Текст книги "Пионеры Вселенной"

Глава шестая

Почему не отпускают Стрешнева? Этот вопрос волновал и Циолковского. Он тоже хотел разобраться в происходящем и внимательно читал «Московский листок», привозимый в Боровск на трое суток раньше петербургских газет.

Как-то зябким мартовским вечером Циолковский вышел погулять и направился на почту за свежей газетой. Там толпился народ, обсуждая какие-то новости. Говорили полушепотом, и Циолковский не мог расслышать. Развернув газету, он прочел маленькое сообщение, перепечатанное из «Правительственного вестника», и сразу все понял.

В сообщении говорилось, что в Петербурге 1 марта схвачена группа заговорщиков-террористов, готовивших покушение на государя императора Александра III. Арестованные: Ульянов, Шевырев, Осипанов, Андреюшкин и Генералов – признали себя членами тайного сообщества, именуемого «террористической фракцией «Народной воли».

Циолковский свернул газету и сунул в карман.

«Вот разгадка вопроса, почему держат Стрешнева. Значит, «Народная воля» еще не полностью разгромлена. Герои! Молодцы! Я преклоняюсь перед вами!.. Однако моему другу это может грозить новыми неприятностями. Надо предупредить».

Циолковский быстро зашагал к Стрешневым.

Весть, принесенная Циолковским, подтвердила догадку Лизы. Прочтя вслух сообщение, она не могла сдержать слез и выбежала из комнаты…

Стрешнев угрюмо ходил вдоль окон, спрашивая себя: «Что же теперь делать?.. Что будет?.. Несчастных безусловно повесят, а потом? Потом начнут шерстить всех, кто привлекался по делу «1 марта» пять лет назад… Надо же случиться, чтоб второе покушение намечалось тоже первого марта. В этом усмотрят прямую связь. Ведь опять упоминается «Народная воля»… Это роковое совпадение может для меня кончиться трагически…»

– Сергей Андреевич, не повредит ли это событие вам? Раз кончился срок ссылки, – может быть, уехать?

– Куда? Это невозможно. Я был у исправника. Остается лишь ждать…

– Да, – вздохнул Циолковский. – Как в сущности все мы беспомощны и беззащитны…

Вошла Лиза, и тут же подали чай. Лиза села к самовару и наполнила чашки. Однако все сидели угрюмые, подавленные. Разговор не вязался.

Циолковский чувствовал себя виноватым, что принес это тяжелое известие. Он снимал и протирал очки, стараясь сказать что-то успокоительное, обнадеживающее, но ничего не мог придумать…

Лиза молча мешала витой ложечкой остывающий чай. Ее лицо стало сосредоточенным и одухотворенным. В глазах уже не было страха. Она видела перед собой Кибальчича…

Его бледное лицо с черной густой бородой и карими, спокойными, умными глазами смотрело из мрака былого. Он как бы говорил: «Каждый человек должен честно исполнить свой долг. Я и мои товарищи казнили тирана и за это заплатили жизнью. Наши последователи пытались казнить второго деспота, но их постигла неудача… Ты должна вырастить и воспитать своего сына, чтоб он встал в ряды борцов за свободу и счастье народа».

Лиза взглянула на мужа, давно выпившего свой чай и нервно мнущего в руках салфетку.

«Бедный Сережа. Он боится не за себя, а за нас с Коленькой. Но мы не сдадимся…»

Циолковский, продолжая чувствовать неловкость, допил свой чай и поднялся:

– Друзья, простите меня, что принес вам это горькое известие. Поверьте, сердце мое распахнуто для вас. Что бы ни случилось, мы с Варенькой – ваши верные друзья до гроба. Мы сделаем для вас все, что сможем.

Стрешнев поднялся и обнял друга:

– Спасибо, Константин Эдуардович. Спасибо! В эти дни нам особенно дорога и ваша дружба и ваше участие.

Циолковский поцеловал Лизе руку и, склонив голову, удалился. У него было такое ощущение, что он прощается со Стрешневым навсегда.

Циолковский в душе восхищался подвигом Гриневицкого, казнившего Александра II шесть лет назад, и теперь с гордостью думал о смельчаках, отважившихся вступить в смертельную схватку с новым деспотом, охраняемым тысячами явных и тайных жандармов. Поэтому, когда над Стрешневым нависла новая беда, Циолковский стал чаще бывать у друзей, стараясь их ободрить, хотя знал, что это может повредить его репутации.

Власти на этот раз всячески пытались приглушить слухи о покушении на царя. Никаких подробностей газеты не сообщали. В училище посудачили и утихли.

