Текст книги "Пришелец"

Игорь Минаков
Пришелец

1

Грузно припав на передние колеса, автобус остановился. Писатель с сомнением поглядел в забрызганное окно. За ним по-прежнему было раскисшее поле, отороченное неровной каймой дальнего леса. Над полем толпились тучи. Дождь и не думал прекращаться.

– Ну, – сказал водитель. – Будете выходить?

– Куда? – спросил Писатель. – В поле?

– А мне все равно, – буркнул водитель. – Просили на триста третьем, вот и выходите.

– Помилуйте! – взмолился Писатель. – Здесь же ничего нет! Куда я пойду? Ночь скоро…

– Ну не хотите, как хотите, – пожал плечами водитель. – Поехали дальше, мне без разницы.

Водрузив чемоданчик на свободное сиденье, Писатель со вздохом опустился рядом с ним.

В конце концов, сами виноваты, подумал он. Надо было машину присылать.

В гармошку передней двери отчаянно заколотили.

– Какого хрена! – рявкнул водитель.

– Откройте, – всполошился Писатель. – Это за мной… наверное…

– Давно бы так, – проворчал водитель. – А то только время теряешь тут с вами. А у меня маршрутный лист… премия… взнос за холодильник не плочен…

Гармошка с шипением разошлась. Сначала в салоне показался большой и мокрый сложенный зонт, затем его обладатель – юркий человечек в дождевике. Обежав взглядом полупустой салон, человечек заметил поднявшегося Писателя и радостно растянул узкие бледные губы.

– Это вы?!

– Я, – ответил Писатель. – А вы…

– Помреж Петухов. Иннокентий Иванович.

– Рад знакомству, – отозвался Писатель, пожимая неожиданно крепкую, сухую и даже горячую ладонь Помрежа. – Надеюсь, вы с машиной, а то сами понимаете…

– Не волнуйтесь, доставим в лучшем виде, – пообещал помреж Петухов.

Попрощавшись с водителем автобуса, в нетерпении барабанящим твердыми пальцами по проволочной оплетке руля, они выбрались под дождь. Помреж немедленно распахнул зонт. Огромный черный купол отрезал их от небесных хлябей. Словно раздосадованный этим, дождь усилился. Взревев плохо отрегулированным двигателем и обдав остающихся теплой, густой вонью перегоревшей соляры, автобус припустил в сторону города.

– Ну и куда теперь? – спросил Писатель, повертев крупной головой, украшенной благородными, хотя и преждевременными сединами.

Вопрос не был праздным. По обе стороны дороги раскинулись непролазные черноземные грязи. Кроме давно не ремонтированного асфальтового полотна, единственный признак цивилизации – верстовой столб с размытыми цифрами на жестяной табличке.

– Потерпите немного, – ответил Помреж, шмыгая покрасневшим носом. – Транспорт прибудет с минуты на минуту.

– Ага, – отозвался Писатель, не заметивший никаких намеков на приближение какого-либо транспорта. – А в городе, значит, нельзя было встретиться?

– Ни-ни, ни в коем случае, – замотал залысинами Петухов. – Какая в городе встреча? В городе условия неподходящие.

– А здесь, по-вашему, подходящие… – хмыкнул Писатель, извлекая из внутреннего кармана плаща плоскую фляжку. – Будете?

– А что это? – насторожился Помреж.

– Коньяк. Дагестанский. Три звездочки, – обстоятельно пояснил Писатель, свинчивая пробку.

– Нет, увы, – вздохнул Петухов.

– Что так? Врачи запрещают?

– Не врачи, – сказал Помреж и показал острым подбородком куда-то в сторону леса. – Он.

– Тиран, – констатировал Писатель. – Как хотите, а я не откажусь…

– Вы даже не представляете какой, – проговорил Петухов, провожая запрокинутую фляжку голодными глазами. – Гений. Каждое слово – закон!

– Сухой, – откликнулся Писатель, задумчиво разглядывая сосуд с драгоценной влагой – не глотнуть ли еще? – Только на меня он не распространяется.

– Само собой, – покивал Помреж распухшим от насморка носом.

– Так что вы говорили там насчет условий? – продолжил Писатель, убирая фляжку от греха подальше.

– Да, условия, – оживился Петухов. – Вам будет выделен собственный вагончик. Оборудованный, кстати, по последнему слову. Со всеми удобствами. Питание от ресторана. График работы – на ваше усмотрение.

– М-да, условия, что и говорить, льготные, – сказал Писатель. – Как насчет развлечений? Карты, женщины, веселые застолья… Ах да, у вас же сухой закон… Ну а остальное?

