Текст книги "Ричард Длинные Руки – фюрст"

Глава 17

В малом зале я привычно сел во главе стола, справа барон Альбрехт и барон Эйц, граф Готар, неизменный сэр Растер, сэр Жерар, по другую сторону весьма удивленный приглашением барон де Брюс, а также командиры, которых граф Ришар прислал с ним мне на помощь из Гандерсгейма.

Конечно, и наиболее влиятельные лорды Сен-Мари, как герцог Фуланд, сэр Фридрих Рюккерт, лорд Рудольф Герман Лотце и другие, присутствуют с важными и торжественными лицами, а еще и великий инквизитор отец Дитрих, его я тоже ввел в члены высшего Совета.

Леди Хорнегильда, королева турнира, сидит не рядом, это я учел, а за дальним столом рядом с сэром Кристофом Шлоссером, армландским лордом. Только она и улыбается постоянно, хорошо, пусть украшает, а нам тут и без украшений тошно.

– Кейдан готовится нанести удар, – докладывал барон Альбрехт, – усиленно собирает сторонников.

– Сведения точные?

– Перепроверенные, – заверил он и добавил чуть мягче: – Я бы тоже хотел, чтобы это оказалось неправдой.

Я буркнул недружелюбно:

– Что еще?

Сэр Фридрих Рюккерт сказал упавшим голосом:

– Алхимики докладывают, что в исследовании состава, переданного вашей светлостью, столкнулись с огромными трудностями и пока не знают, как их преодолеть…

– Эх…

– Сильные дожди, – доложил сэр Рудольф Лотце, – размыли участок вашей новой дороги, что строят от Тоннеля… из Тоннеля и до самого Геннегау. Той самой, что вы зовете железной…

Я слушал-слушал, как они перечисляют проблемы, наконец спросил устало:

– А хорошие новости есть?

Они переглянулись, барон Альбрехт сказал бодро:

– Есть, если считать таковой, что созрел новый заговор против вашей светлости!

Я посмотрел на него со злостью.

– И что в нем хорошего?

Он сказал с удовлетворением:

– Удалось узнать имена заговорщиков буквально сразу.

– Кто?

– Главой избрали некого графа Бокарда Эйхсфельдского, отпрыска знатнейшего рода, еще более знатного и древнего, чем у самого Кейдана…

Я порылся в памяти, пробормотал:

– Граф Константин Бокард Эйхсфельдский, владетельный сеньор Казенхельма, барон Утрерда, лорд Итлингии… он?

Барон Альбрехт удивленно покачал головой:

– Все-то вы знаете, ваша светлость… Чего я тут делаю? Нате вам раскаленный прут и сами тыкайте в ребра этим недоумкам, что и прятаться не научились…

– Погодите, – сказал я в недоумении, – но граф Бокард сейчас в Гендерсгейме! Ему поручено принять управление строительными работами в городе Убарлоу, оно же и королевство. Поставить ворота, заделать бреши в стенах, а если будет необходимость – поднять повыше. Я обещал подать это как повышение по службе!

– Кем поручено?

– Мною.

– Это в самом деле повышение?

– Он сильно провинился, – сказал я, – и наделал крупных ошибок. Да еще и не выполнял прямые приказы. Но я не сторонник жестких мер, не стал его позорить…

Барон кивнул, в голосе прозвучало удовлетворение:

– Тогда понятно. Он не поехал в тот ваш Убарлоу, а сразу отправился сюда, в столицу. А с дороги послал вперед гонца, сообщил местным заговорщикам, что он в бешенстве, оскорблен и приложит все силы, чтобы помочь им сбросить наглого мерзавца… это вас, сэр, если вдруг не поняли, с нагло захваченного кресла…

Я сказал тяжелым голосом:

– Заговорщиков взять. Немедля! Кто воспротивится – убить на месте. Кто скажет грубое слово или посмотрит дерзко – убить. Остальных в тюрьму. Судебную процедуру упростим…

– Это как? – спросил сэр Растер с удовлетворением. – До нуля?

Я отмахнулся.

