Текст книги "Адвокат, адвокат, он ворюге – друг и брат"

Илья Стальнов
Адвокат, адвокат, он ворюге – друг и брат

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© Рясной И., 2018

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2018

Глава 1
Жулики

Калининград. 2003 год.

Шайка находящихся в творческом поиске мошенников отыскала целый Клондайк, золотые россыпи, то есть свалку радиодеталей. Зачем нужны негодные радиодетали? Ну, в умелых-то руках!..

Юноша томного вида заходит в магазин, торгующий всякой всячиной, от телевизоров до фаянсовых туалетных бачков. И, скромно потупившись, демонстрирует продавщице навороченную радиодетальку загогулистого вида, после чего осторожно спрашивает:

– Вам такая штука не нужна? Дешево отдаю. Это для спутникового ТВ.

Продавщица презрительно фыркает:

– Мы не барахолка!

Тут в магазине появляется хорошо одетая интеллигентная парочка. Новые посетители смотрят завороженно на таинственную деталь. Потом, с уважением, на молодого человека. И глава семьи заинтересованно спрашивает:

– И сколько стоит?

– Да недорого отдам. Долларов за двадцать.

Мужчина тут же вытаскивает кошель со златом и отслюнявливает двадцать долларов. Напоследок говорит:

– Смотри, сынок. Пробросаешься. Эта штуковина не меньше сотни долларов стоит, да еще и не найдешь.

– Так у меня их много, – потупившись, шаркает ножкой молодой человек.

– К сожалению, нам больше не надо, – объявляет глава семьи и удаляется.

Презрительное выражение на лице продавщицы трансформируется в заискивающее. Тут и директор магазина подтягивается. И закидывает удочку, как бы этот страшный дефицит прикупить:

– У нас наличности нет такой. Может, бартер?

– Ну не знаю, – пожимает плечами молодой человек. – Куда я его дену?.. Хотя давайте!

Подъезжает машина. В нее загружают ширпотреб. Происходит бартер.

А директор магазина через день задает себе вопрос: чего с этой фигней электронной делать? Очередь на нее что-то не выстраивается. Потом знакомый радиомеханик режет правду-матку – это электронный хлам со свалки. И директор находит ему применение – в качестве вещдока к уголовному делу. А чего стесняться? Таких историй по области уже десятки. Когда дураков столько, ты на их фоне вроде как и не выделяешься.

Когда жуликов задержали, оперативники потом долго обыскивали их гаражи, квартиры. Те все были забиты ширпотребовским хламом: люстрами, стиральными машинами, видеомагнитофонами. Бартер!

Вышеописанное театральное представление на языке мошенников называется постановкой.

Другая шайка артистов и «режиссеров-постановщиков» в том же Калининграде нашла применение оказавшимся в их распоряжении никому не нужным бухгалтерским документам с устрашающими колонками арабских и римских цифр и красивыми печатями.

Живет себе и не тужит какая-нибудь фирма «Рога и копыта оптом и в розницу». Заходит в офис молодой человек, приятной наружности и интеллигентной манеры общения, очень хорошо одетый, и начинает грузить персонал какими-то дикими прожектами, типа скупить у Романа Абрамовича половину Чукотки или гребной винт от его яхты и перепродать дороже на основе паритетного договорного участия вашей компании. Клерки делают вид, что внимательно его слушают – нужно быть вежливым и посылать тоже вежливо, а не как с детства привыкли, на три буквы. Калининград же почти Европа.

Неожиданно молодой человек оглядывается:

– А моей папки никто не видел?

Клерки озадаченно пожимают плечами. Откуда?

