Электронная библиотека » Геннадий Ананьев » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Князь Воротынский"


  • Текст добавлен: 3 октября 2013, 18:31


Автор книги: Геннадий Ананьев


Жанр: Исторические приключения, Приключения


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Геннадий Ананьев
Князь Воротынский

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Князь пересел уже на пятую лошадь, соратники его, малая дружина, отстали на много верст, с ним рядом скакала лишь тройка стремянных, которая, как и князь, меняя усталых коней на свежих, неслась и неслась вперед без отдыха; но вот, слава Богу, и Десна, теперь-то что, теперь – рукой подать до кремля московского. А спешил князь слово свое сказать великому князю Василию Ивановичу еще до того, как тронутся полки на Оку, чтобы стать, ожидаючи орды крымцев ненавистных, до осенней непогоды, до хляби непролазной. Дело в том, что князь Воротынский получил поначалу от своего лазутчика, что был у него в орде крымской, весть, будто весной Мухаммед-Гирей пойдет не на Оку, а в Казань, чтобы, сместив Шаха-Али, посадить там на ханство брата своего Сагиб-Гирея, а потом вместе с ним воевать Москву. Весть была очень важная и в то же время столь необычная, чтобы поверить ей без сомнения, и князь Воротынский послал казаков из нескольких сторожей за Дикое поле в улусы кочевые, дабы спромыслили они там языка знатного.

Минуло несколько недель, пока привезли казаки пленников. Вначале олбуда чванливого, а через день – сотника сурового, в доспехах воинских.

Олбуд заговорил сразу. Надменно. Будто не он пленник, а они, князь с дружиной, у него в холопах. Он с гордым блеском в глазах сообщил, что сам хан послал его ополчать дальние улусы, кочующие в Диком поле, ополчать для похода. В победе ханского войска он не сомневался. Так и сказал: «Прах от ног хана нашего солнцеликого будет лизать раб ханский Василий князь».

«Не тонка ли кишка?»

«Казань, волей Аллаха, пойдет вместе с нами, и кто устоит против силы несметной, которую поведут великие из великих Мухаммед-Гирей и брат его, свет очей великого».

Сотник оказался не столь болтлив, и пришлось его втолкнуть в княжескую кузницу, где дышал жаром горн, каля полосы железные до серебристой белизны.

«Прижги-ка зад нехристя-басурманина чуток, – повелел князь одному из дружинников, – авось сговорчивей станет».

Понял сотник, что не резон ему испытывать судьбу, не захотел жариться, враз согласился все поведать, что повелел ему темник, пославший в кочевые улусы. Подтвердил сотник, что и лазутчик донес, что и олбуд проболтал, и вот тогда решил князь самолично скакать к великому князю. Не гонца слать, а самому все пересказать Василию Ивановичу, государю русскому, чтобы упредил тот, рассылая полки на Оку, пути набега братьев-ханов. Он считал свою поездку в стольный град столь важной, что напрочь отмахнулся от просьбы княгини, ладушки своей, которая была на сносях и которая слезно молила не оставлять ее одну. Поцеловав ее, успокоил, что все сладится с Божьей помощью и что в скором времени он вернется. Без колебаний вставил ногу в золотое стремя. Тем более что время не ждало. Князь знал, что Разрядная изба уже давно разослала во все концы земли московской цареву грамоту, и дружины князей удельных, тысячи детей боярских и стрельцов без проволочек сполчились в местах, указанных Разрядной избой и теперь ожидают последнее слово государя-князя.

Успеть бы. Чтобы не посылать вдогонку гонцов, не менять ратникам пути, внося сумятицу.

Успеть бы.

Не заехал даже Воротынский в свой московский дворец, хотя стоял он чуть в стороне от пути, лишь проводил туда стремянных с заводными конями, оставив с собой только одного, и направился к Спасским воротам Кремля.

На Красной площади людишки ротозейничают, ратники стоят не шелохнувшись. При оружии. Оберегают широкий проход, в людском разноцветье проделанный, от Спасских ворот в сторону Неглинки.

