозь слезы и прижала меня к себе.

– Мой маленький герой, мой защитник. Над головой у нас раздался топот тяжелых сапог, казалось, что этот топот заполнил весь дом.

– Бандиты! – воскликнула одна из служанок. – Они убьют нас!

– Заткнись! – На этот раз Ла Перла не обошлась одними словами. Ее рука сверкнула в полумраке, и служанка свалилась на пол с тихим воем. Похоже было, что шаги приближались к кухне.

– Свеча! – хрипло прошептала мама. Огарок резко погас, и мы очутились в полной темноте.

– Мама, мне ничего не видно, – сказал я.

Я почувствовал, как чья-то рука зажала мне рот. Я пытался что-нибудь разглядеть в темноте, но все, что я мог, это слушать дыхание остальных обитателей погреба. Шаги раздавались уже прямо над нашими головами, наверное, люди были в кухне.

Я услышал треск опрокидываемого стола, приглушенные мужские голоса и смех, затем скрип двери. Голоса звучали уже в кладовке. Затрещала дверь погреба, теперь голоса были слышны вполне отчетливо.

– Цыплятки, должно быть, спрятались внизу, – сказал один из мужчин, и остальные рассмеялись.

– А ты покукарекай, – предложил другой:

– Ваш петушок уже здесь.

В дверь погреба ударили.

– Открывайте!

Я почувствовал, как девушки прижались к стене, сестра дрожала.

– Они просто ищут цыплят, – прошептал я. – Скажите им, что они в курятнике на заднем дворе.

Мне не ответили, казалось, что никто вообще не услышал моих слов. Мимо меня в темноте протиснулась Ла Перла и остановилась в ожидании возле лестницы. Дверь погреба снова потряс сильный удар.

После следующего удара одна из служанок рухнула на колени и принялась молиться. Косяк двери дрогнул и отвалился, поток света хлынул в погреб, выхватив из темноты возвышающуюся, словно скала, фигуру Ла Перлы, сжимавшей в руке сверкающий тесак.

Мужчины начали спускаться по ступенькам, я смог разглядеть, что их было трое, остальные толпились наверху, так что я мог видеть только их ноги.

Взглянув на Ла Перлу, первый мужчина остановился.

– Старая жирная курица, не стоило и беспокоиться ради такой, – сказал он и пригнулся, вглядываясь вглубь погреба. – Но тут есть и другие, молоденькие и аппетитные. Эта старая курица просто сторожит свой выводок.

– Ублюдки! – выдавила сквозь зубы Ла Перла.

Мужчина как-то нехотя выпрямился, и из дула его обреза вырвалось пламя.

Едкий запах пороха ударил мне в нос, а когда в глазах прояснилось, я увидел, что Ла Перла, прислонившись спиной к стене напротив лестницы, медленно опускается на пол. На какое-то мгновение показалось, что она пытается удержаться на ногах, но тело ее продолжало медленно сползать. Половины лица и шеи у нее не было, вместо них было кровавое месиво из костей и мяса.

– Ла Перла! – закричала мама и рванулась к ней. Бандит небрежно перевернул в руке обрез и ударил маму прикладом по голове, когда она пробегала мимо него. Она внезапно обмякла и с искаженным лицом упала на тело Ла Перлы.

– Мама! – Я рванулся к ней, но пальцы сестры сжимали меня словно тиски, так что я не мог даже двинуться. – Мама! – снова закричал я.

Молившаяся служанка потеряла сознание и неуклюже растянулась на полу. Бандит заметил огарок свечи на бочке.

– Свечка, – сказал он, указывая на него. Один из бандитов зажег спичку, отблески ее желтого пламени заметались по погребу. Главарь осмотрел нас.

– О, четыре курочки и молодой петушок.

Позади меня раздался голос сестры, он был таким взрослым и строгим, каким я никогда раньше его не слышал.

– Что вам нужно? Забирайте все, что хотите, и уходите.

Главарь некоторое время разглядывал ее, его черные глаза сверкали, словно угли.

– Вот эта моя, – небрежно бросил он, – а вы можете заняться остальными.

Потерявшая сознание служанка пришла в себя именно в тот момент, когда он произносил эти слова. Она закричала, шатаясь, поднялась на ноги и метнулась мимо бандитов к лестнице, но один их них ухватил ее за длинные волосы, дернул назад, и она рухнула на колени.

Бандит развернул ее к себе лицом и оттянул голову за волосы назад так, что теперь ее лицо смотрело прямо на него, широко открытым ртом она жадно глотала воздух. Свободной рукой бандит рванул вырез ее платья, но грубый хлопок оказался слишком прочным и не порвался.

Разразившись проклятьями, он отпустил служанку и схватился за нож. Лезвие легко распороло платье сверху донизу, и оно разлетелось в стороны, словно обертка кукурузного початка. Тонкая полоска, как будто прочерченная карандашом, протянулась от горла между грудей и ниже, через смуглый живот к лобку, густо поросшему волосами. Внезапно полоска побагровела, девушка закричала и попыталась вырваться и отползти на четвереньках в сторону, но бандит громко рассмеялся и притянул ее за волосы назад.

Девушка снова попыталась вырваться, но бандит быстро перевернул нож в руке и безжалостно вогнал рукоятку ножа ей прямо между ног. Девушка дико закричала.

Она лежала на полу возле его ног, корчась от боли. На острие ножа, торчавшего у нее между ног, плясал отблеск желтого пламени свечи. Бандит наступил тяжелым сапогом ей на живот и начал расстегивать брючный ремень.

К этому времени остальные бандиты уже занялись другими служанками. Ниелла, горничная мамы, была совершенно голой. Ее опрокинули навзничь на бочку с вином, двое бандитов держали ее за руки, а третий навалился на нее. Сара, индианка, которую Ла Перла привела из горного селения, чтобы та помогала ей на кухне, лежала на полу в другой стороне погреба, позади груды деревянных ящиков.

Главарь повернулся, его мощное тело заполняло оставшееся свободное пространство в погребе.

– Уберите мальчишку, – тихо сказал он, – или я убью его.

Сестра стала подталкивать меня к лестнице.

Обернувшись, я посмотрел ей в лицо, оно напоминало безжизненную маску, в глазах не было никаких проблесков жизни.

– Нет! Нет! – закричал я.

– Спрячься за ящиками в углу и не смотри сюда, – сказала она. Это был не ее голос. Это был чужой голос, холодный и незнакомый. Я никогда не слышал этого голоса.

– Нет!

Резкая боль от пощечины обожгла мне щеку.

– Делай, что тебе говорят!

Дело было не в боли, а во властных нотках ее голоса. Я заплакал.

– Иди!

Вытирая глаза, я повернулся и залез за ящики. Там я продолжал плакать и внезапно обмочился. Как быстро мы понимаем, что такое страх.