Текст книги "Молот и крест"

Книга 3. Ярл

Глава 1

Шеф сидел перед толпой ходатаев на простом трехногом табурете. Он был, как и прежде, одет в пеньковую рубаху и шерстяные штаны, ничем не выделяясь из общей массы. Но на сгибе левой руки покоился скипетр-оселок из усыпальницы старого короля. Внимая просителям, Шеф то и дело бережно проводил пальцем по грубым лицам резных бородачей.

– …И вот мы подались в Норвич и доложились королю Эдмунду. А он совершил суд в своих личных покоях – он только вернулся с охоты и умывал руки, да ослепит меня Господь, если вру, – и порешил, что земля должна отойти мне на десять лет, а потом ее придется вернуть.

Эту речь держал тан Норфолка, человек средних лет, о давнишнем благополучии которого говорил раззолоченный пояс. Тан запнулся, не зная, повредит ли ему поминание Господа перед судом Пути.

– Есть ли свидетели этого соглашения? – осведомился Шеф.

Тан Леофвин потешно напыжился. Он явно не привык, чтобы ему задавали вопросы или оспаривали его слова.

– Да, разумеется. В королевских покоях было много народа. Вульфхун и Витхельм. И еще королевский тан Эдрич. Но Эдрич пал от руки язычника в славной битве, и Вульфхуна тоже убили. А Витхельм был слаб легкими и умер. Но дело обстоит именно так, как я говорю! – вызывающе закончил Леофвин, озираясь на других присутствующих в суде – стражников, слуг, своего истца и прочих жалобщиков, ждавших очереди.

Шеф на секунду прикрыл глаз, вспоминая давний мирный вечер в обществе Эдрича на болоте – не так уж и далеко отсюда. Вот, значит, что с ним стало. Можно было и догадаться.

Открыв глаз снова, он пристально посмотрел на обвинителя Леофвина.

– Почему? – спросил мягко. – Почему ты решил, что король Эдмунд рассудил это дело не по справедливости? Или отрицаешь слова этого человека и хочешь сказать, что король постановил иначе?

Истец, тоже тан средних лет и такой же выделки, как и его оппонент, заметно побледнел под сверлящим взглядом. Весь Норфолк знал, что этот судья когда-то был в Эмнете трэллом, а также последним англичанином, который разговаривал с королем-мучеником. И ставшим – бог его ведает как – вождем язычников. Откопал клад Редвальда. Победил самого Бескостного. И удивительным образом заручился еще и дружеской поддержкой Уэссекса. Как такое могло случиться? Хоть и с собачьим именем, а человек он слишком странный, чтобы ему лгать.

– Нет, – сказал второй тан. – Я не оспариваю решение короля; я согласен с ним. Но когда мы уговаривались, оно понималось так: через десять лет упомянутая земля вернется от Леофвина к моему внуку, отца которого тоже убили язычники. В смысле, северяне. Вернется в первоначальном виде! А что сделал этот человек? – Осторожность в голосе сменилась негодованием. – Он ее разорил! Леофвин вырубил лес, нового не насадил, привел в негодность плотины и осушительные канавы, а пахотную землю превратил в заливной луг! Ей будет грош цена, когда выйдет срок!

– Так-таки и грош?

Жалобщик замялся:

– Меньше, чем было, лорд ярл.

Снаружи ударил колокол, возвестивший конец сегодняшних разбирательств. Но это дело следовало рассудить. Случай был сложный, как суд уже понял из нудных и затяжных слушаний, – с долгами и невыплатами, которые скопились за поколения, и стороны сваливали друг на дружку всякую вину. Важных птиц среди участников не было. Похоже, король Эдмунд не слишком ценил их, коль скоро дозволил спокойно жить в своих имениях, а лучших людей вроде Эдрича призвал к служению и послал на смерть. Но все же они являлись знатными англичанами из почтенных семейств, которые жили в Норфолке не одно поколение, и было полезно заручиться их поддержкой. То, что они пришли искать правды у нового ярла, выглядело добрым знаком.

– Слово мое таково, – молвил Шеф. – Земля останется у Леофвина до конца срока десятилетней аренды.

Багровое лицо Леофвина победно просияло.

