Текст книги "Восход"

Игорь Михалков
Восход

Клинописная надпись, обнаруженная в Денисовой пещере на Урале

(схожие надписи также найдены в Карпатах и при раскопках в Луксоре),

датируется IX тысячелетием до нашей эры

Гонимые теми, кто их создал, шли они сквозь Мировой океан

Вечно голодные, отвратительны даже Неумолимому Разрушителю,

В утробе его затаились

Пока не прибыли, куда не ступала нога их предков.

Жаждой отягощенные, искали пищу,

Но не могли насытиться плодами обетованного Острова.

Решили по образу предков создать себе подобных

Чтобы пить из них силу и никогда больше жажды не знать и голода.

Первыми были нифелимы, наместники проклятых,

Их оставили, когда вернулись гонимые к путешествию,

Вторыми сделали Слабых, чей род человеческим зовется.

Загнали в города под небесными домами и больше не были голодны.

Когда по Четвертому кругу Неумолимый Разрушитель вернулся,

Не в силах найти утраченный дом,

Узрели, что нифелимы обрели рассудок и породнились со Слабыми.

Обетованный Остров не захотел быть добычей охотников.

Отверженные в ярость пришли,

Слуг нечестивых на пытку и кровавый пир засудили,

Но первые дети не желали склониться.

И ужас царил над водой и над сушей.

Красное око Неумолимого Разрушителя вечность горело.

Камень воспылал, и города нифелимов под землю ушли.

Вернулись вечно голодные, занялись делом кровавым,

На трупах слуг и Слабых зверей пируя.

Кто выжил из первых детей, спрятался от хозяев.

Ночью, когда все спали, вышел он из норы и убил.

Много охотников больше не спустятся к добыче.

Сестра Неумолимого Разрушителя – Ти-а-мат, известная всем,

Погибла в осколках камней, затмив собой солнце.

В страхе бежал Разрушитель, оставив на Острове семя свое.

На Пятый круг он вернется,

И вздрогнут Слабые и их покровители Острова,

Ибо спустятся крылатые змеи и не будут знать голода,

А восставших не останется больше в пепле.

Вернутся гонимые обратно и найдут когда-нибудь тех, кто их создал,

Тогда остановится время.

Пока же мы, потомки остановивших Разрушителя первых детей,

Ждем прихода охотников, создавая Звенья Цепи.

Надеемся, что она никогда не порвется,

И Остров наш всегда защищен будет от гнева тех, кто создал нас.

За дверью находится Звено,

Применяй его мудро.

Текстовый документ на коммуникаторе, найден в Москве

11 июня 2013

Я уверен, что в ближайшее время меня обнаружат. Тогда мне не жить. Захватят молочным куполом, и все. Жду смерти в любую секунду.

Б…дь, как же мне страшно. Никогда не представлял, что зубы могут так стучать, а руку даже не поднимешь, когда пролетают мимо эти. Едва заслышу тягучий шелест их аппаратов, меня будто паралич разбивает. Не знаю, может, это какая-то химия? Что-то распыляют в воздухе, и оттого я становлюсь таким слабым и испуганным. Или, что скорее всего, это из-за звука. «Ш-ш-ш-ш-ш», будто включен старый телевизор, а вещания нет. Как только раздается это шуршание, в позвоночник точно вонзают холодную спицу. Обливаюсь потом, трудно дышать, всего колотит. Каким-то чудом ни разу еще не обделался. Я здоровый мужик, раньше весил сто двадцать три, но при их приближении становлюсь как младенец. Слабею.

Но самое страшное – даже не шелест. Самое страшное – его ожидание. Даже в относительно безопасных подвалах, куда забраться можно только ночью, все время вздрагиваю, не летят ли. А в белый день и вовсе не пытаюсь вылезать наружу. У них там какая-то дрянь мгновенно определяет движение. Только сделаешь несколько шагов, как тут же появляются двое, они всегда попарно летают. И тогда безусловная смерть, от этих штук нет спасения.

