Текст книги "Артёмка (сборник)"

Иван Василенко
Артемка

Артемка в цирке

Приличное вознаграждение

Началось это у Артемки с того, что нашел он пантомиму. Шел от моря, где ловил бычков, и нашел. Лежала пантомима в песке, недалеко от берега, только уголок высовывался. Взял Артемка за уголок, потянул – книга; развернул, а печать какая-то странная: буквы крупные, редки и не черные, а синие.

«Что такое? – подумал Артемка. – Книга какая-то не такая…»

Взял под мышку и принес к себе в будку.

Артемкина будка стояла на базаре среди таких же покосившихся и закоптелых будок. На ней еще сохранилась отцова вывеска – сапог и надпись от руки: «Мастер Никита Загоруйко, прием Заказов и Пачинка». Но все знали, что Никита Загоруйко умер два месяца назад, и обувь носили чинить в другие будки. Если же случались такие, что не знали о смерти Никиты, то постоят, посмотрят, покачают головой – дескать, еще испортит малец – а уйдут. Досадно было: ведь Артемка мог не только латку поставить, но даже новые головки притачать, а вот не доверяют. Если бы не удочка, хоть умирай.

Артемка почистил бычки, вывалял их в муке и положил на сковородку. И тут, нагнув голову, чтобы не набить шишку, вошел учитель Борис Николаевич, у которого Артемка обучался в приходской школе:

– Косячки на каблуки поставить можешь?

Обрадовался Артемка, но виду не подал. Взял туфли, повернул вверх подошвой и деловито оглядел.

– Это можно, – сказал он, как говорил отец.

– А долго будешь делать?

– Да сейчас же при вас и сделаю.

Артемка обстругивал острым ножом подошвенную кожу, а учитель сидел на чурбане и дымил папироской.

– Так, значит, и живешь один? – спросил учитель.

– Так, Борис Николаевич, и живу.

– Ну, а зарабатываешь как? На жизнь хватает?

Артемке хотелось пожаловаться на недоверчивых заказчиков, но не позволила гордость.

– Сами знаете, какие нынче времена: здорово не разживешься. Ну, а все-таки жить можно. Кому раз починю, тот уже другому не понесет.

– Да-а… – сказал учитель раздумчиво. – Ты скорей подрастай да женись. А то что ж так…

Артемка промолчал.

Учитель взял со стола запыленную книжку и вслух прочитал:

– «Тарас Бульба. Пантомима по повести Н. В. Гоголя». Что такое? Пантомима? – удивился он. – Откуда это у тебя?

– А это я в песке нашел. Возле моря. Хотел было почитать, да разве за работой успеешь.

– Подожди, – сказал учитель. – Что это я недавно читал? Ну да, так и есть, в газете объявление было от цирка: «Утеряна пантомима «Тарас Бульба». Нашедшего просим вернуть за приличное вознаграждение». Ясно, это и есть она. Тащи ее в цирк, да смотри не продешеви.

Артемка с интересом взглянул на книжку.

– А какое это такое – приличное?

– Приличное? Ну, значит, хорошее, не обидное для той личности, которая принесет. Рублей пять, а то, может, и десять.

Когда учитель ушел, Артемка достал с полки маленькое зеркальце и долго рассматривал себя: зеленые, как у кошки, глаза, нос гургулькой и желтые, выцветшие на солнце волосы, – нет, десять не дадут.

Артемка причесался, аккуратно завернул в газету книжку, как делал это с башмаками, когда отец посылал отнести их заказчику, и пошел к цирку.