– Они нас все еще зовут оккупационной армией? Ну вот, поступим, как оккупанты на захваченных землях. Каждый полевой командир вправе в условиях военного времени вершить суд и расправу. Без адвокатов. Все! Все свободны.

Они торопливо разошлись, я вышел из зала злой, как кобра. В голове тысячи вариантов, как выкрутиться, однако ни один не сработает, я увяз в войне и реформах. Понимал же, что это самый удобный момент ударить в спину, но все же надеялся, что не ударят… Не потому, что такой уж дурак, нет, как можно, я же умный, однако хотелось верить, что ничто мне не помешает, вот и верил, как дурак…

Сэра Жерара на месте не оказалось, только его помощник сидит на корточках и укладывает в большой ящик свернутые в трубочки грамоты.

– Где Кристиан Фридрих? – спросил я.

Он ответил с торопливым поклоном:

– Уехал на охоту, ваша светлость…

Я молча выругался, но придушил ярость, спросил холодно и ровно:

– Тогда позовите сэра Тревора Томаса.

Он поклонился еще ниже, страшась моего гнева.

– Он осматривает поле для предстоящего рыцарского турнира, ваша светлость.

– Черт, – прорычал я, – какого предстоящего?

Он ответил пугливо:

– Но, ваша светлость, всегда в это время года…

Я сказал зло:

– Ладно, кто на месте из ведомства феодальных и лендированных земель?

Он подумал, сказал осторожно:

– Разве что сэр Фридрих фон Хартенберг…

– А это кто? Я о нем не слышал!

– Это отпрыск знатнейшего рода, ваша светлость. Он в родстве с герцогом Фуландом, герцогом Вирландом Зальским, графом Устурийским, который владеет огромными землями на севере страны, а также троюродный племянник лорда Нагемского, который единственный потомок легендарного короля Синий Клык, приведшего легионы в эти земли…

– Хорошо-хорошо! – прервал я нетерпеливо. – Посмотрим, что знает об этом деле он.

Мы проходили мимо замерших у стены стражей, я кивком подозвал ближайшего, тот вытянулся до хруста костей.

– Ваша светлость!

– Беги, – велел я, – и приведи ко мне этого сэра Фридриха… который еще и фон Хартенберг. В мои покои!

Бобик бросился мне навстречу и ухитрился лизнуть в лицо, я почесал ему за ушами, признался виновато, что Зайчика совсем забыли, надо сходить проведать, он же не только средство передвижения, но и хороший верный друг…

Сэр Жерар заглянул в кабинет:

– Звали, ваша милость?

Я сказал в злом нетерпении:

– Почему не доставили фон Хартенберга?

Он развел руками.

– Не пониманию… Я узнал о вашем повелении и сам посылал за ним дважды.

Я вскочил.

– Ждите здесь. Я посмотрю, не случилось ли чего.

– Не беспокойтесь, – воскликнул сэр Жерар, – Он сейчас будет…

– Ничего, – сказал я, – не могу сидеть, меня разорвет в клочья, если остановлюсь…

По коридору я почти пробежал, стражи вытянулись и замерли, когда я ворвался в комнату, которую отвели под отдел распределения и управления землями королевства.

Спиной ко мне богато одетый вельможа, по спине я узнал молодого Хартенберга, прижал к стене молоденькую служанку, та повизгивает, а он азартно шарит у нее под платьем.

Гнев ударил в мою мудрую голову, перед глазами моментально встала кровавая пелена.

– Сэр Фридрих!.. – проревел я страшным голосом. – Вам передали мой приказ явиться немедленно?

Он оглянулся, широкая улыбка появилась на его лице.

– А, сэр Ричард… да, передали. Сейчас приду, просто чуть задержался, вы же понимаете, какой соблазн…

Я быстро шагнул вперед, одной рукой схватил за шиворот, отрывая от женщины, другой с такой яростью ударил в лицо, что хрустнули хрящи носа. Он откинул голову, едва не падая, я зверски всадил кулак в солнечное сплетение и вышиб весь воздух.