Циолковский постепенно успокоился и опять начал работать над аэростатом. Опыт с моделями помог ему осмыслить основные конструктивные принципы своего аэростата, и сейчас он дорабатывал свой теоретический труд «Аэростат металлический, управляемый».

Он так увлекся работой, что даже не читал газет. Поэтому не знал о казни в Шлиссельбургской крепости пятерых террористов, покушавшихся на Александра III.

Совсем другое происходило в семье Стрешневых. 15 мая Лиза купила на почте «Правительственный вестник», где отыскала следующее сообщение: «Приговор Особого Присутствия Правительствующего Сената о смертной казни через повешение над осужденными Генераловым, Андреюшкиным, Осиповым, Шевыревым, Ульяновым приведен в исполнение 8-го сего мая 1887 года».

Двумя неделями позже заезжая модистка принесла Лизе «Журнал мод», который был обвернут французской газетой. Из этой газеты Стрешневы узнали, что казненные были студентами Петербургского университета. Пахомию Андреюшкину и Александру Ульянову едва исполнилось двадцать лет; Василию Генералову было двадцать два года, Петру Шевыреву и Василию Осипанову по двадцать шесть.

Газета отмечала, что на следствии и суде террористы вели себя отважно. Они подтвердили, что были членами партии «Народная воля» и ставили своей целью убийство Александра III, так как не видели другого выхода для избавления России от бесправия и произвола…

– Да, – вздохнул Стрешнев, – мы ничего не ведаем. Нам остается только ждать…

Май стоял теплый, солнечный, а в первых числах июня задули северные ветры, начались дожди.

Так как занятия в училище давно окончились, Стрешнев сидел дома. Однообразные, тревожные разговоры домашних и заунывный шум дождя усиливали и без того тяжелое настроение. Томила, угнетала неизвестность. Ведь скоро год, как было послано прошение министру внутренних дел, а до сих пор – никакого ответа. Стрешнев нервно ходил по комнате, до боли сжимая пальцы: «Пусть новая ссылка, но только бы не это мучительное ожидание…»

Раздался звонок. Кто-то несколько раз дернул внизу за ручку.

Лиза приподнялась над книгой.

– Это чужие! Уж не от исправника ли? – с испугом спросила она.

– Не волнуйся, Лизок. Тебе нельзя волноваться… Я думаю: что бы ни случилось – все к лучшему. Так надоело ждать.

Хлопнула дверь, и в передней послышался спокойный голос нянюшки:

– Дома, дома, проходите, пожалуйста.

В дверях появился взволнованный, с зонтом в руках Циолковский.

– Извините меня, друзья, прибежал поделиться нежданной новостью – вызывают в Москву. Надо ехать незамедлительно.

– Присаживайтесь, Константин Эдуардович, присаживайтесь, – пожимая ему руку, обрадованно заговорил Стрешнев. – По какому же делу вас?

– Помните, я говорил вам о визите Голубицкого. Видать, он сдержал обещание. Приглашают в Московское общество любителей естествознания. Предлагают выступить с сообщением о цельнометаллическом аэростате… Просят приехать срочно, так как в конце июня рекомендовавший меня профессор Столетов должен отбыть за границу.

– Это чудесно, дорогой друг, я очень рад за вас.

– Это замечательно! – воскликнула Лиза. – Наконец-то вам предоставляется возможность заявить о своих трудах публично.

– Заманчиво, а все же боюсь, друзья, – сбивчиво продолжал Циолковский. – Ведь тут соберутся многие ученые. Как же я, почти глухой, буду им докладывать?

– Но другого случая может не быть, – сказала Лиза. – А вы говорили, что готовы защищать свой проект где угодно.

– Да, да, конечно, говорил… Я верю в него.

– Тогда чего же смущаться? Вон «народовольцы» шли на смерть…

– Лиза, Лизок, ты, кажется, увлекаешься, – остановил жену Стрешнев.

– Нет, нет, – возразил Циолковский. – Елизавета Павловна права. Я должен действовать решительней. И я не боюсь. Только вот глухота…

– А когда ехать? – спросил Стрешнев.

– У меня проект и новая модель совершенно готовы. Собираюсь завтра. Пришел попрощаться.

– В добрый путь! – сказала Лиза, вставая и пожимая Циолковскому руку. – В добрый путь!

– Желаем большого успеха! – обнял его Стрешнев.

Отправив депешу в Физическое отделение Московского общества любителей естествознания, Циолковский днем выехал на почтовых. Из-за дождей дорога оказалась сильно размытой, с колдобинами, наполненными мутной водой, и до Москвы удалось дотащиться лишь на четвертые сутки.