Цирк был круглый, деревянный, большой. Оттого, что на всей площади, кроме него, не было других построек, он казался важным. На стенах, около входа, висели афиши, а на афишах боролись полуголые люди со вздувшимися мускулами, стояли на задних ногах лошади, кувыркался рыжий человек в пестром капоте. Ворота цирка оказались раскрытыми, и Артемка вошел в помещение, где стояли буфетные столики с досками под мрамор. Малиновая бархатная портьера прикрывала вход куда-то дальше. Артемка постоял, прислушался. Никого. Даже окошечко кассы задвинуто. Тихонько приподнял портьеру – запахло свежими стружками и конюшней. Шагнув вперед, Артемка увидел круглую площадку и невысокий круглый барьер, а за барьером вокруг площадки поднимались деревянные скамейки все выше, выше, чуть ли не к самому потолку. У Артемки даже в глазах зарябило – так их было много. А над. кругом, высоко, как в церкви, на толстых голубых шнурах висела трапеция.

«Вот это самое и есть цирк, – подумал Артемка, – Огромнющий!»

Напротив распахнулась портьера, и оттуда выскочил маленький лысый человек. Он ударился ногами о барьер, подскочил, перевернулся в воздухе и сел на древесные опилки, которыми был усыпан круг:

– Добрый вечер! Как вы поживаете?

Артемка удивился: был ведь еще день. Но все-таки ответил:

– Ничего. Помаленьку.

Человек быстро повернул в его сторону голову, встал и сердито сказал:

– Дурак! Артемка обиделся:

– Я не дурак. Я пантомиму принес за приличное вознаграждение.

– Какую пантомиму? – нахмурился лысый человек. Он подошел, взял из рук Артемки книгу и развернул ее: – Ага! Вот оно что. Нашлась, значит. Ну, неси ее хозяину. Вон туда, показал он на портьеру.

Артемка пошел к портьере, а лысый человек быстро просунул голову и руки себе под ноги, заквакал и по-лягушечьи запрыгал по кругу.

«Вот чудак!» – усмехнулся Артемка.

Он уже протянул руку, чтобы раздвинуть портьеру, но в это время она распахнулась сама и, чуть не сбив Артемку с ног, на арену промчалась огромная бело-розовая свинья. Лысый взвизгнул, вскочил на свинью верхом, а руками схватил ее за уши. Пронзительно вереща, свинья помчалась по кругу, а лысый залаял так, что Артемка даже оглянулся – не гонится ли за ним собака.

«Ну, цирк!» – удивился Артемка.

Он раздвинул портьеру, сделал несколько шагов и остановился. Направо и налево, закругляясь, шел коридор. Откуда-то скупо пробивался дневной свет. Подумав, Артемка повернул направо. По одну сторону смутно вырисовывались деревянные переборки, как в конюшнях; другая стена была глухая. Артемка остановился, прислушался.

За одной из переборок он услышал сдержанный говор. Думая, что здесь и находится хозяин, Артемка осторожно приоткрыл дверь и очутился в небольшой разукрашенной афишами комнате. На топчане, лицом вниз, лежал огромный человек в желтых ботинках на толстой подошве и всхлипывал. Шея и руки его были иссиня-черные, а волосы курчавые и тоже черные. Чуть поодаль на табуретке сидел дед с большой розовой шишкой на лысой голове и утешающе говорил:

– А ты не обращай внимания, не расстраивай себя. Все они жулики и фараоны. Плюнь!

«Наверно, американские», – подумал Артемка про ботинки. А о самом человеке решил так: «Какие-то жулики и фараоны вымазали ваксой ему руки и шею, оттого он и плачет. А деду шишку набили».

Мужчина повернулся, и Артемка увидел, что и лицо у него было черное.

– Он мне сказал: «Ти черный дьявол. К твой черний морда никакой белий краска не ляжет. Это, – сказал, – нигде не бил, чтоб черний рожа играл белий человек».

«Негр!» – догадался Артемка.

– Дурак он, потому так и говорит, – отвечал дед. – Плюнь!

– Он мне сказал: «Ти борец, ти не есть актер. Публик смеяться будет».

– Ну и дурак! Другие же борцы играют!

– Я сказал: «Другие борци играют». Он сказал: «Другие борци белий, а ти черний».

После этих слов негр опять всхлипнул и горестно, как-то по-старушечьи, закачал головой.

Артемке стало жалко его.