Женщина испуганно вскрикнула. Вельможа сполз по стене, я с силой ударил несколько раз ногами. Дикая злоба трясла меня так, что я едва сам разобрал свои клокочущие слова:

– Ах ты… ничтожество!.. Если я велел… ты должен… ты должен!.. Отпрыск? В родстве с герцогами и графами? Наследник?.. Потомок?.. Да ты у меня с сегодняшнего дня сортиры будешь чистить! Языком, сволочь!

Он корчился на полу весь в крови, кашлял, выплевывая зубы, стонал. Я повернулся и быстро вышел, чувствуя, что еще чуть, и убью это заносчивое и крайне родовитое ничтожество.

Отец Дитрих дает наставления двум священникам, я пошел к ним так нацеленно, словно снесу все на пути, инквизитор взмахом руки отослал их, а на меня взглянули его встревоженные глаза.

– Сын мой, на тебе лица нет…

– Святой отец, – сказал я горько, – во мне растет тьма!.. Я все чаще срываюсь и лютую, я знаю, что неправ, но не могу остановиться, я готов убить за малейший проступок…

Он тяжело вздохнул и перекрестил мою склоненную голову.

– Господь милостив…

– Господь велел уживаться, – возразил я покаянно, – потому что только уживание создало цивилизацию! Кто не уживался, того изгоняли, как видим на примере Каина. Вне общества человек дичает, что с Каином и случилось…

– Ты понимаешь верно, сын мой.

– Но я что-то слишком уж злой!

– Ты просто нетерпеливый, – ответил он со вздохом. – По молодости. Хочешь все и сразу. Все мы так…

– Но я не сельский кузнец, который чуть что – сразу в морду!

Он слушал сумрачно, вздыхал, плечи его сгорбились, весь показался меньше ростом.

– Сын мой, – проговорил он тяжелым голосом, – сын мой… Я вижу в тебе рост и… очередное преодоление. Каждый человек уникален, да… но есть и общее для всех нас, хотя мало кто это признает. Каждый считает себя центром мира и полагает особенным. И его переживания, дескать, особенные… Увы, это не так. Господь всем нам посылает одинаковые испытания по мере взросления, хотя разные по тяжести. Ты очень силен, вот и ноша твоя тяжела!

Я воззрился несколько удивленно:

– Хотите сказать, что и другие… через такое проходят?

Он кивнул.

– Да. Но только если человек слаб и ничтожен, то и преодолевать ему почти нечего. Трудности Господь посылает только тем, на кого рассчитывает!

Я глубоко вздохнул, чувствуя, как грудная клетка за последние часы впервые расширилась на полную мощь, даже застывшие на одном месте ребра болезненно хрустнули.

– Спасибо, святой отец.

Он снова перекрестил меня.

– Не за что, сын мой. Все в тебе! Ты ничем не обделен. Но… пользуйся правильно.

Я благодарно поцеловал ему руку, хотя он и ничего не сказал, как мне поступать, зато сказал, что я должен… поступать, а не политкорректно щелкать хлебалом.

Я стараюсь вести гуманную политику, ну, соответственно веку, однако политкорректность хороша только с теми, кто это понимает. Та сволочь не поняла, что если у меня есть сила, то ничто не остановит меня, чтобы ею пользоваться.

Да и каким идиотом нужно быть, чтобы самому связывать себе руки?

Я – не свяжу.

Надо только не забывать, что я не просто «ваша светлость», я – полевой командир, прошедший по колено в крови через поля сражений. И, если понадобится, буду рубить головы без всякого чистоплюйства и оттопыривания мизинцев.

Глава 18

Потомки видят только результат, они не знают или не хотят знать о методах, а если им кто-то и скажет, просто отмахнутся. До вечера я послал бригаду строителей на ремонт размытой дороги с указанием разобраться заодно и насчет отводных канав. Если не были сделаны, арестовать виновных и доставить в столицу. Алхимикам прикомандировал в помощь группу из соседнего отдела, фон Хартенберга уволил из канцелярии с запретом появляться при дворе и вообще в столице, а придуманный мною же девиз «Турниры – дело чести, дело славы, дело доблести и геройства!» трансформировал в «Работа над бумагами – дело чести, дело славы, дело доблести и геройства!».