«Послов, стало быть, принимает Василий Иванович, князь великий», – определил Воротынский, но не повернул коня к дому, чтобы сменить доспехи на парчу, бархат и соболь, посчитав, что не прогневит великого князя, не опалит тот его, а милость изъявит за радение. Спросил сына боярского у ворот:

– Кого принимает царь Василий Иванович?

– Литву.

– Где?

– В Золотой палате.

Заколебался Воротынский: стоит ли нарушать своим появлением пристойный порядок приема послов? Не вызовет ли у послов его появление в доспехах догадки какой? Не перегодить ли? Оно, конечно, лучше бы перегодить, только сподручно ли ему, удельному князю, боярину думному торчать в прихожей с челядью придворной.

Все, однако же, сложилось ладно. Едва миновал он Архангельский собор, осенивши себя крестным знаменем, как увидел послов, спускавшихся по лестнице в сопровождении дьяка Посольской избы.

«Ишь ты, из думных никого. Не вышло, значит, доброго ряда».

Пропустил послов, не поприветствовав их не то чтобы полупоклоном, но и кивком; пропустил, словно пустоту невидимую, и достойно чину и отчеству своему направил шаг свой в Золотую палату. Ему ли с литвинами речи вести либо ручкать-ся? Переметнулся от Литвы к великому князю Ивану, царю московскому и всея Руси не от доброй жизни. Дышать стало невмоготу. Перли нагло паписты в вотчину, словно мухи на мед. Поначалу мягко стелили, а потом донельзя обнаглели. При дворе тоже коситься начали, будто если греческого православия, то не человек значит. А то не в счет, что крымцев Воротынские били знатно, да и оповещали Витовта, а после него и Казимира о подготовке Гиреев к большим походам всегда заблаговременно. Не случались внезапные налеты. Не в счет, выходило, ратные их успехи. Если католик, то – знатен, если православный – быдло.

Им бы, литовским вельможам, радоваться, что прежнее черниговское княжество под их рукой оказалось. Не столько мечом, сколько хитростью завоевано. Они же возомнили о себе Бог весть что. И все же, похоже, понимали: не свое – оно и есть не свое, а ума не хватило, чтобы скрыть то понимание: обирали и Смоленщину, и Черниговщину, и Киевщину до нитки, поплевывая на обиды и гнев не только людишек тягловых, но и вотчинных князей. Невмоготу стало служить Казимиру, и князья древней Черниговской земли: Одоевские, Вельские, Воротынские, склоняемые к тому же единоверием и растущею мощью Ивановой, который собирал под свою руку все земли, бывшие в прошлом под Киевом, Новгородом и Владимиром, перешли к нему со своими вотчинами, а Казимира для успокоения совести известили, что обязанности присяжных с себя снимают. Ивану Третьему, Великому, царю Москвы и веся Руси присягнули они, а после его кончины – сыну, Василию Ивановичу.

Силой тогда Литва хотела вернуть отложившихся князей, но почувствовала умелость ратную князей Воротынских – Василия Кривого, Дмитрия Воротынского, да и его, князя Ивана; не забыли, небось, как он и дядя его Симеон Федорович воевали города Серпейск, Мещевск и Опоков. Должно, почесали затылки, задним умом смыслив, что зря притесняли вотчины князей Черниговских, принуждали их отступиться от веры православной. «По сей день не унимаются. Послов шлют. Только не быть нам больше под Литвой. Ни послами не умаслят, ни мечом не возьмут под свое иго древние отчинные земли русских князей».

Рынды, в белоснежных атласных кафтанцах с разговорами на груди и золотой цепью наперекрест, не преградили князю дорогу посольскими топорами, но и не поклонились. Не шелохнулись, когда он проходил. Князь тоже миновал их словно истуканов, привычно стоявших по обе стороны парадной двери, как составную часть этих дверей.

В Золотой палате тоже все привычно-празднично. На лавках, похожие на расперившихся клуш, восседали думные бояре. В мехах дорогих, в бархате, шитом золотом и усыпанном жемчугами. Головы боярские украшали высокие горлатные шапки, а руки с унизанными самоцветовыми перстнями пальцами чинно покоились на коленях. За спинами бояр стояли белоснежные рынды с поднятыми, словно в замахе, серебряными посольскими топорами; рынды похожи были на ангелов, оберегающих трон, на котором восседал, еще более бояр расперившийся мехами и бархатом в золоте, жемчуге и самоцветах царь Василий Иванович.