– Эх, – сказал он, – как обидели человека! Дед и негр одновременно повернулись к дверям.

– Чего тебе, хлопчик? – спросил дед.

– Пантомиму принес, – сказал Артемка. – За приличное вознаграждение.

– Пантомиму?.. – Дед подумал и решительно сказал: – Не требуется. Неси в театр. Там, может, примут.

– Зачем в театр? – поднялся негр. – Ти «Бульба» нашел?

– «Бульбу».

– Эта пьяная Самарин потеряла.

– А-а, – догадался дед, – это про которую в газете объявляли? Где же ты нашел?

– В песке, на берегу.

– Ишь, куда его нелегкая носила! Это он угорел от водки и полез ночью в море. Ну, неси хозяину. Пойдем, я покажу где.

– А вы не хозяин? – спросил Артемка.

– Я? – удивился дед. – Нет, хлопче, я не хозяин, я сторож. А хозяин сбоку кассы сидит. Все опасается, как бы кассир не убежал. Вот и хозяин, а тоже вроде сторожа. Ну, пойдем. Сейчас он тебе монету отвалит, держи карман!

Артемка пошел вслед за сторожем по коридору. Узнав, что дед – сторож, Артемка перешел на «ты»:

– Кто это тебе, дед, шишку набил?

– Шишку? – Дед провел рукой по голове и добродушно ответил: – Она у меня, хлопче, отроду тут сидит. Только раньше ее волосья закрывали, а теперь волосья, понятное дело, вылезли.

– А тот негр, чего он плачет?

– Роли не дают, вот он и плачет.

– А тебе дают? – спросил Артемка, думая таким образом узнать, что такое роль.

– Моя роль – в колотушку стучать да смотреть за вашим братом, чтоб чего не сперли.

– А разве крадут?

– А то кладут? – Дед показал на дверь: – Сюда вот иди, тут он.

На двери, как и на Артемкиной вывеске, надпись была сделана от руки и тоже, вероятно, разведенной в воде сажей: «Дирекция».

Артемка приоткрыл дверь. За столом сидел смуглый человек с горбатым носом и щелкал на счетах.

– Чего тебе, мальчик? – спросил он сюсюкая.

– Пантомиму принес за приличное вознаграждение, – сказал Артемка и подошел к столу.

Мужчина взял книгу, внимательно осмотрел ее:

– Где ты нашел?

– В песке, на берегу.

– О, хороший мальчик, хороший! Ну, иди.

– Куда?

– Домой иди, чтоб мама не беспокоилась.

– А вознаграждение? – удивился Артемка. В свою очередь, удивился и мужчина:

– Какое вознаграждение?

– Приличное, вот какое! – ответил Артемка.

– А-а! – вспомнил хозяин. – Можно, это можно.

Он обмакнул перо, что-то написал и подал Артемке маленький листок бумаги.

– Что это? – спросил Артемка, недоверчиво глядя на листок.

– Контрамарка. Придешь сегодня вечером на галерку. Бесплатно.

– И все?

– Все, – ответил хозяин.

– А деньги?

– Деньги? – У хозяина поднялись вверх брови, выпучились, как у рака, глаза. – О, какой нехороший мальчик, какой нехороший мальчик, тца-ца-ца!..

Артемка вспомнил, каким видел себя в зеркале, и пошел к двери.

«Какой большой спасибо!»

Нельзя сказать, чтобы Артемка очень огорчился. Конечно, деньги ему пришлись бы кстати: он отощал, да и поизносилось на нем все. Но попасть на представление в цирк тоже неплохо.

Едва стало темнеть, как Артемка ходил уже вокруг цирка и заглядывал во все щели Было рано, в цирк не пускали даже с билетами, не то что контрамарочников. Но, когда стемнело, со всех сторон к цирку повалил народ. Зазвонили в колокольчик, и люди стали занимать места. Те, кто был одет получше и от кого приятно пахло, пошли через нижний вход, а прочие полезли вверх по лестнице. Артемка тоже взобрался по лестнице и предъявил листок. Билетер поднес контрамарку к самым глазам, подозрительно оглядел Артемку, но все-таки пропустил.