Мелькнула мысль, что в Тарасконе нужно вывесить огромный плакат: «Постройка флота – дело чести, дело славы, дело доблести и геройства!», разумеется, каждого сен-маринца, будь он армландцем или фоссанцем.

К ночи решил, что в этот раз отосплюсь, не до порханий птеродактилем, чувствую всем нутром, что с каждым днем все идет труднее и труднее, все труднее, и ничего не могу сделать…

В комнате разлился радостный свет, сердце забилось чаще, я огляделся по сторонам, в центре комнаты коротко вспыхнул чистый огонь и трансформировался в сэра Сатану.

– А-а-а, – протянул я, – это намек, что вы остаетесь все таким же излучающим свет ангелом, сэр Люцифер? И что простому человеку не отличить по внешним признакам, кто за Бога, а кто против?..

Он вздохнул устало, в глазах проступил отчетливый укор.

– Вы не простой, сами знаете.

– Вид у вас усталый, – определил я. – Вот самое удобное кресло, располагайтесь. Хотите выпить?

– Только не вашего ужасного рома, – ответил он слабым голосом. – Но вы его создали не для благородных людей, верно?

– В точку, – сказал я. – Вообще-то все крепкие напитки не для благородных…

Он тяжело опустился за стол и с интересом наблюдал, как посреди столешницы медленно сформировывается большая бутылка шампанского из зеленого стекла.

– Перрье Жуэ Блан де Блан, – сказал я, несколько рисуясь, – самое знаменитое игристое в мире.

– Ну-ну, проверим…

Я разлил по кубкам, посетовал, что не прозрачное стекло, не видно всю красоту играющего напитка, когда серебристые пузырьки эффектно рвутся к поверхности.

Он отпил медленно, вслушался в ощущения, сделал глоток уже больше, довольно улыбнулся.

– Вы правы, его слава заслуженна.

– А создал монах-бенедиктианец, – сказал я с укором, – служитель Господа. Пьер Периньон, заведовал винным погребом и, бедняга, поплатился. Его изобретение выстрелило ему пробкой в глаз… Говорят, дьявол подшутил.

Он сказал с ленцой:

– Ну, монахи всякое придумывали на мой счет. Не уверен, что Господь одобряет даже это прекрасное вино. Может быть, это как раз он так подшутил странно.

Я смолчал, смакуя вино. Он прав, где-то в это время Бертольд Шварц, монах-францисканец, изобретает порох, что сделает войны ужаснее и кровавее, а разрушения, им творимые, катастрофическими. Но сама же Церковь и запретит использование пороха как изобретение дьявола.

– Позвольте, – сказал я, – налью еще…

– Благодарю. Не представляете, сэр Ричард, как мне приятно с вами общаться!.. Вы, наверное, иногда недоумеваете, почему это я вдруг появился, пообщался и… все!.. Разговор как бы ни о чем, никакого продолжения, а потом фр-р-р-р, улетел, аки воробей. Другие люди тут же либо впадают в панику, начинают трястись и читать молитвы либо торопливо вступают в торг, предлагая свои мелкие и никому не нужные души за земные блага… Третьих по большому счету нет вовсе. Потому, повторяюсь, с вами так уютно.

Я проговорил мирно:

– Не льстите себе, ваше сиятельство. Я все равно вам не верю. И вот сейчас, когда душа моя зело уязвлена стала, смотрю на вас и умствую весьма, хотя никогда этого занятия не любил…

Он сказал с вежливой улыбкой:

– Тогда, может быть… еще по вину и затем по бабам?

Я отмахнулся.

– Бросьте, вы же не всерьез?

Он кивнул.

– Конечно. Если бы я предложил вам сейчас самых роскошных женщин мира и самое лучшее вино… ну, понятно, вы не просто отказались бы, но и сделали бы это в весьма резкой форме. И весьма для меня обидной. Дескать, сейчас у вас радость выше…

– Ну что вы, сэр Сатана, – сказал я, – я же теперь Его Светлость, я слежу за тем, что говорю даже во сне. Я бы отказался вежливо. Очень вежливо…

– …что выглядело бы еще более оскорбительно? – спросил он. – А почему умствуете обо мне, а не, скажем, о кораблях?