– Ну, елки-палки. Там же договора и документация! Это же… Ну это крах, граждане. Финансовый крах! Куда я ее дел? У водилы в такси оставил? Где теперь искать того водилу?!. Все, побежал! Может, найду. Вот черт, ну не меньше тысячи долларов отдал бы, если бы мне папку мою кто вернул. Ох, дела мои грешные… Вот все мои телефончики. – Молодой человек протягивает визитки. – Но это потом. А пока… Папка моя папка…

Причитая, как еврейский ростовщик, потерявший доллар из последнего миллиона, парень отчаливает. Через пару минут заходит работяга в кожанке:

– Тут такой хлыщ болтливый не заходил? Папку у меня в машине оставил.

И трясет папкой. А в ней красивенькие документы с цифрами и печатями.

«Тысяча баксов», – щелкает у сотрудницы в голове обещание клиента. И она ласково так, вызывающим полное доверие голосом продавца недвижимости на острове Пасхи начинает гипнотически ворковать:

– А вы ее оставьте. Мы ему передадим. Обязательно передадим.

– Ну да. Там такие документы. Меньше чем за две сотни баксов не отдам.

Восемьсот баксов навару – тоже неплохо, хотя и не тысяча.

Водитель уходит с двумя зелеными сотенными бумажками. А предприимчивый юноша что-то по указанным в визитке телефонам не отвечает. Обманул, негодник! Ну, куда податься лоху? Конечно, в милицию.

Милиция не дремлет. Жуликов она задерживает. А я читаю распечатку разговоров молодого человека:

– И тут следователь смотрит на меня. Чмо такое, мол, я тебя насквозь вижу. А я думаю: чего ты видишь? Если бы я не здесь сидел, то, подвернись удача, был бы ты моим потерпевшим!

В этих словах имеется доля горькой правды. Как говорил мне один из старых мошенников:

– Поймите, любой человек на Земле хоть раз побыл лохом.

Ох как же он прав. Помню, мы разрабатывали группу мошенников: те нашли лоха и грейдером гребли с него в среднем по сотне тысяч долларов в два месяца. Но ситуация для задержания пока что-то не созрела. А тут один из жуликов приходит ко мне – но только не с повинной. Его, оказывается, кинул другой мошенник, который нам тоже был хорошо известен.

– Я к нему как к человеку. А он… Совести у него нет!

Вот так кидалы и становятся лохами. Все в мире преходяще…

Мошеннические постановки – выглядят они, конечно, забавно. Но с каждым годом становятся все более жестокими. Потому что в основном страдают от них пенсионеры и прочие малозащищенные слои населения.

Вон недавняя фишка. Покупает дедулька чудо-лекарство. Звонят ему через некоторое время приятные девушки. И объявляют – к сожалению, лекарство было токсичное. Жить вам осталось несколько дней. Однако, к счастью, у нас есть противоядие. К сожалению, не бесплатное – стоит двести тысяч рублей. Но, к еще большему счастью, мы отдаем его всего лишь по себестоимости.

И несут им, подонкам, пенсионные деньги и накопления. Если только инфаркт миокарда старичков не обслужит раньше.

Одного дедушку – бывшего прокурора, таким образом мошенники нагрели на несколько миллионов рублей. Правда, мы потом контору ту – некий дата-центр – с помпой и шумом накрыли. Под суд пошло человек двадцать.

Но жулики не дремлют. Изобретают новые прогрессивные методы. Оперативник из нашего отдела в Москве накрыл шайку негров из Экваториальной Африки. Ох каких же они находили лохов. Эталонных! Только истинный прирожденный лох может поверить, что если положить в коробку десять тысяч баксов, то в процессе шаманского ритуала там материализуется сто тысяч. Вот только в результате ритуала что-то шло не так, и исчезали и эти десять тысяч. Бывает. Магия штука непростая.

