Текст книги "Ричард Длинные Руки – фюрст"

Глава 7

Во дворе празднично от богато украшенных повозок, кони все с султанами, упряжь блещет серебром, в конюшнях мест нет, у коновязей лошади все под такими роскошными попонами, что глаз не отвести, а гости все прибывают.

Весть о возвращении майордома из почти покоренного Гандерсгейма достигла и самых отдаленных земель королевства. Лорды прибывают на обязательный праздник и торжество, что закончится пиром, танцами в главном зале и на свежем воздухе, состязаниями в стрельбе из лука и гуляниями в королевском саду.

Я появился, когда в расцвеченном флагами и яркими полотнищами материи зале уже гремит музыка, вдоль стен столы с яствами, кто-то уже сидит и жрет, а в центре женщины вышагивают под музыку не чинным строем, а в самом деле танцуют, даже пляшут, это же Сен-Мари, а не строгая Армландия, здесь в ходу вольности и адюльтеры, смеются и хохочут, хотя, конечно, до таких непристойных танцев, каким будет вальс, еще далеко…

Как и положено, я сел в тронное кресло, улыбался милостиво, иногда кивал, иногда позволял себе небрежный дружественный жест, но не слишком, а то сразу нарушится некое равновесие в придворной иерархии.

Кстати, о равновесии, вроде бы и недолго отсутствовал, а новых лиц многовато. Хотя и не моей светлости это дело, но навести справки надо о каждом. При дворе не бывает мелочей.

Танцуют довольно легко и вольно, но женщины своей группой, а мужчины на некотором расстоянии выплясывают перед ними, хорохорясь и показывая, какие у них плечи, морды, и старательно втягивая отвисающие животы.

Барон Альбрехт наклонился к моему уху:

– Ваша светлость, не хотите ли принять участие?

– В чем?

– В веселии, сэр Ричард.

– Дык я веселюсь!

– Я имею в виду, в танцах.

Я посмотрел на чинно танцующих, поморщился.

– Боюсь, мой танец покажется здесь чрезмерно… благочестивым.

Он посмотрел на меня с некоторой странностью во взоре.

– Благочестивым?

– Ну да. Разве не благочестие мы принесли в эту погрязшую в грехах страну?

Он пробормотал:

– Да, конечно. Хотя мой дед как-то говорил, что необязательно самим есть то, что подаешь другим.

– Ваш дед был циник и распутник, – сказал я строго. – Разве не так?

Он взглянул несколько смущенно:

– Вообще-то он кончил плохо, вы правы. Но прожил весело.

– Мы не чернь, – напомнил я, – только она жаждет бездумно веселиться с утра до вечера, а о великом думать не желает и не умеет. Так что эта… веселитесь, барон. Меня не надуете насчет своего танцевания.

Он мрачно усмехнулся.

Среди молодых девушек я заметил одну, раньше не видел при дворе, яркая, хоть и с очень бледным лицом, зато густые черные волосы, перехваченные узкой красной лентой, пурпурные губы, изящной формы нос и рот, красиво и смело вычерченные брови, стройная фигура, полная уверенности и достоинства…

Я тихонько спросил у сэра Жерара:

– Это кто?

Он проследил за моим взглядом, нахмурился.

– Наверное, зря ее сэр Теренц пропустил… Я бы точно закрыл перед такой ворота.

– Почему?

– Это леди Глория Ваттер, – произнес он.

Я сказал сварливо:

– Думаете, я всех баб знаю?

– Вы даже слуг помните по именам, – ответил он хмуро.

– Так то слуги, от них польза.

– Леди Ваттер, – сказал он тихонько, – из четырех дочерей графа Финлэйна Дугласа была самой умной, всех видела насквозь и не упускала случая это показать. Из-за ее высокомерия и язвительности ее старались избегать, чтобы не стать мишенью острых насмешек. Однажды расчихалась, но никто не пожелал ей здоровья…

Я спросил тупенько:

– Невежливо, но… что тут такого?

Он посмотрел на меня с жалостью.

– Ваша светлость, у нас, как и везде, если девушке на три чиха не сказать хотя бы раз «Будь здорова!», то ее берет в жены злой гном из племени леприконов.

Я пробормотал:

– Добрые вы…

Он спросил:

– Правда?