– От кораблей уже тошнит, – признался я. – Над другим вопросом голову ломаю, когда вас вижу. Над богословским. Даже не вопросом, а проблемой.

– Надо же, – произнес он, не меняя тона. – Над проблемой!.. Можно еще вина? Спасибо.

– Представьте себе, над проблемой.

– И в чем ее глубина?

Я тяжело вздохнул.

– Вот никак не пойму… если все делается по воле Господа, по Его вселенскому плану, то, возможно, и вы тоже выполняете какую-то очень важную и нужную роль, которую Он вам поручил?

Он отшатнулся.

– Ничего Он мне не поручал!

– Мне тоже, – вздохнул я. – Но вот чувствую, хоть убейте, всем нутром чувствую, что выполняю Его волю! А я такая свинья, еще не отвык бунтарить, я же молодая еще свинья, потому не хочу выполнять даже Его волю!.. Хочу жить и работать по своей, но в то же время желал бы, чтобы мои действия в чем-то и как-то совпадали с Его генеральной линией. А если и буду колебаться и рыпаться, то тоже чтобы вместе с Его замыслом…

Он поморщился.

– Ну тогда какая вам разница, выполняете Его волю или идете сами тем же путем?.. Я вот точно не выполняю Его волю! Я восстал против нее!.. Я взбунтовался!.. Я отринул Его!..

– А вдруг, – сказал я, – это такая хитрая… нет, мудрая политика? Чтобы мы, даже бунтуя, делали то, что Он замыслил?..

Он вовсе скривился, на лице проступило сильнейшее отвращение.

– Знаете ли, сэр Ричард… Меня называют Отцом Лжи, но если честно, то лжи я научился от вас, людей. Первыми начали врать Адам и Ева… ну, сперва отрицали, что срывали тот плод с дерева, который все дураки почему-то именуют яблоком, потом вообще врали на каждом шагу. Для нас, ангелов, это вообще было что-то особое, новое, непостижимое, никто вообще не мог понять, как это можно говорить неправду. Я вообще горел на медленном огне, говоря фигурально, все-таки ангелы несгораемы, но никак не мог заставить себя соврать хоть в малости. Это бесило и злило, жалкий мелкий человечек, существо из мокрой глины, может то, что не могу я?.. И, скажу с гордостью, первым все-таки сумел переломить свою натуру и выйти на более высокий уровень, когда можно солгать, глядя прямо в глаза, – я. Многие ангелы до сих не умеют лгать. Я не говорю про тех, что шли с Михаилом, но даже те, кто со мной.

– Здорово…

– А человек, – сказал он с кривой улыбкой, – все больше усовершенствовал ложь, облагораживал ее, придавал ей оттенок благородства и даже изящества. Появилась большая «ложь во спасение», мелкие разновидности вроде той, что людям надо говорить приятное, и неважно, что на самом деле вы о них думаете…

– Женщинам комплименты, – подсказал я.

Он кивнул.

– Вот-вот, это тоже ложь, но ее вывели из тени, теперь она как бы обязательное свойство хорошо воспитанного человека. В то время как простолюдин может говорить правду…

– Как ангелы, – сказал я. – Воистину Господь сказал, блаженны нищие, им все по фигу. Ангелы, дураки и юродивые одинаково чисты и безгрешны.

– Оставшиеся верными Господу ангелы, – уточнил он. – А те, в которых вы заронили сомнения… хотя это приписывается мне, те уже не блаженны, ибо не дураки и не юродивые.

– Сэр Сатана, – сказал я, – а что вы посоветуете насчет покорения архипелага?

– Чтобы выслушать и поступить наоборот? – спросил он с хитрой улыбкой. – Но, зная это, могу посоветовать идти в правильную сторону, чтобы вы пошли в обратную. Но вы, зная, что могу так поступить, сразу пойдете в ту, которую я посоветовал. Но если это я посоветовал, просчитав ваши расчеты? В общем, повторяется история с моим советом взять королевскую корону немедленно. Но я, как ваш друг, кем бы вы меня ни считали, буду деликатнейшим образом что-то советовать или хотя бы предлагать варианты… Вы не против?