Смотрел я видеозапись этого кидалова и последующего задержания. Все же негры талантливы не только в рэпе и джазе. Есть в них склонности и к драматической игре. Вот только переигрывают сильно, любят глаза выпучивать и руки заламывать. Так что годятся они больше для индийского кино. Но для эталонного лоха оно только в плюс…

Глава 2
Военный Краснознаменный институт – осиное гнездо советской разведки

В этом повествовании, как мне кажется, уместно будет отступление с раскрытием вопроса: а откуда в природе берутся оперативники, следователи и судьи, тянущие телегу уголовной юстиции, как ассенизаторы смывающие всю социальную грязь нашего общества? Где учат бороться с убийцами, ворами, казнокрадами, выковывают верные понятия и правила жизни? Могу поделиться личным опытом. А заодно вспомнить мою дорогую альма-матер, ВКИМО…

 
Здесь птицы не поют, деревья не растут,
Глухой стеною обнесен военный институт.
 

Этой самой глухой стеной в Лефортове, на улице Волочаевская, были огорожены два новых корпуса, старинные царские красные казармы и конюшни – здания самого элитного (как мы считали) высшего учебного заведения Министерства обороны СССР.

1981 год. Мы стояли на плацу учебного центра около поселка Свердловка, что рядом со Звездным городком. Форма на нас, вчерашних школьниках, пока сидела совсем неважно, явно не как влитая – не то что на тех, кто пришел в институт из строевых частей. Мы – это пятая группа первого курса четвертого факультета. Два десятка новоиспеченных курсантов со щитами и мечами в красных петлицах.

Эх, если бы знать будущее моих одногруппников, с которыми нам на пять лет фактически предстояло стать дружной семьей! Вот рядом стоит будущий руководитель Управления Администрации президента, а позже заместитель руководителя Роскосмоса. А справа – будущий губернатор одного из регионов, которому суждено процарствовать там полтора десятка лет, а потом попасть под каток кампании по борьбе с коррупцией и приземлиться в СИЗО. А вон будущий генерал – председатель Московского военного суда. И вот еще одна шишка в будущем – мой добрый друг, крупный чиновник Администрации Президента, автор практически всех военных законов начиная с середины 90-х, самый лучший и умный юрист из всех, кого я знаю. И слева от меня будущий прокурор одной из республик России. Тут же и будущие руководители подразделений военной прокуратуры и Следственного комитета. А вот сопредседатель Афганского фонда, который на разборках получит пулю, выживет и умотает на многие годы в США, чтобы вернуться потом в Россию и выступать в юридических телешоу на центральном телевидении. Но пока мы никто. Так, жалкие заготовки для Советской Армии, каким-то чудом прошедшие по конкурсу в военный вуз, куда, как нас убеждали, попасть вообще невозможно. Но мы попали. И впереди нас ждала «вешалка» – курс молодого бойца.

КМБ – это зарядки, физо, тактика, уставы, окапывание, строевая подготовка. Все для того, чтобы сделать свободного человека рабом приказов и уставов. Так началась моя армейская служба со всеми ее взлетами, падениями, вершинами разума и неразумными маразмами.

Кстати, насчет маразма – его мы хватанули полной ложкой и сразу. С первых дней КМБ курсанты начали валиться от дизентерии. Военная врачиха относилась к нам как к оловянным солдатикам – мол, сдохнете, и ладно, на переплавку отправим. Она видела во всех нас злостных симулянтов и умудрилась дизентерийникам не давать освобождения от службы, гонять в общие наряды, в том числе по столовой. В результате половина потока в первые дни очутилась в «чумных бараках», то есть переехала из палаток в зимние казармы, ставшие карантином. Какими же непотребными словами орал на врачиху приехавший на ЧП подполковник – начальник медслужбы института!

Ох, времечко было! Болезнь какая-то странная вышла – не шибко злая, без особо выразительных симптомов, так что я две недели валялся на койке, изображая больного, вместе с толпой таких же тунеядцев. А мои сослуживцы рвали жилы до изнеможения на полосе препятствий.

Рядом со мной скучал ставший мне другом будущий президент Федеральной нотариальной палаты, то есть глава всех нотариусов страны. Мы с ним читали Достоевского и вели беседы на тему философии и литературы. Тогда это было принято – интеллектуальные беседы, даже среди зеленой молодежи.