– Но он будет ежегодно отчитываться в прибыли моему тану в Линне, которого зовут…

– Бальд, – подсказал человек в черном балахоне, стоявший за письменной доской одесную Шефа.

– Которого зовут Бальд. По истечении десятилетнего срока, если доход с имущества покажется Бальду несоразмерным, Леофвин либо заплатит внуку сверху за весь срок аренды, либо выплатит назначенную Бальдом сумму, равную стоимости земли, которую погубил за время своего правления. И выбор будет сделан присутствующим здесь дедом.

Одно лицо посмурнело, другое просветлело. Затем на обоих написалась одинаковая сосредоточенность: начались торопливые подсчеты. «Неплохо, – подумал Шеф. – Никто не пришел в излишний восторг. Значит, они будут уважать мое решение».

Он встал:

– Бил колокол. На сегодня разбирательства окончены.

Послышался протестующий гомон, мужчины и женщины покинули свои места и потянулись вперед.

– Суд продолжится завтра. У всех есть откупные бирки? Покажете их на входе, и ваши дела будут рассмотрены в надлежащем порядке. – Голос Шефа возвысился над шумом. – И помните, что в этом суде нет ни язычников, ни христиан, ни идущих Путем, ни англичан! Отец же Бонифаций, – он указал на писца в черной рясе, – хоть и священник, креста не носит. Здешнее правосудие не зависит от веры. Запомните это и передайте другим. Теперь ступайте. Слушания закончены.

Двери в задней части зала распахнулись. Слуги начали выпроваживать разочарованных просителей на весеннее солнышко. Еще один человек в серой котте с изящно вышитым молотом махнул двум последним участникам, чтобы подошли к отцу Бонифацию и присутствовали при начертании ярлова приговора. Тот будет записан в двух экземплярах и засвидетельствован. Одна копия останется в скриптории ярла, вторую аккуратно разорвут надвое и отдадут тяжущимся на случай нового суда, дабы никто не предъявил подделки.

В дверях возник и возвысился над толпой человек в плаще и кольчуге, но без оружия. Шефу, страдавшему от одиночества в унылом судебном зале, это появление было только в радость.

– Бранд! Вернулся! Ты пришел кстати, у меня есть время поговорить.

Его рука утонула в лапище толщиной с добрый пивной кувшин, и Шеф увидел ответную ослепительную улыбку.

– Не совсем так, лорд ярл. Я уже два часа как пришел. Твоя стража меня не пустила – знай машет алебардами и ни слова не понимает по-норвежски. У меня пропала охота с нею спорить.

– Ха! Они должны были… Впрочем, нет. Я приказал не тревожить суд, разве только начнется война. Они поступили правильно. Но я прошу извинить, что не сделал исключения для тебя. Мне бы хотелось, чтобы ты побывал в суде и сказал все, что об этом думаешь.

– Я слушал. – Бранд указал пальцем через плечо. – Начальник твоей стражи состоял при катапульте, он узнал меня, хотя я его и в глаза не видел. Он принес мне эля – превосходного, после плавания-то, смыть морскую соль, – и предложил послушать у двери.

– И что же ты скажешь? – Шеф развернул Бранда, и они вместе вышли через расчистившийся дверной проем во внутренний двор. – Как тебе нравятся порядки у ярла?

– Я впечатлен. Достаточно вспомнить, что тут творилось четыре месяца назад: всюду грязь, коек нет, воины храпят на полу, кухни не сыщешь, и готовить в ней нечего. Другое дело – теперь! Стража! Казначеи! Пекарни и пивоварни! Плотники прилаживают ставни, а всякие мазилы красят все, что не шевелится. Появишься, а тебя спрашивают, как звать да чем занимаешься. И записывают, когда скажешь!

Потом Бранд помрачнел, огляделся и неумело понизил до шепота свой громовой голос:

– Послушай-ка, Шеф… то есть лорд ярл. Одно меня беспокоит. Что здесь делают чернорясые? Разве им можно доверять? И зачем, во имя Тора, ярлу и повелителю воинов слушать двух дураков, которые повздорили из-за канав? Шел бы ты лучше катапульты ладить. А то и в кузницу.

Шеф рассмеялся, покосившись на массивную серебряную пряжку на плаще друга, разбухший кошель и узорный пояс из сцепленных серебряных же монет.