– Ну да, – подтвердил я, – хотя бы гномы, но берут? А у нас в срединном такие чересчур умные остаются старыми девами. И не дают потомства. Так мир становится лучше и добрее.

Он зябко передернул плечами.

– Жестокое у вас общество.

– Да, – согласился я, – а леприкон… он как?

Сэр Жерар пожал плечами.

– Ну, трудно сказать… Если раз в год отпускает в мир людей… наверное, добрый?

– А она может не вернуться? – спросил я.

Он посмотрел в недоумении:

– Как это? Она ж замужем.

– Ну да, – пробормотал я, – ну да, разводы не предусмотрены. Здесь, чтобы развестись, рубят головы, как Генрих VIII своим женам. Тоже вариант экономии на адвокатах и разделе имущества… Мне кажется, она выглядит неплохо?

– Да, – согласился сэр Жерар. – Говорят, если обживешься, то и в аду неплохо. А настоящая женщина должна уживаться и с леприконами. С нами же уживаются?

– Да, – согласился я, – мы еще те леприконы… всем леприконам леприконы. Пойду-ка представлюсь. Все-таки я должен быть радушным ко всем… существам.

Леди Глория Ваттер ощутила мое приближение, обернулась, присела в поклоне.

– Леди Глория, – произнес я.

– Ваша светлость, – ответила она чистым ясным и в то же время слегка насмешливым голосом, в котором слышится подтекст: да-да, знаю, куда смотришь и что со мной проделываешь мысленно, но я даже не ударю, все вы такие…

– Надеюсь, – сказал я, – вам понравится при этом дворе, леди Глория.

Она спокойно смотрела мне в глаза, что-то в аристократическом лице от вечности и неспешного движения галактик, а в глазах настоящее звездное небо.

– Возможно, – ответила она контролируемым голосом, – а что, в нем нечто особенное?

– Не знаю, – признался я, – но вообще-то должно быть. Мы же гнусные захватчики с Севера, а я вообще отвратительный узурпатор королевского трона. У нас все не так!

Она огляделась.

– Правда? А мне показалось, ничего не изменилось.

– Человеческая природа гомеостатична, – объяснил я. – И сам человечек стремится к равновесию. Неосознанно. Как ни тащи к счастью, все равно в привычное дерьмо лезет. Ну сами видите…

Она усмехнулась:

– Правда? У вас интересный взгляд.

– Потому что я тоже леприкон, – объяснил я. – В своем роде. Только я леприкон внутри. Из скромности. А ваши там все нараспашку, что и понятно, все свои, таиться или защищать свои ценности не перед кем… А ценности в самом деле ценности?

Она улыбалась, глядя мне в глаза, но взгляд стал серьезным.

– Все зависит от угла зрения, – произнесла без всякой ехидцы. – Леприконы не видят солнца, а в этот мир могут подняться только ночью в новолуние и еще чтоб тучи закрыли даже звезды… зато они живут по тысяче лет, а женщины их никогда не старятся.

– Это серьезный козырь, – согласился я. – Главное, никаких морщин?.. И щеки не обвиснут? И на боках не нарастут горы дурного жира?

Она чуть усмехнулась.

– Да, вы тоже леприкон… хоть и не похожи.

– У меня просто другая раса, – объяснил я. – Высшая, разумеется.

Она засмотрелась на сидящих за столами, это молодежь пляшет, а солидные люди сразу жрать и пить, там такие жареные лебеди и гуси, что какие танцы, не смешите.

В ее глазах появилось изумление, наконец спросила тихонько:

– Что это у них в руках?

Я сразу понял, о чем она: рыцари Ундерлендов завезли в Сен-Мари такую странную штуку, как вилка, модницы сразу приняли ее с восторгом, щеголи тоже начали пользоваться с первого же дня, а нормальные люди хмурились и продолжали брать мясо и рыбу руками.

– Это называется вилка, – объяснил я, – придуман новый столовый прибор, что совершит революцию. Не верите? Начинается переход к бесконтактной еде… в смысле еду больше не берут руками, как животные. И отныне брать не будут.

Она смотрела загоревшимися глазами, вряд ли поверила, однако даже рот открыла в удивлении, год назад точно в Сен-Мари вилок не было.

В зал вошел отец Дитрих, его сопровождают два священника, но на пороге он бросил им пару слов, оба с поклонами развернулись и пропали за дверью.