Наконец нас вышибли из чумного барака обратно в палатки – одна на отделение. Еще несколько дней мы побегали вместе со всеми – после диет и лежания на кровати это было труднее вдвойне. Потом стрельбы, где я умудрился из автомата попасть туда, куда надо.

И вот желтые институтские «пазики» – это было престижно, обычных солдат возили на грузовиках – доставили нас на родную Волочаевскую улицу. После палаток казарма на втором этаже из трех кубриков по пятьдесят человек, без горячей воды показалась нам хоромами. Она стала нашей на три долгих года.

А потом присяга – и на тридцать лет на моих плечах устроились погоны.

Вообще, первые дни службы, казалось, пережить невозможно. Ощущение, как будто свободного гражданина Афин продали в рабство на финикийскую галеру. Первый курс ты как салобон в армии – постоянно скачешь, бегаешь, всем все должен. И страшно хочется жрать – поэтому мы брали из столовки хлеб и таскали в карманах, за что подвергались публичному бичеванию, опозоренью и нарядам по службе.

И впереди было пять лет такой жизни, которые тогда казались вечностью.

Глава 3
Юристы и переводчики

На Волочаевской перед нами открылся загадочный мир, теперь ставший нашим, во всей красоте и неприглядности. Для справки: Военный Краснознаменный институт Министерства обороны был образован на базе знаменитого Военного института иностранных языков. Он выпустил как массу известных людей, в числе которых академики, знаменитый фантаст Аркадий Стругацкий, так и мало кому известных, проходящих под различными оперативными псевдонимами, свою жизнь посвятивших легальной и нелегальной разведке, бесконечным войнам на нашем земном шаре. В 1974 году к ВИИЯ присоединили военно-юридический факультет, таким образом на свет божий появился ВКИМО.

Наш институт состоял из нескольких факультетов, блатных и не очень. Первый – западных языков, самый простой для прохождения, где собрались самые умненькие и благоразумненькие дети самых прекрасных и высокопоставленных родителей. Курсантов там было человек тридцать.

Второй факультет – восточных языков. Относительно блатной. Там училось человек девяносто. Наиболее умные постигали японский язык, считающийся самым сложным в изучении – недаром у кого-то из них время от времени слетала кукушка вплоть до комиссования. Арабский язык там считался относительно престижным. Арабов СССР тогда любил, всячески с ними по-военному сотрудничал, поэтому у арабистов были хорошие шансы попасть по окончании института за границу – на какую-нибудь из многочисленных арабских войн. Самые несчастные люди и самые многочисленные там были «китайцы». Язык сам средней тяжести, единственно, что плохо – слово, произнесенное четырьмя разными тонами, имеет четыре разных значения, да еще иероглифов несколько тысяч надо изучить. Этот язык был самым депрессивным, ведь у тех, кто его освоил, путь был один – десятилетиями сидеть на Дальнем Востоке и заниматься радиоперехватами. В Китай тогда у китаистов попасть шанса не было никакого, вся надежда была на второй язык – английский, но он в армии не особо и нужен, а если и понадобится специалист на бортовой перевод на международные военные рейсы, то для этого есть куча бездельников с первого факультета. Кстати, справедливость восторжествовала, и сегодня китаисты пристроились лучше всех, когда выяснилось, что Китай наш партнер, а иероглифы у нас почти никто не знает.

Третий факультет был самый замороченный. Там готовили спецпропагандистов. Они изучали и западные, и восточные языки в полном объеме. Но, помимо этого, учились куче способов выворачивать наизнанку мозги потенциального или реального противника, работать с общественным мнением, убеждать врага, что сопротивление бесполезно и в плену ему будет куда лучше. Кстати, это такая социальная инженерия – одно из наиболее реальных и интересных направлений в институте. Если бы его развивали правильно и применяли во внутренней жизни страны, может, и развала Союза не случилось бы.