Помреж Петухов смотрел на него с недоумением и осуждением. С недоумевающим осуждением и с осуждающим недоумением. Эка их поприжало, подумал Писатель, даже шуток не понимают.

– Ладно, – отмахнулся он. – Я пошутил. Но в город-то можно будет наведываться?

– Нет, товарищ Писатель, – официальным тоном изрек Помреж. – Совершенно исключено. Работать будем круглые сутки. Время поджимает.

– Поджимает, – проворчал Писатель, невольно копируя интонацию давешнего шофера. – А обещанного транспорта, между тем, не видно и не слышно. У меня, к вашему сведению, ботиночки городские, для здешних грязей не приспособленные.

– Действительно, – сказал Помреж, уставившись на замызганные носы писательских ботинок. – Как ни странно… – непонятно к чему добавил он и, отвернувшись, несколько раз со всхлипом хрюкнул в лацкан воротника. – Извините. Они сейчас будут.

– Зря вы отказались от коньяку, – смягчился Писатель. – От простуды самое оно…

Петухов только развел руками. Его собеседник обвел тоскливым взором окрестности. Уходящая в дождящую мглу дорога была пустынна в обе стороны. Зато над зубчатой кромкой леса показался размытый силуэт летательного аппарата. Надо же, подумал Писатель, и вертолет у них есть! Что же, не могли на станцию его прислать? Два часа пришлось трястись в раздрызганном «ЛиАЗе»…

– О, вот и они!.. Сюда! Сюда!

Помреж сунул Писателю зонт, а сам принялся подпрыгивать и размахивать руками, как будто боялся, что летчик их не заметит. Вертолет придвинулся, и сразу стал слышен гул рассекающих дождь лопастей. Правда, самих винтов видно не было. Да и внешние обводы вертолета не вызвали у Писателя никаких ассоциаций. Налетел тугой, горячий ветер. Зонт в руках Писателя забился как птица, жаждущая свободы. Писатель попытался сложить его, но у него ничего не получилось.

– Ах, вы не умеете! – прокричал Петухов. – Дайте сюда!

Писатель с удовольствием вернул ему диковинную конструкцию. Очутившись в хозяйских руках, зонт словно бы сложился сам собою.

Все по последнему слову, припомнил Писатель.

Вертолет черной тучкой приник к дороге в нескольких десятках метров от них. Гул смолк сразу, без всякого перехода. Горячий ветер иссяк. Снова зашелестел по асфальту нескончаемый дождь. Писатель натянул капюшон, отмахнувшись от услужливо предложенного зонта. Ему не терпелось оказаться внутри вертолета. Петухов побежал вперед. У гладкого, будто полированного вертолетного борта, где незаметно отверзлась полукруглая дверка, он остановился и поманил Писателя.

– Чудна́я машина, – сказал тот, приблизившись. – Никогда такой не видел. Где раздобыли?

– У Самого обширные связи, – ответил Помреж. – На самом деле это обыкновенный Ми-2, только задекорированный… Не спешите удивляться, вы еще и не такое увидите.

– Звучит заманчиво, – пробормотал Писатель, забираясь в салон.

2

Дождь прекратился, но на смену ему пришел туман. Он поднялся с черных, безжизненных болот, бывших когда-то очистными прудами, протек сквозь остовы корпусов, переплетения трубопроводов и скопился между помятыми тушами газгольдеров. Лозовский и не заметил, как оказался по пояс в невесомой молочной реке. Силуэт вертолета расплылся в нем как чернильная капля. Размышляя, не стоит ли повернуть назад, Лозовский продолжал путь. Его вдруг охватило подзабытое ощущение прикосновения к тайне. Он почувствовал себя следопытом, траппером, отчаянным сорванцом Сталки, которому неведомы преграды. Неизвестность манила Лозовского как мальчишку, и он с замиранием сердца подошел к распахнутым воротам то ли цеха, то ли депо, куда уводили красные нити заржавленных рельс. И почти не удивился, когда навстречу ему, деловито стрекоча, выбежал Пришелец.