Великий инквизитор на ходу поглядывал неодобрительно на орущих песни, там сразу стыдливо умолкли, он кивнул мне, ему моментально освободили место, но он долго не садился, оглядывая всех из-под кустистых седых бровей.

Мне показалось, что уже успокаивается и вот-вот опустился в кресло, однако глаза его метнули молнии, он заговорил громко и гневно, голос его загремел, как у пророка Ильи:

– Разве не видите, что это двурогое чудовище символизирует дьявола?.. Вы и так забываете прочесть молитву, садясь за стол, а еще и берете в руки эту мерзость?.. Я отлучу от Церкви всякого, кто будет пользоваться этими вилками… так их называют?.. и направлю папе прошение, чтобы он обнародовал такой билль…

Все затихли, кто-то в испуге выронил вилку, кто-то так поспешно бросил на блюдо, что звон услышали и во дворе.

Леди Глория с удивлением смотрела то на него, то на меня, к нам быстро подошел сэр Альбрехт, коротко поклонился женщине, а мне сказал негромко:

– Сэр Ричард, спасайте…

Леди Глория посмотрела уже с интересом на него, потом на меня, а я пожал плечами:

– Дорогой барон, что спасать? Все верно святой отец Дитрих говорит.

– Но… вы тоже так думаете?

– Абсолютно, – сказал я.

– Но… гм…

Отец Дитрих грозно осматривал сидящих за столами, и везде отдергивали руки от вилок, словно их только что вынули из горна с горящими углями.

Я оставил леди Глорию на попечении барона, подошел к своему месту, но тоже не сел, сказал громко:

– Мне отрадно видеть единство светской власти и духовной!.. Его Святейшество папа римский будет абсолютно прав, если запретит такое кощунство! Только дьяволу могла прийти в голову такая штука, и лишь его сторонники могут пользоваться этой так называемой вилкой!.. Нет-нет и еще раз нет!.. Ни один христианин не станет ею пользоваться, а кто станет – да сгорит в аду! А мы ему поможем. Я заявляю со всем смирением христианина, что лишь с тремя зубцами можно брать вилку в руки, и только в таком виде она приемлема, так как тремя зубцами олицетворяет Отца, Сына и Святаго Духа!

Сэр Растер открыл рот для протеста и тут же звучно захлопнул. Барон Альбрехт ехидно улыбнулся, леди Глория вскинула тонко очерченные брови, к ним быстро подошел сэр Жерар и что-то жарко начал нашептывать барону. Мне показалось, что в интересах наполнения казны договаривается разместить большой заказ на изготовление трезубых и утилизацию двузубых.

– И еще, – добавил я, – вилка с прямыми зубцами не только символизирует рога дьявола, но и его гордыню! Потому вилки надлежит изготовлять слегка изогнутыми, напоминая, что не только люди, но и вещи должны склониться перед Господом Нашим!

Отец Дитрих смотрел на меня пристально, явно колеблется, затем медленно кивнул, сел за стол, ему тут же подвинули блюдо с уже порезанным гусем, и великий инквизитор начал брать мясо руками, раз уж трезубые вилки еще не изготовлены.

Леди Глория уже исчезла, а барон приблизился ко мне сзади и пробормотал:

– Три зубца вместо двух, гм, понимаю, это просто гениальный ход, чтобы легализовать…

Я возразил:

– Просто удобнее, увидишь.

– …но зачем эта изогнутость?

– Ах, барон, – ответил я рассеянно, уже снова думая о флоте и его проблемах, – прямой вилкой можно только накалывать, а изогнутой – еще и зачерпывать. Только изогнутость позволит вилке сталь королевой кухонной утвари.

Он недоверчиво заулыбался.

– Ну да, прямо королевой…

– А что? И этих вилок будет множество. Для мяса, для рыбы, для десерта…

Он замахал руками, прерывая меня на полуслове:

– Сэр Ричард, я лопну от смеха! Вилки, да еще разные? Одни для мяса, а для фруктов совсем другие? Га-га-га, это же надо!.. Га-га-га!..