Размашисто перекрестившись на образ, висевший на стене близ трона государя, поклонился князь Воротынский поясно государю, коснувшись рукой наборного пола, и молвил:

– Челом бью, государь. Дело срочное привело меня к тебе в доспехах ратных.

– Садись. Место твое в думе всегда свободно.

И в самом деле, между князьями Вельскими и Одоевскими оставалась пустота на лавке. Почетное место. От трона недалеко. По породе. По отчеству. Владимировичи они, оттого и место знатное. Прошел к своему законному месту князь Воротынский, но не сел. Спросил, вновь поклонившись:

– Дозволь, государь, слово молвить. Несчетно коней сменил, спеша с вестью тревожной. Прямо с седла и – к тебе, великий князь.

– Вот и передохни малое время, пока мы по послам литовским приговор приговорим.

Умостился на лавку князь и только теперь почувствовал, что торжественность в палате насупленная. Обидели послы, выходит, и великого князя, и думу. И пока, как понял Воротынский, еще не выплеснулась наружу та обида. Не начался суд да ряд. Утихомиривали гнев бояре, чтобы сгоряча не наговорить лишнего, а чтобы мудро и чинно вести речи.

– Ну, что скажете, бояре? – обратился к думе царь, тоже, видимо, уже начавший успокаиваться и, как обычно, уже принявший какое-то решение, но желающий еще послушать своих верных советников.

Бояре помалкивали. Зачем зачин делать. Пусть сам Василий Иванович определит, кому первому речь держать. Тот так и сделал. Обратился к юному князю Вельскому:

– Твое слово, племянник мой любезный.

Встал князь Дмитрий Вельский. Сотворив низкий поклон, ответствовал:

– Сказ наш один: под Литву не пойдем. Негоже отчинами Рюриковичей владеть иноземцам. Иль у дружинников наших мечи затупились?

– Одоевские?

– Не отдавай нас литвинам поганым. Верой-правдой служили тебе, государь, как присягнули. Так же и далее служить станем.

– Воротынские?

– Челом бьем, государь. Твои мы присяжные!

– Ладно, тогда. Так послам и ответим: на чужой каравай пусть рта не разевают. – Помолчал немного и кинул взор на Ивана Воротынского: – Сказывай теперь твою спешную весть.

– Дозволь сперва по Литве молвить? Отчину твою, землю исконно русскую, Литве не видать. Только повременить бы с ответом. Пусть дьяки Посольской избы исхитрятся, время растягивая, а ты, Великий князь, еще раз им прием назначь. Да не вдруг. Пусть потомятся. Не убудет с них.

– Отчего такая робость? Иль у Литвы сил поболее нашего?

– Не робость, государь. Мы за тебя животы свои не пожалеем, а дружины наши – ловкие ратники, только послушай, государь, и бояре думные послушайте: весть я получил, будто Магмет-Гирей вот-вот тронется в большой поход…

– Полки завтра выходят на Оку. Главным воеводой поставил я князя Дмитрия Вельского. С ним стоять будет и мой брат любезный, князь Андрей Иванович. Сил достанет остановить крымцев. Пойди и ты с ними, князь Иван.

– Повеление твое исполню. С дружиною своею пойду. Только не все я еще поведал. Магмет-Гирей повезет в Казань, большим войском задумку свою подпирая, брата своего Сагиб-Гирея, чтобы взять для него ханский трон у Шигалея. Потом ополчить Казань и вместе воевать твои, государь, земли.

– Посол мой в Тавриде боярин Федор Климентьев и митрополит Крымский и Астраханский ничего мне не шлют. А как тебе ведомо стало?

– Станицу, из сторожи высланную, крымцы пленили, а нойон – из бывших моих дружинников, Челимбек по-ногайски. Его пять лет назад крымцы в бою заарканили. Я думал, сгинул смышленый ратник, а гляди ж ты – нойон. Он казакам бежать позволил, мне же весть послал.

