Книга: Писец Бартлби - Герман Мелвилл

Вот цена встречи с самим собой.

Человек - это соединяющее звено общества, часть его структуры, определенная модель, без которой невозможна целостность, позволяющая сформировать из группы людей слаженно действующий механизм - Общество. Модель может быть представлена в самых разных формах и видах: достаточно представить себе обычный автомобиль в разрезе. Уйма всяких деталей, начиная от самого главного - мотора, и до последнего мельчайшего винтика, способствующих тому, чтобы придать груде металла красивый статус: автомобиль.

Рассказ о Бартлби - это великолепная возможность увидеть общество в срезе, проникнуть и охватить взглядом схему, принцип работы механизма и значимость отдельно взятого индивидуума в составе. Не только роль, а именно значимость. В рассказе представлена ячейка - маленькая группа, работающая под руководством пожилого юриста, который, собственно, и рассказывает историю о Бартлби. Что же бросается в глаза в первую очередь? То, что ни один из работников не назван по имени. Только клички: Индюк, Кусачка, Имбирный Пряник. Описывая характер и натуру этих людей, рассказчик продолжает приводить аллегории с животными: Индюк смахивает на лошадь в тех или иных повадках, Кусачка шипит, когда в нем закипает зло, а Имбирный Пряник - тот вообще ничего из себя не представляет: он - та же скорлупа от орехов в ящике своего стола. Второе, что бросается в глаза - это Бартлби в момент появления в дверях конторы рассказчика. Он представлен читателю всего одним словом: странный. Ни тебе отличительных черт во внешности, ни деталей, с помощью которых можно было бы придать образу цвет, вывести из серости - ничего! Только то, что это положительный с виду, глубоко несчастный на вид, и ни намека на причину подобного состояния Бартлби.

Двигаясь дальше по сюжету, читатель начинает понимать куда заводит его мысль автора. Стены. Вокруг Бартлби только стены. Его рабочий стол находится у окна, за которым взгляд упирается в высокую стену. Очень часто Бартлби можно наблюдать за тем, как он стоит посреди четырех кабинетных стен, уставившись в эти самые стены за окном. Бартлби занимается перепиской, то есть своей работой не в обществе остальных работников, а ЗА ширмой, которая отделяет, обособляет, отнимает возможность приобщения, превращая его в тень, в ничто, в голос. Но это не совсем так. В образе этого ничтожно маленького человека прорисован бунт, несогласие, попытка сказать "НЕТ" в ответ на требования власть имеющих, которые привыкли считать себя правыми и всемогущими. Попытка сказать "НЕТ" на любые требования, не входящих в перечень непосредственных обязанностей маленького человека, попытка заключенная во фразе "я бы предпочел отказаться"... Без всяких трактовок и объяснений - одна лишь фраза и продолжительное молчание. Молчание - бойкот, до самого конца, когда виден предел, когда уже нет ничего, кроме равнодушного все равно. Бойкот, отраженный в зрачках глаз маленького человека, исхудалого, иссушенного, в нелепой позе лежащего на траве - такой же узницы в четырех стенах тюрьмы. Бартлби - невостребованный, как и те письма, которые он перебирал и складывал в кучу, из года в год, тщательно и скрупулезно, чтобы отправить на сожжение. Они невостребованы, они - мертвецы.

Дальше...

Говорят, этот рассказ гениален. Говорят, этот рассказ похож на творчество Кафки. Говорят, этот рассказ о бунте маленького человека. Против беспощадного общества.

Мне трудно судить о гениальности - мне категорически не хватило объема, чтобы подумать, поразмыслить что это было. Мне трудно судить о похожести на Кафку - Кафку я еще не читала. Мне трудно судить о бунте маленького человека - я не бунтарь и давно выросла из бунтарского возраста, я смирилась с Системой. Более того, являюсь ее частью. Г-н Мелвилл, все против вас.

На этот раз я вместе с Геной c рассказчиком, "с тем скромным, не зараженным честолюбием юристом, которые никогда не выступают в суде", я вместе с Индюком, с Кусачкой и с Имбирным Пряником. Я точно так же недоумеваю и поражаюсь, для чего Бартлби? зачем Бартлби? почему Бартлби? Он "предпочел бы отказаться"?