– Расскажи-ка мне, Бранд, как ты сплавал домой? Все ли купил, что хотел?

Выражение лица Бранда стало торгашески осторожным.

– Я передал часть денег в надежные руки. В Холугаланде дерут три шкуры, а народишко подлый. Но все-таки, когда я оставлю топор и уйду на покой, мне, может быть, и удастся обзавестись домиком с хозяйством.

Шеф снова рассмеялся:

– Да ты, наверное, половину округи скупил на долю от наших трофеев, а родственники будут присматривать!

На этот раз ухмыльнулся и Бранд:

– Скрывать не стану, я вложился неплохо. В жизни такого не было.

– Что ж, позволь рассказать тебе о черных монахах. Мы и не думали о том, сколько денег у населения, а это богатство целого округа – изобильного английского края, а не твоей Норвегии, где только валуны да скалы. Здесь живут десятки тысяч людей; все они пашут, разводят лошадей и овец, стригут шерсть, держат пчел, рубят лес и плавят железо. Тут больше тысячи квадратных миль. Может быть, тысяча тысяч акров. Со всех этих акров мне, ярлу, причитается подать, пусть даже только на военные нужды и строительство дорог и мостов. Некоторые расплачиваются полностью. Я прибрал к рукам все церковные земли. Часть из них раздал вольноотпущенным рабам, которые сражались за нас, по двадцать акров на человека. Для них это настоящее состояние, но по сравнению с целым – пустяк. Многие земли я уступил в аренду богачам Норфолка по бросовым ценам, за живые деньги. Они не захотят, чтобы Церковь вернулась. Значительную часть я оставил на нужды ярлства. Она даст средства для найма работников и воинов. Но я не добился бы этого без помощи чернорясых, как ты их зовешь. Кто держит в голове все это добро, все наделы? Торвин может писать по-нашему, но других таких умельцев нет. И вдруг оказалось, что вокруг полно грамотеев-церковников без земель и доходов. Некоторые поступили ко мне на службу.

– Но можно ли им верить, Шеф?

– Те, кто ненавидит и никогда не простит меня, тебя или Путь, ушли готовить войну к королю Бургреду или архиепископу Вульфхеру.

– Надо было перебить их, и вся недолга.

Шеф качнул своим каменным скипетром:

– Христиане говорят, что кровь мучеников – семя Церкви. Я верю им. Я не множу мучеников. Но и не сомневаюсь, что самые злобные из тех, кто ушел, поименно знают оставшихся. Тех, что работают на меня, никогда не простят. Теперь их участь зависит от моей, как и судьба зажиточных танов.

Они подошли к невысокому строению за частоколом, который окружал ярлов бург. Ставни были распахнуты навстречу солнцу. Шеф указал внутрь на доски для письма и людей, писавших на пергаментах и приглушенно совещавшихся. Бранд различил на одной стене огромную карту: новехонькую, без орнамента и чрезвычайно подробную.

– К зиме у меня будет книга с записью о каждом клочке земли в Норфолке, а на стене – маппа всего шайра. К следующему лету за землю не уплатят ни пенни без моего ведома. И у меня появится богатство, какое не снилось Церкви. С ним мы сможем творить невиданные дела.

– Если серебро хорошее, – с сомнением произнес Бранд.

– Оно лучше, чем на севере. Я думал об этом. Сдается мне, что в этом краю – во всех английских королевствах, вместе взятых, – полно серебра. И ему всегда найдется достойное применение. Опять же надо закупать товары для торговли. Чем больше его заперто в сундуках Церкви, или меняется на золото, или расходуется на драгоценности, которые лежат мертвым грузом, тем меньше та малость, что остается… Нет, тем труднее ту малость…

Шеф запнулся, не находя подобающих английских или норвежских слов для выражения своей мысли.