– Челом бью, государь, – поднялся князь Шуйский. – Не с Литвой ли сговор у крымцев? Мы рать всю на Оку, оприч того в Мещеру, да во Владимир с Нижним, а Литва тут как тут. Твою, князь Иван, вотчину в первую голову воевать примутся. Смоленские да Черниговские земли им зело как возвернуть желательно.

– Что скажешь, князь Иван? – спросил царь Василий Иванович. – Не прав ли князь Шуйский?

– Не прав. Поверх вести нойона я казачьи станицы за языком из нескольких сторож послал. Двоих знатных приарканил. Везут их сюда, государь. Сам сможешь допросить. Им тоже ведомо о задумках братьев Гиреев. Тумены со дня на день двинутся. Сполчились уже.

Поднялся со скамьи Дмитрий Вельский.

– Дозволь, государь? – И, дождавшись кивка Василия Ивановича, заговорил самоуверенно: – Казань, ведомо князю Воротынскому, присягнула Шигалею, волею нашего государя на ханство венчанного. Я сам его возил туда. Отменно, скажу я вам, принят Шигалей не только уланами и вельможами ихними, но и простолюдинами. Не опасная, считаю, до поры до времени Казань. Станет она сопротивляться Магмет-Гирею. Крови друг другу пустят, до рати ли после того против государя нашего? Да и то, если подумать, разве не понимают казанцы, что в ответ на набег государь наш зело их накажет. Не вижу нужды брать ратников из городов, на которые Литва аппетит имеет. Пять полков на Оке – малая ли сила? Сторожи еще на засечной полосе. На бродах засады поставим. Крепкие, чтоб смогли сдержать крымцев на то время, пока полки подоспеют. В Коломне встанет полк левой руки, в Серпухове – большой полк и правой руки. Сторожевой и Ертоул – по переправам. Ертоул на переправах станет надолбы ставить.

– Все верно, князь Дмитрий, только мой совет государю такой: в Нижний Новгород рать послать, во Владимир. На Нерли броды околить. Посошников можно послать, не дробя Ертоул. В Коломну направить знатную рать с главным воеводой.

– Иль у тебя ратного умения мало? – спросил с иронией Василий Иванович. – Тебе с братом моим в Коломне стоять. А главным один останется – князь Вельский.

– Воля твоя, государь, – ответил Иван Воротынский, весьма расстроенный тем, что сообщение, которое он считал очень важным, воспринято с недоверием, как хитрый ход коварных литовцев. И все же он попытался настоять на своем еще раз: – Дозволь, государь, Разрядной избе еще раз обмозговать. Со мной вместе. Пусть за ней останется последнее слово.

– Не дозволю. Завтра полкам выходить, отслужив молебен. Благословясь у Господа Бога нашего.

Так тверд был Василий Иванович оттого, что никаких тревожных вестей из Казани не приходило. Не все ладно в Поволжье, как того хотелось бы, и виной тому мягкость родителя его, царя Ивана Великого. Обошелся он с Казанью мягче даже, чем с Великим Новгородом, с единоверцами своими. Взяв же Казань, мстя за кровь христианскую, за бесчестие и позор отца своего, Василия Темного, Иван Великий не разорил ее отчего-то, не вернул под свою руку древние отчины киевских и владимирских князей, а оставил ханство сарацинское христианам на погибель.

Либо так Бог положил, наказывая Русь за грехи ее тяжкие, либо наваждение дьявольское сработало, только поверил Иван Великий клятве неверных, посадил на ханство Мухаммед-Амина, который с братом своим Абдул-Латыфом и подговорили царя Ивана Васильевича идти на Казань, обещая помощь всяческую, чтобы не правил ею кровожадный брат их, состарившийся уже и не столь грозный хан Али, не насмехался бы над ними и не досаждал бы им.

Поклялись они в верности царю Ивану Великому после того, как он взял Казань, присягнули верой и правдой служить ему, жить в добром соседстве с Россией, быть ее данницей. Не засомневался мудрый в прежних своих поступках царь, и не только посадил на ханство Мухаммед-Амина, но и разрешил ему взять в жены старшую жену хана Али, заточенную после победы над неверными на реке Свияге и после взятия Казани в Вологде. Она-то и настояла нарушить клятву и отложиться от Москвы, совершив жестокую подлость. На рождество Иоанна Предтечи, в лето 7013 от сотворения мира (1505), перебил Мухаммед-Амин богатых русских купцов и всех иных русских, живших в Казани и в других улусах. Никого не оставил, ни священнослужителей, ни отроковиц прелестных, ни младенцев, ни стариков и старух, ни мужей знатных. Коварно налетели на не ожидавших никакого худа христиан, те даже не успели принять меры для своей обороны.