Этот бунт тихий, но беспощадный, только беспощаден он только к самому бунтующему, обществу же как было все равно, так и продолжает быть. Это вам не Че и не Фидель. Бартлби - та самая лягушка, что сложила лапки. Бартлби - то самое невостребованное письмо, сожженное в печи.

В гротескной манере Мелвилл показал взаимоотношения общества и тихого Бартлби. Тема власти и воли лежат красной линией в произведении. Они же имеют и философское значение. Пассивное состояние Бартлби хорошо выражается шопенгауэровской (один из почитаемых Мелвиллом философов) формулой о резиньяции (полное подчинение судьбе, безропотное смирение, отказ от активных действий):

Согласно всему предыдущему, отрицание воли к жизни, иначе говоря, то, что называют полной резиньяцией или святостью, всегда вытекает из квиетива воли, представляющего собой познание ее внутреннего разлада и ничтожества, обнаруживающихся в страдании всего живущего. Различие, которое мы представили в виде двух путей, обусловлено тем, является ли это лишь результатом чисто теоретически познанного страдания, результатом свободного усвоения его и постижения principii individuationis, или же оно вызвано страданием, пережитым непосредственно и лично. Истинное спасение, освобождение от жизни и страдания немыслимо без полного отрицания воли.

Чтобы что-то отрицать надо это хотя бы иметь. В сущности другие члены общества - писцы - воли как таковой не имеют. Они словно неодушевленные предметы даже не имеют имен, лишь клички.

Финал произведения Мелвилл оставил открытым, что несомненно дает повод для множественной интерпретации с разных точек зрения.

Произведение понравилось, поэтому рекомендую.

Ну, ведь это действительно престранный роман. А все потому, что он о китах, и по количеству предоставленного материала по теме (наверное, и по качеству – ведь Мелвилл лично практиковал это неблаговидное занятие) вполне может считаться справочником китобойца тех времен. Чего здесь только нет! Самая разная информация о китах. Классификация китов. Описания охоты. Инструкции по разделке. Рекомендации по сплаву. Занятные истории из жизни китобоев и многое другое.

Казалось бы, где взять охоту читать подобный трактат? Ан нет. В основе-то романа все-таки лежит сюжет. И повествует он о том, как некий Измаил (от него мы и узнаем всю историю) отправляется в рейс на китобойном судне «Пекод», капитан которого, Ахав, жаждет только одного – найти и убить Моби Дика, кита-альбиноса, из-за которого он потерял свою ногу. Моби Дик, вообще, успел много чего натворить, руководствуясь, по-видимому, той логикой, что а вот не надо на китов наезжать. Товарищ этот окутан ореолом мистической славы, и идея Ахава, надо сказать, вдохновила немногих. И чем дальше – тем хуже, потому как много чего происходит во время этого несчастливого путешествия, и почти все события сочатся зловещими предзнаменованиями.

Вот с такой вот интригующей историей переплетается пособие для китобойца. События развиваются неспешно; во время первого прочтения я немного этим тяготилась, но при повторном мне, наоборот, очень понравилось. Пространные отступления впитываются сами собой - они подчеркивают странность романа и невольно нагнетают обстановку. Так что некоторые места сродни предгрозовой погоде и держат в сильном напряжении. Хотя написан роман, стоит сказать, потрясающе – язык не то чтобы легкий, но такой презабавный, что читать одно удовольствие.

Так что Герман Мелвилл оставил нам, с одной стороны, странный, но очень интересный роман, а с другой - поистине великую вещь, которую можно рассматривать под самыми разными углами. Между прочим, интересно, что, во-первых, история о Моби Дике основана на реальных событиях, а, во-вторых, в честь ее автора назван вымерший миоценовый кашалот, ныне зовущийся Левиафаном Мелвилла. Как нельзя заслуженная честь, ибо именно он создал монументальный памятник китам - единственный в своем роде.

Однако книга Мелвилла... немного не для меня. Она не о китах, точнее - не о живых китах. Они все мертвы: скрупулезно описываются извлеченные из чрева внутренности, усы, хвосты и иные конечности преподносятся как потенциальное блюдо, вкуснейшее мясо или же прибыльный товар, который можно пустить на украшения, топливо. Единственный более-менее живой кит на самом деле - призрак: он бел, как привидение, он вселяет ужас, как чудовище из Преисподней. Он тайна и загадка до самой последней, кажется 500ой, страницы романа (да и после нее).