Перебирая суставчатыми лапами, Пришелец обогнул человека и сгинул в тумане. Лозовский по инерции сделал еще несколько шагов и оказался в непроглядной темноте за воротами то ли депо, то ли цеха. И только в этой кромешной тьме его осенила догадка – такого реквизита он еще не видел! Ну, комбинированные съемки, ну, мультипликация, наконец, но чтобы полноценный самостоятельный механизм? Кибер, мать его за все ноги… Да за такой реквизит Нобелевку надо давать! Двигается, сохраняет равновесие, различает препятствия и мгновенно на них реагирует. И все это запихнуто в плоскую тарелку корпуса диаметром чуть больше суповой…

Нет, что ни говори, а Он – гений! А гению свойственно находиться в окружении себе подобных. Наверняка откопал где-нибудь в Бауманке или в Академгородке непризнанного пророка от кибернетики и отвалил щедрое финансирование. А что, похоже на правду… Сначала этот чудный самоскладывающийся зонт, затем «Черный Вертолет», двигающийся так, словно закон всемирного тяготения был если не отменен окончательно, то уж точно возвращен на доработку. Теперь вот Пришелец… На свете много есть вещей, мой друг Горацио, что и не снились вашим мудре… Батюшки светы!

В цеху – или все-таки в депо? – оказалось не столь уж и беспросветно. Тусклый серенький свет ненастного дня пробивался сквозь проломы в кровле, и его было вполне достаточно, чтобы разглядеть покоящийся здесь космический корабль. Сам не зная почему, но Лозовский сразу понял, что перед ним именно корабль, а не причудливые останки заводского оборудования. Грибообразная громада его нависала над Лозовским, опираясь на три опоры, одна из которых возвышалась почти сразу у входа, а две другие терялись в сумраке. Даже рассеянного дневного света хватало, чтобы понять – корабль поврежден, или, по крайней мере, разобран. Та часть корпуса, что находилась над головой Лозовского, чернела провалами неправильной формы. И в этих провалах что-то копошилось и вспыхивало ослепительными разрядами.

Задрав голову до ломоты в затылке, Лозовский вглядывался в это копошение и вспыхивание, пока перед глазами не поплыли бело-голубые пятна. Лозовский пошатнулся, рука его машинально нашарила «посадочную ногу». На ощупь она оказалась теплой и гладкой, и опереться на нее было нелегко, ладонь соскальзывала. Лозовскому почудилось, что «ногу» эту пронизывает мелкая вибрация, больше похожая на дрожь живого тела. Впрочем, колени самого Лозовского дрожали сильнее. Не в силах сделать ни шага, он опустился на корточки, потерял равновесие и вынужден был упереться в пол обеими руками. В этой позе его и застал Пришелец. Он остановился неподалеку, переминаясь на восьми паучьих лапах и отчаянно стрекоча. Лозовский почувствовал, как кровь приливает к лицу.

Боже мой, подумал он, какой стыд! Стоять перед инозвездным пришельцем на четвереньках, как животное. Что он обо мне подумает? Да не обо мне – о всех нас! Или это все-таки реквизит? Творение неведомого гения. А корабль – тоже?.. И ведь как удачно сделано, прямо по написанному… Рассказать кому, не поверят…

Мысли путались, а голова кружилась все сильнее, до тошноты. Но Лозовский собрал волю в кулак и обрел свойственное высшим приматам прямохождение. Вернее, пока только прямостояние. Теперь он возвышался над малорослым Пришельцем, как и полагается Человеку, с гордо поднятой головой. Хотя с этим были большие проблемы, голова не желала гордо подниматься, а тело в любую секунду могло утратить вертикальное положение. Лозовского шатало как пьяного. А может, он и был пьян? Наклюкался, как зюзя, принесенной помрежем Петуховым водки, и все эти междупланетные чудеса привиделись ему в алкогольном дурмане. Очень похоже на правду… Пришельцы… Какие могут быть Пришельцы у нас, в глубоком Черноземье? Ну Антарктида, ну Уганда, ну на худой конец Восточная Сибирь… Но не здесь же, где полным-полно больших и малых городов и весей? Да и как попал сей космический мухомор внутрь этого то ли ангара, то ли цеха? Крышу для него разобрали, что ли? А потом собрали заново, оставив прорехи для маскировки…

«Хотя что я знаю о Пришельцах? – подумал Лозовский, отчаянно сражаясь с дурнотой. – Только то, что мы придумали с my brother… Ну да, это домыслы. Умозаключения на основе общих мест в философии… Высокоразвитая цивилизация, создавшая совершенные кибернетические механизмы и разославшая их по Вселенной в поисках братьев по разуму… Вот, собственно, и все…»

Вяло помахивая руками, дабы сохранить равновесие, Лозовский двинулся к выходу. Ему не хотелось сейчас ничего: ни тайн, ни приключений, ни инозвездных Пришельцев. Ему хотелось очутиться сейчас в вагончике, а еще лучше в своей московской квартире. Лечь на диван и позвать Леля, чтобы ткнулся влажным носом в щеку, сочувственно вздыхая и поскуливая… Бродяга…

С трудом, будто резиновые ходули, переставляя подгибающиеся ноги, Лозовский выбрался наружу. Сырой воздух, втянутый сквозь стиснутые зубы, показался ему таким сладким, словно он – Лозовский – провел не несколько минут в просторном ангаре, а – вечность в тесных вместилищах корабля Пришельцев, не рассчитанных на пребывание земного воздуходышащего существа. И здесь силы оставили его…

– Стоп!