Застонал после того христианский люд Мурома, Мещер, Нижнего Новгорода, Владимира, умывались кровью вятичи и пермяки, падали с плеч буйные головы русских ратников, но все попусту: сильно тогда обогатился Мухаммед-Амин бесчисленными сокровищами, доспехами воинскими, оружием, лошадьми и пленниками. Насыпал, сказывали, из захваченного золотую гору лишь ради куража, для потачки гордыни своей, и похвалялся:

– Еще больше возьму у кяфиров. Всю Казань золотом умощу! Все правоверные из золотых кувшинов станут свершать тахарату.

Неведомо, долго ли торчала бы заноза в российском теле, оставленная Иваном Великим, когда смог бы избавиться от нее продолжатель дел отцовских Василий Иванович, только случилось так, что Бог помог, сниспослав свою благодать христианам за молитвы их горячие, а кровожадного покарал за безвинную христианскую кровь, за мучеников, проданных в рабство: покрылся Мухаммед-Амин гноем и поползли по грешному его телу черви. Ни волхвы, ни врачеватели знатнейшие не смогли исцелить его от страшной болезни, три года он не вставал с постели, никто не входил в его опочивальню, пугаясь смрада, от него исходящего. Даже жена, толкнувшая хана на путь коварства, не навещала несчастного.

Прозрел он, в конце концов. Так и сказал вельможам своим, что карает его русский Бог за напрасно и невинно пролитую кровь христианскую, за измену и за нарушение клятвы. В присутствии беев, мурз и уланов диктовал он писцу на предсмертном одре послание Василию Ивановичу, царю московскому:

– Родитель твой, царь Иван, вскормил меня и воспитал в доме своем не как господин раба, но как любящий отец родного сына, я же скажу – волчонка, по нраву моему. Захватив в кровопролитном бою Казань и брата моего, передал он ее на сохранение мне, злому семени варварскому, как верному сыну своему, а я, злой раб его, солгал ему во всем, нарушил данные ему клятвы, послушался льстивых слов жены моей, соблазнившей меня, и вместо благодарности заплатил ему злом. Не меньше зла принес я и тебе, светлый царь Василий Иванович, ратников твоих бил, полон бессчетный брал, но более всего грабил и убивал мирных пахарей твоих лишь за то, что они многобожники… О горе мне! Погибаю я, и все золото и серебро, и царские венцы, и шитые золотом одежды, и многоцветные постели царские, и прелестные мои жены, и служащие мне молодые отроки, и добрые кони, и слава, и честь, и многие дани, и все мое несметное богатство мне не нужны, ибо все исчезло, словно прах от ветра.

Передохнул, чтобы набраться сил для дальнейших слов, с гневом видя, как когда-то ползавшие перед ним на животах сановники смотрят на него с презрительной жалостью и затыкают носы шелковыми платками, грабежом приобретенными. Усилием воли заставил себя продолжить:

– Великий князь, царь Василий Иванович, господин мой и брат мой старший, прошу у тебя перед смертью своей прощения за грехи мои перед отцом твоим и тобой. Каюсь в измене и отдаю в твои руки Казань. Пришли сюда на мое место царя или воеводу, тебе верного, нелицемерного, дабы не сотворил он такое же зло…

К письму присовокупил Мухаммед-Амин триста коней боевых, на которых сам ездил, когда был здоров и любил набеги, золота и серебра изрядно и шатер чудной работы, вещь зело драгоценную, дар казанскому царю от царя вавилонского и кизилбашского.

Не спасло Мухаммед-Амина покаяние, съеден был он заживо червями, а жена-злодейка отравилась, угнетаемая совестью своей. Сановники и народ казанский исполнили завещание хана, напуганные столь страшной смертью клятвоотступника, послали знатных людей просить хана от руки Василия Ивановича.