На галерке люди стояли, навалившись на барьер. Артемку сжали со всех сторон, он не замечал этого и жадно смотрел на арену. Теперь цирк ему показался совсем не таким, как днем. Днем здесь было пустынно, все казалось серым, тусклым. Сейчас же ослепительно горели огромные круглые фонари и на всех скамьях, сверху донизу, сидели разодетые, как в праздник, люди и обмахивались веерами.

Вот под звуки духового оркестра распахнулась бархатная портьера, по обеим сторонам арены выстроились люди в одинаковой красно-желтой одежде, и мимо них прогарцевала гнедая лошадь с белой гривой и белым хвостом. У Артемки в предчувствии чего-то необыкновенного даже похолодело в груди. Наверно, лошадь долго купали и чистили – так она блестела. На ней было невиданно широкое седло, а на седле – расшитый цветами ковер. Вслед за лошадью выбежала белокурая красивая женщина в голубом с блестками платье. В волосах ее сверкала и переливалась разными цветами звезда. С разбегу артистка вскочила на лошадь и двумя руками послала всем – и Артемке – поцелуй. И тут Артемка вспомнил волшебную шкатулку вот с такой же красавицей на белой лошадке и радостно замахал наезднице рукой. Наездница танцевала, становилась на голову, прыгала сквозь обруч, оклеенный разноцветной бумагой, а посредине арены, будто заведенный, крутился человек в сером фраке и сером цилиндре и щелкал длинным кнутом.

Потом люди в красно-желтой одежде засуетились, вытащили две блестящие подставки и высоко натянули между ними стальной канат. Выбежала чернокудрая девочка. Она взобралась вверх по лестнице и заскользила по канату. Оркестр заиграл вальс. В каждой руке девочка держала по большому розовому вееру и, когда танцевала, была похожа на красивую бабочку.

И все, кого Артемка увидел в этот вечер на арене, навсегда остались жить в его памяти: и ловкие жонглеры с блестящими шарами, и огненно-красный черт, от полета которого захватывало дух, и клоуны, и потешные медвежата-музыканты.

Когда появился лысый человек и крикнул: «Добрый вечер! Как поживаете?», Артемка, как старому знакомому, живо ответил с галерки: «Ничего! Живем!», чем и насмешил всю публику.

Но самым интересным было все же третье отделение. Как только заиграла музыка, все насторожились, даже с мест стали подниматься. На арену вышел человек с бритым лицом, в модном сером костюме, поклонился и поднял руку. И сейчас же музыканты послушно смолкли.

– Кальвини, Кальвини! – зашептали в публике. Зычным голосом мужчина сказал:

– Семнадцатый день международных состязаний по французской борьбе на оспаривание звания чемпиона мира и почетной ленты через плечо!

Он опять поднял руку вверх:

– Парад! Алле! Маэстро, марш!

Грянула музыка. И тут на арену один за другим стали выходить полуголые великаны с голубыми, розовыми и красными лентами через плечо. Борцы шли по кругу, упружисто ступая по усыпанной опилками арене, и каждый становился на свое место. А когда появился стройный черный великан, Артемка даже перегнулся за перила. Кальвини снова поднял руку – музыка оборвалась.

– Рекомендую прибывших борцов! – обращаясь к публике, сказал Кальвини.

Он выкрикивал имена, а борцы делали два шага вперед, раскланивались и опять становились на свое место. Одним публика хлопала еле-еле, другим же кричала «браво» и бросала цветы.

– Победитель международных состязаний в Лондоне, – Кальвини взял тоном выше, – чемпион ми-ира Клеменс… – Он сделал паузу, поднялся на носки и крикнул: – Гуль!

Цирк точно треснул, так дружно хлопнули все в ладоши.

Клеменс Гуль, сияя белизной своего тела и улыбкой, короткими кивками благодарил публику и ловил на лету цветы.

