Текст книги "Молот и крест"

Впервые за вечер отложив золотую корону, Ивар встал и приблизился к Вульфгару.

– Ну что же, – проговорил он, – неплохая работа. Но похоже, что не моя. Во всяком случае, я не помню лица. Кто это сделал, хеймнар?

Бледное лицо зарделось, губы скривились, взор отразил взор, ответа не последовало. Викинг шагнул вперед, обнажив нож, чтобы по первому слову вождя нарезать жертву ломтями или выколоть глаз, но Ивар придержал его.

– Клегги, ты бы чуток подумал, – сказал он проникновенно. – Не так-то просто напугать человека, который уже лишился столь многого. Что ему теперь какое-то ухо или око? Так ответь же мне, хеймнар. Ты уже покойник, ты стал им в ту минуту, как тебя обкарнали. Чья работа? Он, может быть, мне и вовсе не друг.

Ивар сказал это по-норвежски, но медленно и четко, чтобы англичанин разобрал хотя бы отдельные слова.

– Это был Сигвард, – произнес Вульфгар. – Ярл Малых Островов, как мне сказали. Но знай же: то, что он сделал со мной, я сделал и с ним. Только хуже. Я схватил его на болоте неподалеку от Или – если ты Рагнарссон, то и ты находился где-то поблизости. Я отреза́л ему палец за пальцем на руках и ногах. Он жил, покуда от него ничего не осталось. Ты не сможешь со мной поквитаться и превзойти меня.

Внезапно он плюнул, слюна попала Ивару на сапог.

– И такая же участь постигнет всех твоих безбожных язычников! Мне утешение в этом. Когда ты издохнешь в муках, тебе откроются только одни врата и ты подвергнешься вечным страданиям. Я же буду взирать из неорксенаванга, благословенной долины усопших, и полюбуюсь, как ты запузыришься в пекле. Ты будешь молить о капле эля из моей чаши, чтобы остудить жар. Но мы с Господом откажем тебе.

Голубые очи возвелись горе, зубы решительно сжались. Ивар вдруг рассмеялся, запрокинул голову, поднял рог и осушил до дна.

– Отлично! – сказал он. – Коль скоро ты намерен поскупиться в отношении меня, я поступлю, как велят твои христианские книги, и отплачу добром за зло. Бросьте его в бочку!

Люди опешили; тогда Ивар шагнул и перерубил ремни, удерживавшие тулово и культи Вульфгара. Схватившись за котту и пояс, Бескостный выдернул калеку из короба, с усилием проделал три шага и погрузил хеймнара в четырехфутовую бочку, содержавшую сто галлонов эля. Вульфгар пускал пузыри, отчаянно колотя обрубками рук и не нашаривая днища культями ног.

Ивар возложил ему руку на голову и огляделся, как учитель на уроке.

– Вот скажи, Клегги, – задал он вопрос, – чего может бояться такой калека?

– Беспомощности.

Ивар с силой надавил на темя.

– Теперь ему никто не мешает сделать добрый глоток. Если наш приятель говорит правду, то жажда на той стороне ему не грозит, но лучше все-таки напиться вволю.

Многие викинги расхохотались и кликнули товарищей, чтобы подошли и позабавились. Дольгфинн ограничился улыбкой. В происходившем нет ни доблести, ни дренгскарпа, но Ивар, может быть, придет в хорошее расположение духа.

– Пусть всплывет! – крикнул он. – Глядишь, и расщедрится на райский эль!

Ивар схватил Вульфгара за волосы и вытянул из пенного пива. Тот распахнул рот, безотчетно глотая воздух. Глаза выпучились от ужаса и унижения. Калека перебросил ручную культю через край бочки и попробовал подтянуться.

Ивар ловко сшиб конечность, пристально глядя в лицо утопавшего, как будто что-то искал. Кивнув, снова погрузил его голову в эль.

– Вот теперь ему страшно, – объяснил он стоявшему рядом Клегги. – Он торговался бы за жизнь, если бы мог. Я не люблю, когда такие подыхают в борьбе. Они должны сдаваться.

– Под конец они все сдаются! – расхохотался Клегги. – Как бабы!