И наш четвертый – самый многочисленный, по полторы сотни лиц и морд на курсе – факультет. Приблудыши из Военно-политической академии, где раньше готовили военных юристов. Переводчиков наше существование рядом с ними вгоняло в неистовство – мол, юристы проклятые испортили их рафинированную атмосферу международного сотрудничества и светских раутов запахом сапог, гуталина и тюремной романтикой.

Был еще дамский факультет – там учились исключительно леди из высшего общества, как правило, дочки и внучки военачальников. И моя двоюродная сестра – тоже дочка и внучка, там училась, постигая итальянский язык, теперь в Италии она как своя. Они носили синюю форму, получали стипендию девяносто рублей – обычные студенты в СССР получали, кажется, рублей тридцать. И девахи не переносили, что их считают не совсем военными.

Как-то у нас с концертом выступал Владимир Винокур. Посмотрел на зал и сказал:

– Ой, что-то тут много девочек в синеньких костюмах. Это пэтэушницы?

Действительно, тогда в ПТУ такую форму таскали. Я думал, Винокуру лицо наманикюренными ногтями располосуют. Такой гул возмущения пошел. Форма – это вообще была болезненная тема для курсисток. Они напористо требовали на институтских собраниях обрядить их в зеленый камуфляж с погонами.

– Тогда же вас в казарму сажать надо! – резонно возражали руководители.

– А мы согласны! – с вызовом кричали курсистки.

На строевом институтском смотре на плацу обычно на трибуне торчал замначальника института генерал-лейтенант Д. Поговаривали, среди курсисток учится его внучка. На курсантов он обычно орал благим матом:

– Переводчики, тяните ногу! Тяните ногу! Четче шаг! Плохо!

Это по мегафону на весь район, хотя институт считался секретным и какие там факультеты, знать не было положено никому постороннему, хотя знали все.

На девчонок Д. умилялся:

– Хорошо, девочки! Хорошо!

Пусть ходили мы и неважно, но курсисток вообще нужно было видеть. Толпа девок на шпильках цокает по асфальту нестройно, как стадо лошадей копытами, и еще пытаются изображать из себя нечто военно-строевое.

Контактировали мы с ними не так чтобы много. Почему-то сторонились. Правда, ближе к распределению начинались шуры-муры, а за ними и свадьбы. Особенно липли к ним курсанты, сами выгрызающие себе путь в жизни – это был реальный шанс через тестя или тещу получить хорошее распределение.

Имелись еще ускоры – курсы ускоренного изучения иностранного языка. Туда брали только из армии. Год ударными темпами преподаватели забивали в голову курсантам какой-нибудь язык – в основном пушту – афганский. Утрамбовывали более-менее разговорную речь и навыки письма. Потом звездочки младших лейтенантов на плечи – и на два года практика. Точнее, служба в горячей точке. Оттуда ребята возвращались уже старшими лейтенантами – на войне звания дают быстрее. Мы им завидовали страшно, поскольку нам до звездочек было пилить аж пять лет.

Для понимания того, что за специальность «иностранные языки» была в то время, нужно сперва понять, что же за такие существа были загранработники. Большинство населения СССР вообще не имело шансов выбраться за рубеж. Болгария была за счастье, а капстраны – это вообще фантастика и счастье. Съездить в занюханный Амстердам порой становилось главным событием жизни.