Громоподобный возглас Режиссера разрушил иллюзию. Лозовский… нет, уже снова Писатель очнулся и увидел, что загадочный ангар лишь часть декорации. Как и корабль Пришельцев, впрочем. Юпитеры, слепящими пятнами подсвечивающие площадку, померкли. Кто-то из ассистентов Главного оператора включил «ветродуй». Клочья искусственного тумана расточились по окрестностям.

– Ну как же так, товарищ Писатель! – запричитал помреж Петухов, подскакивая и беря его за локоть. – Разве ж можно так себя вести? Вы же по сценарию должны были броситься от Пришельца куда глаза глядят, а вместо этого зачем-то поперлись в ангар.

– Да потому что ерунда написана в этом вашем сценарии, – огрызнулся Писатель. – С какого это прибабаха Лозовский побежит от Пришельца? Он же ученый, а не бухгалтер!

– Па-азвольте! – протянул Петухов. – Вы сценарий читали? Читали. Возражений по существу у вас не было? Не было. Так что же вы теперь?..

– Ну читал, – согласился Писатель. – Ну не было у меня возражений. В конце концов, сценарий писался не нами. Мы с братом в это дело не вмешивались, считая, что Режиссеру виднее – это Его фильм!

– Правильно! – обрадовался Помреж. – Ему виднее. Тогда какого черта вы тут самодеятельность устраиваете?

– А такого! – взъярился Писатель. – Что одно дело на бумаге, а другое – на экране! Бумага все стерпит. А на экране все должно выглядеть достоверно. В том числе и психологически. Вы вот пригласили меня играть Лозовского, хотя знали, что никакой я не актер, но работу я привык выполнять честно, не халтуря… Поймите вы, Иннокентий Иванович, не могу я играть обывателя, который со всех ног улепетывает от Пришельцев! Не могу и не хочу изображать труса, которого инозвездные киберы тащат под белы рученьки в свой звездолет, а он – Лозовский то есть – визжит и отбрыкивается! Не могу, не хочу и не буду!

– Ладно, – вдруг согласился Петухов. – Вот сейчас подойдите к Нему и скажите все это! Я что, я человек маленький!

– А вот пойду и скажу! – отозвался Писатель. – В конце концов, должен же Он учитывать мнение исполнителя главной роли или нет?

Помреж усмехнулся.

– Идите, идите! Он вам сейчас быстренько объяснит, кто, чего и кому должен. А после приходите ко мне в вагончик. Зальем горе! Все равно сегодня нам уже не снимать…

– Почему это?

– А… сейчас снова зарядит…

– Постойте, – спохватился Писатель. – Как это зальем? Вы же блюдете сухой закон.

– Надоело, – буркнул Петухов. – Что я, рыжий? Вы тут все гении, вам все можно. А я человек маленький, мне бы урвать свою долю простых радостей.

– Ох, смотрите, Иннокентий Иванович, кабы Он вас не того, по статье…

– Да, пожалуй, не стоит, – вздохнул Помреж. – А то вон Он, уже зыркает в нашу сторону.

3

Из-за непрекращающегося дождя съемки шли ни шатко, ни валко. У осветителей все время где-то замыкало, юпитеры гасли в самый ответственный момент. Главный оператор скорбел о загубленных дублях. Наконец, работа совсем остановилась. Исполнитель главной роли засел у себя в вагончике. Ему было скучно, хотелось поскорее вернуться домой, к семье, к собаке, к неоконченной рукописи.