Кальвини подождал, пока стихли приветствия, и, все так же повышая тон, отрекомендовал:

– Победитель на международных состязаниях в Гамбурге, Риме, Бухаресте, борец-атлет, чемпион мира черный Чемберс Пепс!

Пепсу тоже здорово похлопали, но цветов не дали.

«Эх, – подумал огорченно Артемка, – черному и цветов-то жалко! Кабы знал, я бы ему целый куст с розами притащил…»

После парада началась борьба.

Сначала публика смотрела довольно равнодушно, но все изменилось, как только на ковер вышел чемпион России Иван Кречет и борец в голубой маске. Борец в маске бросал Ивана Кречета через бедро, через голову, поднимал на вытянутых вверх руках и бешено кружил в воздухе, мял, ломал, комкал и не давал ему ни минутки передышки, но Кречет выскальзывал, пружинно взвивался над противником и, в свою очередь, бросал его на ковер. Кальвини бегал вокруг борцов, держа наготове свисток, и выкрикивал приемы: «Тур-де-тет! Бра-руле! Двойной мельсон!» А на скамьях вскакивали с мест, кричали, свистели, хлопали.

Артемку цирк привел в восторг. За всю жизнь он не видел столько богатых, ярких нарядов, блеска и ловкости, как за один этот вечер. Долго он потом ворочался ночью в своей будке на скрипучей деревянной лавке, и ему все представлялось множество скамей, а на скамьях сидят люди и обмахиваются веерами.

На другой день Артемка опять явился в цирк – и прямо к греку-хозяину.

– Что тебе, мальчик? – нахмурился тот.

– Вы бы мне еще билетик дали на галерку, – попросил Артемка.

– О, какой нехороший мальчик! Все ходишь и ходишь… Савелий! Савелий!

Пришел дед Шишка, как мысленно назвал сторожа Артемка.

– Зачем пускаешь посторонних? Выведи мальчика по шее.

– Разве ж убережешь! – проворчал дед. – Они во все щелки лезут… Пойдем!

Дед шел впереди, Артемка позади.

– Дед, – сказал Артемка, – давай я тебе латку на сапог поставлю. Смотри, дырка какая.

– Еще чего! – сердито ответил дед. Но уже через минуту, помолчав, миролюбиво спросил:

– А ты сапожник разве?

– А то кто же!

Опять помолчав, дед сказал:

– Ну, допустим. Только как же я, к примеру, в одном сапоге ходить буду?

– Да разве ж это долго? К обеду я тебе и принесу.

– А ежели совсем не принесешь? Так мне всю жизнь и ходить в одном сапоге?

– Дед, – строго сказал Артемка, – ты Никиту Загоруйко знал? Спроси у людей: украл он хоть один сапог за всю жизнь? А я, брат, весь в него!

В этот день у Артемки было дел по горло: поставить деду на сапог латку раз, незаметно прокрасться в сад к купцу Адабашеву, где росли красные розы, два и, в-третьих, поймать хоть пяток бычков.

Больше всего ушло времени на купца Адабашева. Перелезть через забор было нетрудно, но на веранде долго сидели гости, пили чай и закусывали. Артемка лежал в кустах и ругался. И все-таки дождался…

Еще не стемнело, как Артемка уже сидел в комнатушке деда Шишки.

Дед натягивал начищенный до глянца сапог и, любуясь, говорил:

– Смотри, как разделал! Прямо зеркало или, к примеру, экипаж. – Он был очень доволен и сам сиял, как сапог. – Ну, а насчет представления – это мы устроим. Скажу билетеру, чтоб всегда беспрепятственно… Внук, скажу, мой – и все тут. Пусть только не пропустит!..

В тот вечер боролись два чемпиона мира: Клеменс Гуль и Чемберс Пепс. Еще с утра у кассы выстроилась очередь. Поклонники и в особенности поклонницы Клеменса Гуля принесли с собой в этот вечер массу цветов, и, когда Кальвини, вытягиваясь на носках, бросил, как боевой клич: «Гуль!», к ногам англичанина со всех сторон полетели цветы.