Узнав в Политехническом музее у секретаря общества адрес профессора Столетова, Циолковский пешком отправился на Тверскую.

За одиннадцать лет, что он не был в столице, Москва ничуть не изменилась. Те же булыжные мостовые, те же извозчики и ломовики, та же бойкая торговая сутолока в Охотном ряду…

Поднявшись на второй этаж, на двери, обитой черной клеенкой, Циолковский увидел бронзовую пластинку со строго выгравированной надписью: «Профессор Московского университета Александр Григорьевич Столетов».

Циолковский стал искать глазами ручку звонка, но ее не оказалось. «Придется постучать, – подумал он и вдруг пониже бронзовой пластинки увидел черную пуговку. – Кажется, электрический?» Он с минуту постоял в раздумье и надавил пуговку. Послышался мягкий дробный звон, и дверь открыла женщина в белом переднике.

– Могу я видеть господина профессора?

– Как прикажете доложить?

– Циолковский. Учитель из Боровска.

– Входите, входите, коллега, я давно вас жду, – послышался громкий голос, и из полумрака передней шагнул навстречу высокий человек с круглой бородкой, в очках, приветливо протянул руку. – Здравствуйте, господин Циолковский! Рад вас видеть. Как доехали?

– Благодарствую, господин профессор, все благополучно. Привез свой труд и модель аэростата.

– Прекрасно. А мы уже назначили на пятницу ваш доклад в Политехническом музее. Будут видные ученые, Все очень заинтересованы вашим сообщением.

– Благодарю вас, господин профессор.

– Зовите меня Александр Григорьевич и, пожалуйста, держитесь без всякого смущения. Мы коллеги, и этим должны определяться наши отношения.

– Спасибо, Александр Григорьевич. Но, право, как-то неловко…

– Больше об этом ни слова. Где ваш реферат?

– Простите, Александр Григорьевич, это не реферат, а просто большая статья.

– Где она?

Циолковский достал из бокового кармана сюртука вдвое сложенную толстую тетрадь, расправил:

– Вот, извольте!

– «Теория аэростата»? Отлично! Я посмотрю. Мне ведь придется председательствовать… Вы оставите вашу работу?

– Да, конечно, Александр Григорьевич.

– Отлично-с! А теперь скажите, где вы остановились? Не оказать ли вам содействие?

– Я ведь жил три года в Москве и остановился у старой хозяйки. Там вполне прилично.

– Так-с. Хорошо. Тогда прошу ко мне обедать.

– Благодарствую, Александр Григорьевич, вы и так оказали мне большую честь. Благодарствую. И, признаться, я должен подготовиться к докладу.

– Это существенный предлог. Ну-с, так желаю вам успехов, господин Циолковский! В пятницу к шести часам мы вас ждем в Политехническом музее…

В пятницу днем Циолковский привез на извозчике в музей новую модель аэростата и попросил секретаря общества указать аудиторию, где ему предстояло докладывать,

Секретарь – степенный седой человек в черном сюртуке – провел его в большой светлый зал. На возвышении под портретом Ломоносова стоял стол, покрытый зеленым бархатом, и массивная кафедра, а внизу – десятка три кресел. За столом висела черная классная доска, и на подставке лежали мел и тряпка.

«Вот это хорошо, – подумал Циолковский, – я смогу начертить схемы». Положив модель дирижабля на шкаф, стоящий в углу, он поблагодарил секретаря общества и, сказав, что будет к шести, откланялся…

В зале сидели важные, убеленные сединами ученые. Константин Эдуардович, взглянув на них, растерялся и забыл, с чего следует начинать. Но Столетов, заметив его смущение, заговорил очень спокойно и добродушно:

– Господа! Прежде чем представить вам докладчика, я прошу позволения сказать несколько слов. Господин Циолковский занимает скромную должность уездного учителя в Боровске, но его реферат заслуживает всяческого уважения. Ознакомившись с его трудами, я позволю себе доложить вам, что господин Циолковский по своим знаниям мог быть учителем в любой гимназии и даже преподавать в университете. Его исследование об аэростате – это зрелый труд, полный смелых мыслей и новых идей, в чем вы сейчас убедитесь сами. Однако господин Циолковский, в силу сложившихся обстоятельств, не сумел получить специального образования. И если в своем докладе он не всегда будет следовать строго научной терминологии, я прошу вас, господа, не быть слишком строгими и проявить доброжелательность. А за сим позвольте представить вам, господа, нашего гостя Константина Эдуардовича Циолковского.