Раньше нас пятеро было. Как нашли друг друга – целая история. Кому ее рассказывать? Запишу сюда. Если погибну, хоть что-то после меня останется. Вот будет весело, если эту игрушку поднимут не человеческие пальцы, а… Хрен его знает, что у них там вместо пальцев. Набить бы морду, да ведь до морды этой самой еще дотянуться надо. Хочу надеяться, что скоро придут наши бойцы и все вернется на свои места. Ведь должна же где-то быть хоть какая-то наша армия. В Казахстане, я слышал, есть подземные убежища и склады оружия. Наверняка там остались войска. Когда-нибудь придут и расстреляют этих тварей на х… (несколько предложений, состоящих из бранных слов).

Даже не знаю, сколько здесь нахожусь. Надо подсчитать. Не зря, ой, не зря я купил себе эту Nokia с солнечной батареей на крышке. Электричества давно уже нет, подзарядить негде, а телефон работает. Это при том, что, даже машины не заводятся – х…кнули нас каким-то лучом, вырубили все электрическое. Мне повезло еще, что я телефон тогда в пиве утопил. Думал, он сдохнет, ан нет – после просушки отошел. Хорошая трубка. Жаль только, что связи никакой. Какая связь, если вокруг одни тела?

Ну, как там дневники сочиняют? Что-то вроде…

Кажется, сейчас апрель 2013 года. Календарь показывает сентябрь 2011-го, но это из-за сбитых настроек в телефоне. Хотя возможно – сейчас середина марта или, может быть, начало мая. Среди развалин не поймешь, природы почти не видно. Только бетон, кирпичи и целые чертовы кучи цемента, все, как было на стройке у Пал Андреича. А трава и прочая зелень, по которой можно правильно определить месяц, растет довольно далеко от моего схрона. Так просто не дойти, рискованно. Видно, что зеленеет и что-то там на деревьях распускается, но не более. Лучше дату не знать, чем своими глазами увидеть, как из твоего тела вырывают позвоночник…ные твари (еще несколько нецензурных выражений).

Как бы там ни было, снега давно уже нет. Весна, пропади она. Правда, теперь намного легче. Можно не опасаться, что по следам найдут. Да и без верхней одежды вроде ватника куда приятнее бегать, скрываясь. Мне бы еще автомат, а не этот клинящий «макар», но к месту побоища даже на шаг не подойти, а до ближайшего оружейного магазина, если не ошибаюсь, километров пять. За время, пока пройду такую дистанцию, раз двести могу попасться. Результат известен.

Дни плывут такие одинаковые, как грязные льдины по Москве-реке. Ночью весь измотанный, спать не могу из-за визга их аппаратов где-то со стороны Одинцово. Утром с трудом поднимаюсь, все затекает. Вроде молодой еще мужик – до сороковника добрых четыре года, а в холодные весенние рассветы на свежем воздухе кости-то ломит. Проснусь, рожу вытру спиртовой салфеткой и ползу через завалы к следующей квартире. Мешок уже наполовину опустел (не знаю даже, что буду делать, когда без жратвы останусь), но почти не звенит – я бережно замотал каждую банку консервов в обрывки одежды. Если все хорошо, то останавливаюсь на ночлег, а если летуны появляются, то зарываюсь поглубже в мусор и молюсь, сколько сил хватает. Даст Бог – улетят. Тогда потихонечку проползаю на пузе еще десяток метров.

Сто пятьдесят сантиметров движения в час теперь у меня норма. Нельзя быстрее, если хочешь остаться в живых. Проверено на Женьке… Земля ему пухом, а небеса шелком.

Вечером у меня ужин. Добиваю коньяк, который в цоколе Дома культуры попался. Минус одна консерва. Минус четырнадцать глотков воды в общем количестве за сутки. Вот оно какое – счастье-то после конца света. Можно даже вслух с собой поговорить – к закату сволочи менее активны и почти не реагируют на звук. Жаль только, что ночью они снова шуршать начинают. Правда, без особого толку. Если «толстяка» с ними нет, то можно и в подвальчиках порыться. Однажды нашел полмешка подмерзшей картошки. Эх, если бы еще возможность костер развести…