– Я хочу сказать, что Церковь слишком много выдоила из Северного королевства и ничего не вернула. Вот почему здесь ходили такие дрянные монеты. Король Эдмунд был менее благосклонен к Церкви, оттого и деньги у него водились приличнее. Скоро они станут и вовсе лучше некуда. И не только деньги, Бранд. – Сверкая единственным глазом, юноша повернулся к своему кряжистому соратнику. – Шайр Норфолк сделается счастливейшим краем во всем северном мире, где человек любого происхождения спокойно и счастливо доживает до седин, где никому не нужно влачить голодное скотское существование. В этом шайре все будут помогать друг другу. Дело в том, Бранд, что я узнал кое-что важное от бриндлингтонского рива Ордлафа и рабов, которые составили мою маппу и помогли решить загадку Эдмунда. Путь тоже должен это узнать. По-твоему, что самое ценное для Пути Асгарда?

– Новые знания, – ответил Бранд, машинально взявшись за амулет в виде молота.

– Новые знания – это хорошо. Не у каждого они появляются. Но я говорю о том, что не хуже и может прийти откуда угодно, – о старых знаниях, не понятых раньше. Это для меня стало еще яснее, когда я сделался ярлом. Всегда есть кто-то, кому известен ответ на твой вопрос, кто может подсказать выход из затруднительного положения. Но обычно никто о таком не просит. Советчик может быть рабом, нищим рудокопом, старухой, ривом, жрецом. Когда для меня запишут все знания, какие есть в этой стране, да учтут серебро и землю – вот тогда мы покажем миру кое-что новое!

Бранд, шедший со стороны незрячего глаза Шефа, скосил взгляд на его тугие шейные жилы и ухоженную бороду, в которой теперь проступала седина.

«Что ему нужно, – подумал он, – так это красивая и резвая женщина. Но даже я, Бранд, славный из мужей Холугаланда, – даже я не предложу ему купить такую. Просто не посмею».

Тем же вечером, когда дым из труб начал сливаться с серыми сумерками, жрецы Пути собрались в своем веревочном круге. Они устроились в садике за ярловым частоколом, у пивоварни, где приятно пахло яблочным соком и свежей зеленью. В листве без устали распевали дрозды.

– Он не знает подлинной цели твоего плавания? – спросил Торвин.

– Нет, – покачал головой Бранд.

– Но ты передал ему новости?

– Передал и получил. Весть о том, что тут произошло, долетела до всех жрецов Пути в северных краях, и они донесут ее до последователей. Она достигла Бирки и Каупанга, Скирингссала и Трондса.

– Значит, мы можем ждать подкрепления, – сказал служитель Тира Гейрульф.

– С такими деньгами, что были привезены домой, да историями, которые рассказывает каждый скальд, можете не сомневаться: любой воин Пути, который способен снарядить корабль, будет искать здесь работу. И любой жрец, не связанный делами. Да и амулеты нацепят многие, надеясь на лучшее. Найдутся и лжецы, ничуть не верующие, но с ними можно разобраться. Есть дело поважнее.

Бранд помедлил, обозревая кольцо заинтересованных лиц.

– В Каупанге, едва я вернулся домой, мне встретился жрец Виглейк.

– Тот Виглейк, что славен прозрениями? – напряженно спросил Фарман.

– Точно. Он созвал на конклав жрецов из Норвегии и Южной Швеции. Сообщил им – и мне, – что обеспокоен.

– Чем?

– Многим. Теперь он, как и мы, убежден, что средоточием перемен является юный Шеф. Он даже – опять же как мы – подумал, что Шеф – тот самый, кем он назвался, когда повстречался с тобой, Торвин: тот, кто придет с севера.

Бранд снова оглядел собравшихся. Все взоры были прикованы к нему.

– И тем не менее если это правда, то обстоятельства совершенно не те, каких ожидали даже мудрейшие из нас. Виглейк говорит, что он, во-первых, не норманн. Его мать – англичанка.

Пожатие плечами.

– Мало ли таких, – сказал Вестмунд. – Англичанка, ирландка. Моя бабка была лопаркой.

– Это не все. Он был воспитан в христианской вере. Его крестили.

На сей раз растекся удивленный гул.

– Мы видели рубцы у него на спине, – подал голос Торвин. – Он, как и мы, ненавидит христиан. Нет, это даже не ненависть. Шеф считает их недоумками.

– Ладно. Но загвоздка в том, что он не взял амулет. Он не верит в нас. Его посещают видения, Торвин, или так он тебе сказал. Но он не думает, что прозревает иной мир.