Ученые ободряюще захлопали. Циолковский поднялся на кафедру совсем успокоенный и, поправив очки, заговорил:

– Господа ученые! Я очень растроган и сердечно благодарю вас за то, что вы согласились выслушать меня. Я представляю себе, как все вы заняты и как дорога вам каждая минута времени, поэтому буду предельно краток.

В зале послышались приглушенные голоса одобрения, и это придало сил и уверенности Циолковскому.

– Вы прекрасно знаете, господа, что воздушный шар Монгольфье за свою столетнюю историю претерпел большие изменения. Из круглого и грушеобразного он сделался продолговатым, рыбоподобным. Такая форма более устойчива к сопротивлению воздушной среды. А главное, господа, сейчас проявляется тенденция к созданию аэростатов управляемых, способных сопротивляться стихии и преодолевать силу ветра. Полагаю, что вы отлично осведомлены о дирижаблях Жиффара, Дюпюи де Лома, братьев Тиссандье, Ренара и Кребса. Безусловно, вам известны работы в этом направлении наших соотечественников, профессора Менделеева и изобретателя Костовича.

Отдавая дань уважения названным изобретателям и исследователям, позволю себе высказать мысль, что главный недостаток перечисленных аэростатов состоит в ненадежности их оболочек. Матерчатая оболочка очень непрочна и недолговечна. Она не может долго сопротивляться силе ветров и не может быть абсолютно непроницаемой для газа.

Чтобы добиться серьезных успехов в воздухоплавании, надо экспериментировать, ставить опыты. Я разработал совершенно новую жесткую конструкцию оболочки управляемого аэростата. По моим убеждениям, она должна быть металлической.

– Металлической? – раздался удивленный старческий голос.

– Да, металлической! Ее необходимо делать из тонких листов железа, меди или другого ковкого металла.

Циолковский сошел с кафедры, достал со шкафа модель своего дирижабля и поднял ее над головой:

– Вот мой аэростат. Он сделан из тонких медных пластин. Огромное значение я придаю форме аэростата. Предлагаю конфигурацию, приближенную к форме быстроходных рыб. Такой аэростат сможет легче преодолевать сопротивление воздуха и ветра.

– Это разумно!

– Да, да, весьма! – послышались голоса.

Циолковский подошел к доске, взял мел и нарисовал воздушный шар с корзиной:

– Вот такую форму имел аэростат Монгольфье. Подобные аэростаты были легкой добычей ветров. Мы знаем, господа, что десятки аэронавтов, пускавшиеся в полет на воздушных шарах, погибли трагически. А вот взгляните, господа, – Циолковский быстро нарисовал головастую рыбу.

– Это кит? – спросил кто-то в первом ряду.

– Это аэростат Липпеха, строившийся в России еще в тысяча восемьсот двенадцатом году.

Ниже этого рисунка Циолковский нарисовал аэростат миндалеобразной формы, а внутри – груше подобный баллон.

– Это, господа, схема оболочки аэростата Дюпюи де Лома, вычерченная профессором Менделеевым. В центре оболочки, как вы видите, помещен баллон с газом. Он при полете может расширяться или сокращаться, а оболочка останется неизменной.

Циолковский сквозь очки взглянул в зал и, заметив, что его слушают с интересом, продолжал:

– Мысль о жесткой оболочке теперь занимает многих. Большое значение имеет также и ее геометрические очертания. Чертеж, сделанный профессором Менделеевым по им же проверенным расчетам дирижабля французского конструктора Дюпюи де Лома, предпочтительней многих других. Его миндалевидная форма будет более устойчива к сопротивлению воздушной среды. Однако матерчатая оболочка весьма ненадежна. При наполнении и сокращений газового баллона она может деформироваться, что поведет к катастрофе.

– Я предлагаю, господа, – повысил голос Циолковский, – создать аэростат цельнометаллический, на жестком каркасе, который будет более надежен и безопасен. Думаю, что в этом направлении и должно идти дальнейшее развитие воздухоплавания.

– Ну-с, а как же ваш аэростат будет управляться? – спросили из зала.

– Сейчас, как вы знаете, господа, создаются электрические двигатели и двигатели, работающие на жидком горючем. Я надеюсь, что они-то и обеспечат развитие аэронавтики. Именно они!

В зале зашептались.