Глава 8

В зал вошел и остановился, оглядывая танцующих, высокий поджарый рыцарь в кирасе поверх бархатного кафтана. Лицо жестокое, хмурое, нос перебит, шрам на левой брови, штаны из толстой кожи с мелкими вставками из блестящей стали, а сапоги высокие, укрепленные металлическими полосками…

Я вскочил обрадованно, обогнул стол и быстро пошел навстречу. За столом все поднялись и с притворной радостью смотрели на незнакомого большинству из них рыцаря.

– Дорогой сэр Генрих, – сказал я и раскинул руки.

– Мой лорд, – произнес он с улыбкой.

Мы обнялись, я через его плечо видел, как в спину графа Гатера поглядывают с завистью, сегодня же начнут набиваться в друзья, и, отстранив чуть, сказал искренне:

– Дорогие друзья, рад представить вам своего друга графа Генриха Гатера фон Мерзенгарда! Он первым… или в числе первых принес мне присягу в Вестготии, так что прошу любить и жаловать!.. А вас, дорогой сэр Генрих, прошу остаться при моем дворе! Мне так недостает вашего светлого ума и практичного взгляда на вещи!

– Ваша светлость…

– Не возражайте, – прервал я на полуслове. – Покои вам отведут одни из лучших! Даже лучше, чем у меня, клянусь.

Он покачал головой.

– Ваше вели… ваша светлость, вы же знаете, я человек весьма даже семейный…

– Правда? – изумился я. – Так тащите сюда и семью! Места хватит.

Он вздохнул.

– Ваша светлость, вы не поверите, но я воспитываю детей в строгости и чистоте.

– Намекаете, что у нас тут вертеп?

Он прямо взглянул мне в глаза:

– Намекаю?

Я с усилием улыбнулся:

– Ну… если с самых высоких позиций… а вы живете в их мире, да, вы правы. Но я – правитель, я не могу быть слишком выше своего народа, иначе перестану его понимать. Я должен быть среди этого вертепа и стараться тихонько тащить его на чистую вершину ближе к Господу Богу.

Он опустил взгляд.

– Простите, ваша светлость, но вы – подвижник. Вы можете находиться среди них и… не пачкаться. А я не смогу. Низменные желания во мне слишком сильны, мне нужно держаться от соблазнов подальше. И семью держать… Но сам я счастлив выпить с вами!

Я крикнул:

– Освободить место моему другу!.. Граф, рассказывайте, что случилось, как вы оказались здесь?

Он опустился в кресло, довольная улыбка стала шире на его жестоком лице.

– Мы прижали остатки варваров к морю, ваша светлость! Всей армии там уже делать нечего, и граф Ришар велел отправлять нас обратно небольшими группами. После окончания войны останутся лишь гарнизоны, это для удержания Гандерсгейма в узде вполне…

Ел он, понукаемый мною, быстро и не делая лишних движений, так насыщаются на коротких привалах, когда нужно и самому успеть поесть, и коня накормить, и сбрую проверить.

Я выждал, когда он осушит третий кубок вина, поднялся и сразу же сказал начавшим подниматься с мест:

– Сидите, сидите! Я только провожу моего дорогого друга в его покои, тут же вернусь. Не успеете и на столах поплясать в непотребно веселом виде…

Кто-то хихикнул, а граф Готар поднялся гордый и надменный, разве кого-то еще сам сюзерен провожает до его покоев, бундючно оглядел пирующих и красиво пошел между столами к выходу, высокомерно глядя поверх голов.

В следующем зале уже не так чинно, как вчера: морды веселые, разговаривают громче, винные пары стелются ощутимым слоем над полом и поднимаются все выше, нас с Готаром замечают лишь тогда, когда мы упираемся в них, да и тогда не сразу догадываются дать дорогу.

В дальних дверях показался барон Альбрехт, увидел, что нам с графом Готаром приходится почти что проталкиваться через толпу веселящихся, кивком отправил двух малоприметных дворян в нашу сторону.

Я чувствовал нарастающий холод, насторожился, но вокруг лишь глупо-веселые морды, многие видятся друг с другом только вот на таких праздниках. Готар попер вперед энергичнее, отталкивал зазевавшихся или не успевших отступить.