Теперь собравшиеся притихли, и взгляды медленно обратились к Торвину. Жрец Тора почесал в бороде:

– Хорошо, пусть так. Но его не назовешь и неверующим. Если мы спросим, он скажет, что человек с амулетом языческого бога, как выражаются христиане, не может править христианами даже тот срок, который понадобится им для смены веры. Он заявит, что ношение амулета не связано с верой и было бы ошибкой – все равно что ковать железо, пока оно не раскалилось. И он не знает, какой ему нужен амулет.

– Я знаю, – промолвил Бранд. – Я понял и сказал это в прошлом году, когда он впервые убил человека.

– Я тоже так думаю, – согласился Торвин. – Он должен носить копье Одина, Бога Повешенных, Предателя Воинов. Только такой человек мог отправить на смерть родного отца. Но он, будь он здесь, сказал бы на это, что другого выхода не было.

– Виглейк только гадает? – вдруг осведомился Фарман. – Или у него есть некое послание от богов?

Бранд молча вынул из-за пазухи стопку тонких дощечек, завернутых в тюленью шкуру, и передал собранию. На дереве были вырезаны и наполнены чернилами руны. Торвин медленно пробежал их глазами; Гейрульф и Скальдфинн придвинулись ближе, чтобы тоже взглянуть. По мере чтения все трое помрачнели.

– Виглейк кое-что увидел, – наконец сказал Торвин. – Бранд, ты знаешь притчу о мельнице Фроди?

Воевода помотал головой.

– Триста лет назад в Дании жил король по имени Фроди. Говорят, что была у него волшебная мельница, из которой вместо муки сыпались мир, достаток и плодородие. Мы считаем, что это была мельница новых знаний. Для работы на мельнице он держал двух рабынь-великанш по имени Фенья и Менья. Но Фроди так хотелось подарить своему народу долгий мир и благополучие, что он не давал великаншам передохнуть, как бы те ни просили.

Сочным голосом Торвин затянул песнь:

 
Он им сказал:
«Срок вам для сна —
пока куковать
не кончит кукушка
иль, замолчав,
опять не начнет!»[41]41
  «Песнь о Гротти». Перев. А. Корсуна.


[Закрыть]
 

Тогда рабыни разгневались и вспомнили, что в их жилах течет кровь исполинов. Вместо мира, достатка и плодородия они начали вымаливать пламя, кровь и воинов. А ночью пришли враги и уничтожили Фроди вместе с его королевством, и волшебная мельница исчезла навсегда. Вот что увидел Виглейк. Он хочет сказать, что даже в погоне за новым знанием можно зайти слишком далеко, если мир к нему не готов. Железо куют, пока горячо. Но иногда мехи раздувают слишком долго и яростно.

Повисло долгое молчание. Затем Бранд нехотя изготовился ответить.

– Лучше я расскажу, – молвил он, – о намерениях, которыми ярл Скьеф Сигвардссон поделился со мной нынче утром. А уж вы решайте, совпадают ли они с прозрениями Виглейка.

Несколько дней спустя Бранд стоял и глазел на огромный камень, давно вросший в луг неподалеку от места, где раскисшая гатевая дорога, что шла от Или, выходила на раскинувшиеся за Марчем поля.

На том камне были вытесаны зубилом затейливые рунические письмена, их края не успело сгладить время. Шеф легонько дотронулся пальцами:

– Я сочинил это сам на твоем языке, как научил меня Гейрульф. Вот что гласят руны:

 
Простился с жизнью славно, хоть жил негодно.
Все счеты свела смерть.
 

А наверху стоит имя: «Ярл Сигвард».

Бранд крякнул, раздираемый сомнениями. Он не любил Сигварда. Но все-таки тот достойно пережил гибель единственного сына. И безусловно, спас второго и армию Пути заодно, претерпев мучения в свою последнюю ночь.

– Что ж, – произнес он в итоге, – у него есть bautasteinn[42]42
  Надгробный камень.


[Закрыть], и это правильно. Старая пословица гласит: «Немногие камни устоят, если сыны их не поправят». Но ведь убили его не здесь?