Впрочем, ночью тоже лучше не рыпаться. У них есть маленькие такие. Много. Одного придушить нетрудно, он без зубов – главное под голову схватить и жать, что есть мочи. Но если мелких десяток и больше, то лучше не дышать, когда проползают мимо. Самое плохое в том, что они практически неразличимы в темноте. Черные, суки. А поскольку ночного света в Москве теперь только от звезд и Луны дождешься, в логово маленьких заползти можно за милую душу. Смерть такая капельку попроще, чем в молочном сиянии, но для меня непростительна. Я жить хочу. И еще бы кого-нибудь, с кем поговорить…

Еще во многих местах появляется какая-то плесень. Темно-бурая, пахнет сладко. До их появления такого в Москве не было (или было, а я внимания не обращал? Всяко не в городе ведь жил – на Рублевке). Таится ли в ней опасность? Не знаю. Но появляется непонятное чувство, когда к ней приближаюсь. Вроде бы какой-то бесполезный волокнистый мох, а кажется, что, если прикоснешься, мигом руку оттяпает. Явно не наша это хренотень. Днем спокойная (ничего не чувствую), ночью помаленьку разрастается по полногтя в сутки. И еще светится, когда Луна всходит. Желтым оттенком, словно это не плесень вовсе, а колосящаяся рожь на поле. Страшная штука. Лучше не приближаться, вдруг что…

Да, я же историю хотел рассказать. Непривычно мне все это – стилом в экранчик тыкать. Лучше бы голосом надиктовал, но боязно. Шуршание всегда где-то неподалеку. Зазеваешься и вприпрыжку поскачешь по развалинам, уходя от преследования. С большой вероятностью того, что не убежишь и повиснешь в воздухе на собственных кишках. Эти каменные дуры не пощадят. Они к нам забрались с одной целью – пережрать здесь все живое.

Мелких зверушек, правда, не трогают. Вчера я собаку видел. Бежала с Литовской через Вяземскую, наверное, к мусорным бакам. Большая псина. Сенбернар, кажется. Шуму наделала больше, чем я в первые дни. Летуны сразу принеслись – «ш-ш-ш-ш», над башкой собачьей повисли, солнце брюхами позакрывали. Псина испугалась и давай убегать. А они даже не преследовали. Прошуршали себе обратно к Одинцово. Я собачку-то подманить и пристрелить хотел – мяса сколько!.. Эх, спасовал, забоялся от летунов заряд в башку схватить.

Я сижу в развалинах полуразрушенной многоэтажки. Как меня застало лихо, так дальше и не отошел. И не собираюсь. Водой не обделен – под плитами около парадного входа (когда-то парадного, сейчас это прокопченная половинка бетонной арки) разорвало трубу водопровода. Там целое озерцо в проеме между лестницами. Вкус говенный, но пить можно будет, когда мои запасы истощатся. Одна беда, что харчей маловато. От силы хватит недели на полторы. Дальше либо гниловатую картошку посасывать, либо к супермаркету идти. Вот где я бы хотел оказаться во время вторжения! В «Ашане» крыша провалилась и стекол нет, но летуны туда редко наведываются – тела из окрестностей уже пособирали. Отличное убежище, даже невзирая на то, что через два дома, за проезжей частью, их хренотень каменная стоит.

Гляжу издали на ее блестящие бока, и взвыть охота. Теперь-то, задним числом, понимаю, что все случившееся было заранее спланировано. Без сомнений, происшествия первого из Последних дней Человечества (это не я их так назвал – по радио один парень вещал, жаль, что больше нет его) были не чем иным, как вторжением. Свалились, суки, и начали всех прессовать. Никто даже и сопротивления не оказал… Почти все задрыхли в один момент. Как куклы деревянные падать начали.

Ах да, я же историю рассказать хотел.