– Против информированности? – удивился я. – Что вы, совсем напротив? Кто не хочет умереть от жажды, должен пить из всех стаканов. Для государя не имеет значения, откуда важные сообщения… лишь бы не ложные.

Он кивком позволил налить ему еще, с удовольствием смотрел, как золотистая пена элегантно поднимается, создает ажурную шапку, превращает ее в шляпку гриба и нависает нежнейшей бахромой по краям кубка.

– Монах, говорите? – перепросил он задумчиво. – Стоит пожертвовать глазом ради создания такого чуда. Я бы вообще назвал это шампанское не по имени какой-то чахлой Шампани, а по имени монаха…

– Лучшее шампанское носит имя «Дом Периньон», – ответил я. – Видимо, Господь не так уж строг… или понимает, что мы не можем быть такими же чистыми, как он. Все-таки в каждом из нас семя первородного Змея, а выдавить его из себя не так просто, нужно время. Потому да, я уже послал в Ундерленды посла.

– К королю? – спросил он.

– К Кейдану, – возразил я. – Королем я его уже не считаю.

Он спросил с интересом:

– А что насчет герцога Готфрида?

– Вы же знаете, – сказал я зло, – не можете не знать! Приятно поковырять гвоздем в моей ране?..

– Ну что вы, дорогой друг…

– Герцог не желает даже рассматривать такую возможность. Потому вам к нему не подступиться, верно? А я вот более прагматик. Я могу пойти на сделку с совестью. В каких-то пределах.

Он помолчал, произнес почти с сочувствием:

– Когда-то у вас был шанс стать императором. Помню, как сейчас, очень уж удачная ситуация там сложилась…

Я поежился, вспомнив, в чем состоял экзамен.

– Не знаю, но мне кажется, тогда я был юн и ах-ах как благороден, что значит – дурак, а сейчас достаточно подл, что в переводе на обычный язык значит – практичен, умен и умею уживаться в обществе.

Он поморщился.

– Ну, зачем вы так… нехорошо. Есть и другие слова, корректные. Хотя в чем-то правы, для короля необходима беспринципность. Я бы даже сказал, крайняя беспринципность! Ибо в его королевстве всякие люди, верно? Он должен быть королем для всех, не так ли?

– И для преступников? – спросил я.

– Преступников следует, – произнес он, – истреблять. Но если начнете истреблять беспринципных, рискуете оказаться в пустыне. Беспринципными оказываются время от времени все люди. Одни постоянно, другие редко, кто-то совсем редко… В зависимости от стойкости перед обстоятельствами.

Он засмеялся, наслаждаясь моим замешательством.

– И что, – спросил я, – принципиальных совсем нет?

– Почему же, – ответил он спокойно, – их немало. Но, как вы сами уже поняли, не они рулят миром. Потому вы, как бы это сказать помягче и деликатнее, сказали «а», говорите и «бэ».

Я спросил настороженно:

– Что вы имеете в виду?

– Ваш пассаж, – сказал он, – насчет того, что и я выполняю какое-то тайное задание Господа Бога.

– А что, не так? – спросил я. – Это вполне может быть. Неисповедимы пути Господа. Он выше нас, как мы выше и умнее муравья.

Он покачал головой.

– Не понимаете или притворяетесь?

– Не понимаю.

Он сказал медленно:

– Вы уже поняли, что прав я. И вам очень хочется наконец-то это признать. Однако вы не можете это сделать то ли в силу упрямства, то ли в силу остатков убеждений. И вот вы придумали, что на самом деле мы с Богом идем в одной упряжке, и если вы примете мою сторону, то вы с виду как бы против Господа, но на самом деле будете выполнять Его тайную волю, как выполняю ее я, сам того по дурости не ведая.

Я сказал смущенно:

– Я не это имел в виду… вообще-то.

Он поднялся, на темном лице ярко сверкнули в широкой дружелюбной улыбке ослепительно-белые зубы.