Самое бы время посадить в Казани воеводу-наместника но Василий Иванович, не считая, что делает, как и родитель его, великую ошибку, отдал ханство Шаху-Али. Верному, как он считал, другу, верному слуге. Справедливо считал. Шах-Али не отступал от клятвы, всех недовольных казнил жестоко, вовсе не думая, что вызовет тем самым недовольство собой. Но это – беда не беда, если бы не политика крымского хана Мухаммед-Гирея, очень недовольного тем, что в Казани властвует ставленник московского царя. Ему самому хотелось подмять Астрахань с Казанью и Россию сделать данницей, возвратив былое, оттого и трутся его мурзы в Казани, склоняют к Крыму знать и народ, чуваш и черемисов волнуют. Всякий день жди оттуда вестей поганых. Но, слава Богу, пока нет гонцов недобрых. Сеид тут же бы дал знать, начни вельможи противиться Шаху-Али. Когда малая часть их противится, не большая беда, а вот если заговор станет зреть, не пройдет он мимо сеида. Он клялся ему, царю Всея Руси, в верности и до сего дня держал слово свое отменно.

Но не то главное, что знать поддерживает Шаха-Али и его, царя российского, не посмотрел бы на это Мухаммед-Гирей, давно бы послал свои тумены в Казань, чтобы сместить Али и исполнить свою мечту. Подчиняясь воле турецкого султана, сдержал он свой пыл, а рать свою направил против Сигизмунда, разорив десяток его городов и захватив великий полон. Изрядный вклад в такой поворот дел внесли посол, направленный им, Василием, в Тавриду, боярин Федор Климентьев, и дворянин, разумный и хитрый, Голохвастов, доставивший письмо султану турецкому Селиму с предложением заключить союз, который бы мог обуздать крымского хана, укоротить руки Литве и Польше.

Сумел дворянин Голохвастов убедить Селима, как опасно ему возвеличивание Мухаммед-Гирея, притязающего на Астрахань и Казань и мечтающего создать орду, равную могуществом Батыевой, оттого султан и урезонил крымского хана, направив сготовленное на Казань войско воевать Литву и Польшу. И хотя не удалось Голохвастову уговорить Селима передать Крымское ханство племяннику Мухаммед-Гирея Геммету-царевичу, который любезен был ему, Василию, Селим все же послал ласковый ответ, а чтобы доказать свою дружбу, повелел пашам тревожить набегами сигизмундовы владения. Это кроме похода крымского хана.

Дело пошло было как по маслу, да вот случилось недоброе – умер Селим, гроза Азии, Африки и Европы. На оттоманский трон сел его сын, Солиман. Василий Иванович поспешил, понимая знатность дружбы с Портой, направить в Царьград посла Третьяка Губина. Сумел тот повлиять на Солимана, который тоже повелел объявить Мухаммед-Гирею, чтобы он никогда не устремлял глаз свой на Россию.

Гонец от Третьяка Губина доставил совсем недавно отписку, что Мухаммед-Гирей побывал в Царьграде, говорил с султаном, внушая ему, что верить россиянам нельзя, что Москва ближе к сердцу держит Персию, но султан-де остался тверд.

И даже когда хан крымский вопросил, чем буду сыт и одет, если запретишь воевать московскую землю, султан ответил, чтобы воевал бы он Сигизмунда и венгров.

По всему выходит, бить в набатный колокол рано, не следует оголять рубежи с Литвою и Польшей. Ох, как они этого ждут! Князь Воротынский, может, и верную весть принес, повезет в Казань Мухаммед-Гирей своего брата, но примет ли его Казань с радушием? Спор да ряд там начнутся, не вдруг утихнув. Вот тут не оплошать бы. Послов туда снарядить, воеводе в подмогу, да поживее, чтобы не припоздниться. С умом, да со сноровкой чтобы. И чтоб сеиду кланялись от его, царского, имени. Если сеид не переметнется к Гиреям, не совладать им с Шахом-Али.

Да и не вдруг осмелится ослушаться оттоманского султана Мухаммед-Гирей, поосторожничает вести великую рать на Русь. Мурз может послать с малыми силами, чтоб потом их в самовольстве обвинить, но сам не пойдет. Иль ему голова своя не дорога?