Тем не менее было достаточно интересно читать, особенно ближе к финалу - изображение непрерывной погони (вот точно так же Америка 19 века неслась впереди планеты всей, а сейчас-таки распотрошила тушу белого кита, которую загарпунила, наверное, в веке 20 и, будучи одной из главных держав на мировой аре... простите... мировом океане, показывает, как нужно готовить мясо).

А самая любимая сцена - это, конечно же, китовая лагуна: вот где точно в Г. Мелвилле проснулся зообеллетрист. Как же меня умилили хотя и мельком описанные китихи с метровыми детками! Словами не передать! (И это между различными объяснениями, где находится киль корабля, где мачты, где рубка, грубо говоря).

Иногда бывало смешно:

Да будет вам известно, что я, с порога отказываясь от всякого обсуждения, присоединяюсь к мудрому старинному взгляду, согласно которому кит -- рыба, и призываю святого Иону засвидетельствовать мою правоту.

*Да ладно?! А я-то и не знала!*

Или вот еще Мелвилл жжет:

Ура-дельфин. <....> Имя это я выбрал для него сам; дело в том, что существует несколько разновидностей бурых дельфинов и нужно же как-то различать их. Я назвал его так, потому что эти дельфины всегда плавают по морю шумными веселыми стаями, то и дело взмывая в высь, словно шапки над толпой в день Четвертого июля.

Уже посерьезнее:

...совершая переходы с одного водного пастбища на другое, кашалоты, руководимые безошибочным инстинктом, передвигаются, как у нас говорят, по каналам, держа курс в океане с такой неуклонной точностью, какая ни одному кораблю, обладающему самыми подробными картами, даже и не снилась

А вообще интересно проследить "эволюцию" отношения к китам в разное время (и разными людьми): в романе они еще описываются как огромные зубастые чудища, а сейчас после просмотров программ BBC и т.п. ничего, кроме жалости, вызвать не могут, эти исчезающие морские гиганты, которых теперь уже достаточно легко убить... ну, или справиться, по крайней мере. Хотя, например, древних китов я б сама испугалась.

После прочтения "Моби Дика" до меня начал доходить смысл американской культуры, их мировоззрение. Кто знает, если б они не были такими эгоистами (в хорошем смысле этого слова), не любили бы так себя, свою страну (чего только стоит их презрение к французам или англичанам, которые не так гарпун держат, не так гонят, не так ловят, да и вообще те еще трусы), сейчас бы на месте Америки была бы еще одна Африка, но населенная коренными туземцами - индейцами, а не современные города с небоскребами, кишащие пробивными предпринимателями? (Хотя это, конечно, сильно романтизированное представление о США, но после прочтения подобных произведений понимаешь, отчего американцы так стремятся вперед, так хотят выставиться перед другими странами)Х

Далее некоторые герои. И много буков

Начну, пожалуй, со Старбека, главного помощника Ахава, «подгоревшего морского сухаря». Это чуть ли не единственный человек на борту, которого изредка может вытерпеть Старый Гром. Старбек оказался для меня достаточно странным типом: несмотря на свою набожность и веру в дурные предзнаменования, он следует и поддерживает во всем Ахава. Он уже изначально догадывается, что целью кругосветного плавания не нажива, а личная месть, но все равно ступает на корабль, все равно прощается со своей семьей, зная, что вряд ли вернется к домашнему очагу. Это человек, готовый с неизменной стойкостью переносить все, что ни пошлет ему любимое детище – море. Это надежный, стойкий моряк, но слишком сильно благоговеющий к суеверию; он практически в каждом явлении видит плохую весть, верит во внешние предзнаменования и внутренние предчувствия. Старбек не гонялся за опасностями и не вел игр с жизнью или судьбой, в отличие от Ахава. И он никогда не бравировал нарочито храбростью, как это делал самый младший помощник – Фласк. Но он был храбр! Как же он был храбр! Никто не отважился говорить с капитаном начистоту о бессмысленности его замыслов. Никто, кроме Старбека. И мне странно, что он терпел от Ахава не только дерзкие выкрики и оскорбления, но и пинки, а однажды пришлось дышать в дуло пистолета. Даже несмотря на все это, он безгранично, самопожертвенно и самозабвенно оберегает Ахава вплоть до последнего рукопожатия. Между ними состоялась буквально пара диалогов на протяжении всего романа, но преданность проявляется в действиях, во взглядах. В этом и был весь Старбек. Ничего показного, только человечное. Слова на ветер – не о нем, это больше о Фласке. Старбек – воплощение смирения со всеми тяготами и сюрпризами судьбы, но в нем нет инициативы и размаха. Если верить вступительной статье Ковалева, то он олицетворяет сегодняшний день Новой Англии. Мне менее симпатичны Стабб и Фласк. Это такие местные ребята на подхвате. Покутить? За милую душу! Посмеяться? Без этого никуда! Кит на горизонте? Первые уже в вельботах! Но я ни в коем случае не умаливаю их достоинств, благодаря которым они и оказались в составе команды «Пекода». Мое внимание привлек язычник Квикег, с которым Измаил (повествователь) знакомится достаточно при щекотливых обстоятельствах. Этот отрывок скажет все за себя:

«Так вот, если отбросить ужас, мои ощущения в момент, когда я почувствовал ту бесплотную руку в своей руке, совершенно совпадали по своей необычности с ощущениями, которые я испытал, проснувшись и обнаружив, что меня обнимает языческая рука Квикега. Но постепенно в трезвой осязаемой реальности утра мне припомнились одно за другим все события минувшей ночи, и тут я понял в каком комическом затруднительном положении я нахожусь. Ибо как ни старался я сдвинуть его руку и разорвать его супружеские объятия, он, не просыпаясь, по-прежнему крепко обнимал меня, словно ничто, кроме самой смерти, не могло разлучить нас с ним. Я попытался разбудить его: «Квикег!», – но он только захрапел мне в ответ. Тогда я повернулся на бок, чувствуя словно хомут на шее, и вдруг меня что-то слегка царапнуло. Откинув одеяло, я увидел, что под боком у дикаря спит его томагавк, точно чёрненький остролицый младенец. Вот так дела, подумал я, лежи тут в чужом доме среди бела дня в постели с каннибалом и томагавком!"

Но это так, лирические отступления. Восторг вызывает его неподдельная нравственная чистота, которая проявляется особенно четко в вопросах дружбы и чести. На корабль он взят гарпунщиком в силу своей физической подготовленности, но пришлось снимать скальп с кита, спасать товарищей и еще сто-тысяч-всего, с чем он справлялся удивительно ловко. Для меня Квикег остался символом преданности и простодушия. Не знаю почему, но к этому герою питаю очень теплые чувства; и мне неимоверно тяжело было читать о его кончине. Отдельно хотелось поговорить о-том-самом-Ахаве. С самого начала я никак не могла понять, что за перец передо мной. Его фигура была овеяна дымкой таинственности, все герои боязливо перешептывались о неком капитане, при упоминании имени которого жилы скручивались в тугой канат. Ну прям Волан-де-Морт, ага. Только известно, что он лишился ноги. И вот тут лежит целая трагедия человека, который ломается при столкновении с реальностью. Это одна из основных проблем романа – осмыслить противоречия действительности и сознания. Ахав преследует одну-единственную цель – отомстить Моби Дику, ибо первопричиной всех своих несчастий видит физическую ущербность, причиненную некогда Белым Китом. Гибельная гордыня не знает компромиссов; все или ничего; либо Моби дик, либо Ахав; океан слишком мал для них обоих. Ахав изначально предчувствует трагическую концовку своего мореплавания, но он все равно отказывается верить в проигрыш. Пророчества сбываются, предзнаменования одно за другим рисуют нерадужную картину, даже море отказывает Ахаву в повиновении. Он один против всех, он настолько обезумел, что бросает вызов Белому Киту, легенде среди моряков. Ахав копает себе могилу быстро и уверенно, а вся команда во главе с помощниками только успевает подавать ему лопаты. Это не человек, а огромная волна самодурства, которая падет жертвой своей собственной немощи. «Ахав стоит одиноко среди миллионов этой населенной планеты, и ни богов, ни людей нет подле него!» Внутри борются двое: рассудительный Ахав и Ахав-безумец. Лавровый венок, украшающий голову безумца, молниеносно превращается в терновый. Это человек с тяжелым сердцем. И с этим грузом на одной ноге. Вопреки природным привязанностям и стремлениям. Вопреки всем и всему. Он смертельно измучен, но последний порох лихорадочно хранит для боя всей жизни. «Я чувствую себя согбенным, сгорбленным, словно Адам, спотыкающийся под тяжестью веков со времен рая». И ведь не плохой человек-то, этот бедняга. Иногда в его речах все-таки есть проблески здравомыслия, но идея фикс слишком сильна, она тянет на самое дно. Жалко, что за собой он утащит и невиноватых. Однако целеустремленность Ахава, его способность перешагнуть через любые препятствия, отсутствие страха, жалости, сострадания, его железная хватка – все это позволяет видеть в нем, по выражению одного из американских критиков, «пророческий прообраз будущих строителей империи второй половины века», каждый из которых тоже преследовал своего Белого Кита, преступая юридические, человеческие и Божеские законы. Что касается главного героя, Измаила, то о его нравственных качествах практически ничего нельзя сказать. Как персонаж он практически исчезает, его сознание сливается с авторским, т.е. роль у Измаила чисто повествовательная. Язык в романе чудо как хорош. Богатейшие описательные украшения нанизываются бусинами друг за другом, пока не сомкнутся в прекраснейшем предложении. Да, в романе слишком много теории о китобойном промысле; да, там много морских терминов, в которых черт ногу сломит; да, там почти нет диалогов; да, на страницах встречается жестокость, особенно это касается убийств китов; да, долгожданная встреча Ахава и Моби Дика занимает всего около 40 стр из 600 с хвостиком. Но это ни разу не делает роман плохим. Даже не верится, что я прочитала «Моби Дика». Не верится.