Живя за железным занавесом, мы по фильмам, рассказам и доходящим до нас западным шмоткам и технике представляли, что есть где-то далеко такая пряничная сказка, где люди поголовно ездят на собственных машинах и имеют магнитолы «Шарп». Забугорье – это была такая параллельная реальность. Та, куда добираются с загранпаспортами через спецтерминал Шереметьева и таможню. Возвращаясь оттуда из длительных командировок, советские люди тут же покупают автомашины «Волга», затовариваются в «Березках» импортными шмотками и даже продуктами, которых мы не пробовали и почему-то по дури считали, что они очень классные. В общем, иной мир. И загранработники были как бы иномирянами. Поехать за границу означало довести свое благосостояние до такого уровня, который обычным, и даже не совсем обычным, гражданам и не снился. В условиях товарного аскетизма импортные блестяшки значили много. И был такой пунктик у советского человека, вполне понятный – обладатели всего этого роскошества виделись ему людьми особенными. Загранработники же по скромности своей считали себя простыми небожителями. А остальных не сильно и замечали – ну, кто-то там внизу копошится.

Вот так и с переводчиками. Нельзя сказать, что между нами была какая-то вражда, выяснение отношений. Но мы презирали друг друга искренне. Они нас считали быдлом, чернорабочими и вообще людьми бесполезными и непонятно как затесавшимися в эти святые стены. Теми, кто будет всю жизнь возиться с дезертирами и ворюгамм в дальних гарнизонах и света белого не видеть. А себя видели респектабельными загранработниками, жрущими виски на светских раутах и зашибающими чеки. Мы их воспринимали мажорами, стяжателями и фарцой, которых интересуют только чеки Внешпосылторга, на которые обменивали заработанную за границей валюту.

Эти чеки вообще для переводчиков были фетишем. Больше всего общались представители разных факультетов, когда лежали в санчасти. И это было настоящее испытание – лежать с «переводами» в одной палате. Через час башка начинает идти кругом от их самомнения и бесконечных дискуссий: а сколько чеков платят в Анголе, а сколько в Египте, а сколько в Афгане в аппарате советника? А где дают дипломатические чеки, а где простые? Вторая их больная тема была аппаратура. Где и сколько стоит магнитофон «Шарп», как его приволочь в СССР и где лучше продать за две тысячи рублей. И главная мечта – машина, на которую, если правильно распорядиться заработком, можно заработать за одну командировку. Создавалось ощущение, что им от жизни вообще больше ничего не нужно. Казалось, вся эта бодяга с международным военным сотрудничеством придумана лишь для того, чтобы «переводы» ездили по миру и зашибали чеки. И покупали машины. И прифарцовывали аппаратурой.

На самом деле, конечно, все было далеко не так. Переводчики ждали с замиранием сердца загранкомандировки в такие страны, в которые сегодня и по приговору суда не зашлешь – упрекнут в издевательствах над осужденными. Наши курсанты были на практике и в воюющей Эфиопии, и в истекающей кровью Анголе, и черт-те еще где. Там, где воевало наше оружие – а тогда это была половина стран третьего мира.

И еще Афганистан – тогда он только начался. И наши переводчики ездили туда в аппарат военных советников, где платили очень много чеков. И в обычную армию, где платили мало чеков. Вот только бывало, что советников и переводчиков грохали афганские войска, при которых они были, и переходили на сторону душманов. Всяко бывало. Некоторым везло больше. Знал одного «ускора» – тот два года проторчал на курорте на островах Зеленого Мыса, приехал толстый и довольный до безобразия.

Но в основном их жизненным путем стала война. И с этих бесчисленных войн постоянно шли гробы. Кто-то рухнул на самолете, подстреленном ПЗРК. Кого-то настигла душманская пуля. Кто-то подхватил в Африке неизвестную болезнь и скончался в карантинной зоне эпидемиологической больницы на Соколиной Горе, где было отделение по тропическим болезням. Всякое бывало. И, несмотря на склонность «переводов» к побрякушкам и всяческим ништякам, нужно отметить, что они добросовестно тащили на себе тяжелую ношу войн на территории третьего мира между СССР и Западом.

В главном корпусе на первом этаже в туалете все стены были исписаны перепиской между «юрлой» и «переводами».

«От вашего ВИИЯ не осталось ни х…я». «Засуньте два ваших языка себе в ж…у» – на переводческих факультетах учили два языка.