Верный ход мыслей у Василия Ивановича, государя земли русской. Верный, но – вчерашнего дня.

Не так повел себя Мухаммед-Гирей, как повелел ему султан Солиман и на что надеялся Василий Иванович. И виной тому – послы сигизмундовы, которые, привезя с собой изрядно золота и серебра, меха и коней отменных, смогли убедить братьев Гиреев не быть послушными султану портскому, а самим стать могуществом равными Солиману. И всего-то нужно для этого Сагиб-Гирею сесть на ханство Казанское, что не так уж и трудно, затем принудить Великого князя Московского стать данником Орды, как бывало прежде, а уж затем завоевать Астрахань. Посмеет ли после этого Солиман повелевать могущественным Гиреям?!

Но проводить свою линию, советовали послы, следует не вдруг, не явно ополчаться против Шаха-Али, готовить поход будто бы на Венгрию, а в Казань послать лишь несколько беев и уланов во главе с ширни или ципцаном, дабы сказали они Шаху-Али, чтобы не держался бы за титул ханский, а бежал бы к князю Московскому, кому служит верой-правдой…

Найдутся, убедили сигизмундовы послы Мухаммед-Гирея, знатные вельможи, которые станут внушать всем, что только Сагиб-Гирей дарует Казани свободу и обогатит ее народ. Тогда не придется брать Казань штурмом.

Всего этого еще не знал Василий Иванович. Не знал он и того, что давно уже послал Мухаммед-Гирей в Казань целый отряд верных ему сановников, и те не сидели сложа руки. Гонцы несли в Крым ободряющие вести: сторонников Гиреев в Казани больше, чем можно было ожидать, Шах-Али не любим ни знатью, ни воинами, сопротивляться он не станет и сбежит, как только Сагиб-Гирей появится на берегу Волги.

Мухаммед-Гирей изготовил свои тумены для похода через Дикую степь к Волге. Вопреки воле султана. Изготовил непривычно рано, когда степь только-только начала подтаивать на солнцепеках.

Ни Шах-Али, ни сеид ничего об этом не знали, однако первосвященник, привыкший к великому почитанию, начинал замечать во взглядах правоверных едва уловимую холодность, и это его весьма тревожило. Он пытался понять, отчего зарождается неприязнь и почему неприязнь эта старательно скрывается. Даже ципцан, посол Гирея, так почтителен, что становится неприятно от его притворной любезности. А в глазах нет-нет, да и мелькнет холодок высокомерия.

«Недовольны вельможи, что я призываю правоверных быть покорными воле Аллаха, почитать Шаха-Али и не выказывать вражды воеводе московскому, послу великокняжескому и купцам русским? Не думают тупоголовые, заплывшие жиром, чем вражда с русским царем может обернуться для казанского ханства и для всех правоверных мусульман».

Сеид считал, что следует благодарить Аллаха, наделившего добротой русского царя, его князей и бояр. Никто бы их не осудил, если бы они, мстя за набеги постоянные, за полон ежегодный, тысячами исчисляемый, побили бы всех казанцев, кто выше колеса повозки. Так поступал со своими врагами великий Чингисхан, и ему поют вот уже сколько поколений славу. Русский же царь, несмотря на обиды, чинимые казанцами, никого не тронул. Как было ханство, так оно и осталось. Прислал воеводу в Казань лишь для того, чтобы не возобновлялись те самые набеги за пленниками и конями на земли царские, не осквернялись бы храмы христианские да не грабились бы они. Сами же казанцы просили об этом после того, как бог покарал Мухаммед-Амина за коварство его, за кровь христианскую, пролитую целыми реками. Ужаснулись казанцы мучительной смерти жестокого хана, послали к царю русскому просить из его рук хана, но забывать это начали. Так быстро!

Москва могущественней Казани, это – истина, и если станет Казань и впредь досаждать Москве, нанося ей урон и обиды, тогда подрубит она ханство под самый корень. Только добрый мир спасет правоверных от бесцельной гибели, сохранит все, что у них есть сегодня: процветание и веру. Да и от Гиреев алчных, мечтающих стать властелинами Вселенной, обережет Москва.