«Какого черта я торчу тут вторую неделю? – спрашивал он себя. – Что, они без меня бы не обошлись?.. Ведь обходились же, когда уродовали фабулу. За каким, спрашивается, бесом понадобилось перенести место действия из солнечного Чуркестана в это непролазное Черноземье?.. Грелся бы сейчас на солнышке, лопал бы плов и сыто отдувался… Нет, положим, купаты здешние тоже неплохи, да и простая картошечка, когда она рассыпчатая, с жареным лучком да под водочку…»

От таких мыслей сразу захотелось пожрать. А еще сильнее – выпить. И даже не выпить, а – принять. На грудь. Грамм триста. И обязательно коньяку. Собственный, Писателя, коньяк иссяк давно, в первый же день. Другого было не достать. Порой помреж Петухов приносил бутылку водки. Украдкой совал ее Писателю, оглядываясь на дверь: вдруг войдет Сам?!

Случалось, входил. Худой, нервный, смотрящий поверх голов. На ужимки и прыжки своего помощника он не обращал ни малейшего внимания. Входил и с ходу начинал говорить. Вернее, не начинал, а продолжал один и тот же бесконечный монолог, в котором причудливо переплетались неприятности с погодой и со съемками, предложения очередных поправок в сценарии и рассуждения о глубинной сущности искусства, воспоминания о других киноэкспедициях и впечатления о прочитанных книгах. О чем бы он ни говорил, мысли его были изящны и парадоксальны, наблюдения остроумны, замечания убийственно точны. Иногда Писатель рядом с ним чувствовал себя мальчишкой, хотя и был старше лет на десять. И от этого ему еще сильнее хотелось принять, и даже не принять, а – выжрать. Стакан водки. И без закуски.

Но сегодня водки не было. А обед запаздывал. «Питание от ресторана» привозили не на «Черном Вертолете», а на обыкновенном «козле», который, невзирая на хваленые свои вездеходные качества, регулярно буксовал на переправе через местную речку-вонючку, разбухшую от дождей.

В дверь постучали.

– Не заперто, – буркнул Писатель.

Он очень сильно надеялся, что это официант из ресторана или на худой конец Петухов, доставший водку. Но это оказался Сам. Писатель посмотрел на него с собачьей тоской. Неужто опять начнет читать свои проповеди? Вместо того чтобы принести жратвы. Ну и выпивки, конечно. Куда ж без этого, в такую-то мокреть?..

– Скучаете? – спросил Режиссер.

Писатель пожал плечами.

– Сыро тут у вас, – сказал он. – Все время выпить хочется. А вам?

– Мне – нет, – покачал головой Режиссер. – Мне никогда не хочется выпить.

– Так уж и никогда? – усомнился Писатель.

– Представьте себе. И вам не советую. Во всяком случае, сегодня.

– А что, сегодня постный день? – поинтересовался Писатель, не скрывая раздражения.

– Я хочу с вами поговорить, – ответил Режиссер, как всегда не реагируя на тон собеседника. – Раз уж снимать нельзя…

Только после того, как мне дадут пожрать, хотел сказать Писатель, но вслух спросил:

– О чем, если не секрет?

– О том, как мы будем снимать эпизод возвращения Лозовского…

– Вы босс – вам виднее, – брякнул Писатель.

– Угу, – согласился Режиссер. – Мне виднее… Правда, поразмыслив, я пришел к выводу, что ваша трактовка роли ближе к жизни. Ведь Лозовский настоящий ученый, хотя наука его, археология, казалось бы, не имеет ничего общего с Космосом. Он не бежит от неизведанного, а смело идет ему навстречу. Иные миры, иной разум – это, пожалуй, будет пограндиознее культуры древних согдов! Верно я говорю?

Писатель пожал плечами, дескать, к чему вся эта тривиальщина.

– Вижу, вы не очень-то расположены вести возвышенные разговоры на голодный желудок, – усмехнулся Режиссер.

– Угадали. И выпить тоже.

– Сочувствую, но придется потерпеть, – сказал Режиссер. – Кстати, по имеющимся у меня сведениям, «газик» с обедом уже на подходе. Так что уделите мне еще с полчаса. Мне нужно выговориться. Это со мною всегда так перед съемками. Пока не сформулирую вслух некоторые положения – не могу работать. И желательно, чтобы собеседник был не просто умный, а способный выйти из плоскости обыденных представлений.

– Вы мне льстите, – хохотнул польщенный Писатель. – Однако извольте. Полчасика я еще выдержу. Но с уговором!

– Готов на любые уступки, – откликнулся Режиссер.

– Ловлю на слове! – обрадовался Писатель. – А условие мое таково: после нашего разговора вы разрешите мне выпить! И не только мне, но и Иннокентию Ивановичу. А то совсем затуркали человека. Я же вижу, он вкалывает, как проклятый, а ему даже капелюшечки нельзя принять для профилактики оэрзэ! Каковая совершенно необходима при такой сырости.