Бартлби садят в конторе так, что он пребывает одновременно и ЗДЕСЬ, и ТАМ, противопоставлен "любому другому человеку".

Подобно этим средним людям, я тоже пытался определить Бартлби, ведь все крутится вокруг него. Кто же он?

...Бартлби - громоздкий большой шкаф, который достался по наследству и который непременно нужно куда-нибудь приткнуть.

...Бартлби - то, что заставляет превращаться линейный алгоритм в разветвленный.

...Бартлби - пресный пряник, который все пытаются приправить имбирем.

...Бартлби - человек-флакон, неизвестное, которое определяется лишь через другие Я (вспоминается Бенжи в фолкнеровском "Шуме и ярости").

...Бартлби - идея индивидуальности, вывернутая наоборот. Человек, который в нигде и в никогда, поэтому ему выдумывается жизнь за пределами и определенные качества.

...Бартлби - камешек, попавший в тонкий механизм или совершенная машина, которая или не сбоит, или сбоит совершенно непостижимо, чем вызывает недоумение у полумеханизмов-полулюдей.

...Бартлби - святой грядущего XX века, человек-пустышка и воплощение высшей объективности (как у Камю или Аготы Кристоф).

Бартлби - "одинокий созерцатель пустыни, которая на его памяти кишела народом".

...Бартлби - невостребованный человек-письмо (оп, оп, Рильке со своим свитком!).

Появление Бартлби заставляет несовершенные механизмы буксовать, крениться в сторону человечности, задаваться вопросами (как кафкианская собака) и первый раз в жизни испытывать печаль, искать причины необъяснимому (почему же Бартлби перестал переписывать? У Делёза есть ответ, но по сути, это такое же домысливание), быть одержимыми Бартлби. И у "любых других" появляется иллюзия вовлеченности в мир, они становятся неподвижными из-за противоречий, которые парализуют их.

Меж тем Бартлби уходит в Гробницу, послушно и безучастно, и его конец - это будто предвестие кафкианского Голодаря (отличие, правда, есть, несмотря на разительное сходство: о Голодаре ЗАБЫВАЮТ, Бартлби же просто НЕ МОГУТ ПОМОЧЬ). Но только если Голодарь, как четко дает понять Кафка, пришелся не ко времени, то Бартлби - какой-то неприкаянный и обособленный кусок непостижимости, полый символ, вокруг которого вращается все остальное.