То ли двадцать первое декабря было, то ли двадцать второе. Уже не вспомню, хотя всего несколько месяцев прошло. Путешествия на пузе по битому кирпичу явно память не улучшают…

Тогда по всему миру какой-то фильм показывали. Очередную фантастическую муру о конце света. Мне такое неинтересно, да и не смог бы пойти – как раз принял смену у Пал Андреича. Шеф у меня не то чтобы очень строгим был, в кино мы изредка ходили, но к фантастике относился так же, как и я. Зачем время убивать на всякие выдуманные глупости, если жизни все меньше остается? Не молодеем же. Занятно, что мы с ПА были одногодками и даже на одном факультете учились. Он депутат, я – обычный охранник и шофер, а образование дает свое. Одинаково мыслили, словом.

После обеда, как обычно, я прогрел машину и забрал Андреича из совета. Точно – пятница это была! Двадцать первое. Он всегда по пятницам к Юлии Сергеевне хаживал. Жене брехал, что в район выезжает, а сам – к Юльке на квартиру. Я в это время либо в машине круглосуточный спорт-новостник смотрел, либо в кафетерии прохлаждался. Как вспомню кафетерий этот! Дешевый, но чего там только не было… Глянешь на стойку, а там махонькие такие бутербродики с кусочками лимона и шпротинами. И булки с тертым сыром. А еще печеный карп, нарезанная толстыми кусками селедка и курочка в гриле. О! Колбасочка, ветчинка с сальцем на шпажках, творожок со сметанкой и ассорти из помидоров и огурчиков. Хоть куревом воняло, но запах был отменный. И чего я, дубина, в тот день не наелся?

Пал Андреич тогда в особо приподнятом настроении возвратился. Даже поболтали с ним немного. Рассказывал, мол, нелегко такую дорогую любовницу содержать, особенно во время кризиса. Земля подешевела – депутату жить стало трудней.

Между делом шеф упомянул, что Юлия Сергеевна в кино собралась. Его с собой звала, а он не захотел. Нельзя ему было на людях вместе с ней показываться. Впрочем, денег девушке дал и взял обещание, что она перезвонит, когда все закончится. Таких ревнивых, как он, даже в Москве немного нашлось бы. Причем о жене так не беспокоился, как о той вертихвостке. Юлия Сергеевна, если куда-нибудь выходила из дому, должна была каждый час либо Пал Андреичу звонить, либо на общий пульт охраны.

Уже к вечеру ближе снегопад такой густой повалил, будто пуховый. По дороге на Рублевку шеф пожелал парную отведать. Пятница, горячая девушка, а затем и банька хорошо дополняют друг друга. Я обрадовался, пар люблю – расслабляет. К тому же там вечно богатый стол накрывали. Пал Андреичу отдельно – с икоркой и шампанским, на втором этаже. И мне отдельно – позади парилки, без икры, но с малосолами и ржаным хлебом (такой вкусный только там пекли). Как вспомню, так слюнки сразу и текут. Куда там моей консервированной тушенке и паштету из мешка! Полгода назад на Земле был рай. А теперь – задница беспросветная.

Когда подъезжали к Сареево, где располагался элитный центр отдыха, позвонила Юлия Сергеевна. Так смеялась, что даже мне слышно было с переднего сиденья. Рассказала, что во время сеанса того фантастического фильма люди понарошку умирают. Специально нанятые актеры на передних рядах начинают падать, задыхаясь, и в зале поднимается паника. Вроде как рекламный ход, но лично мне он показался глупым. Я тогда подумал, что умирать – нехорошо. Даже понарошку.

Пропищало восемь, когда я свернул налево с Рублевского шоссе. За автобусной остановкой Пал Андреичу плохо стало. Он приказал тормознуть и выскочил в подлесок. То ли съел что-то неудобоваримое, то ли мартини у Юлии Сергеевны перебрал.

Я тоже вышел из машины и следил за народом на остановке. Вдруг кто-нибудь любопытный с оружием под мышкой захочет узнать, почему это из джипа прямо в кусты несется депутат Живагин. Заказных убийств на тот момент хватало…

Что-то случилось, когда я еще спускался с подножки. На остановке стояли всего три человека – двое парней и старушка сельского вида. Ладно, если бы только бабушка упала. С людьми почтенного возраста всякое бывает.