Впереди группа молодых дворян, что совсем недавно вышли в свет, я узнал барона Френка Ховарда, юного отпрыска знатного рода Холбергов, с ним пара его друзей, юношей с горящими глазами, холод пробежал по моему телу отчетливее, я остановился, чувствуя опасность…

…сбоку что-то мелькнуло, я услышал предостерегающий вскрик, тут же бок резко и сильно пронзило острой болью. Ощетинившись, я развернулся и ударил, не глядя, кто-то упал, одновременно барон Ховард хищно оскалил зубы, его рука метнулась вперед, я вскрикнул, ощутив, как острие кинжала вонзается в живот.

Он прохрипел люто:

– Умри, тиран!

Стражи, расталкивая придворных, ринулись в нашу сторону. Я ударил Френка в лицо, он отлетел на несколько шагов и обрушился на непонимающих дворян, что смотрели на меня выпученными глазами. Граф Готар ринулся на них с диким ревом и смял, как разъяренный бык телят.

В животе неистовая резь, я едва не терял сознание, ухватился за рукоять и с силой выдернул клинок с узким трехгранным лезвием, раны от которого заживают особенно плохо.

С лезвия закапала густая темная кровь, уж не знаю, хорошо это или плохо, но от боли меня согнуло. Как из-под земли появился сэр Жерар и подхватил под руку, трубным голосом требовал срочно доктора или хотя бы врача. Совсем рядом барон Альбрехт кричал, чтобы напавших на лорда берегли, как зеницу ока, и если умрут, то казнят в пыточной и того, по чьей вине…

Сэр Жерар и барон Альбрехт потащили меня, едва передвигающего ноги, в сторону моих покоев. У самого конца зала я с усилием выпрямился и повернулся к залу, где все еще вяжут напавших на сюзерена, а граф Готар возвышается над ними грозный, как карающий языческий бог, и озирает всех безумными глазами.

На меня все смотрят круглыми глазами, я заставил губы раздвинуться в жестокой усмешке.

– Никакой паники, – проговорил я хриплым голосом. – Заговорщики промахнулись. Я этого ждал и был готов. Ваш лорд все так же у руля и крепко держит штурвал. Никакие происки темных сил оппозиции не заставят нас свернуть прогрессивные преобразования!

Сэр Жерар дышит чуть ли не в ухо, готовый подхватить в любой момент. Барон Альбрехт даже руки вытянул, словно незримо держит сюзерена в вертикальном состоянии.

– Ничего не изменилось, – сказал я громче. – А теперь я отправляюсь работать на благо Сен-Мари!

В мой кабинет вместе со мной вошел только сэр Жерар, а барон Альбрехт исчез перед дверью. Я еще слышал его холодный злой голос, похожий на удары стальной полосы по наковальне, пока переступал порог своей спальни, потом все как отрезало, я доковылял до кресла и сел в изнеможении.

Сэр Жерар крепко ухватил меня за плечо.

– Ваша светлость! Очнитесь. За доктором уже послали. Сейчас вам окажут помощь…

Я покачал головой.

– Я же сказал, заговорщики промахнулись…

– На вас нет кольчуги, – выкрикнул он.

– Но кто это видел? – спросил я. – А вам нужно бы иметь больше доверия к словам моей замечательной светлости и умности. Помогите снять этот жипон, на животе присохло, отрывать будет больно…

Он не решался притронуться, на лице недоверие, я должен испытывать ужасные муки, лучше уж так, пришлось раздеваться самому. Он только помогал и принимал окровавленные тряпки, а когда я снял рубашку, глаза округлились.

– Ваша светлость…

– Все в порядке, – успокоил я. – У них руки тряслись, не видите? Удар пришелся вскользь, чуть-чуть поцарапал кожу. Потому и кровь…

– А второй? – спросил он недоверчиво. – У него тоже руки дрожали? Это же был сам сэр Ховард! Несмотря на молодость, прекрасный турнирный боец…

– И что? – спросил я. – При виде моей августейшей персоны у кого угодно затрясется. И не только руки.

Он наконец решился потрогать вздутый сизый шрам на боку. В глазах появилось странное выражение.

– Это от сегодняшнего?

– Нет, старая рана, – заверил я. – До сих пор ноет на плохую погоду.

– А где тогда следы от сегодняшней?

Я прямо посмотрел ему в глаза.

– Сэр Жерар, мы же армландцы? Граф Ришар порекомендовал вас в секретари именно потому, что знаете: это можно сказать, а это нельзя… Вот следы, вот!.. И рана вот, видите?