– Да? А я понял так… вы и сами понимаете, втайне от себя самого.

Он элегантно поклонился, моментально исчез, в комнате сразу потемнело, свечи не в состоянии дать этот чистый радостный свет, что носят в себе ангелы, верные небесному сюзерены или взбунтовавшиеся.

Голова разогрелась, будто сижу на морозе мордой слишком близко к костру. И кожу щиплет, и лоб накаляется, как чугунок на огне. А что, если он не просто меня уел, а сказал правду? А я просто из трусости и нежелания признать, что не туда пошел, упрямлюсь, как осел на рынке?

Что, если в самом деле, незаметно для самого себя, подвожу почву, чтобы… ну… больше сотрудничать с Сатаной? С ним это проще и приятнее, у него свобода, равенство и братство, можно все, а у Господа строгие установки, туда не ходи, этого не делай, а подпрыгнешь – попытка удрать по воздуху…

Понятно же, что большинство, наконец-то вырвавшись из-под власти родителей, не захочет над собой ничьей другой власти, и плевало это никогда не взрослеющее большинство на все моральные установки, за исполнением которых строго следили дедушка с бабушкой, а также папа с мамой, а у богатых – еще и гувернантки или гувернеры.

Потому большинство становится атеистами, но не от убеждений, а от лени и нежелания думать над чем-то еще, кроме как о жене соседа. Таким и Бог, и Сатана одинаково безразличны, но когда безразличны… выигрывает все-таки Сатана.

По улицам несли большой крест с грубо вырезанной фигурой распятого Христа, монахи хором читали воскресную, а толпа народа, постоянно крестясь, повторяла за ними отдельные слова, что удавалось запомнить.

Затем крест внесли в королевский сад, трижды обогнули с ним дворец, с тем же монотонным пением вышли. Услышав их голоса, я выскочил на балкон, чуть было не прикрикнул, чтоб не шумели, потом сообразил, что это входит в подготовительный ритуал коронации.

Барон Альбрехт, как наиболее цепкий и хваткий, взял в свои руки управление сложным процессом, составил список, кто должен присутствовать при торжественном моменте коронования сэра Ричарда, кто должен что нести: кто скипетр, а кто хвост длинной мантии, кто где встанет и что скажет.

Я чувствовал тоскливое раздражение, вообще не люблю ритуалы, раньше посмеивался, но сейчас все слишком серьезно, и от этого многое зависит, потому должен все принимать смиренно, это потом развернусь и озверею, вкусив абсолютной или почти абсолютной власти…

Альбрехт составил длинный список необходимого, я с облегчением видел, как время от времени вычеркивает, то ли как сделанное, то ли как то, без чего обойтись можно.

С этим списком он и подошел ко мне, очень деловой и собранный.

– Осталось получить согласие половины лордов, – сообщил он довольно, – но с этим у вашей светлости проблем не будет, пусть только пикнут… затем вы должны облачиться в доспехи Первого Короля и в них принести клятву верности идеалам королевства, держа правую руку на мече, а левую на сердце…

– Нет проблем, – сказал я, – а что за доспехи? Чем-то особенные?

– Ничем, – ответил герцог Фуланд почтительно, – кроме великой древности.

– Древность освящает, – согласился я. – Хорошо, давайте эти доспехи! Примерим.

Они переглянулись, герцог довольно кивнул, барон сказал почтительно:

– Тогда, ваша светлость, проследуем в королевский арсенал. И, надеюсь, скоро буду обращаться к вам, как вы заслуживаете больше: «ваше величество»…

Я буркнул:

– Барон, не язвите. Вы будете обращаться ко мне всегда, как и сейчас можете, по имени. Это относится ко всем моим друзьям и старым соратникам.

Он ехидно улыбался, уел, а церемониймейстер, чувствуя важность момента, самолично вел всю нашу группу по залам и переходам, потом мы шли через подземный ход, наконец оказались в той отдельно стоящей башне, вход в которую охраняется особенно тщательно.

