Текст книги "Анастасия или Анна? Величайшая загадка дома Романовых"

В течение нескольких месяцев три независимых научно-исследовательских учреждения проводили изучение генетического материала Андерсон. В Великобритании доктор Джилл и его коллеги проводили испытания образцов тканей, изъятых из двух парафиновых блоков, сохраненных в больнице Марты Джефферсон, а также образцов прядей из большого клубка волос, найденного Сюзанной Гриндстаф-Буркхарт. Образцы тканей немного пострадали от времени, но доктор Джилл и его коллеги смогли найти пригодный для работы материал. Образцы такней и волос однозначно подтвердили, что они принадлежали женщине и были получены от одного и того же лица. Теперь нужно было ответить на вопрос, есть ли соответствие между образцами, взятыми у Андерсон, и останками, найденными у деревни Коптяки. Чтобы установить линию родства, доктор Джилл и его группа получили профиль первичных структур нуклеиновой ДНК Андерсон, проведя исследование тканей кишечника посредством коротких последовательных повторений анализа. Когда полученные результаты были сопоставлены с тем, что удалось получить при исследовании останков Николая II и императрицы Александры Федоровны, а также трех их дочерей, были установлены различия в четырех областях, тогда как различие даже в двух областях исключает возможность общего происхождения. Подобное несовпадение, как это отметили доктор Джилл и его группа, опровергает возможность того, что Андерсон является дочерью царя Николая II и императрицы Александры Федоровны {14}.

После этого ученые провели анализ митохондриального профиля мтДНК, полученный по результатам исследования тканей кишечника и образцов волос, и сопоставили его с митохондриальным профилем мтДНК герцога Эдинбургского, которая нашла свое повторение в эксгумированных останках императрицы Александры и трех ее дочерей. В результате этого анализа были обнаружены шесть несовпадений в профилях ДНК семейства Гессен и ДНК Андерсон {15}. Эти два результата не оставляли почвы для сомнений. Данные по исследованию нуклеиновой ДНК исключали вероятность того, что Андерсон могла быть ребенком Николая II и императрицы Александры, тогда как несовпадения в профиле мтДНК, полученном по результатам анализа тканей и волос по линии семейства Гессен, исключали всякую возможность родственных связей с императрицей по материнской линии. С научной точки зрения женщина, известная как Анна Андерсон, никак не могла быть великой княжной Анастасией.

Одновременно с испытаниями, которые проводились в Научно-исследовательской лаборатории судебной медико-биологической экспертизы в Великобритании, Сид Мандельбаум позаботился о том, чтобы доктор Марк Стоункинг из Университета штата Пенсильвания получил вместе со своим помощником доктором Терри Мелтоном возможность подвергнуть генетическому исследованию шесть прядей волос, найденных Сюзанной Гринд-стаф-Буркхарт {16}. На этих образцах проводились только исследования профиля митохондриальной ДНК (мтДНК), полученный генетический профиль точно соответствовал тому, что был построен доктором Джиллом вплоть до тех же шести несовпадений. Эти испытания еще раз опровергли, что Андерсон на самом деле была великой княжной Анастасией {17}.

Расположенный в Мериленде Патолого-анатомичес-кий институт армии США, которым руководит доктор Виктор Уидн, провел третий цикл исследований, который, так же как и исследование, проведенное Джиллом, было поручено этому институту Ричардом и Мариной Швейцер. Оно проводилось с целью получить при рассмотрении этого дела дополнительное генетическое подтверждение и убедиться, что все полученные профили совпадают между собой, независимо от того, в какой исследовательской организации проводилось изучение. Уидн проводил исследования новых срезов тканей кишечника, взятых в больнице Марты Джефферсон, и сравнивал полученные им характеристики профиля митохондриальной ДНК (мтДНК) с теми, что были получены в Научно-исследовательской лаборатории судебной медико-биологической экспертизы и в лаборатории Университета штата Пенсильвания. Результаты этих новых опытов совпали с полученными результатами предыдущих исследований, проведенных на тканях и на двух отдельно взятых образцах волос. И вновь шесть несовпадений, выявленных на всех образцах, исключили любую возможность того, что Анна Андерсон на самом деле была Анастасией {18}.