Он посмотрел, сказал неуверенно:

– Да-да, ваша светлость, теперь вижу. Простите, не сразу заметил, слишком уж она… огромная. И даже зияющая, я бы сказал. Но что делать с доктором? Он уже за дверью.

– Я уже говорил, – повторил я, – заговорщики промахнулись. Зачем мне доктор?

– И-ии… и что с доктором…

– Так отправьте его обратно. Скажите, была ложная тревога, я цел и невредим. Сейчас моя замечательная светлость переоденется и вернется к гостям.

Он смотрел на меня очень серьезно.

– И что теперь?

– Уверен, – сказал я, – барон Альбрехт уже потащил заговорщиков куда надо, барон Эйц вот-вот явится с просьбой об отставке, а граф Готар ликует, что сразу же попал в нечто опасное и рискованное, как всегда, когда встречает меня… Но сейчас, дорогой сэр Жерар, подайте мне новый камзол. Надо в зал, а то там перепьются от радости, что узурпатор повергнут.

Он поморщился, но глаза серьезные, нехотя наклонил голову.

– Боюсь, что это… разумно. Пока весть об успехе заговора не распространилась, надо слухам крылышки оборвать.

Он подал жипон, я торопливо оделся, в боку покалывает, в животе все еще неприятное чувство, будто острый стальной клинок все еще там, но я через силу улыбнулся, выпрямил спину.

– Пойдемте, сэр Жерар. И не такое мрачное выражение лица, у нас же праздник!

В зале, где меня чуть было не убили, народу стало еще больше. Как понимаю, многие оставили пиршественные столы, жадно выспрашивают подробности.

При нашем появлении наступила звенящая тишина, кто-то пробормотал отчетливо: «Заговоренный он, что ли?» – затем начали кланяться, вперед поспешно выдвинулся герцог Фуланд.

– Ваша светлость, – проговорил он дрожащим от волнения голосом, – поздравляю с чудесным спасением!

– Мы все поздравляем, – сказал рядом с ним сэр Рюккерт.

Остальные начали заверять в своей неописуемой радости, как только увидели, что я цел и невредим.

– Это верно, – согласился я. – Господь все замечает! И уберегает верных и, главное, нужных ему людей. Как от соблазнов, так и от вражеских козней. Веселитесь, дорогие друзья!

В зале, где гремит пир, меня встретили громкими воплями восторга. Сэр Жерар хмурился, а мне эти гуляки, что даже не вылезли из-за столов, чтобы поинтересоваться, как там убивали их лорда, показались, напротив, более симпатичными. Вовсе не из-за равнодушия ко мне остались пировать, большинство просто уверены, что с их сюзереном ничего не случится, ведь столько прошли в Армландии, Сен-Мари и Гандерсгейме!

Я пару раз поднимался и вздымал кубок, показывая, что я да, ага, весьма, обло и озорно, как усе, все путем, гуляем ребята, завтра опять работа и всяческие труды…

Барон Альбрехт явился мрачный, тихонько подсел сзади, наклонился к уху и поинтересовался моим самочувствием, но чисто механически, раз жив, то не околею, даже обидно за такое бессердечие, зато сообщил тут же, что заговорщики живы и под надежной охраной в подвальной темнице. Сэр Ротвуд уже начал с помощью палача проводить дознание…

Я поморщился.

– Не слишком рано… палачу?

– Надо спешить, – заверил он, – пока сообщники не утютюкали. Барон Эйц рвется сложить с себя полномочия начальника охраны дворца. Я пока отсоветовал…

– А что он мог? – спросил я устало. – Его охрана не пропускает чужих и посторонних, но сэр Френк был своим при дворе. Да и остальные, как я понимаю, не через забор перелезли…

– Совершенно точно, – подтвердил он. – Все из весьма знатных семей. Им есть что терять.

– Я хочу сам с ними поговорить, – сказал я.

Он посмотрел на меня с вопросом в глазах.

– В самом деле сможете?

Я поднялся, кивнул сэру Жерару.

– Вы тоже с нами.

За столами почти не обратили внимания, что я опять покидаю застолье, уже в такой кондиции, что и себя не слышат, очень веселые и довольные, а мы вышли через боковую дверь, затем через несколько коридоров, и через четверть часа молчаливые часовые открывали перед нами металлические двери подземной темницы, а затем убирали перегораживающие дорогу решетки.