Мечтой переводчиков было попасть в АСА – академию, готовившую военных дипломатов и джеймсов бондов. Кстати, шансов на это у них было не слишком много, потому что в академию охотнее брали строевых офицеров, понимавших что-то в военном деле. Но в итоге в военной разведке оказалось немало наших выпускников. Некоторые сделали карьеру. Вообще ВИИЯ был подчинен в старые времена военной разведке. И традиции остались еще с тех времен.

У нас был спецфонд, куда доставлялись иностранные журналы, военные справочники, все то, что остальным людям не то чтобы не дозволялось, но было недоступно. Были там увесистые справочники по всем мировым системам вооружения. Ходил анекдот: хочешь узнать секретные ТТХ нашего оружия, посмотри в английском справочнике. С гордостью «переводы» нам показывали журнал «Штерн», кажется, где на обложке была фотография нашего института с подписью «Осиное гнездо советской разведки».

Это приподнимало в своих глазах даже нас, юристов, которые к разведке вообще никаким боком. Но мы же тоже здесь, в гнезде – значит, причастны! А переводчики напускали на себя при этом такой задумчиво-всезнающий вид, мол, наше призвание – тайная война.

Кстати, у нас действительно было полно преподавателей оттуда, с тех самых гнезд. Немецкий преподавал легендарный человек полковник Б., всю войну пробывший нелегалом в Германии, его даже в гестапо пытали. После войны был барменом около американской военной базы и собирал военную информацию, прислушиваясь к разговорам пьяных америкосов. Потом жил на нелегальном положении в США. Рассказывал, что его приключения в гестапо фигня по сравнению с тем, как он однажды проспал остановку в нью-йоркском метро и заехал в Гарлем, вышел из вагона и на него уставилось несколько негров-людоедов, при этом как-то жадно облизываясь. Спасибо, что очень хорошо бегал – рванул прямо через пути.

И таких монстров разведки и тайных дел всяких в числе преподавателей было много.

Правда, на разведывательную работу некоторые наши выпускники приходили с другой стороны, так сказать, с черного хода. На общем институтском собрании товарищи из органов принародно бичевали выпускника позапрошлого года, который продался ЦРУ в одной арабской стране, потеряв голову от цацек и легких денег. На его счастье, он тут же попался, не успев причинить существенный ущерб СССР. Иначе не отделался бы пятнадцатью годами. Ведь по тем временам могли запросто к «вышке» приговорить и расстрелять.

Надо сказать, «переводов» натаскивали на профессию очень хорошо – гораздо лучше, чем на гражданке. Школа ВИИЯ – она эталонная в какой-то мере. Напротив нашей казармы был лингафонный кабинет – так они часами слушали иностранную речь, перемежаемую звуками выстрелов и разрывами гранат – для натуральности. Отдельная тема – овладение военным переводом: курсант должен был знать тысячи военных терминов, при этом для начала разобраться в военной технике, тактике. Одно неправильно переведенное слово может привести к тяжелейшим последствиям и на войне, и на учениях.

Один двоечник на совместных учениях, где присутствовало командование дружественной арабской армии, так хорошо перевел арабским артиллеристам на их родной язык координаты накрытия цели, что те шарахнули снарядами прямо по штабу – хорошо, никого не убили. Так что ошибки чреваты.

Интересно, что после выпуска юристы и «переводы» время от времени натыкались друг на друга. В Баку нашелся мой товарищ со спецфака. Его, арабиста, занесла туда нелегкая после Ливии.

На Дальнем Востоке по доброте душевной наши ребята выдергивали из частей китаистов, которые одуревали в своей тайге, слушая по радио китайскую речь. Устраивали их на постоянку дознавателями в прокуратуру, и те были довольны. Многие переводчики разъезжались по разным странам, как моя сестра с мужем, почти на тридцать лет прописавшаяся в Африке.