Текст книги "Лето бородатых пионеров (сборник)"

 
Чтобы мы его —
Царство Русское —
В гульбе не разгуляли,
В пляске не расплясали,
В торгах не расторговали.
В словах не разговорили.
В хвастне не расхвастали…
 

А вон и оклеветанное многажды священство, по одному выводимое к булыжной древней стене и вопрошаемое:

– Веруешь? – и отвечающее:

– Верую! И благословляю вас, не ведающих, что творите! И падающее в собственноручно вырытую общую могилу…

 
Чтоб оно —
Царство Русское —
Рдело-зарилось
Жизнью живых.
Смертью святых,
Муками мученных…
 

Предисловие к «6 декабря»

В конце 1986 года в Москве состоялось множество мероприятий, призванных как-то организовать досуг молодежи. В ходе их было дано слово молодым людям – представителям разных «цехов» творчества в самом широком смысле этого понятия. Говорилось много. За долгие и многие годы наболело… В иных случаях как плотина прорвалась: проблемы сыпались одна на другую, создавая пирамиды, вершинами уходившие под облака. Исповеди чередовались с проповедями, обвинения – с покаянными речами… Какие-либо организационные выводы насчет создания системы досуга делать рано – все высказанное анализируется, уточняется, дополняется. Но этот период дискуссий дал пищу некоторым размышлениям, касающимся поколения «дореволюционного», если под перестройкой понимать, как должно понимать – революционные преобразования.

Наиболее симптоматичными показались впечатления о форуме творческой молодежи Москвы, состоявшемся 6 декабря. Несколько кафе на Калининском проспекте были в тот вечер отданы молодым: художникам и артистам, «рокерам» и «классицистам», любителям фольклора и архитекторам. Как я предполагал, и, думаю, не ошибся, средоточием дискуссий стала «Ангара» – кафе, где собрались молодые литераторы. Почти не сомневаюсь в том, что многое из произнесенного и «подуманного» именно в этом кафе обладает наибольшей степенью обобщения – хотя бы по природе занятий собравшихся здесь. Думается, наступил один из периодов нашей истории, в который слово писателя, художника, публициста призвано безотлагательно и с давно небывалой степенью правдивости и пронзительности вторгаться в нашу жизнь. В духовности, нравственности пересекаются многие, если не все, проблемы сегодняшнего общества. Это та высотка, которая может решить исход многих невидимых боев сегодняшнего дня. В штурме ее дурную услугу может сыграть нетерпеливость и лень, ржа конъюнктуры и нравственная нечистоплотность, равносильная хищениям перед боем. Вот почему так важен разговор об облике литератора, художника вообще.

Окружающая социальная среда очень долго провоцировала малодушие. В ней одни не дозрели, а уже сгнили, другие привыкли принимать душок тления за признак цветения, потому что душок этот исходит от них самих независимо от возраста… Поэтому так важно сегодня провести смотр оставшихся здоровыми нравственных сил. А для этого хотя бы попытаться обозначить пораженные места.

Ретроградство далеко не всегда карикатурно. Оно многолико, «хамелеонисто». Главный его признак – отсутствие искренности, фальшь любого рода. Нам потребно безошибочное нравственное чутье, чтобы уметь различать этот признак за «современной» фразой, за «перестроечной» терминологией. Литература настоящая помогает вырабатывать его. Но страшно, когда этого нравственного чутья недостает самим литераторам и критикам.

Есть по меньшей мере два косвенных доказательства, что положение здесь еще далеко от желаемого.

Первое состоит в том, что необычное, непохожее на зевоту вызывающий канон все еще вызывает больший огонь, чем серое, «проходное» или «отстраненное», своей отстраненностью кичащееся.