Ивар резким движением погрузил голову глубже.

Шеф взвесил предмет, который принес ему Удд. Их окружили любопытные лица вольноотпущенных англичан – катапультистов и алебардщиков. Ближе других стояла ватага тех, кого собрал Удд для помощи в изготовлении гибких стальных полос.

– Взгляни, – предложил Удд, – мы сделали, как ты велел. Выковали полосы по два фута каждая. Ты хотел попробовать, не выйдут ли луки, так мы пропилили выемки и натянули тетиву. Пришлось взять плетеные кишки, все остальное не выдерживало.

Шеф кивнул:

– Но потом не удалось натянуть лук.

– Твоя правда, лорд. Ты не сумел, и мы тоже. Но мы чуток поразмыслили, и Сакса, вон он стоит, – Удд показал на одного из помощников, – напомнил, что всяк, кто зарабатывает горбом, знает про то, что ноги сильнее рук. Вот мы и взяли толстые дубовые колодки. Спереди пропилили пазы, вставили пластины и закрепили их клином. Потом приладили спусковые крюки, как на больших машинах. И насадили на дерево вот эти железные петли. Попробуй-ка, лорд! Сунь ногу в петлю.

Шеф подчинился.

– Возьмись за тетиву обеими руками, упрись ногой и тяни, пока тетива не перекроет крюк.

Шеф напрягся и ощутил, что тетива очень нехотя, но поддалась. Тщедушный Удд и его коротышки-товарищи недооценили силу рослого человека, закаленного в кузнице. Тетива со щелчком улеглась на спуск. Шеф понял, что держит своеобразный лук, но только такой, что можно поворачивать плашмя, а не ставить вертикально, как деревянный ручной.

Кто-то с ухмылкой подал Шефу короткую стрелу – потому короткую, что стальной лук, в отличие от деревянного, сгибался всего на несколько дюймов, а не на половину длины руки. Шеф уложил ее в грубую выемку на боку колодки. Круг людей раздался, открывая дерево в двадцати ярдах.

Шеф выровнял лук и машинально прицелился сквозь оперение стрелы, как делал на крутопульте. Затем надавил на спуск. Не метнулась черной молнией крученая жила, не шарахнула яростная отдача, обычная для больших боевых машин. Стрела, однако, умчалась и вонзилась точно в середку дубового ствола.

Шеф дошел до мишени и схватился за стрелу. Освободив примерно с десятого рывка, задумчиво осмотрел.

– Не плохо, – сказал он. – Но и не хорошо. Хоть лук и стальной, я сомневаюсь, что он бьет сильнее, чем наши охотничьи. А они слишком слабые для войны.

Удд расстроился и по привычке собрался каяться, как подобало рабу перед суровым хозяином. Шеф поднял руку, веля ему замолчать.

– Не беда, Удд, мы все понемногу учимся. Это новая вещь, и мир еще такой не видел. А кто ее сделал? Не Сакса ли, который вспомнил, что ноги сильнее рук? Не ты ли, запомнивший, как твой хозяин ковал сталь? Или я, поручивший тебе лук изготовить? А может быть, древний римский народ, от которого я узнал, как мастерить крутопульты, – ведь с них-то все и началось? Нет, это не наша заслуга. Мы видим перед собой совершенно новую вещь, но не новое знание. Это знание старое, но сохранившееся во многих умах по частям, которые теперь соединились. Надо подумать, как сделать эту штуку мощнее. Не сам лук, он достаточно хорош. Дело в тетиве. Как удвоить силу, с которой она натягивается?

Молчание нарушил Озви, командир расчета катапульты:

– Лорд, по-моему, ответ ясен. Как вообще усиливают натяжение? При помощи барабана или ворота. Но здесь он нужен маленький, а не такой здоровый, как на норманнских ладьях. Крепишь к поясу, привязываешь к нему веревку одним концом, другим цепляешь за тетиву и тянешь, сколько душе угодно.

Шеф вернул примитивный самострел Удду:

– Вот и решение, Удд. Переставь спуск подальше, чтобы лук гнулся, сколько хватает стали. Оснасти все луки барабаном с веревкой и крючком. И понаделай луков из всех полос, что у тебя накопились. Возьми для этого столько людей, сколько понадобится.

Сквозь толпу протолкался викинг, который подозрительно взглянул на ярла, окруженного карликами. Он прибыл только нынешним летом, привлеченный из Дании фантастическими россказнями об успехе, богатстве и процветании, а также о поражении Рагнарссонов. Пока этот человек успел увидеть только войско, которое изготовилось к бою и вдруг застыло. А тут еще этот ярл, который запросто беседует с гурьбой трэллов. Викинг был шести футов ростом, весил двести фунтов и мог поднять уинчестерский бушель[46]46
  Британская единица объема, равная 35,2393 л.


[Закрыть] одной рукой. «Что же это за ярл? – поразился он. – Почему с рабами он разговаривает, а с воинами – нет? Под началом у такого скрелинга битву не выиграешь».

Вслух же он с минимальным почтением произнес:

– Господин, тебя зовут на совет.

Передав это сообщение, он повернулся, всей статью выражая презрение.

Озви, как ни робел, спросил о том, что волновало каждого:

– Теперь-то мы будем сражаться, лорд ярл? Надо же когда-нибудь остановить этого Ивара. Мы бы не прочь управиться поскорее.

Шеф понял упрек, но пропустил его мимо ушей.

– Бой никогда не запаздывает, Озви. Главное – быть готовым к нему.

Шеф уловил враждебность, как только вступил в большой шатер для собраний. Там в полном составе присутствовал совет Пути, – во всяком случае, так ему показалось: Бранд, Ингульф, Фарман и остальные жрецы, а также Альфред, Гудмунд и представители всех подразделений войска.

Он занял свое место, машинально положив руку на скипетр-оселок.

– Где Торвин? – спросил Шеф, вдруг заметив, что одного не хватает.

Фарман собрался ответить, но его опередил гневный голос молодого короля Альфреда, который уже худо-бедно мог объясняться на смеси английского и норвежского языков, часто звучавшей на совете.

– Одним человеком больше, одним меньше – это значения не имеет! У нас безотлагательное дело. Мы и так протянули слишком долго!

– Да! – согласно громыхнул Бранд. – Мы как тот хуторянин, который просидел всю ночь, дожидаясь, пока курица снесет яйца. А утром выяснилось, что лиса покрала всех гусей!

– И кто же у нас лиса? – осведомился Шеф.

– Рим, – ответил Альфред, вставая и глядя на совет сверху. – Мы забыли о Римской церкви. Когда ты отобрал землю у местных попов, а я у себя пригрозил лишить их дохода, вся Церковь ужаснулась. Сам римский папа перепугался.

– И что же с того?

– А то, что на берег высадилось десять тысяч человек! Франкская латная конница под предводительством короля Карла. У них понашиты кресты на рукава котт и на сюрко, и они говорят, что прибыли утвердить власть Церкви против язычников. Подумать только – язычников! Мы, англичане, сто лет сражались с язычниками. Из года в год, доказывая нашу верность, посылали в Рим лепту Святого Петра. Я и сам побывал там! – Голос Альфреда зазвенел от негодования. – Ребенком отец отправил меня к доброму папе, ныне покойному Льву. Тот произвел меня в римские консулы! Однако в Англию не прислали ни одного корабля, ни единого воина, ни даже серебряного пенни! Но стоило покуситься на церковные земли, и папа Николай сумел найти войско!

– А оно двинулось на язычников, – обронил Шеф. – Может быть, и на нас. Но не на тебя.

Лицо Альфреда вспыхнуло.

– Ты забываешь, что мой же епископ Даниил предал меня анафеме. Гонцы говорят, крестоносцы, эти франки, объявляют повсюду, будто в Уэссексе нет короля, и требуют покориться Карлу. Пока этого не произойдет, они будут разорять шайр за шайром. Пошли-то они на язычников, но грабят и убивают одних христиан!

– Чего ты хочешь от нас? – спросил Шеф.

– Мы должны немедленно выступить и разбить франкскую армию, пока она не уничтожила мое королевство. Епископ Даниил либо мертв, либо улепетывает со своими мерсийскими покровителями. Ни один англичанин уже не оспорит моего права на трон. Таны и олдермены примыкают ко мне, и я могу набрать целое войско со всех шайров. Если, как поговаривают иные, гонцы переоценили силы врага, то я сражусь с ним на равных. Я буду биться в любом случае! Но ваша помощь придется как нельзя кстати.

Он сел, напряженно озираясь в поиске поддержки.

В наступившем молчании Бранд произнес одно слово:

– Ивар.

Все взгляды обратились к Шефу, который сидел на своем походном табурете с оселком на коленях. Он выглядел бледным и изможденным после хворобы. Скулы заострились, а плоть вокруг пострадавшего глаза втянулась так, что тот напоминал черную яму.

«Не знаю, о чем Шеф думает, – сказал себе Бранд, – но все последние дни он как бы не с нами. Если Торвин прав насчет духа, что покидает тело во время этих видений, то вдруг там каждый раз остается частица этого духа?»

– Ивар, да, – повторил Шеф. – Ивар и его машины. Мы не можем пойти на юг и оставить его в тылу. Он наберется сил. Коль скоро Бургред мертв, мерсийцы рано или поздно выберут короля, чтобы тот заключил с Иваром мир и спас их от нашествия. А Ивар воспользуется их людьми и деньгами, как уже сделал в Йорке. Не сам же он построил эти машины. Поэтому мы должны сразиться. Я должен. Мне кажется, что мы с ним крепко повязаны и нам не разойтись без боя. Что же касается тебя, о король… – Шеф погладил суровые, неумолимые лики, баюкая оселок. – Ты должен подумать о собственном народе. Ступал бы ты домой, на свою войну, а мы займемся своей. Каждый за себя. Христиане против христиан, а язычники против язычников. А после, коли будет на то воля твоего Бога и наших богов, мы снова встретимся и поставим на ноги эту страну.

– Да будет так, – произнес Альфред, зардевшись вновь. – Я созову людей и выступлю в путь.

– Лулла, отправляйся с ним, – обратился Шеф к предводителю алебардщиков. – И ты, Озмод, тоже иди, – сказал он командиру расчетов. – Позаботьтесь, чтобы королю хватило лошадей и провизии для похода на юг.

Когда англичане покинули совет, Шеф оглядел оставшихся и перешел на беглый и бойкий норвежский язык, приправленный густым холугаландским акцентом, который он перенял у Бранда.

– На что он может рассчитывать в войне с франками? Что тебе известно о них, Бранд?

– Он может победить, если сделает по-нашему. Ударит, когда не ждут. Нападет, когда будут спать. Разве не так поступал старый Рагнар, будь он проклят? Во времена наших отцов он разграбил главный город франков и обложил короля данью. Но если Альфред сразится, как это принято у англичан, когда светит солнце и все начеку… – Бранд с сомнением крякнул.

– При наших дедах у франков был король Карл, его называют Карлом Великим. Ему покорился даже датский король Готфрид. Франки любого побьют, дай только время. А знаешь почему? Все дело в коннице. Они воюют верхом. И рано или поздно нагрянут сюда, рассевшись по своим седлам, затянув подпруги да заплетя щетки на бабках; уж не знаю, как они это называют: я, хвала Торвину, моряк, а не всадник – ладьи хоть не гадят тебе под ноги. Но ты не выстоишь под натиском этой конницы. Такой-то день и выберет король Альфред, если он не отличается от остальных англичан.

– С одной стороны кони, с другой – дьявольские машины, – проговорил Гудмунд. – Любому хватит, чтобы блевать.

Все взгляды устремились на Шефа – примет ли вызов?

– Сначала разберемся с Иваром и машинами, – сказал тот.

Глава 8

По зеленым тропинкам Центральной Англии плелись двое в нелепо роскошных, но изодранных одеждах: сын тана Альфгар, еще недавно приближенный к королю, и Даниил, епископ без свиты, остававшийся заклятым врагом короля. Оба едва унесли ноги с берегов Уза, спасаясь от конницы Ивара, однако к исходу дня ухитрились сберечь охрану в дюжину душ и деньги с провизией, которых хватило бы до спасительного Уинчестера. После этого начались беды.

В одно прекрасное утро они открыли, что сопровождающие попросту сбежали ночью, наверняка проклиная своих господ за поражение и не видя причины терпеть поганый язык Альфгара и приступы ярости Даниила. Охрана прихватила с собой деньги, лошадей и продовольствие. Тогда двое устремились через поля к ближайшему церковному шпилю. Даниил заверил: как только он доберется до настоятеля, епископской властью добудет и пропитание, и коней. Он заблуждался. Село перепугалось, и керлы покинули на лето свои дома, построив убежища в лиственном лесу. Местный священник действительно признал в Данииле достаточно высокое начальство, убедив прихожан не убивать путников и даже оставить епископу перстень, крест и позолоченное навершие патерицы. Все остальное у них отобрали, включая оружие и серебряные браслеты Альфгара. После этого беглецы три ночи кряду провели в холоде, голоде и страхе.

И все-таки Альфгар был дитя болот, не отличаясь в этом смысле от своего единоутробного брата и недруга Шефа. Он мог сплести из ивовых прутьев ловушку для угрей, умел ловить рыбу с помощью нитки и заколки от плаща. Оба постепенно перестали надеяться на помощь и положились исключительно на себя. На пятый день странствия Альфгар выкрал из нерадиво охранявшегося стойла пару лошадей, а также пастушеский нож и кишевшее блохами одеяло. Им стало полегче, но настроение не улучшилось.

У брода через Ли они повстречали купца, который уважительно отнесся к перстню и кресту Даниила и сообщил новость о высадке франков. Это изменило планы беглецов.

– Церковь не бросает своих слуг, – заявил Даниил с глазами красными от злобы и усталости. – Я знал, что кара падет, только не ведал когда и откуда. И вот благочестивый король Карл во славу Господа явился, дабы восстановить веру. Мы пойдем к нему и доложим о тех, кого он должен наказать: язычниках, еретиках, маловерах. Тогда нечестивые служители Пути и неблагодарные приспешники Альфреда изведают на себе, что Божьи жернова мелят медленно, зато до последнего зерна.

– Куда же идти? – угрюмо спросил Альфгар, который не хотел подчиняться Даниилу, но с нетерпением ждал возможности снова примкнуть к побеждающей стороне и отомстить вору, похитителю жен, укравшему сперва его женщину, затем – его шайры, а после – все ту же самую женщину. Он сто раз на дню вспоминал, дрожа от стыда, как пробудился с березовыми прутьями в руке и в окружении любопытных лиц. «Ты что же, ничего не слышал? Он забрал твою женщину. Связал отца, безрукого и безногого, но тебя оставил просто лежать, как лежал. А ты и не проснулся?»

– Франкский флот пересек Узкое море и высадился в Кенте, – ответил Даниил. – Неподалеку от епархии Святого Августина в Кентербери. Они разбили лагерь в местечке под названием Гастингс.

Отдав на неторопливое шестидневное разорение захваченный Гастингс, король франков Карл Лысый восседал в седле, взирал на стены Кентербери и ждал, когда до него доберется процессия, которая выходила через распахнутые ворота. Он был вполне уверен в дальнейшем и знал, что это за люди. Возглавляли шествие хоругвеносцы; другие монахи пели и размахивали кадилами. За ними несли кресло с седобородым старцем, облаченным в пурпурное и белое, покачивавшим высокой митрой: то был, конечно, архиепископ Кентерберийский, примас Англии. Впрочем, подумал Карл, в стане франков находится Вульфхер, архиепископ Йоркский, который наверняка бы оспорил это превосходство. Быть может, стоило прихватить его, чтобы старые дурни разобрались на кулаках.

– Как его звать? – спросил он у коннетабля[47]47
  Во Франции до XVII в. одно из высших должностных лиц – командующий армией.


[Закрыть] Годфруа.

Годфруа, как и его король, непринужденно держался в глубоком седле с высокими луками, вставив ноги в стальные стремена. Он возвел очи к небу:

– Кеолнот. Архиепископ Кантварбиригский… Боже, ну и язык.

Наконец процессия достигла цели, допела псалмы. Носильщики опустили кресло. Старик выбрался из него и шагнул навстречу грозной фигуре – железному человеку на закованном в латы коне. Позади короля небо заволоклось дымом пылавших деревень. Старик заговорил.

Немного погодя король поднял руку в латной рукавице и повернулся налево, к папскому легату Астольфо Ломбардийскому, священнику без епархии – пока.

– Что он лопочет?

– Понятия не имею, – пожал плечами легат. – Похоже на английский язык.

– Попробуй на латыни.

Легат непринужденно и бегло заговорил на римской латыни – разумеется, обновленной, на какой изъяснялись нынешние жители древнего города. Кеолнот, учивший латынь по книгам, слушал с непонимающим лицом.

– Только не говори мне, что он и латыни не знает.

Легат снова пожал плечами, не обращая внимания на сумбурные попытки Кеолнота ответить.

– Вот она, английская Церковь! Мы и не подозревали, что дела в ней настолько плохи. Священники и епископы одеты не канонически. Литургия устарела. Духовенство молится по-английски, потому что не знает латыни. В своем безрассудстве они даже переложили Божье слово на свое варварское наречие. А взять их святых! Как можно чтить имена вроде Виллиброрд, Кинехельм, а то и Фрайдсвайд! Сдается мне, что после моего доклада его святейшество лишит здешних иерархов всякой власти.

– А дальше?

– Тут возникнет новая провинция, напрямую подчиненная Риму. Все сборы направятся в Рим. Конечно, я говорю о духовных податях – десятине, плате за крещение с отпеванием и за святые дары. Что же касается самой земли, которая есть собственность мирских лендлордов, то владеть ею должны секулярные правители. А также их слуги.

Король, легат и коннетабль обменялись взглядами, исполненными глубокого и удовлетворенного понимания.

– Прекрасно, – молвил Карл. – Гляди-ка, борода нашел попика помоложе, который немного смыслит в латыни. Скажи ему, чего мы хотим.

Глаза Кеолнота расширялись от ужаса по мере того, как длился и длился нескончаемый список: возмещение ущерба, поставки продовольствия, плата за охрану города от разорения, предоставление заложников, выделение работников для немедленной постройки форта, где разместится франкский гарнизон.

– Да он же обращается с нами, как с побежденным врагом, – заикаясь, сказал Кеолнот служке-толмачу. – Но мы ему не враги! Его враги – язычники. Короля призвал мой йоркский собрат, достопочтенный епископ Уинчестерский. Объясни его величеству, кто я такой. Скажи, что он ошибся.

Карл, уже собравшийся ехать к сотне ожидавших его латных всадников, уловил тон Кеолнота, хотя и не понял слов. Он не был просвещенным человеком, да этого и не требовала франкская военно-аристократическая среда. В юности он немного обучился латыни и запомнил пару глав из «Истории Рима» Тита Ливия.

Улыбнувшись, он обнажил длинный двуострый меч и качнул им, словно купеческими весами.

– Тут и переводить нечего, – сказал он Годфруа. Затем, склонившись к Кеолноту, медленно и внятно произнес два слова: – Vae victis.

Горе побежденным.

Шеф рассмотрел варианты атаки на лагерь Ивара; просчитал их, как шахматные ходы, и поочередно отверг. Новые методы ведения войны породили сложности, которые могли привести к путанице в бою, высоким потерям и полному разгрому.

Намного проще бывало встарь, когда стенка ходила на стенку и билась врукопашную, пока не побеждала сильнейшая сторона. Шеф понимал, что среди его викингов растет недовольство новшествами. Они тосковали по былой честной драке. Но для победы над Иваром и его машинами требовалось нечто свежее. В сочетании с испытанным.

Вот оно! Шеф должен сплавить новое и старое, как мягкое железо и твердую сталь в том самом мече, который выковал собственноручно и потерял в бою, где захватили Эдмунда. Подоспело и слово.

– Flugstrith! – вскричал он, вскочив на ноги.

– Flugstrith? – повторил Бранд, повернувшись от костра. – Не понимаю.

– Так мы проведем бой. Это будет eldingflugstrith.

Бранд посмотрел на него, не веря ушам:

– Битва на молниях? Я знаю, что с нами Тор, но вряд ли ты уговоришь его метать молнии, чтобы расчистить нам путь к победе.

– Нет, битва не на молниях, а быстрая, как молния. Мысль витает, Бранд, и я уже почти сообразил, что надо сделать. Но не хватает четкости в голове – такой, словно все уже позади.

И вот теперь, ожидая темным и предрассветным часом в тумане, Шеф уверовал в свой замысел. Его одобрили и викинги, и состоявшие при машинах англичане. Лучше бы он удался. Шеф понимал, что после спасения Годивы и острой хвори перед несостоявшейся атакой он почти лишился доверия совета и войска. От него что-то скрывали. Он не знал, куда подевался Торвин и почему с ним ускользнула Годива.

Как прежде под стенами Йорка, Шеф подумал, что собственно боестолкновение будет самой простой частью битвы нового типа. Во всяком случае, для него лично. И все же где-то внутри еще шевелился страх – но не смерти и не позора; он боялся дракона, которого видел в обличье Ивара. Шеф поборол этот страх заодно с отвращением; взглянул на небо, которое успело чуть посветлеть, и напряг зрение, стараясь различить в тумане контуры укреплений Бескостного.

Лагерь в точности повторил тот, что подвергся нападению короля Эдмунда южнее Бедриксворда на Сторе: глубокий ров и насыпь с кольями послужили тремя сторонами квадрата; четвертой стала река Уз с вытащенными на илистый берег ладьями. Часовой, который расхаживал за частоколом по валу, тоже побывал в том бою и остался жив. Он не нуждался в наставлениях, чтобы быть начеку. Однако опасными воин считал лишь темные ночные часы, довольно короткие в эту пору. Увидев, что небо побледнело, и уловив предрассветный ветерок, он успокоился и принялся размышлять о предстоящем дне. Часовой не испытывал большого желания в очередной раз смотреть на расправу, которой Ивар Рагнарссон подвергал пленных. «Почему же они не тронулись с места? – недоумевал страж. – Коль скоро Ивара вызвали драться при Или и он принял вызов. Позорятся-то сейчас Сигвардссон с идущими Путем».

Часовой остановился и налег грудью на частокол, стараясь держаться настороже. Он поразмыслил о звуках, которые часто рвались из-под окровавленных рук Ивара. В свежих могилах лежало порядка двухсот тел – результат недельного истребления мерсийцев.

Ухнула сова, и часовой вздрогнул, приняв звук за вопль беспокойного духа, который явился отомстить.

Это была его последняя мысль. Он не услышал, как спела тетива; железо прошило ему горло. Враги, подкравшиеся в тумане и прыгнувшие из рва, подхватили его, уложили на землю, выждали. Они знали, что такая же участь постигла по крику совы остальных часовых.

Даже мягчайшая обувь шуршит по траве. Бег сотен ног звучал, как шорох мелких волн, накатывающих на гальку. Нападавшие, тщательно выбрав момент, метнулись к западному частоколу – черные тени на фоне черного неба. Зато на востоке занималась заря, которая должна была высветить защитников лагеря, когда те проснутся и ринутся в бой.

Шеф стоял в стороне и сжимал кулаки, следя за атакой; успех или полное поражение зависели от следующих нескольких секунд. Это все равно что взять Йорк, только быстрее и проще. Без неуклюжих передвижных башен, без медленного, поэтапного развития штурма. На сей раз его тактика по уму даже Рагнарссонам – яростный натиск, где все решается в первую минуту.

Умельцы сколотили щиты из прочных досок, по двенадцать ярдов в длину и три в ширину. Железными лентами к ним прикрепили снизу весла так, чтобы их концы торчали с обеих сторон. За эти рукояти взялись викинги, которым было проще иметь дело с привычным деревом; они гордились своей силой, позволявшей поднять такую тяжесть и побежать с ней к лагерному частоколу.

Впереди были самые рослые воины. Они кряхтели от натуги, неся великий груз, чтобы в последний момент поднять его над головами, на семь футов от земли. Этого должно было хватить для преодоления шестифутовых частоколов.

И они справились с задачей, совершив заключительный мощный рывок. Перепрыгнули через ров, обрушили дерево на дерево, разбежались в стороны и залегли во рву.

Те же, что двигались следом, с грохотом взбежали на опустившиеся мостки и спрыгнули за насыпь. Десять, двадцать, двести человек очутилось в лагере неприятеля еще до того, как носильщики обнажили оружие и присоединились к штурмующим.

Шеф улыбнулся, глядя в темноту. Из шести дощатых щитов только один не улегся поверх частокола. Он застрял во рву, и викинги, сыпля проклятиями, оставили свою ношу и поспешили к другим мосткам.

Из спавшего лагеря полетели крики боли, а затем яростный рев – там осознали присутствие врага. Сперва зазвучали тупые удары – это врубались в плоть топоры; затем пошел звон металла: викинги Ивара схватились за оружие. Шеф в свете зари видел, что воины следуют его указаниям: рубят на ходу и держат четкий строй, даже когда переступают через поверженных врагов. Убийственный ритм сохранялся. Тогда побежал и Шеф.

Его вольноотпущенники-англичане, находившиеся на восточной стороне лагеря, дождались во тьме, как было им велено, первых признаков битвы и только тогда устремились в атаку. Шеф надеялся, что правильно рассчитал время. Он поставил этих людей в двухстах ярдах от частокола, прикинув, что те, заслышав штурм, достигнут лагеря к самому разгару боя. Все взоры будут прикованы к викингам, все воины Ивара поспешат на помощь к товарищам. Шеф отчаянно убеждал себя, что так и будет. Он добрался до угла лагеря в тот самый миг, когда появились бежавшие люди.

Первыми неслись алебардщики, и каждый был нагружен не только оружием, но и огромной вязанкой хвороста, чтобы швырнуть ее в ров, а уж потом крошить острым лезвием колья и стягивавшие их кожаные ремни.

Подкатила вторая волна: это были арбалетчики, которые протиснулись между алебардщиками, разрезали ножами последние стяжки, расшвыряли колья и перебрались через бреши.

Шеф последовал за ними и очутился в людской толчее. Ему не пришлось надрываться и командовать. Арбалетчики хорошо усвоили длительную муштру. Вот они старательно отсчитали десять шагов, остановились и выстроились в ряд. За ними сформировался второй, от стены до реки. Самые проворные бегуны перерубили растяжки палаток и спешно вернулись под прикрытие стрелков, которые уже изготовились к залпу.

Их заметили какие-то дети и шлюхи – с визгом бросились наутек. Но воинов Ивара как будто поразила слепота, они были целиком захвачены привычным лязгом оружия, который доносился от другой стены.

Шеф сделал шаг за двойную шеренгу, взглянул на лица, обращенные к нему в ожидании сигнала. Он поднял и опустил руку. Взгляды обратились вперед, прозвучал единый вздох. Затем раздался резкий щелчок сотни спусковых механизмов.

Короткие крепкие стрелы накрыли лагерь, пронзая кожу, кольчугу и плоть.

Передний ряд занялся перезарядкой; второй прошел сквозь него, глянул на Шефа, воспринял сигнал и произвел следующий залп.

Теперь крики боли разбавились испуганными и изумленными воплями. Лица, бледные в рассветном сиянии, повернулись и узрели бесшумную смерть, которая косила войско Ивара сзади, тогда как викинги Пути продолжали отчаянно напирать спереди, неистово расходуя силы в штурме, что должен был длиться, как им обещали, считаные минуты.

Половина стрелков вновь изготовилась к бою. Одни быстрее, другие медленнее, они зарядили арбалеты и прошли сквозь отстрелявшийся строй. Шеф бесстрастно дождался последнего бойца (чтобы залп удался, шеренгам полагалось стоять раздельно) и снова махнул рукой.

Англичане выстрелили четыре раза, прежде чем оборонявшиеся чуть развернулись, построились в боевой порядок и ринулись через лагерь, натыкаясь на рухнувшие палатки и тлевшие костры. Когда викинги приблизились, арбалетчики снова сработали по плану. Те, кто успел зарядить оружие, выстрелили, и все арбалетчики устремились назад, сквозь строй алебардщиков, который стоял позади. Алебардщики расступились, пропуская товарищей, и вновь сомкнулись и ощетинились пиками.