Выждав тишину, Циолковский продолжал с воодушевлением и верой:

– Мой цельнометаллический аэростат имеет еще одну существенную особенность – он может менять свой объем. – Циолковский вновь поднял модель и сжал ее. – Вот видите! Это сокращение необходимо для того, чтоб избежать деформации корпуса и при расширении и сжатии газа в баллонах на разных высотах. Изменение объема дирижабля будет производиться системой тросов, расположенных внутри металлической оболочки. Я уверен, господа, что только цельнометаллические аэростаты принесут прогресс человечеству. Но такой системы аэростата еще никто в мире не предлагал. Я боюсь, что на мои идеи не обратят внимания, если вы, господа, не возвысите свой голос. Судьба моего изобретения в ваших руках. От вас, господа, зависит многое. Вы можете помочь мне и России проложить пути в голубом океане. Я взываю к вашему разуму и к вашим сердцам!..

Циолковский умолк.

Раздались хлопки, послышались ободряющие возгласы: «Похвально!», «Смело», «Весьма оригинально!»… Ученые тесным кольцом охватили Столетова. Секретарь взял под руку Циолковского и увел к себе…

В тот день, когда Циолковский, охваченный волнением, ехал на извозчике с моделью аэростата в Политехнический музей, к Стрешневым, стуча шашкой о ступеньки лестницы и хрипло дыша, поднимался тучный городовой.

Услышав тяжелые шаги, Сергей Андреевич поспешил в переднюю:

– Здравия желаю! – гаркнул городовой. – Вы будете господин Стрешнев?

– Да, я. Вам что угодно?

– Господин исправник требует вас к себе.

– Хорошо. Сейчас…

Городовой козырнул, щелкнул каблуками и вышел.

– Что, что случилось, Сережа? – выбежала из спальни встревоженная Лиза.

– Исправник требует к себе. Приходил городовой.

– Ты не волнуйся, Сережа. Если б что плохое – пришли бы жандармы.

– А вдруг жандармы уже ждут там? Может, собрать вещи?

Лиза растерянно посмотрела на мужа и, секунду подумав, подбежала к раскрытому окну, взглянула и пальцем поманила Стрешнева:

– Сережа, он тут…

– Городовой?

– Да, очевидно, ждет тебя…

Стрешнев, стараясь быть спокойным, оделся в старый гимназический вицмундир. Зашел в спальню, поцеловал спящего сына и, перекрестив его, вышел в столовую.

– Ты ждешь худшего? – спросила ходившая следом Лиза.

– Не знаю… На всякий случай, Лизок, вот тебе деньги, спрячь. Если меня арестуют – уезжай отсюда вместе с мамой и Коленькой. Впрочем, я надеюсь, что все обойдется…

Стрешнев обнял Лизу, поцеловал:

– Не волнуйся, Лизок, полагаю, что переведут в другой город, и мы опять будем вместе.

– Я пойду за тобой, Сережа. Чтоб увидеться еще раз и узнать…

– Хорошо. А где мама?

– Она на базаре, я уже послала кухарку…

Стрешнев ласково погладил волосы Лизы, еще раз поцеловал ее и вышел.

Городовой сидел на скамеечке и курил.

– Что, меня приказано доставить под конвоем? – громко, чтоб слышала Лиза, спросил Стрешнев.

– Никак нет, ваше благородие, – вскочил городовой, увидев блестящие пуговицы, – я просто курил в холодке.

«Хитрит», – подумал Стрешнев и быстро, не оглядываясь, пошел впереди…

– А, господин Стрешнев! Входите, входите! – весело выкрикнул исправник и легко встал из-за стола. – Здравия желаю, Сергей Андреевич! Присаживайтесь, – и протянул Стрешневу мясистую руку, как старому знакомому.

– Наконец-то я могу вас обрадовать. Пришла бумага из Петербурга. Вы теперь – вольный казак! Честь имею поздравить!

– Спасибо, господин исправник. Я еще не смею верить.

– Как же, вот-с она! Сам господин товарищ министра внутренних дел изволил положить резолюцию.

– Что же, я могу вернуться в Петербург?

– Нет, не совсем… однако через некоторое время, я полагаю, возможно…

– Что же в резолюции? – дрогнувшим голосом спросил Стрешнев.

– А вот извольте убедиться сами: «Разрешается жить в Калуге».

– В Калуге?

– Да. Превосходный губернский город. Вы недовольны?

– Нет… я, собственно, не знаю…

– Как, помилуйте! В теперешнее-то время! Эх, Сергей Андреевич, Сергей Андреевич! Я ведь боялся за вас – ночи не спал… Ведь в Сибирь могли вас закатать. Да-с… Уж вы поверьте мне. Я знаю… Счастье в том, что бумага была подписана еще до этой крамолы. Поезжайте, голубчик, в Калугу – барином заживете. Вот для вас бумаги. Желаю успеха!

– Благодарю вас, господин исправник, – поклонился Стрешнев, взяв бумаги.

Исправник встал и, пожав руку Стрешневу, проводил его до дверей.