Другой косвенный признак: пока в основном «новое» – в хорошо и прочно забытом было «старом», в издании неиздававшееся, в цитировании запрещавшееся и т. д. Не есть ли это признак нашего художественного бесплодия? Художественного по большому счету? Не проела ли нас конъюнктура многолетняя? Не лишились ли мы способности создавать прекрасное, а не «перепевы на тему прекрасного»?…

Как-то так получается, что и молодым, и не очень молодым писателям за общественной деятельностью, за житейскими, часто надуманными, хлопотами, недосуг «по-толстовски» править написанное, «по-гоголевски» отложить готовое, «по-достоевски» углублять, казалось бы, уже достаточно глубокое. Недосуг! Нет времени на требовательность по большому счету. И тут видится лукавство, сдобренное высокомерием: слопают, мол,… и так…

Очень много рукописей, а то и вышедших книг, продиктованных изначальным тщеславием. Многозначительная исповедальность, многоречивое дилетантство, а то и никчемность… Это все равно что возомнить себя свадебным генералом и требовать к себе соответствующего внимания. Специфика такого – агрессивного – дарования или диктует характер, или диктуется характером сочинителя.

Тогда бренчание лиры напоминает неутоленное котячье мяуканье в марте месяце. И ласкать слух, естественно, не сможет. В таком случае чем оно громче, тем хуже и уму, и сердцу слушателей-читателей.

Не слишком ли часто подлинный жизненный опыт подменяется опытом ушлого, искушенного в издательской конъюнктуре, падкого на жалобы автора? И главное – автора чего? Ведь он уже не замечает, как злобненькая и нудящая нота становится лейтмотивом его «творчества». Разглядывание собственного пупа – главным его «действием». Словесные красивости лишь слегка скрывают матовый цвет желчи, благодаря которой эту общность авторов хочется назвать ЛИТЕРРАРИУМОМ.

«Судьба – это характер», – сказал некто мудрый.

Не будем брать хрестоматийные примеры из классики.

Анатолий Ким около десяти лет жил в настоящей нищете – ради писания. Житейские преграды кажутся неодолимыми лишь в том случае, если не хватает преданности делу, если нет не дающей покоя потребности высказаться во что бы то ни стало. Все это, если это есть – только и может привести к успеху. И успех-то при этом – не беспрепятственное издание, а нечто иное, не столь утилитарное. Ким медленно писал повесть, довел ее до… не скажем «совершенства» – до художественно завершенного целого. И – понес по редакциям, теряя достоинство и священную сосредоточенность в перебранках и жалобах? Нет. Начал другую повесть. Потом – третью. К моменту первого выхода к читателям он был спокоен за написанное, которого хватило бы (и хватило) на три книги… Интересно, сколько раз иные молодые литераторы сорвались бы с места, когда ими было бы столько – не скажем «написано» – исписано?

Знание о печальных судьбах иных рукописей, иных, достойных более раннего признания поэтов и писателей, предполагает в общих чертах два выхода (третий – «не писать» – обсуждать не будем). Первый: сверять возраст с возрастом классиков и с растущим беспокойством констатировать, что отстаешь все безнадежней; веером раскидывать по издательствам едва законченное, неперечитанное; ждать звонков и звонить, клясть судьбу и мрачнеть, гасить угли дарования в снегах скепсиса, налепить на физиономию саркастическую усмешку и по мере сил метать громы и молнии по разным недосягаемым целям. И путь второй: если читать, то не столько биографии, сколько тексты, и не из суетного тщеславия, а следуя тайному благородному влечению стать «победителем-учеником» по сути, по делу. Тогда горечь упомянутых судеб лишь придаст мужества… Пусть читатель решит, какой выбор дает больше пользы литературному процессу.

Но ой как не хотелось бы, чтобы бичевание молодых разномастных и изощренных конъюнктурщиков позволило расправить желтоватые, с подпалинами, крылья конъюнктурщиков немолодых! Очень не хотелось бы, чтобы эта категория авторов и издателей, десятилетиями орудующих в трогательно слаженном тандеме, продолжала ловить рыбку и воде, мутной «по-новому». Мы знаем вас, мы помним о вас, уважаемые тромбы! Щадить вас так же нечестно по отношению к истине, как бесчестно «бить лежачего» – подлинные молодые таланты, которые есть.