– Не здесь, – подтвердил Шеф. – Его убили на болоте. Наверное, мой второй отец, Вульфгар, не дотерпел до твердой суши. – Он скривил рот и сплюнул в траву. – Но отсюда Сигварда будет видно с болот на шесть дней пути. Кроме того, я хочу, чтобы ты полюбовался еще и на это…

Он с ухмылкой повернулся и махнул рукой в сторону чуть обозначенной возвышенности, которая восходила к Марчу. Оттуда раздался шум, как будто вдруг завизжал десяток закалываемых свиней. Бранд подхватил с земли топор и стал высматривать засевшего в засаде врага.

На разъезженную дорогу вышла колонна волынщиков по четверо в ряд. Они усердно надували щеки. Тревога Бранда улеглась, и он различил впереди знакомое лицо Квикки, бывшего раба из обители Святого Гутлака в Кроуленде.

– Одно и то же дудят, – прогремел Бранд, стараясь перекрыть вой. – Твоя затея?

Шеф помотал головой и указал пальцем на волынщиков:

– Их, не моя. Они сами сочинили мотив и назвали его «Освежеванный Бескостный».

Бранд покачал головой, не веря ушам. Подумать только, английские рабы высмеивают самого грозного полководца Севера!

За двадцатью волынщиками двигалась колонна побольше. В ней шли алебардщики в сверкающих шлемах с острой кромкой, в кожаных джеркинах, обшитых металлическими пластинами, и со щитом-кругляшом на левой руке. «Должно быть, тоже англичане», – подумал Бранд. С чего он это взял? В основном угадал по росту – мало кто был выше пяти с половиной футов. Но среди них попадались и долговязые, крепкие; вспомнить хоть тех бугаев, которых Бранд видел в последней битве за их короля Эдмунда. Нет, эти не просто англичане, а бедные англичане. Не таны Англии, не карлы армии, но керлы. Или рабы. Рабы с оружием и в доспехах.

Бранд взирал на них со скепсисом. Он немало лет провел в кольчуге и знал, сколько нужно сил, чтобы махать топором или мечом. При полной выкладке на воина ложится – да не только ложится, еще и носится – сорок-пятьдесят фунтов железа. Долго ли способен провоевать человек с такой нагрузкой? Тот, у кого первого ослабеет рука, погубит не только себя, но и всю шеренгу. Слово «крепкий» в устах Бранда звучало нешуточной похвалой. Что же касается людей мелких, то для них было семнадцать названий, и все оскорбительные.

Он смотрел на шествие двух сотен карликов. Алебарды высились, как он отметил, одинаково, строго над правым плечом. Люди, что вышагивают сомкнутыми рядами, не могут себе позволить роскошь личных решений. Но армия викингов шагала бы вразнобой и несла бы алебарды абы как, выказывая должную независимость.

Бранд с удивлением увидел, что за алебардщиками идут лошади, а не медлительные упрямые волы, которые притащили изделия Шефа в тыл армии Ивара. Первые десять пар тянули повозки с уже знакомыми ему балками от крутопульт – камнеметных машин. Возле каждой шагал боевой расчет: десяток людей в одинаковых серых джеркинах с вышитым белым молотом, как у волынщиков и алебардщиков. Что ни группа, то знакомое лицо. Ветераны зимней кампании Шефа получили свою землю, оставили батраков обрабатывать ее и вернулись к благодетелю и господину. Каждый теперь возглавлял свой собственный отряд, набранный из рабов исчезнувшей Церкви.

Следующие десять тоже представляли собой нечто новое. За лошадьми катили штуковины на широких тележных колесах, их длинные хоботы были задраны так высоко, что другой конец кланялся – похоже курица клюет в грязи червяков. Стрелометные машины. Не разобранные, а готовые к бою и лишь высокими колесами отличающиеся от той, что умертвила короля Эллу. Те самые, что повалили штандарт Ивара с Кольчатым Гадом. С ними тоже шагали расчеты по десять душ, с вращательными рычагами и связками стрел за спиной.

Когда протопали и они, Бранд осознал, что волынки, хотя и сменили мотив, нисколько не отдалились. Те пятьсот человек, которых он уже видел, развернулись позади него и выстроились в шеренги.