Они упали одновременно, будто роботы, которым питание отключили. Старуха тихонько осела в сугроб, парни что-то простонали и завалились рожами вперед. У меня почему-то сразу воспоминание о той глупой презентации промелькнуло. Вдруг это актеры кино рекламируют? Но в глуши, и чтобы почтенная бабушка вот так…

Шеф что-то выкрикнул. Еще лопатки парней с остановки не коснулись земли, как я находился уже рядом с ним. Пал Андреич был очень бледным и с трудом держался на ногах. Он вцепился мне в плечо, все время бормотал, пока я тащил его к машине. По его лицу катились капли пота размерами с бусину.

Как полагается в таких случаях, я проверил состояние шефа. У него был небольшой жар, моментом пересохли губы – я тогда еще подумал, что это от мороза (он ведь в костюме под снегопад выскочил). И еще зрачки так сильно расширились, будто Андреич под кайфом. В остальном он выглядел здоровым. Но, несмотря на это, едва мог говорить. Шептал, чтобы я тотчас позвонил Юлии Сергеевне, пытался схватить телефон слабыми пальцами.

Что с ним случилось и почему он тогда не заснул, я не знаю до сих пор. Как и то, почему меня не взяло…

Мне следовало незамедлительно ехать в больницу, чтобы передать Андреича в руки специалистам. На всякий случай я держал рядом открытую аптечку – адреналин и несколько видов сердечных лекарств.

В Сареево когда-то был медпункт, но с приходом демократии его закрыли. Двигаться к базе отдыха я не мог, поскольку сомневался в компетенции тамошней медсестры. Поэтому развернулся обратно на трассу и набрал московскую экстренную службу спасения. Выслушал обращение автоответчика, но голоса оператора не дождался. Это меня не удивило – бывает.

Поразило другое. У выезда с Красногорского шоссе лежали люди. Больше десятка – мужчины и женщины, без разбору. Наверное, дожидались маршрутки, совсем как те, на остановке у базы. Никто из них не шевелился.

Стоило как-то разузнать причину загадочного мора, но для меня жизнь клиента всегда была превыше всего. Я бросил попытки вызвать службу спасения и приготовился выжать на полную. По самым пессимистическим прогнозам мне требовалось двадцать минут, чтобы добраться до Бакулевского кардиоцентра. Впрочем, Пал Андреич понемногу приходил в себя, я надеялся, что смогу передать его в руки врачей вовремя.

На шоссе выехали с трудом. Прямо перед нашим кенгурятником промчался туристический «Неоплан» с тонированными окнами – на скорости, которую даже я с мигалками редко себе позволяю. В месте, где трасса слегка поворачивает налево, автобус, не сбавляя газа, вылетел на обочину. Деревья так и брызнули щепой, металл наизнанку вывернуло. Что там творилось с людьми, один Бог знает. Все мое внимание было занято Пал Андреичем.

Авария автобуса впоследствии оказалась мелким происшествием. Обе полосы Рублево-Успенского шоссе были буквально завалены беспорядочно расставленными машинами. Иномарки вперемешку с отечественными железяками, груды металлолома. Разбитые и покореженные, в осколках стекла и рыжих пятнах крови. В воздухе, казалось, вместо снежинок кружились мелкие частицы лопнувших подушек безопасности и клочки одежды. Многие машины затихли на обочине, кто разделил судьбу «Неоплана» среди деревьев, а кто, пробив преграду из бетонных столбцов, вылетел в кювет. На проезжей части в некоторых местах были целые горы спрессованных от ударов машин.

Но самое странное – ни одного человека на ногах. Везде тела. Валом неподвижных тел, причем лишь некоторые с травмами от аварии. Остальные выглядели так, словно просто легли отдохнуть. Как были, одетыми, – в бурое месиво снега и грязи. Тогда я думал, что все вдруг умерли. Лишь позже удостоверился: спят – от мала до велика. В салонах и на проезжей части посреди машин, в сугробах, на скамьях остановок.

Воздух дрожал от протяжного рева клаксонов. Звуки молотами стучали в ушах, не помогал даже включенный на всю громкость плеер. Я проклинал шоферов, уткнувшихся головой в сигнал.