После полувека споров, взаимоисключающих признаний и разоблачений, противоречащих друг другу результатов фотографических сопоставлений и графологических экспертиз, проведенные анализы ДНК однозначно и убийственно достоверно опровергли убеждение, что Неизвестная, она же Анастасия Чайковская, Анна Андерсон, Анастасия Мэнехен, является русской великой княжной Анастасией Николаевной. Какое бы имя ни избрала себе самая знаменитая в мире претендентка на великокняжеский титул, она не имела на него никаких прав. Ткани кишечника, исследование которых проводил доктор Джилл и его коллеги, генетически соответствовали другим образцам тех же тканей, изучением которых занимался Уидн; волосы, лежавшие в книге, оказались идентичными волосам, найденным в коробке из-под вина, и профили, полученные при исследовании двух отдельно взятых образцов волос, соответствовали тем, что были получены при исследовании тканей кишечника. Все три лаборатории, работая независимо друг от друга и исследуя каждая свои образцы, получили одинаковые профили генетической кривой Андерсон, и она исключала всякую возможность того, что Андерсон являлась дочерью Николая II и Александры.

Но тогда кем же она была на самом деле? Начиная с конца двадцатых годов в обществе ходили слухи, обвинения и заявления, что на самом деле эту женщину звали Франциска Шанцковска, она была полькой по национальности, фабричной рабочей и пропала без вести в Берлине в начале двадцатых годов. Правда, нужно отметить, что каждое такое утверждение сторонники Андерсон отрицали, высмеивали, отвергали или отметали как ложное. Некоторые из ее противников очень серьезно отнеслись к этой идее, в частности, Жильяр в своей книге «Фальшивая Анастасия» просто подает данную версию как доказанную. Однако те сведения, что просачивались к публике были малоубедительны и выглядели настолько противоречиво, что даже многие из тех, кто полностью отрицал саму мысль о том, что на самом деле Андерсон является великой княжной Анастасией, отказывались считать вероятной возможность такого варианта развития событий. «Кем бы она ни была, – так сказала по этому поводу княгиня Нина Георгиевна, – польской крестьянкой она не является» {19}.

Однако каким бы маловероятным это ни было, если не считать имени великой княжны Анастасии, Франциска Шанцковска – это единственное имя реально существовавшего человека, которое когда-либо приписывалось Андерсон. Зная об этом, режиссер Джулиэн Нотт установил место жительства членов семьи пропавшей девушки и получил образец крови, взятый у ее внучатого племянника Карла Маухера. Этот образец был отправлен доктору Джиллу и его сотрудникам. Коль скоро Андерсон по своим генетическим параметрам не соответствовала великой княжне Анастасии, сопоставление ее характеристик с характеристиками образца, взятого у Маухера, сможет ответить на вопрос, являлась ли она Франциской Шанцковской. В Научно-исследовательс-кой лаборатории судебной медико-биологической экспертизы провели анализ образца крови Карла Маухера и сравнили его с данными, полученными при анализе тканей и волос Андерсон. Маухер был сыном Маргареты Эллерик, которая являлась дочерью Гертруды, сестры Франциски, и следовательно, он должен был иметь одинаковый генетический профиль митохондриальной ДНК (мтДНК) с пропавшей Франциской. Это и установили доктор Джилл и его коллеги – пять идентичных совпадений между генетическими профилями, полученным по тканям и образцам волос Андерсон и по крови, данной Маухером. Данные анализа митохондриальной ДНК (мтДНК) позволяют сказать, являются ли люди родственниками, но не позволяют установить степень их родства: самое большое, что мог сказать Джилл, сводилось к тому, что «Карл Маухер может являться родственником Андерсон по материнской линии» {20}.

Доктору Чарлзу Джинтеру из Калифорнийского университета в Беркли, который работал независимо от названных выше ученых по заказу немецкого режиссера Мориса Филипа Реми, удалось получить и провести серию исследований образцов крови, которые согласилась дать Маргарета Эллерик, сестра Франциски и мать Карла Маухера. Полученный генетический профиль митохондриальной ДНК (мтДНК) оказался идентичным профилю ее сына и профилю, полученному в результате исследования тканей и волос Андерсон {21}. Однако при установленной генетической связи вопрос о том, насколько вероятно то, что Андерсон действительно принадлежала к семье Шанцковских, сводится к статистическому анализу, в котором полученные генетические профили сопоставлялись с результатами исследований, собранных в генетических базах данных. Как установил доктор Джилл, профили, общие для Андерсон и Карла Маухера, оказались в высшей степени редкими, настолько редкими, что их не удалось встретить ни в одной из баз данных. Подобная уникальность подтверждала гипотезу о том, что между этими двумя людьми действительно существовала родственная связь. Результаты исследований Стоункинга и Мелтона из Университета штата Пенсильвания показали совпадение с результатами исследований образцов волос и тканей Андерсон, проведенных в Великобритании; генетические профили этих материалов также находились в соответствии с генетическими профилями образов крови, данных Маухером и Эллерик, равно как и с результатами исследования тканей кишечника Андерсон, которые провел Уидн из Патологоанатомического института армии США. Доктор Джилл оценил вероятность случайного совпадения генетических профилей Андерсон и Маухера «меньше чем один на три сотни случаев» и признал вероятность того, что женщина, известная как Анна Андерсон, была Франциской Шанцковской, равной 98,5 % {22}.

В этом деле, полном потрясающих поворотов судьбы, такое использование достижений генетики и вмешательство ультрасовременной науки в историю в духе эпохи короля Эдуарда VIII оказалось самым необычайным событием. У исследователей были ткани кишечника Андерсон, но результаты их, взятые сами по себе, наносили хоть и впечатляющий, но единичный удар по претензиям Андерсон. «Когда были получены результаты анализа, я испытала страшное разочарование, – вспоминает Сюзанна Гриндстаф-Буркхарт. – Это не тот конец, который должна была иметь такая сказка» {23}. Те, кто был знаком с семьей Мэнехен в Шарлотсвилле, не стеснялись слез, глядя, как приходит в упадок их дом, зарастает горами мусора, чему способствовало ставшее притчей во языцех стремление Джека сохранить в качестве памятника истории все, что было связано с его женой. Тем не менее именно это невольно помогло найти разгадку одной из величайших тайн XX века.

Так мир узнал, что несколько миллиметров сохраненного биоматериала и несколько срезанных прядей волос положили конец самой долго существующей истории о семье монархов. Но вслед за этим у публики возник закономерный вопрос: а кто это такая Франциска Шанцковска? Как ей удалось быть настолько убедительной? Как она с легкостью дурачила такое множество людей, которые лично знали великую княжну Анастасию? Как она получила доступ к такому впечатляющему массиву подтвержденных третьими лицами воспоминаний, откуда у нее познания в области иностранных языков, откуда у нее шрамы? Приговор, вынесенный при помощи генетических исследований, не проливал свет на эти вопросы. И они долгое время оставались без ответа.

Вплоть до последнего времени.

19
Девушка из провинции

Везде, насколько хватало глаз, простиралась холодная равнина. Луга, которые шесть месяцев назад были ярко-зелеными с яблоневыми и вишневыми деревьями, теперь были укрыты снегом; поросшие лесом холмы поднимались к свинцово-темному небу, а берега одиноких, поросших тростником озерец окаймляли выбеленные морозом шпили елей и сосен. В тот декабрьский вечер северная часть Липпушского леса, раскинувшегося по обе стороны границы между Померанией и Западной Пруссией, была суровой и неприветливой. Ничто не нарушало тишину леса, если не считать диких кабанов и оленей, которые осторожно прокладывали себе дорогу среди сугробов, чтобы напиться ледяной воды из рек {1}.

Тонкие струйки дыма поднимались из труб над очагами, в которых горел торф, и вились над небольшими домами – всего шестандцать строений, образующих «замечательное селение Боровилхас», крохотную деревушку с населением в 117 человек. Она размещалась вдоль дороги, утопающей в грязи весной и осенью, покрытой пылью летом, а зимой заваленной снегом {2}. Тем не менее в деревне чувствовалось оживление, несмотря на сильный холод, крестьяне запрягали лошадей и волов, поскольку это был четверг, 24 декабря 1896 года, канун Рождества. Люди, которые жили в Боровилхасе, все как один убежденные католики, намеревались отпраздновать это событие, поэтому собирались в путь. В Боровилхасе не было костела, и, чтобы послушать мессу, жителям деревни приходилось добираться до города Борек, расположенного примерно в пяти километрах к северу.

Но в одном из домов подготовка к Рождеству проходила особенно радостно. Дом был старым и находился в плачевном состоянии. Изрядно потрепанный непогодой и давно нуждавший в ремонте, дом был поделен на две половины, где, как это отметил посетитель, навестивший этот дом спустя долгое время после описанных событий, «свиньи, овцы и куры» жили под той же покрытой дранкой крышей, что и их хозяева. Здесь не было никаких удобств: давно отслуживший свой срок и готовый развалиться на части очаг служил единственным средством защиты от суровой зимы {3}. Но здесь восемью днями раньше, 16 декабря, в среду, грузный мужчина средних лет и его суровая жена приветствовали появление на свет их первой дочери. Они вполне могли быть католиками, но эта супружеская пара, также как и их соседи, были кашубами, потомками балтийских славян, которые жили в этих местах с незапамятных времен. Кашубы жили замкнуто, общинами, имели собственные праздники, обряды и ремесла, говорили на кашубских диалектах польского языка {4}.

Они знали и почитали старинные поверья, что в окружающих лесах таится невидимое человеческому глазу зло и что всегда нужно быть готовым к борьбе с ним. В соответствии с их обычаями новорожденного младенца следовало завернуть в один из фартуков его матери и надеть ему на шею четки, чтобы отпугнуть гоблинов и вампиров, затаившихся вокруг дома в ожидании появления младенца на свет. Кроме того, над очагом нужно было подвесить сердце только что убитого черного кота, для того чтобы противостоять злым и коварным умыслам какой-нибудь ведьмы {5}.

Обычаи кашубов требовали крестить новорожденного младенца в первое воскресенье после его появления на свет, чтобы невинное дитя не пало жертвой злых сил, жаждущих совратить его с истинного пути {6}. Однако обильный снег, выпавший в конце 1896 года, не позволил последовать обычаю, и родителям пришлось дождаться кануна Рождества, чтобы крестить дочь. Они собрались и вместе с соседями отправились по скованной морозом дороге в путь до собора Св. Марии, построенного в XVII веке в городе Борек. И пока горели свечи, а прихожане пели рождественские гимны, младенец был крещен, получив имя Франциска Анна Шанцковска, в память о жившем в XIV веке Святом Франциске Римском {7}. Таким образом, в обстановке как нельзя более отличной от блестящей церемонии, которой было отмечено крещение великой княжны Анастасии Николаевны, начались жизнь и приключения Франциски Шанцковской – Анны Андерсон – самой известной в истории претендентки на княжеский титул.

В одном княгиня Нина Георгиевна была права: Франциска Шанцковска не была польской крестьянкой. Место, где она родилась, сегодня называется Боровый Лаз и находится на территории Польши, но в 1896 году весь этот район принадлежал Германии: деревня Боровилхас находилась в Западной Пруссии, всего в нескольких милях к востоку от границы с немецкой областью Померанией. До тех пор пока Берлин не установил в конце XVIII века контроль над этими землями, их захватывали отряды польских войск, а также переселенцы из России и тевтонские рыцари, сюда вторгались войска пруссов и шведов {8}. Однако предки Франциски Ченстковские, как они себя называли, имели пусть и слабые, но связи со старым королевством Польским. В 1683 году король Ян III Собесский произвел нескольких членов этого семейства в ранг дробной шляхты, то есть мелкопоместной польской знати, за то, что они помогли его армии отра-зить наступление войск Османской империи в сражении под Веной {9}. В те времена подобная награда была обычным явлением, однако она предоставляла семье определенные права, которых не было у обычных крестьян, а позднее предоставляла почетное право дополнять фамилию приставкой «фон», свидетельствующей о социальном статусе ее обладателя. Одновременно с повышением в ранге награжденному был пожалован небольшой кусок земли на территории, которая в те времена носила название Картузы, это была болотистая местность, которая в XIX веке окаймляла границы Померании и Западной Пруссии {10}.

Не могли ли эти свидетельства былого величия каким-то образом повлиять на Франциску в более позднее время, когда она заявила о своих претензиях? Не было ли все это попыткой вернуть то, что было давно утеряно? Потому что так оно и было на самом деле, поскольку ко времени ее рождения все привилегии, которыми когда-то пользовалась семья фон Ченстковски, исчезли. Они по-прежнему владели поместьем площадью примерно в 12 га, которое вместе с дворянским званием было когда-то пожаловано королем вместе с пришедшим в ветхость домом, в котором родилась Франциска, но на этом все и заканчивалось {11}. Отец Франциски, Антон, вел борьбу за существование со дня своего рождения в 1842 году. В своей родной деревне Боровилхас и тогда, когда отбывал в течение трех лет обязательную воинскую повинность в прусской армии, он старался найти свое место в жизни. Удрученный своей незадавшейся жизнью и, как говорят, увлекшись на какое-то время идеями социализма, он отказался от дополнения своей фамилии почетным «фон», усматривая в нем напоминание о печальной участи его рода {12}.

Антон женился очень поздно, и когда родилась Франциска, ему было пятьдесят четыре года. Его первая жена Жозефина Пеек умерла в 1892 году, через два года после свадьбы. В 1894 году он взял в жены двадцативосьмилетнюю Марианну Ветзке {13}. По всеобщему мнению, это был брак, заключенный по расчету, потому что, если не считать их принадлежности к кашубам, у родителей Франциски не было почти ничего общего. Антон имел характер общительный и беззаботный, он был человеком, который не любил работать, но любил крепко выпить в компании с друзьями. Марианна, напротив, была женщиной трудной в общении, она оставляла сильное, но малоприятное впечатление у тех, с кем ей доводилось встречаться {14}.

Так же как и великая княжна Анастасия, Франциска росла в окружении четырех братьев и сестер. Она не была первым ребенком у своих родителей, в ноябре 1895 года у них родился сын Мартин-Христиан, но он умер в младенчестве, так же как и их другой сын, Михаэль, который появился на свет в 1899 году, когда Франциске было три года. Что касается других братьев и сестер, то Гертруда, вторая дочь Антона и Марианны, родилась в 1898 году, брат Валериан – в 1900 году, а еще один брат Феликс – в 1903 году, младшая дочь Мария-Юлиана родилась в 1905 году. Первые годы жизни Франциски проходили в постоянных переездах, в неприветливых и мрачных деревнях и хуторах, работая в которых семейство старалось свести концы с концами. В 1897 году они уехали из деревни Боровилхас и поселились в Западной Пруссии, в расположенной примерно в 16 км к северу деревне Цуковкен (ныне Тройенфельде), где Антон работал батраком-поденщиком, то есть сельскохозяйственным рабочим. Он был одним из тех, кого нищета вынудила трудиться на кабальных условиях ради того, чтобы, их семьи имели какую-то крышу над головой и пропитание {15}. Как отметил один из социологов, это было скотское существование, где правили «палка и бич надсмотрщика», где нормой поведения были «пьянство, воровство, леность и порок в его самых отвратительных формах» {16}. В 1900 году Антон нанялся на три года на работу в Померанское сельскохозяйственное поместье Глишнитц и привез туда свою семью, чтобы они могли работать и жить с ним. Весной 1905 года они оказались в городе Шварц Даммерков (ныне Чарна Дьябровка) – крупном городе Померании, а к началу 1906 года семейство трудилось а Гут-Вартенберге – сельскохозяйственном поместье, расположенном на окраине города Бютов (ныне Бытов) {17}.

В том же 1906 году Антон унаследовал доставшийся от предков надел земли площадью в 12 га; он его продал и приобрел мызу в померанском городе Хигендорф (ныне Удорпье), расположенном в нескольких километрах к югу от Бютова {18}. В начале двадцатого столетия здесь в небольших деревянных или кирпичных домах, окруженных садами, из которых можно было пройти к низким длинным амбарам, проживало около пятисот человек. На одном конце этого селения стояло две школы, католический костел и лютеранская кирха, а также гостиница, рынок, лавки мясников и булочников, кузницы, конюшни и трактиры. На другом конце селения расположились две лесопилки и фабрика по производству мебели. Несмотря на то что начался новый век, местные улицы, которых было всего три, по-прежнему оставались немощеными: летом за проезжающими лошадьми и повозками тянулись густые клубы пыли, зимой улицы превращались в грязное болото. Чтобы вывести скот на пастбище, крестьяне гнали стадо через весь город, после этого улицы были усеяны кучами навоза, который так и лежал, пока дождь не смывал его. Дома, в котором жила Франциска, уже нет, но если бы он был таким, как это принято у кашубов, то это был бы одноэтажный сруб из сосновых бревен. Комнаты в нем были бы украшены дешевыми литографиями и без особых затей обставлены резной и ярко раскрашенной мебелью, в самом центре дома находилась печь. Электричество и водопровод были здесь неизвестны, помещения освещались свечами или керосиновыми лампами, а воду носили от ближайшего колодца {19}.

Как это все было непохоже на Александровский дворец и ту жизнь, которую Франциска позднее пыталась выдать за свою! Благодаря мызе в Хигендорфе семье удалось преодолеть многие лишения, но Франциске жизнь не сулила ничего нового и по-прежнему оставалась тяжелой: чтобы собрать урожай осенью, поля весной нужно было вспахать и засеять, нужно было накормить и напоить скотину, нужно было достать из колодца и принести домой воду, из дровяного сарая нужно было натаскать дров; в печи нужно было поддерживать огонь, нужно было вовремя подливать керосин в лампы и удалять нагар с фитилей, нужно было ставить новые свечи взамен сгоревших, стирать грязное белье и убираться в доме – эти бесчисленные повседневные заботы и были тем миром, в котором жила Франциска. А по вечерам, подобно любой другой девушке-кашубке, она осваивала красочную, сложную и вычурную вышивку, которая украшала лифы женских платьев и мужские рубашки. Это умение Франциски ее сторонники позднее расценили как доказательство того, что она выросла в аристократической среде, поскольку, как предполагалось, что никто, кроме бездельниц-аристократок, не станет тратить время на подобные увлечения {20}.

Представление о том, что удел простой девушки из провинции – довольствоваться в жизни минимальными возможностями, ввел многих в заблуждение, решив, что такой девушке не могло быть доступно хорошее образование. Все это стало результатом попыток примирить предвзятое, исполненное снобизма мнение, что женщина, которую после проведенных ДНК-тестов ошибочно назвали «польской крестьянкой», по определению была неспособна усвоить множество сведений, владение которыми продемонстрировала Андерсон. Подобное упрощение выводило из себя даже Гертруду, сестру Франциски. «Франциска, – заявляла она, – глупой отнюдь не была». Учась даже в средней школе, она выделялась из всей семьи. «Отметки, которые она получала, были выше, чем мои отметки или отметки других наших братьев и сестер», – добавляла Гертруда {21}.

Позднее появится много рассуждений из-за единственного высказывания Отто Мейера, одного из учителей Франциски в школе города Хигендорфа. «Она была, – заявил учитель, – скорее ограничена, нежели умна» {22}. Характеристика впечатляющая, но насколько она соответствовала истине? Франциска начала обучение в 1902 году в начальной школе в Глишнитце, где в ту пору жила ее семья; дальнейшее обучение продолжилось в Шварц Даммеркове, после того как туда переехали ее родители, и начальное образование Франциска завершила в сельской школе в Хигендорфе. {23} Затем осенью 1908 года, пройдя положенные испытания по арифметике, письменному и устному немецкому языку, а также по немецкой истории, естественным наукам и религии, она продолжила обучение в соответствии с программой седьмого класса средней школы города Хидендорфа. Как вспоминал об этом Ричард, сын Отто Мейера, Франциска «всегда хорошо успевала в школе. У нее была грамотная речь, она всегда старалась выучить все, что было задано, и за свою успеваемость часто заслуживала похвалу ректора школы» {24}. Другая одноклассница Франциски, которую звали Шарлотта Мейер, вспоминала о ней «как об исключительно добросовестной ученице», а Гертруда говорила, что ее сестра «быстро усваивала материал» и что ее школьные успехи «были превосходными». Осенью 1910 года она продолжила образование, будучи принятой в школу при аббатстве в Таннен-бей-Бютов, расположенную в километре к северу от Хигендорфа. Франциска была настолько хорошей ученицей, что меньше чем за шесть месяцев она прошла курс обучения по программе девятого класса и получила свидетельство об образовании намного раньше своих одноклассников. {25}

Конечно же, данное обстоятельство не может служить доказательством исключительных способностей Франциски, однако продолженное ею образование, воспоминания ее сестер и одноклассников, а также досрочное получение свидетельства об образовании – все это не оставляет камня на камне от характеристики, которую дал ей ее учитель, утверждая, будто она была «скорее ограниченной, чем умной». У нее, несомненно, была хорошая память и, что еще более важно с точки зрения ее будущих притязаний, несомненная способность к языкам. Ее родным языком был кашубский диалект польского языка, на котором говорило 90 % жителей районов, расположенных вокруг Боровилхаса и Хигендорфа {26}. Кашубский диалект уникален с лингвистической точки зрения. Возникший у балтийских славян, живущих в Померании, он принадлежит к западной группе славянских языков. Однако с течением столетий он испытал сильное влияние других языков – заимствование как отдельных слов, и так целых фраз из немецкого, шведского и польского языков. В результате появился уникальный язык, трудно понятным для тех, кто не владеет им {27}. Не могло ли быть так, что непонятный, но имеющий славянское звучание язык, на котором Франциска иногда говорила что-то во сне, был на самом деле кашубским, но слышавшие это люди, для которых родным языком был немецкий, приняли его за русский?