«… Пишет, пишет, а имен не приводит!..»

А имен больно много. Вон их, нераспроданных, невостребованных – горы в каждом магазине книжном, в каждой библиотеке! Читайте, выписывайте, составляйте реестры. Присылайте отзывы!.. А уж в Госкомиздате все продумают. Там знают, что необходимо как можно быстрее наладить оперативную связь «читатель-издатель», что нужны социологические опросы, механизмы по прекращению выпуска явного литературного брака, тем паче у его новых изданий. Знают ведь?…

Порой закрадывается сомнение: а не турнир ли на деревянных лошадках с пластмассовыми мечами все эти разговоры о том, что печатать, кого издавать, в каких количествах? Может быть, ветер гласности еще не касался занавеса, скрывающего истинное материальное положение типографско-издательского дела? Может быть, и здесь, как в некоторых, если не во всех, сферах экономики, в конечном итоге камнем преткновения является скудость или недостаточность чисто материальных элементов – в данном случае бумаги, станков и т. д.? Или ведомственная принадлежность вопреки здравому смыслу? Есть же штатные типографии, работающие в малую долю своей мощности только потому, что принадлежат одному ведомству (организации), в то время как принадлежащие другому дымятся от перегрузки неподалеку.

Знают ли те, кто разрабатывает издательскую стратегию, об истинном положении вещей? Если да, то пусть поведают. Если нет, то интересно, почему – тогда пусть узнают и после этого предадут гласности. Чтоб кривотолков не было. На том же форуме довелось услышать клятвенные заверения, что «всякие разговоры – треп, так как с материальной базой – труба»; и в то же время узреть в других углах авгуровские улыбки «знающих», что, мол, материальная база – будь здоров! – да не про вашу честь, хоть и вопиюще недогружена.

Не знаю, что ближе к истине. Может, и то, и другое от нее одинаково далеко.

Шестое декабря
Одноактный репортаж о форуме творческой молодежи г. Москвы

Действующие лица:

Владилен Иванович, литератор, 56 лет

Вениамин Полуэктович, литератор, в ожидании юбилея

Борис, издавшийся молодой литератор, 33 года

Виктор, неиздавшийся молодой литератор, 28 лет

Славик и Вовик – журналисты

«Человек у подоконника»

К-критик

Незнакомка

Геофизик (женщина)

Голоса выступающих

Место действия – кафе «Ангара», где собралась «литературная секция» форума. Действующие лица сидят за одним из длинных столов, стоящих перпендикулярно внешней стене и обращены к центру зала, откуда доносятся усиленные микрофонами ГОЛОСА. Рядом с Владиленом Ивановичем и Вениамином Полуэктовичем два свободных места.

СЛАВИК: У рокеров в «Метелице» – толпа с бубенчиками. У киношников тихо. В «театре» вяло. В «фольклоре» деловито. В «классической музыке» из пятидесяти человек двадцать – члены Союза, так что гиблое дело. Художники колготятся – наверное, к чему-то придут. У вас как?

ВОВИК: У нас даже возраст-то неясный. «Творческая молодежь», – а все, как я погляжу, пережили Лермонтова. Иные – давно.

СЛАВИК: Ну, я побегу?…

ВОВИК: Послушай хоть немного. Литераторы все-таки, основа основ.

СЛАВИК: Сейчас телевидение основа основ…

ГОЛОС 1-й: «Площадка молодняка», «лягушатник», «30-летние», – эти термины придуманы для обоснования удобной легенды о «буйных мальчиках». Пройдет, мол, перебесятся. И проходит – жизнь-то идет. Очень удобная ситуация для бюрократов. С этой позиции мы все уязвимы…

ГОЛОС 2-й: Средний возраст делегатов I Съезда писателей – 33–35 лет. На пятом люди до тридцати составляли треть делегатов. Расклад на седьмом, последнем: до тридцати – трое, до 40 – пятнадцать, 420 – в возрасте от 50 до 70 лет… Мы словно литературные мальчики и девочки. И содержать нас в таком качестве – это политика. Те, кто начинал писать в течение последних пятнадцати лет – это удушенные временем ли, бюрократией ли литераторы. Целое поколение выпало, как пьяный из троллейбуса. Во всем разуверились и позакрывались в комнатах. Работали «в стол». Выработался комплекс неполноценности. В чем-то помощь опоздала. Так давайте же 18-20-летним включим «зеленый свет»!

ГОЛОС 3-й: «Адмирал Нахимов» был давно списан. Но документы на списание оформлялись так долго, что он успел утонуть. Бюрократия убивает, и мы сталкиваемся не с государственной, а с ведомственной, убийственной структурой…

ВЕНИАМИН ПОЛУЭКТОВИЧ: Послушаешь – прямо-таки непризнанные гении. А по сути и выбрать нечего из груды исписанного. Журналы завалены рассказами-романами-стихами – аж шкафы трещат. Рецензенты неврозы зарабатывают в считанные месяцы…

ВЛАДИЛЕН ИВАНОВИЧ: Не больно-то их много, журналов-то.

В. П.: В нашу бытность еще меньше было. Только мы, написав по пять стишков или по три рассказика, в гении не лезли. Надо бы понять, что на писание десять процентов энергии потребно. Остальные девяносто – на пробивание. Это закон литературной жизни, компонент творчества, если хочешь.

В. И.: Разве ж это нормально?… Ребят можно понять. Поколение какое-то… несчастненькое, невыкрикнутое.

В. П.: Читывал. Одни натюрморты из селедочных голов.

В. И.: Да что они видели?… – то и выдавали. Откуда взяться бодрости, когда во лжи плаваешь?

В. П.: У порядочного человека в такой ситуации должно быть чувство «капитанского мостика». Он должен быть свеж и подтянут, даже сознавая, что корабль тонет, и до конца выполнять свой долг.

В. И.: Ладно тебе! Мы-то – когда еще на компромиссы пошли? А эти не хотят.

В. П.: Не могут! Слышал, как они нас-то чихвостили? «Молодые 60-х сгорели… Литература у нас плохая, никакая. Нарушено соотношение понятий литература и читатель. За исключением нескольких имен, остальные плодили духовную нищету и пассивность…» Ничего себе обвиненьица! Дети малые, ей-богу!

В. И. Знаешь текст первого, самого старого из найденных, папируса? «Времена не меняются. Дети не слушают родителей и всякий норовит написать книгу». Что же теперь делать? А если зуд. Невыносимо, когда невысказанное давит, – нам-то теперь это трудно понять. А надо бы… Надо помягче к ним…

ГОЛОС 1-й: В шестидесятых погибли многие начинания, потому что бездарности удалось натравить друг на друга людей одаренных… Я против «возрастного расизма», с чьей бы стороны он ни исходил. Представьте, Толстой говорит о Достоевском: «40-летний». Эта градация навязана нам каким-то сумасшедшим бухгалтером. Данте всегда шестнадцать. Нике Турбиной – всегда восемьдесят… Я призываю не вступать в унаследованные, навязанные конфликты – «Восток – Запад», «правые»-«левые», народное – индивидуальное, город-деревня и так далее. Сейчас литературная ситуация настолько сложна, что ее невозможно разделить надвое, не упрощая.

ГОЛОС 2-й: Московские молодые литераторы находятся словно в безвоздушном пространстве. У них нет защиты против неграмотного редактора, бюрократа и злобной молвы. Нет никакого журнала, в издательства не протолкнуться…

В. П.: Обличители… Образованные, а гулкие какие-то, незаполненные, мягко говоря.

В. И.: А знаешь, как Маяковский свою первую книжку издал? Она называлась «Я». Размножил на гектографе, сам разнес по книжным магазинам. Ведь нигде книга не проходит такой долгий путь, как у нас… Помягче надо к ним. (Обращается к Вовику.) Что же ваш товарищ ушел?

ВОВИК: Он все кафе обегает: репортаж в номер.

В. И.: А лучше б здесь посидел-послушал.

ВОВИК: Вы думаете, что-то решат?

В. И.: Всерьез затеяно, как я понимаю: комсомол…

ВОВИК:…«Общество трезвости». Вы знаете, есть у комсомола программа «Инициативы молодежи». Так там литобъединения стоят в одном ряду с секциями картинга, мотоциклетного спорта и тому подобным. По-моему, это о многом говорит… А вы думаете, «форум» – это не метафора?

В. И.: Эк как вы ничему не верите!

В. П.: Потому что это легче всего. А Гегель сказал, между прочим: «Считать последним словом мудрости сознание ничтожества всего, может быть, и есть на самом деле некая глубокая жизнь, но это – глубина пустоты». Так-то!..

В. И.: Да не забивай им голову Гегелем. Дай высказаться…

ГОЛОС 1-й: За последние годы у меня на квартире прошло около 400 литературных вечеров. Многие из присутствующих – их участники. Творчество молодых – это духовное достояние времени. Нужны постоянные места встреч: литературные клубы и кафе, где раз в неделю можно читать стихи. Газета «Досуг в Москве» или «Вечерка» печатает программу выступлений. Вечера пусть оплачиваются: негоже, когда поэт зарабатывает, работая грузчиком, и не может заработать творчеством. А малотиражные издания – 20-200 экземпляров – позволят тут же, в кафе, купить сборник понравившегося поэта, только что услышанного.

ГОЛОС 2-й: Нужен безгонорарный журнал, какие были в начале века. Тираж пусть – одна тысяча для начала. Уйдет ажиотаж: мнимо смелые, мнимо сильные обнажат свою мнимость… Вместо «Юности» трехмиллионной – десять молодежных литературных журналов тиражом по триста тысяч каждый!

В. П.: Или три миллиона по одному экземпляру… Смех и грех…

«ЧЕЛОВЕК У ПОДОКОННИКА» (Вовику): Простите, можно попросить пару листков из блокнота?… Спасибо!

В. П.: Кто это?

В. И.: А это кто? (Жестом обводит зал кафе.) Не знаю я! А что?

В. П.: Да ничего. Странный какой-то: баки, глаза насмешливые. Вон – застрочил, застрочил…

Появляются Виктор с Борисом.

ВИКТОР (к В. П.): Прошу прощения, у вас места не заняты?

В. П.: Это в каком смысле?

ВИКТОР: Нет, на ваши места никто не претендует. Стулья я имею в виду.

В. И.: Пожалуйста, пожалуйста! Очень даже приятно с молодыми не заочно, а тет-а-тет, так сказать.

БОРИС (в великолепном костюме английского сукна): Еще не разогнали утренник?

В. И.: Да почему ж вы так думаете? (Вопросительно смотрит на Вовика.)

ВИКТОР (ерничая): А мы иначе не научились еще!

В. П. (оглядывая костюм Бориса): Вас тоже, бедного, не печатают? Или как?

БОРИС: Печатают, да не радует. Годами все преет и тает, кромсается потихоньку. А выйдет – критика набрасывается на тебя, прежнего, каким ты был, когда сочинял в праведном порыве.

В. П. (убежденно): Значит, тленно!

БОРИС: Извините, вас я читывал…

ВОВИК: А я о вас пописывал…

В. П.: Польщен.

БОРИС: Зря.

ВОВИК: А меня так переписали-обстругали-отлакировали, что пришлось псевдоним придумывать.

В. И. (Виктору): А вы сюда – с конкретными предложениями?

ВИКТОР (мрачнея): Без толку… Лито бы централизовать. Даже КСП-шному автору надо в пяти местах пройти фильтры, если он собрался выступить перед аудиторией в 30–50 человек. И в каждом месте по пятой части выделяют для урны. И кто выделяет!..

В. И.: Значит, вы – поэт?…

ВИКТОР: «… зовусь я Цветик». Извините, сыну сейчас Незнайку читаю.

В. П.: Экие вы все нежные!

В. И.: Зато у нас шкура выдублена: зиму от лета уже не отличим.

БОРИС: Предлагаю все-таки послушать…

ГОЛОС 1-й: Надо выпустить сборник «Неизвестная Москва» – альманах молодых поэтов – я веду много лет поэтический клуб и могу сказать с уверенностью: это будет событие! Это неизведанный пласт современной поэзии, поверьте…

ГОЛОС 2-й: Нужна конкурсность – нет ведь никаких конкурсов! Анонимно – на существующих печатных площадях. Выезжаем сейчас на произведениях 20-30-летней давности, а новых практически нет. Масса поэтических сборников залеживается на прилавках – не пора ли ввести понятие о «дисквалификации» поэтов особо залежалых?…

ВОВИК: В письменных предложениях, знаете, есть предложения более радикальные: ввести юридическую ответственность за неиздание талантливых произведений.

В. И.: Это как?

ВОВИК: Например, не пропускает редактор рукопись – а она выходит в другом месте. И редактор штрафуется. Тогда будут бояться не издавать талантливых авторов.

В. П.: Вот это да-а!.. Ты видишь, Владилен Иванович, сколько цепкости обнаруживается? А вот я, молодые люди, общался не далее как вчера с Издателем. Так он говорит, что некоторым авторам просто лень написать о том, что рецензии на их рукописи необъективны. Лень защищать свои права, нет умения доказать свою правоту, искать аргументы для обоснования. Лень! – и все.

БОРИС: Браво, Вениамин Полуэктович! По-моему, сейчас нужно немалое мужество, чтобы рискнуть показаться ретроградом!

ВИКТОР: А я сомневаюсь, что не пишут из-за лени. Разуверились.

В. И.: Все вас бросает в крайности… Боюсь, вы все-таки унаследовали инстинкт фракционности, который громогласно порицаете…

БОРИС: Меня волнует, куда все предложения пойдут. Под сукном и так немало.

ВОВИК: Обещают обработать…

БОРИС: Обработают – своих не узнаешь… (Виктору, вдруг.) Смотри, смотри, какая бабца!.. Да вон, в том конце стола!

ВИКТОР: Около нее какой-то типчик (кивает в сторону подоконника).

ВОВИК: Он у меня бумаги просил…

БОРИС (поворачивается к центру зала, услышав голос К-критика): Сейчас нам ска-ажут!..

К-КРИТИК (многозначительно растягивая слова и заикаясь в микрофон): М-Мы собрались здесь, в центре столицы государства, с тем, чтобы высветить то наболевшее, которое терзало и продолжает терзать души российских писателей, собрались в надежде, что наш голос будет услышан… Сегодня я испытываю особое чувство… Глубины отечественной словесности… Отчетливо ощущаю, что… Многие годы ушли на то, чтобы… Та самая болевая точка, которая…

Звенит колокольчик.

БОРИС:… Слава богу – а то он бы до ночи говорил.

В. П.: Вот! Дали вам возможность говорить – а сказать толком ничего не можете! Агрессивная инфантильность… Что в том, что Лермонтова переросли? – это не кому-то минус, а вам, вам!

БОРИС: Все же лучше, согласитесь, когда язык еле ворочается с непривычки, чем от маразма.

В. П. (слегка тушуясь): Посмотрим, посмотрим…

В. И.: Должен сказать, что вы в ваших препирательствах оба хороши.

ГЕОФИЗИК (у микрофона): Я инженер-геофизик. Я удивлена: столько творческих людей собралось, а разговоры идут какие-то… мелкие. Докажите же, что вы творческие люди. стихи бы послушать, рассказы. Из Клуба самодеятельной песни здесь люди – спели бы, ей-богу!..

В. П.: Что это она?

ВОВИК: Сорок процентов пригласительных выделено комсомольским активистам района. «Против лома нет приема», как говорится.

ВИКТОР (громко): Мы к вам обязательно приедем на съезд геофизиков!

В. П. (Вовику): Слушай, глянь-ка, что там этот, у подоконника, строчит – не в службу, а в дружбу! (кивает на человека у подоконника. Вовик бочком подходит к тому и заглядывает через плечо).

ГОЛОС 1-й: А я бы вообще начал о месте, на котором мы собрались. Об Арбате. То, что в Риме было форумом, в Москве – Арбат. Его восстановили, но оказалось – фактически подменили. Люди ходят недоуменные. На площадке, издревле называемой Дурацкой, выступала Алла Пугачева. Когда? 1 апреля, в День Дурака. Это прикажете считать апофеозом возрожденного Арбата? Дрыгались, визжали от восторга. Это – творческое общение, которое планировалось? Думают создать два кафе друг против друга – «Мастер» и «Маргарита». Давайте уж тогда заделаем «Войну» и «Мир», «Преступление» и «Наказание». Восстановили «Дом с привидениями» на Собачьей площадке, а забыли, что на этом самом месте был дом, где родился – ни много ни мало – Суворов!! Воистину недовольство архитектурой Москвы превращается в политическую проблему!

ГОЛОС 2-й: Нужен журнал по отечественной истории объемом с «Вокруг света». Статистика подтверждает: фантастика не расходится – а книги по истории разлетаются мгновенно. Это о многом говорит. Сорок пять лет назад, в трудную годину, вспомнили и Суворова, и Невского, и Донского. Давайте же не дожидаться новых испытаний, иначе своим беспамятством приблизим их!

ГОЛОС 3-й: Необходим и театр русской истории, «Дебют». Два года Марк Захаров морочит голову молодым драматургам. Исторической тематики нет. Кто вырубил историю на московской сцене? Островский говорил, что в каждом театре Москвы должно идти одна-две таких пьесы, что москвичи с их богатейшей историей имеют право лицезреть своих героев… «Слову» отметили недавно 800 лет. И ни один театр не отозвался. Вы представляете себе, чтобы так поступили со своим «Словом» грузины или литовцы?! Это наш позор!

Человек у подоконника подходит к журналисту и о чем-то его спрашивает, затем отходит обратно.

В. И.: Вот это золотые слова! Это молодцы. (Обращаясь к В. П.) Что, нечем крыть?

В. П. (делает вид, что не слышит, обращаясь к журналисту): Ну что? Стихи небось?

ВОВИК: Стихи… Странный… Спросил меня, кто такой Островский… Неразборчивый почерк, все исчеркано. Только первую строчку и разобрал: «Художник-варвар кистью сонной…».

В. П. (волнуясь и стесняясь своего волнения): Странный тип!

БОРИС: Прошу обратить внимание, как бред реформаторства набирает силу.

В. П.: Цинизм у вас все же наигранный.

БОРИС: А вы послушайте…

ГОЛОС 1-й: При МОСХ есть молодежная секция. Такую же при Союзе писателей! 2–4 года проходит – уже видно, случайный человек пришел в литературу или не случайный…

ГОЛОС 2-й: Творческий совет молодых литераторов…

ГОЛОС 3-й: Центральное молодежное объединение…

ВСЕ ТРИ ОДНОВРЕМЕННО: Союз!.. Коллегию!.. На самом высоком уровне!..

ГОЛОС 1-й: Голосуем!

В. П. (громко): У нас тут что, учредительное собрание или что?

В. И. (тихо, обращаясь к В. П.): Сядь! Ты тоже не Мирабо.

В. П.: Коллективные формы борьбы за творчество остались только в Северной Корее!

В. И.: Что это ты так разгорячился!

В. И. (ни к кому не обращаясь, но тихо): Астафьев, Белов, Распутин ни у кого не просили помощи…

В. И.: Другое время было… Ну нельзя же быть таким нетерпимым!

БОРИС: А я согласен с Вениамином Полуэктовичем.

ВИКТОР: А я не согласен.

БОРИС: Измямлились…

В. И.: Думаю, образ поколения вашего сложней и трагичней, чем вы себе представляете, Борис. И это печально.

ВИКТОР: Уж это точно. Здесь же случайных людей много.

ВОВИК: Что поделаешь, все – второпях…

В. И. (Борису): Вас печатают, поэтому вы так изысканно меланхоличны.

В. П. (к В. И.): Ты хочешь, чтоб школьные сочинения на ротапринте издавались?

В. И.: Лучшие? А почему бы нет… (Наклоняется к В. П.) Ты помнишь свою «Бетонную грудь»? Когда она вышла?

В. П. (озирается): В 50-х…

В. И.: В начале 50-х. И тираж у нее был – дай боже. И я тоже, грешен, издал кое-что… Так что и иные школьные сочинения – почему бы нет?

В. П.: Ну и память у тебя… Опять он!

ЧЕЛОВЕК У ПОДОКОННИКА (подходит к Вовику): Вы меня очень обяжете, если ссудите еще пару листков.

ВОВИК (вырывая листки из блокнота): Пожалуйста… Вам совсем не интересно, что здесь происходит?

ЧЕЛОВЕК У ПОДОКОННИКА: Что вы, очень интересно… Весьма благодарен… (отходит)

ГОЛОС 1-й: Не нужны тимуровские команды по литературным интересам. Рабочую группу из серьезных критиков…

ГОЛОС 2-й: Надо найти тех, кто способен бескорыстно заняться «пробиванием» рукописей…

В. И. (разочарованно): Как они трезво рассуждали…

В. П.: Вот именно – «рассуждали»! Смысл творчества – в создании произведений. Разговоры же о творческих исканиях в печенках сидят. Поиск самодовлеет. Все ищут, все выглядят непонятными, интересными до мистицизма…

В. И.: Милый мой, и от нас с тобой кое-что зависит. Допустим, комсомол даст деньги, помещение…

В. П.: И я буду три раза в неделю по три часа кормить их сахаром, как на арене… Избави бог. И так одурел от дел.

В. И.: Ну не ты, так другие…

В. П.: Но выступить-то надо, провалиться мне на этом месте. (Проваливается. Его исчезновения никто не замечает.)

БОРИС (обращается к В. И.): По-моему, окна запотели от выпущенного пара, провалиться мне… (Проваливается. Его исчезновения никто не замечает.)

В. И. (Виктору): А где тот странный человек?

ВИКТОР: Не знаю…

ВОВИК: Он навыдергивал еще чистых салфеток, полюбезничал вот с той дамой и – ушел… Ой! Смотрите! Ей плохо!

Виктор и В. И. подбегают к незнакомке и подхватывают ее, падающую в обморок. Вовик поднимает выпавшую у нее из руки записку и читает.

ВОВИК (читает): «… Жду вас в доме Ренкевича на Собачьей площадке, у Соболевского…» Ничего себе, финал!

СЛАВИК (вбегая): У рокеров аппаратуру отключили – отпад! Архитекторы… Что с тобой?

ВОВИК: Вот это финал репортажа!!!

СЛАВИК: Да что случилось?

ВОВИК (улыбается и напевает): «Былое нельзя воротить и печалиться не о чем…».

Конец первого, но, надеюсь, не последнего акта.