Ясно каждому, кто имеет ум и честь, что властолюбие и жестокость Гиреев не имеет предела. Казанское ханство под их пятой застонет стоном горестным, и прольется без меры кровь правоверных. А простит ли Аллах своему первослужителю, кому определено направлять верующих на путь истинный, подобное? Хотя он и Милосердный. Не станет ли его, сеида, участь подобна участи Мухаммед-Амина?

Раздумья эти прервал мулла одной из окраинных мечетей Казани, которому сеид обещал летом этого года паломничество в Мекку и Медину. Мулла всячески поддерживал его, сеида, политику, был истинным сторонником московского протектората и не хотел никаких осложнений во взаимоотношениях казанского хана с московским царем.

– Слышал я, почтенный улема, от своих прихожан, будто их подговаривают выступить против Шаха-Али. А когда, обещают, сядет на ханство Сагиб-Гирей, будет его сторонникам вольно грабить русских купцов. Богатство их, внушают, вызывая алчность, не подлежит счету.

– О, дрова для геенны! Как много отступивших. Не Всевышний ли предупреждал нас: «Сколько мы погубили до них поколений; они были сильнее их мощью и искали на земле, есть ли убежище!.. Поистине, в этом – напоминание тому, у кого есть сердце или кто преклонил слух и сам присутствует!»

– Человек – заблуждающийся. А многие к тому же – алчны.

Нет, не понял почтенный мулла сеида. Не об этом он сокрушался. Верно, алчные всегда забывают, что ограбить купца – ограбить себя; убить купца – убить себя; но те, кто толкает на прегрешение алчных, разве у них нет головы? Царь московский может постоять за своих людей. Месть настигнет свершивших зло, и целое поколение казанцев исчезнет с лица земли. Именно это заботило сеида. К таким же последствиям вело и подстрекательство против Шаха-Али. Итог один: война с Россией. А это – конец.

«Неужели Мухаммед-Гирей со своим братом завоюет казанское ханство?! Тогда – всему конец. Сагиб-Гирей – начало конца. На многие века!» – гневался сеид на тех, кто, называя себя мусульманином, совершенно не считался с мнением его, первосвященника, кому Аллах предначертал направлять на верный путь предавшихся Аллаху. С мнением верховного судьи всех поступков правоверных в ханстве.

– Призывай с мимбара молящихся не идти путем отступников, для кого у Аллаха припасен огонь жгучий. Да благословит тебя Всевышний, Всемилостивейший и Милосердный. И прошу тебя, давай мне знать обо всем, что услышишь против Шаха-Али или что о Сагиб-Гирее.

Мулла покинул покои сеида, и тот погрузился в тяжелые раздумья. Вот уже третий священнослужитель приносит ему подобную весть. Выходит, не случайно подстрекают казанцев против Шаха-Али. Выходит, Мухаммед-Гирей, совсем потеряв голову, рвется подчинить себе казанское ханство. Трудно будет Шаху-Али противостоять своими силами, почти невозможно, ибо он не любим народом, слишком молод и не в меру мстителен, не наделен и проницательностью. Шаха-Али нужно менять. Срочно. Пока не нагрянул Мухаммед-Гирей со своим братом.

«Сегодня подготовлю письмо царю Василию и завтра пошлю гонца».

И еще одно свое намерение он, наконец, решился исполнить. Он давно собирался произнести с мимбара проповедь о том, что не должно быть вражды между мусульманами и христианами, ибо они – одной веры. Как и иудеи. Авраам – отец Измаила и Исаака. Моисей, Муса, почитаем и иудеями, и мусульманами. Иисус Христос, Иса, был предтечей пророка Мухаммеда. Бог один у всех, лишь разные пророки, которые и почитаются по-разному. Но разве это – предлог для вражды? Сеид понимал, что подобная проповедь прозвучит громом среди ясного неба, ибо народ темен и знает лишь то, что внушают ему с детства муллы и родители, оттого все не решался на такое откровение, но теперь видел, что пора внушить праведную мысль вначале служителям мечетей, чтобы потом, когда он сам прочтет проповедь, они поддержали его в своих проповедях и в беседах с правоверными.


Страницы книги >> 1 2 3 4 5 6 7 8 9 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации