Текст книги "Молот и крест"

Двигаясь как во сне, Шеф подошел к «Выкоси поле», катапульте Озви. Зарядил ее и прицелился в самую гущу смешавшейся франкской армии. Потом глянул вниз, на щиты с крестами, и вспомнил орм-гарт. Изувеченного раба Мерлу, свою поганую жизнь в доме Вульфгара, окровавленную спину, сгоревших дотла Сиббу и Вилфи, распятия… Его руки не дрожали, когда он выправлял прицел, чтобы пустить снаряд над толпой франков.

Голос, подобный треску ледника, заговорил вновь.

«Ну же! – настаивал он. – Отдай мне христиан».

Внезапно рядом оказалась Годива. Она тронула Шефа за рукав и ничего не сказала. Взглянув на нее, он вспомнил отца Андреаса, который подарил ему жизнь, своего друга Альфреда, отца Бонифация, нищую женщину на лесной опушке. Он вынырнул из грез и обнаружил вокруг себя всех до единого жрецов Пути, которые возникли невесть откуда и теперь смотрели на него пытливо и мрачно.

С глубоким вздохом Шеф отошел от катапульты.

– Скальдфинн, – позвал он, – ты у нас толмач. Ступай вниз и передай франкскому королю, что он либо сдастся, либо умрет. Я сохраню франкам жизнь и дам уйти. Не больше.

И снова послышался голос, но на сей раз другой, веселый, принадлежавший горному страннику и впервые услышанный за шахматной игрой богов.

«Молодец, – сказал голос. – Ты справился с искушением Одина. Возможно, ты мой сын. Но кто может знать своего отца?»

Глава 12

– Его искушали, – сказал Скальдфинн. – Думай как хочешь, Торвин, но что-то от Одина в нем есть.

– Здесь могла произойти величайшая бойня с тех пор, как люди ступили на эти острова, – добавил Гейрульф. – Франки выдохлись и стояли на берегу беспомощные, и английские керлы их бы не пощадили.

Жрецы Пути вновь собрались у костра и копья́ в своем священном кругу за рябиновыми гроздьями. Торвин набрал новых, огромных и спелых по осени. Их алый цвет вторил закату.

– Это стало бы величайшим несчастьем для нас, – проговорил Фарман. – При таком обильном жертвоприношении важно не взять никакой добычи, не получить никакой выгоды. Но англичанам наплевать, они раздели бы и мертвых. И мы обратили бы на себя гнев христианского бога и ярость Прародителя.

– Однако он все же не выстрелил, – сказал Торвин. – Не взял на душу грех. Именно поэтому я утверждаю, что он не порождение Одина. Когда-то я думал иначе, но теперь знаю лучше.

– Так поведай же нам, что ты узнал от его матери, – попросил Скальдфинн.

– Вот как было дело, – начал Торвин. – Я нашел ее без большого труда, она осталась в деревне своего мужа-хеймнара. Вдова не стала бы со мной разговаривать, если бы не любила девушку, хоть та ей не родная дочь. В конце концов она выложила мне все. Сигвард рассказывал верно, – правда, он утверждал, что ей понравились его ласки, тогда как она… В общем, после тех страданий, что выпали на ее долю, женщина говорила о нем исключительно с ненавистью. Но она подтвердила его слова до того места, когда он лежал с ней на песке, прежде чем посадил в ладью, а затем бросил и вернулся на берег к своим людям с их бабами. Тогда-то, по ее признанию, все и случилось. Что-то царапнуло борт, и в ночи показалась другая лодка, обычный челн, а в нем был человек. Я выспрашивал, каков он был, но она ничего не вспомнила. Средних лет, сказала вдова, среднего роста, одет не хорошо и не плохо. Человек поманил ее. Она решила, что это какой-то рыбак подоспел на помощь, и перешла к нему. Он отгреб подальше и повел лодку вдоль берега, а после высадил ее, так ни слова и не сказав. Очутившись на суше, она пошла домой к мужу.

– Может, это и был рыбак, – вставил Фарман. – Точно так же, как моржом был морж, а скоффином – придурковатый мальчишка, которому стало страшно караулить в одиночку.

– Я спросил, не потребовал ли он вознаграждения. Незнакомец мог отвести ее домой, и ему заплатили бы – если не муж, то ее родня. Она сказала, что нет, он ее просто высадил. Я надавил, попросил припомнить все подробности. Она сообщила еще одну вещь. Когда чужак доставил ее на берег, он вытащил челн на сушу и поглядел на нее. Она вдруг испытала усталость и улеглась в водоросли. Когда проснулась, его уже не было.

Торвин оглядел собравшихся.

– Итак, нам неизвестно, что случилось с ней, пока она пребывала в этом сне. Я думаю, что женщина способна понять, брали ли ее сонную, но разве она признается? Незадолго до этого ею овладел Сигвард. Возникни у нее подозрения, какая ей выгода в том, чтобы ими делиться? Или вообще вспоминать? Но меня настораживает этот сон. Скажи-ка мне вот что, – обратился он к Фарману. – Ты самый мудрый из нас, ответь: сколько богов обитает в Асгарде?

Фарман беспокойно заерзал:

– Знаешь, Торвин, вопрос-то как раз не мудрый. Один, Тор, Фрейр, Бальдр, Хеймдалль, Ньёрд, Идун, Тир, Локи – это те, кого мы часто поминаем. Но в сагах полно и других: Видар, Сигюн, Улль…

– Риг?

– Это имя Хеймдалля, – напомнил Скальдфинн.

– Имя, – задумался Торвин. – Два имени, одно лицо. Так мы слышим. Я не скажу этого за пределами нашего круга, но иногда мне кажется, что христиане правы. Есть только один бог. – Он обвел взглядом изумленные лица. – Но он… нет, скорее, оно… имеет разные ипостаси. Или части. Возможно, что эти части соперничают, как человек играет сам с собой в шахматы – забавы ради, десница против шуйцы. Один против Локи, Ньёрд против Скади, асы против вениров. Но истинное противоборство происходит между всеми составными частями, между всеми богами и гигантами с чудовищами, которые приведут нас к Рагнарёку. В тот день людям тоже придется выступить на стороне богов, и Один делает их сильнее на свой манер. А Риг – по-своему. Помните притчу о том, как Риг отправился в горы, повстречал Ая и Эдду и породил Трэлла? Затем он встретился с Афи и Аммой и произвел на свет Карла. После них пришел к Фадиру и Модир, у которых родился Ярл. Наш ярл тоже побывал трэллом и карлом. А кто такой сын Ярла?

– Кон Юный, – сказал Фарман.

– То есть Konr ungr, а значит – konungr, или конунг.

– Он же король, – подхватил Фарман.

– И кто теперь откажет нашему ярлу в этом титуле? Он повторяет притчу своей собственной жизнью.

– Зачем же это понадобилось богу Ригу? – спросил служитель Ньёрда Вестмунд. – И в чем сила Рига? Я вынужден признать, что ничего не знаю о нем, кроме твоей притчи.

– Он покровительствует восходителям, – ответил Торвин. – А сила его в том, чтобы делать людей лучше не посредством войны, как поступает Один, но с помощью мастерства. Вам известно и другое предание – о Скеве, отце Скьёльда, то есть о Снопе, отце Щита. Нынешние датские короли называют себя сынами Скьёльда, королями войны. Но даже они помнят, что перед Скьёльдом, королем войны, правил король мира, который научил людей сеять и жать вместо того, чтобы промышлять охотой, подобно дикому зверью. И я считаю, что объявился новый Сноп, как бы мы ни произносили его имя, который призван избавить нас от сева и жатвы, чтобы мы жили, а не существовали от урожая до урожая.

– И будет им тот, кто явится с севера, – с сомнением произнес Фарман. – Не нашей крови и не знающий нашего языка. Побратавшийся с христианами. Это не то, чего мы ждали.

– Деяния богов никогда не оправдывают людских ожиданий, – возразил Торвин.

Шеф наблюдал за мрачной вереницей разоруженных воинов, всходивших следом за королем на корабли, которым предстояло отвезти армию домой. Альфред настоял, чтобы с ними отправились не только папский легат и франкское духовенство, но и архиепископ Йоркский, его собственный епископ Даниил Уинчестерский, архидиакон Эркенберт и все английские церковники, не воспротивившиеся захватчикам. Даниил разразился угрозами вечного проклятия, отлучения и анафемы, но Альфред остался непоколебим. «Если ты изгонишь меня из своего стада, – бросил он, – я соберу собственное. И пастухи будут получше, а зубы у псов – поострее».

– Они навеки возненавидят тебя, – сказал ему Шеф.

– Придется нам и это разделить, – ответил Альфред.

И так они заключили сделку.

Оба были холосты и не имели наследников. Они договорились править в тандеме: Альфред – южнее Темзы, Шеф – севернее; во всяком случае, до Хамбера, за которым засел честолюбивый Змеиный Глаз. Оба назвали себя наследниками друг друга. Каждый согласился на то, что в его владениях установится свобода вероисповедания и можно будет поклоняться Христу, Пути и кому или чему угодно еще, если объявятся такие приверженцы. Но служителям всех религий запрещается брать мзду как товарами и деньгами, так и землями, за исключением заранее оговоренных услуг. А церковные земли перейдут к короне. Благодаря этому Шеф и Альфред вскоре станут богатейшими королями в Европе.

– Мы должны расходовать деньги на благие дела, – добавил Шеф.

– На милостыню?

– Не только. Часто говорят: ничто новое не появляется раньше срока. И я этому верю. Но я также считаю, что люди способны отодвигать этот срок, если он наступает. Его может заморозить Церковь. Посмотри на наши машины и арбалеты. Кто решится сказать, что их нельзя было изготовить сто лет назад или пятьсот, во времена римлян? Однако ими так и не занялись. Я хочу, чтобы мы восстановили все накопленные знания, даже премудрость счисления, которая ведома арифметике, и приспособить их к добыванию новых знаний.

Он сжал кулак, словно стиснул рукоятку молотка.

И вот теперь, наблюдая за посадкой пленных, Альфред повернулся к своему соправителю со словами:

– Странно, что ты упорно отказываешься носить молот с нашего знамени. Я же по-прежнему ношу крест, если на то пошло.

– Молот – общий знак идущих Путем, а Торвин говорит, что приготовил для меня новый. И пока я его не увижу, не смогу решить, годится или нет. Это будет трудный выбор. А вот и Торвин.

К ним подошел кузнец в сопровождении всех жрецов Пути. Позади них были Гудмунд и старшие шкиперы.

– Мы принесли твой знак, – сказал Торвин.

Он показал амулет на серебряной цепочке. Шеф с интересом присмотрелся к палочке с пятью перекладинами, поочередно направленными вправо и влево.

– Что это?

– Это kraki, – ответил Торвин. – Лестница-палка, знак Рига.

– Я слышал это имя, но не знаю такого бога.

– Узнаешь, – пообещал Торвин. – Тебе растолкуют. Тебя не посещал ни Тор, ни Локи, ни другие боги. Только Риг.

Шеф оглядел многочисленное собрание. Альфред, Торвин, Ингульф, Хунд. Некоторые отсутствовали. Не было Бранда, и Шеф до сих пор не знал, пошел ли тот на поправку. Не было его матери Трит. Захочет ли она снова увидеть его?

Но чаще его мысли занимала Годива. После боя катапультисты принесли ему труп единоутробного брата, сына его матери, мужа Годивы. Вдвоем они долго смотрели на посиневшее лицо и сломанную шею, силясь найти в воспоминаниях детства что-нибудь светлое, способное изгнать ненависть. Шефу пришли на память слова из старой Торвиновой саги, произнесенные героем над телом брата, павшего от его руки:

 
Мой брат, тяжел наш рок, я был тебе в погибель
И не забуду норн, их страшен приговор.
 

Но он не сказал ни слова. Решил забыть. Он надеялся, что и Годива со временем забудет. Поблекнет память о том, как он сначала спас ее, затем покинул, затем использовал. Теперь, когда отпала нужда в постоянном плетении замыслов и решительных действиях, ему показалось, что он любит Годиву той же любовью, какую испытывал до похищения из лагеря Ивара. Но что это за любовь, если ее нельзя признать раньше времени?

Шеф перевел взор с друзей на пленных, которые продолжали переходить на корабли с угрюмыми, ненавидящими лицами, и подумал об униженном Карле, о взбешенном папе Николае, о Змеином Глазе, засевшем на севере и полном решимости отомстить за брата. Потом еще раз взглянул на серебряный амулет.

– Лестница-палка, – повторил он. – Нелегко же на ней удержаться.

– Нужно взбираться на одну перекладину зараз, – ответил Торвин.

– Трудно подняться, трудно устоять, трудно достичь самого верха. Но есть перекладинки, чтобы ухватиться. Одна против другой. Это очень похоже на крест.

Торвин нахмурился:

– Рига знали за века до креста, и знак не менялся.

Впервые за много дней Шеф улыбнулся.

– Мне нравится твой знак, Торвин, – сказал он. – Я буду его носить.

Он надел на шею амулет Пути, повернулся и посмотрел на туманное море.

Боль отступила, и развязался какой-то узел внутри.

В его душе впервые в жизни установился мир.