«Польский язык, – как настаивал, говоря об Анне Андерсон, герцог Лейхтенбергский в своем письме к великой княгине Ольге Александровне, – это язык, которым она абсолютно не владеет и также не может его понимать» {28}. Но, как и во многих других вопросах, касающихся претендентки, герцог был не прав, поскольку польский был вторым родным языком Франциски. В этом не было ничего удивительного для района, в котором она проживала; в самом деле, если учесть, что для 80 % кашубов из этих мест польский был вторым родным языком, было бы в высшей степени странно, если бы Франциска не относилась к их числу {29}. Как отмечено в проведенном в девятнадцатом веке этнографическом исследовании, посвященном данной области, кашубы вполне понимают польский язык и регулярно читают польские газеты и журналы {30}.

Как вспоминают ее браться и сестры, Франциска рано научилась говорить по-польски, правда, ее брат Феликс утверждал, что она редко говорила на этом языке {31}. Позднее немногие друзья ее детства говорили, что она бегло говорила на польском, а по данным 1927 года, мать Франциски, Марианна, пользовалась польским как языком повседневного общения. {32} В 1921 году Тэа Малиновска, медсестра из клиники в Дальдорфе, шутила и говорила с Неизвестной на польском языке: тогда ей ошибочно казалось, что ее пациентка «понимает кое-что из того, что я говорила ей», но «не говорит на этом языке». Если последнее было верно, то почему же Малиновска постоянно использовала этот язык в разговоре с Франциской? {33} Кроме того, имели хождение рассказы, и все не слишком убедительные, что во время своего пребывания в семье фон Клейстов Франциска выкрикивала что-то по-польски {34}. Это знание польского языка послужило еще одним поводом для полемики с теми, кто поддерживал претензии Франциски, настаивая, что она может понимать русскую речь, но не хочет говорить на этом языке {35}.

Далее следует немецкий язык, который был третьим языком Франциски. Как говорил ее брат Феликс, она говорила «на хорошем немецком языке». На первых порах это был платтдойч – нижненемецкий диалект. Однако в школе она научилась говорить на хохдойч – литературном немецком языке, на котором говорят в Берлине и в официальных учреждениях в Германии. Даже если взять первые годы, когда Франциска только заявила о своих претензиях на имя и титул великой княжны Анастасии, на каждого, с кем она встречалась – на Малиновску, Нобеля и Ратлеф-Кальман – она производила глубокое впечатление своим «безукоризненным, хорошо продуманным, литературным» немецким языком. {36} И только позднее, когда выяснилось, что Анастасия далеко не так свободно говорила на этом языке, способности Франциски к немецкому языку внезапно и необъяснимо ухудшились.

Полученное Франциской полное среднее образование, которое само по себе было исключительным явлением в ее семье, отнюдь не являлось единственным достойным интереса событием тех лет. Антон, как это запомнилось Ричарду Мейеру, до безумия любил Франциску, он открыто портил ее, потакая любым интересам дочери, и «обращался с ней иначе», чем с другими своими детьми и даже собственной женой. Особое отношение было столь очевидным, что даже соседи перешептывались на эту тему между собой. Марианна, жена Антона, а также все другие дети носили одежду, сшитую ею самой, тогда как Франциска носила красивые платья, шляпки и туфли. Как говорил Мейер, «все вещи, которые покупал ей Антон, приобретались в лучших магазинах Бютова» {37}. Франциска, как вспоминала ее сестра Гертруда, ненавидела любые сельскохозяйственные работы – будь то вскапывание грядок, сев или сбор урожая, – выполнять которые вынуждада сама жизнь на земле. Антон просто освободил ее от выполнения работ, которые были обязательными для других детей. Получив таким образом свободу от всех домашних обязанностей, она уединялась где-нибудь с книгой. «Я часто видела, как она сидит и читает», – говорила Гертруда {38}.