Но вот наконец показалось нечто похожее на армию: сонмы людей, которые не маршировали строем. Это были всадники, и они текли серой массой. Кольчуги, широкие мечи, шлемы, знакомые лица. Бранд воодушевленно махнул рукой при виде Гудмунда, который так и носил прозвище Жадный и ехал впереди своей корабельной команды. Холугаландцу замахали в ответ и загалдели, в отличие от англичан: щербатый Магнус и его приятель Кольбейн, носящие как алебарды, так и привычное оружие; Вестлиди, служивший кормчим у ярла Сигварда, и дюжина других последователей Пути.

– Одни отправились тратить нажитое, как сделал ты, – крикнул Шеф Бранду в ухо. – Другие либо отослали, либо придержали деньги и остались здесь. Многие купили землю. Теперь они защищают родную страну.

Волынки дружно умолкли, и Бранд понял, что находится в кольце людей. Он огляделся, подсчитывая.

– Десять длинных сотен? – предположил он наконец. – Половина англичане, половина норманны?

Шеф кивнул:

– Что скажешь про них?

Бранд покачал головой.

– Лошади вдвое резвее волов, – сказал он. – Но я не знал, что англичане способны запрячь их как следует. Видел, как они это делают – дышлом поперек. Так запрягают вола, а у лошади сбивается дыхание, и она не может толком тянуть. Как тебе удалось добиться от них проку?

– Говорю же, что всегда найдется смекалистый человек, – ответил Шеф. – На этот раз он отыскался в твоей команде: Гаути, который хромает. Когда я впервые стал запрягать, он подошел и обозвал меня дураком. Потом показал, как это делается в Холугаланде, где вы пашете только на лошадях. Не новое знание, а старое! Старое знание, которое известно не всем. Но как прицепить катапульты, мы догадались сами.

– Неплохо, – кивнул Бранд. – Но скажи-ка мне вот что. Катапульты или не катапульты, конная обслуга или не конная, а сколько твоих англичан устоит в бою против опытных воинов? Тех, что весят вдвое больше и вдвое же сильнее? Ты же не выставишь на передний край поварят. Призвал бы лучше откормленных танов, которых мы видели, или их сыновей.

Шеф согнул палец, и два алебардщика вытолкнули вперед пленного. Это был бородатый, бледный и обветренный норманн, на голову выше своих конвоиров. Он неуклюже поддерживал левую кисть правой рукой, как будто у него была сломана ключица. Его лицо показалось знакомым: Бранд видел однажды этого человека возле костра в каком-то забытом стане викингов, когда Великая армия еще была едина и крепка.

– У него было три команды, две недели назад они решили попытать счастья и пограбить наши земли около Яра, – сообщил Бранду Шеф и обратился к пленнику: – Расскажи, как ты попался.

Человек с мольбой уставился на Бранда.

– Трусы! – прохрипел он. – Они не сошлись бы с нами в честном бою. Схватили нас на выходе из первой деревни. Мы и понять не успели, откуда летят эти огромные стрелы, а дюжина наших уже полегла, пробитая насквозь. Бросились на машины, а по нам здоровыми топорами! Потом сзади набежали другие. Мне перебили руку, и я не мог поднять щит… Потом меня потащили на берег смотреть, как они разделываются с ладьями. Одну потопили камнеметной машиной, двум удалось уйти. – Он скривился от боли. – Меня зовут Снэкольф, я из Раумарики. Не знал, что вы, идущие Путем, столь многому научили англичан, иначе бы и не сунулся. Ты замолвишь за меня слово?

Не успел Бранд ответить, как Шеф отрицательно покачал головой:

– Его люди вели себя в той деревне как сущее зверье. Больше мы этого не потерпим. Я сохранил ему жизнь, чтобы держал ответ, и он высказался. Вздерните его на первом же дереве.

Алебардщики поволокли умолкшего викинга прочь, а позади застучали копыта. Шеф невозмутимо повернулся навстречу всаднику, который галопом мчался по размытому тракту. Добравшись до места, тот спешился, коротко поклонился и заговорил. Англичане и норманны из войска Пути навострили уши.

– Новости из твоего бурга, господин ярл. Вчера прибыл гонец из Уинчестера. Этельред, король западных саксов, мертв. Считают, что ему наследует его брат и твой друг этелинг Альфред.

– Добрая весть, – задумчиво произнес Бранд. – Друг во власти не помешает никогда.

– Ты сказал «считают»? – переспросил Шеф. – Кому с ним тягаться? Этот королевский дом опустел.