Дальше было только хуже. Впереди над дорогой поднималась густая туча дыма – некоторые автомобили горели. Пламя передавалось через пятна топлива на асфальте, занимались все новые и новые машины. Сквозь решетку кондиционера просачивался ощутимый, до рвоты неприятный запах горелой плоти. Шоферы сгорали вместе с сиденьями и обивкой салонов, гибли пассажиры. Даже покрывшись волдырями, черные от копоти, люди не просыпались.

Позади взорвался бензобак «Неоплана». Пламя взметнулось над рощицей у шоссе, затрещали ветки. Откуда-то издалека донесся еще один взрыв. Такой силы, что машину качнуло.

Немало времени прошло, пока я полз среди разбитых автомобилей, норовя ежеминутно пробить шины, очень неприятное занятие. Когда неподалеку взревывал огонь, я бросался на таран, опасаясь взрывов. Затем внимательно объезжал препятствия.

Благодаря задержке чуть оклемался Пал Андреич. Он тяжело завалился на дверку и постанывал, когда мне удавалось немного разогнаться на чистом клочке дороги или проскочить по обочине. Ехать было трудно – уже опустилась темнота, в дымах кружилась мелкая метелица, а у большинства машин не работали габариты. Ох, и страшно же мне тогда было. Намного страшнее, чем сейчас, когда попривык к новому миру.

Стелилась раньше всегда оживленная, а теперь полностью мертвая трасса. Кое-где темноту разрезали неподвижные лучи фар. В отблесках виднелись скрюченные фигуры водителей – головой в руль, на асфальте у открытой дверки, под колесами… Казалось, мы едем не по федеральной трассе, а где-то в глубинке Кыргызстана после очередного авиаудара.

Никто не двигался, будто коловорот вселенной вдруг навсегда застыл. Лишь единожды, поднимая дымовые вихри, навстречу промчался «Хаммер» отвратительного бежевого цвета. Издалека он помигал нам фонарями на крыше, но я не остановился – заметил, что в заднем отделении джипа установлен станковый пулемет. Ударил по газам и, растолкав скопление легковушек, вырвался на открытую дорогу.

Нас не преследовали. Возможно, потому, что с нашей стороны проезжую часть перекрывал опрокинутый бензовоз. Парни из «Хаммера» (пассажиров вроде трое было) лишь посигналили мне вдогонку. Эх, может, я тогда сглупил? Может, надо было к ним присоединиться? Я-то, дурак, хотел шефа спасти. Кто бы мог подумать, что он… (два сверхнецензурных выражения).

За километр до МКАДа ситуация на дороге значительно улучшилась. До происшествия здесь образовалась привычная вечерняя пробка. Извилистая лента замерших автомобилей, залитая лучами тысяч фар, простиралась до самой Москвы. Аварий тут почти не было – народ уснул при заведенных моторах, но не в движении. Впрочем, это меня не воодушевило. Я ехал по разделительной полосе, минуя разбитые джипы вроде нашего, и старался не смотреть на ярко освещенные островки автобусных остановок. Люди там пачками валялись.

Москва издалека выглядела чужой. Куда и девался блеск миллионов фонарей и неоновых вывесок. На МКАДе работало освещение, кое-где горели окна в жилых домах, но большая часть города канула в заснеженной тьме. Везде была одна картина – разбитые автомобили на перекрестках и в витринах, неподвижные тела на тротуарах, лестницах и за стеклами ресторанов. В глубине спальных районов поднимались тяжелые тучи дыма.

Парковка у кардиоцентра выглядела не лучше. Все то же самое. Я впервые за тот день растерялся: куда везти Андреича?

Отрезвил меня вид на приоткрытую дверцу машины «Скорой помощи». Из нее наполовину высовывались больничные носилки, в них висел на ремнях какой-то парень с временной повязкой на шее. Рядом, вцепившись за ручку носилок, на бетонном помосте лежал санитар. Головой вниз, у заднего колеса неотложки. Шея у него была вывернута под неестественным углом, будто он уснул, выходя спиной вперед из машины, и не сумел сгруппироваться. С пробитого черепа натекла изрядная лужа крови.

Хватило нескольких шагов, чтобы удостовериться – персонал больницы валяется на полу в приемном покое и коридорах. Я возвратился к шефу.

Мы проехали почти до Третьего кольца, насколько хватило возможностей. Улицы настолько плотно усеивали тела и машины, что нельзя было проехать, не переломив кому-то позвоночник или не откатив какой-нибудь автомобиль. С момента встречи с «Хаммером» мы не обнаружили никого, стоящего на ногах или хотя бы в состоянии говорить. Уж скольких я пытался разбудить, хлеща по щекам, пиная под ребра и поливая водой из пластиковой бутылки. Люди были живы, у всех наличествовал очень замедленный пульс. Кажется, как при летаргическом сне. Я не сомневался, что до утра многие из них уснут уже навеки. Как-никак, а внешний термометр машины показывал девять градусов мороза.

Когда я выходил на улицу, то не раз слышал отдаленные взрывы. Позже оказалось, что это падали самолеты. Город практически умер, а у меня не было ни одной идеи насчет происходящего.

Пал Андреич очухался примерно к половине одиннадцатого. Я тем временем успел заехать на заправку. Благодаря Бога за работающие компрессоры, до отказа наполнил бак и несколько канистр, прихватил кое-каких продуктов. Так, на всякий случай – привычка.

Шеф приподнялся на сиденье и спросил, «какого хрена мы все еще в Москве». Я вопроса не понял. Пал Андреич что-то бормотал, разглядывая проплывающие у окна заваленные телами улицы. Начал нести какую-то ахинею насчет крылатых змей и Сколково, мол, надо ехать туда. Затем погладил меня по голове – я дернулся от неожиданности, – а он поблагодарил за службу и поддержку. Ткнул пальцем в ветровое стекло, указывая на небо. Спросил (помню это дословно): «Ты видишь, как переливаются ее грани?»

Я видел только тучи в серо-базальтовом небе. И бесконечность снежного песка, летящего над столицей. Было что-то красивое в этом небесном движении над замершей Москвой. Так я Андреичу и сказал.

Он очень странно на меня посмотрел. Будто подозревал, что я – главный виновник происходящего. Прошептал себе под нос что-то вроде заклинания, не сводя с меня глаз. Видя, что шефу становится легче, я спросил, куда ехать.

Пал Андреич покосился недобро и приказал, повторяясь, – в Сколково. Чем меня сильно удивил. Шеф не имел никакого отношения к научному городку: ни обязательств по депутатской должности, ни собственности, ни земельных интересов. Также смущал тот факт, что он не рыдает над мобильным, пытаясь вызвонить жену с детьми или любовницу. Выглядело так, будто он немного тронулся умом. Все время смотрел на улицу сквозь лобовое стекло – четко на небо. И щурился, точно видит не снежную ночь, а что-то ярко сияющее.

Пока мы выползали обратно на МКАД, шеф задремал. Обычным сном – с нормальным пульсом, похрапывая.

Я тихонько включил портативный телевизор. Некоторые каналы еще работали. Привычно крутились рекламные ролики и хохотали вечерние ситкомы. Нигде ни слова насчет происшествия в Москве и ее окрестностях. Лишь позже я догадался, что действуют телевизионные роботы, пуская по заданному кругу необходимые программы. Итак, началась какая-то глобальная эпидемия нездорового сна.

Мне повезло. У выезда на Сколковское шоссе попался прямой репортаж. Я очень обрадовался – есть еще где-то бодрствующие!

Вещали с итальянского канала – кудрявая девчушка на фоне римского Колизея. Она так быстро тараторила на английском, что мне едва удалось разобрать идею сообщения.

Весь мир окутывала статика. Все началось ночью двадцатого декабря: сперва накрыло Западное полушарие, прокатилось по Японским островам, Китаю, Сибири. Наконец, захватило Азию и стало продвигаться к Европе. Защиты от этой напасти не было. С каждым часом беда занимала все новые территории – уже останавливались Каир, Стамбул, Варшава, за ними Осло, Берлин и Прага. Было предположение, что это какой-то новый вирус. Но респираторы и средства химической и даже радиационной защиты не помогали. В странах, куда еще сон не добрался, объявляли чрезвычайное положение. Народ набивался в бункеры и подвалы.

Репортаж закончился резко. Кадр вильнул, и я увидел, как журналистка повалилась на тротуар. За ее спиной в решетчатую ограду Колизея врезался микроавтобус. С этого момента мне больше ни разу не попалась «живая» передача.

Уже на въезде в Сколково я заметил, что Пал Андреич не спит и внимательно следит за мной. Мне, здоровенному мужику, почти в полтора раза выше ПА, стало не по себе. Вокруг разбитые машины, огонь и неподвижные тела. А за спиной – наверняка спятивший начальник.

Не в моих правилах особо разговаривать с работодателем, если он того не желает, но все же я решился. Спросил, что Пал Андреич думает насчет происходящего.

Он хихикнул в ответ. Мне все было ясно. Потому я предложил шефу пересесть на переднее сиденье. На всякий случай – вдруг он попытался бы меня ударить по затылку таким же образом, как погладил до этого.

Здесь почти не встречались ужасы МКАДа. Вдоль дороги ярко разгоняли метелицу фонари, они дарили ощущение спокойствия. Когда у придорожного киоска нам встретились двое спящих, мое беспокойство вернулось.

На повороте к строящемуся инновационному центру «Сколково», куда приказал ехать посмеивающийся ПА, я еще надеялся на то, что странный катаклизм в любую минуту закончится. Если бы все начали вставать, отряхиваясь от снега – ей-богу! – я бы впервые в жизни надрался до упаду. Отвез бы Андреича к какому-нибудь психиатру и надрался.

Хотя темнота по-прежнему царила над неподвижным миром, желание выпить во мне все крепчало. Особенно когда со стороны недостроенного инновационного центра донеслись звуки стрельбы. Там были люди – это не могло не радовать. Но приближаться к ним я не хотел. Ни в коем случае нельзя везти шефа под пули неизвестных.

Я остановился и начал разворачивать машину. Была идея припарковаться где-нибудь без габаритов, а самому подобраться поближе, оставив Пал Андреича в салоне. Однако шеф категорически не согласился с моим предложением. Он приказал, упрямо тыкая пальцем, – вперед. И я, дурак, не посмел ослушаться.

Строительная площадка начиналась через двести метров за временной, но добротной бетонкой. В свете нескольких прожекторов купались остовы больших сооружений, о предназначении которых я мог только догадываться. Изогнутые стальные конструкции соседствовали с маленькими панельными домиками на краю широкого котлована, дальний край которого терялся за строительными лесами. Ближайшее строение имело три этажа, нижний был прикрыт деревянными щитами опалубки. Из темноты прорезались яркие контуры башенного крана.

Здесь бушевала настоящая война. Воздух так и рябел от вспышек пламегасителей.

Со стоянки бетоновозов, примыкавшей к дороге, велась ожесточенная стрельба. Предположительно, там обосновались человек двадцать с автоматами или штурмовыми винтовками. Было у них и два гранатомета – мы как раз подъезжали (я выключил фары), когда на стене трехэтажки расцвели взрывы.

Строительная площадка отвечала еще более активно. Оттуда принеслось что-то наподобие ракеты – многотонный бетоновоз оторвало от земли и отшвырнуло на десяток метров. Рокотали пулеметы, бочки для перевозки бетона так и брызгали искрами.

Какой опасной ни выглядела картина, она все равно подарила мне надежду. Здесь не спали!

То тут, то там мелькали силуэты людей. Падали, перекатывались и огрызались короткими очередями. Кто с кем воюет и за что, я не мог догадаться.

Глядя на боевые действия, Пал Андреич воодушевился. Улыбаясь, как на собрании в Думе, он сообщил, что мы «приехали вовремя». Двумя скупыми фразами пояснил, что строящийся городок – «их собственность», и попросил меня помочь.

Не успел я попросить уточнения, шеф рванул дверку и с криком «Мы с вами!» бросился в гущу перестрелки. Это была самая сумасшедшая выходка начальника, с какой я когда-либо сталкивался.