– Королевский арсенал, – провозгласил герцог Фуланд торжественно. Он подобрался и стал еще строже и недоступнее. – Здесь фамильное оружие…

За моей спиной слышался восторженный шепот, я осматривался с подобающим выражением лица, что значит – без всякого выражения, я сам по себе король, уже хозяин всего этого склада, а не случайно попавший сюда пастушонок.

Кроме развешанного по стенам оружия, в углах стоят массивные рыцарские статуи. Доспехи умело одеты на вытесанные из дерева фигуры, впечатление такое, что старинные рыцари наблюдают за пришельцами и готовы вышвырнуть нас, как дворовых собак.

Герцог с удовольствием прошелся вдоль стены, кое-что педантично поправил, повернулся к барону Альбрехту.

– Можно, – произнес он.

Барон повернулся ко мне, учтиво поклонился.

– Ваша светлость, встаньте вот здесь и растопырьте руки в привычном для вас жесте, дескать, что вы из-под меня хотите?

Я буркнул:

– Не грубите, барон. Вы же благородный человек, а выражаетесь, как плотник какой-то, которому молот уронили на ногу.

Но руки я растопырил, с полдюжины помощников начали снимать с одной из статуй части доспехов и надевать на меня, сцеплять с другими, где умело вкладывая выступы в пазы, где скрепляя крепкими ремнями.

Я терпел, хотя тяжесть начала пригибать к земле. Стальные доспехи в два пальца толщиной, шлем вообще как пивной котел, для глаз щелочка узкая, будто у меня совсем уж свинячьи глазки…

Когда закончили, я ощутил, будто несу на себе все грехи мира. Чарльз Фуланд оглядел меня с удовольствием.

– Отлично, – произнес он. – Осталось только на коня, а оттуда принести присягу.

Барон сказал мне весело:

– Ваша светлость, вам там слышно?.. Прошу на выход.

Я двинулся в обратный путь, еле переставляя ноги. К счастью, вскоре вышли во двор, конюхи вывели арбогастра. А Бобик ликующе прыгал вокруг и старался понять, что за игру затеяли эти взрослые и такие бесконечно мудрые существа.

Я чувствовал, что не только вскочить, но и влезть не смогу, невольно огляделся в поисках седального камня. Герцог понял и вежливо указал наверх.

Навес крыльца продолжен двумя толстыми балками, оттуда уже спускают приспособление из толстых веревок. Понятно, я должен вдеть руки вот в эти петли, а крюком меня зацепят за металлический пояс, поднимут, потом вон те трое дюжих молодцов повернут ту балку, похожую на стрелу подъемного крана… кстати, это и есть его прадедушка, вот откуда это приспособление перешло в строительную технику…

Герцог сказал почтительно:

– Ваша светлость, прошу вас слегка приподнять руки… надо завести веревки…

Я проговорил раздраженно:

– Сэр Чарльз, что-то здесь не то.

Он переспросил:

– Что? Что вы говорите, ваша светлость?

Голос его звучал глухо, а мой вообще весь оставался в этом колоколе, одетом на голову. Я с трудом поднял руки и, натужившись, снял с головы шлем, чувствуя, что держу в руках походный котел на отряд из двадцати человек.

На меня уставились в недоумении как герцог и барон, так и с полсотни придворных, что выбежали посмотреть на церемонию.

– Традиция, – сказал я громко, – хороша! Традиции нужно чтить! Я рад, что мой народ всегда с готовностью готов раздвинуть ноги навстречу традиции. Следовать традиции – значит отдавать свои голоса самой загадочной партии – партии наших предков, что есть хорошо и мудро, да, ага, я люблю править таким народом. Потому я, выказывая еще большее уважение традиции, велю эти славные доспехи поставить на самом видном и почетном месте в королевском дворце! А стража при смене караула пусть отдает им честь. А еще пусть дети приносят раз в год цветы и возлагают у подножья. Подножье – это где задние ноги.

Обалдевшие, они молча снимали с меня толстые плиты железа, по структуре больше похожего на чугун, даже на чунгун.

Я вздыхал с облегчением, а когда убрали последнюю, просто возликовал – до чего же жизнь, оказывается, хороша! И всего-то надо сперва влезть в тесную нору, а потом вылезти.