Казалось, оба чемпиона решили в этой встрече показать всю свою силу, ловкость и технику. Расчетливая медлительность Гуля вдруг сменялась молниеносным броском, тем более красивым, чем он был неожиданнее и для противника и для зрителей. Пепс нередко смешил публику простодушным удивлением, когда получал энергичный и быстрый отпор. «Ну, что ти скажешь!» огорченно отступал он и снова набрасывался на Гуля. Но, конечно, Пепс был и более силен и более ловок, да и техникой он не уступал Гулю. Галерка очень хотела его победы. Наоборот, в ложах хлопали только Гулю, а по адресу Пепса выкрикивали разные злые словечки.

На девятнадцатой минуте Пепс приемом тур-де-тет бросил Гуля через голову. Падая Гуль ловко стал на ноги. Но не успел он выпрямиться, как Пепс с помощью того же приема опять заставил его описать в воздухе дугу. На этот раз Гуль пошатнулся, но на ногах все же удержался. И сейчас же опять взлетел вверх, подброшенный с помощью того же приема. Так семь раз подряд черной молнией набрасывался на него Пепс, и, не выдержав, Гуль бросился бежать. Пепс гортанно крикнул и понесся за Гулем. Но тут в ложах и на скамьях поднялся такой вопль, такие яростные крики: «Неправильно!», «Долой Пепса!», «Вон!», что бедный негр остановился и растерянно стал поворачивать голову то в одну, то в другую сторону, откуда неслись улюлюканье и свист. Кальвини протягивал руки к публике, умоляя успокоиться, но голос его тонул в общем гаме, вопле и свисте. Галерка сначала с недоумением следила за всем происходившим, но затем возмутилась и, в свою очередь, так закричала, что в нижних ярусах охнули и заткнули пальцами уши.

Пепс стоял посреди арены, растерянно озираясь и гневно поблескивая белками глаз. Вдруг от протянул вперед руки. Подождав, пока все смолкли, он тоном глубокого упрека сказал:

– Зачем ти кричишь? Зачем? Спроси Кальвини, он скажет: я правильно делал прием. Ти кричишь потому, что я черний.

Он хотел еще что-то сказать, но Кальвини засвистел и торопливо объявил, что первая встреча чемпионов мира закончилась ничьей.

Борцы пожали друг другу руку. Им бурно захлопали. К ногам Гуля полетели опять цветы. Сияя улыбкой, он ловко ловил их и кланялся. Пепс молча следил за полетом цветов и как-то пугливо отстранялся, когда они проносились близко от него.

Вдруг с галерки раздался крик, такой звонкий и радостный, что все невольно посмотрели вверх:

– Пе-епс, держи! Это тебе!

Пепс поднял голову. С галерки, над головами публики, летел к нему… целый куст, зеленый, свежий, весь в огромных пунцовых розах.

Галерка восторженно закричала и захлопала.

Пепс положил руку на сердце и, глядя вверх, растроганно сказал:

– О мальчик! Какой большой спасибо!

Рыболовы

Вскоре Артемка стал в цирке своим человеком. Прямо с моря он шел к деду в комнату и там на керосинке зажаривал улов. Потом они оба садились за стол и с удовольствием ели сладких бычков. Если в комнату заходил кто-нибудь из артистов, дед кивал в сторону Артемки и объяснял:

– Внучок мой. Сапожный мастер. Ну, и рыболов, конечно. – Деду и впрямь стало казаться, что Артемка ему внук. – Способный парнишка – страсть! хвастался он, выставляя вперед ногу в начищенном сапоге – У нас в роду все способные.

Дед тоже пришелся Артемке по душе. Особенно Артемке нравилась независимость дедовых суждений: ни одно распоряжение администрации старик не исполнял без воркотни и презрительной гримасы. Бывало, скажут ему:

– Дед, подмети арену. Видишь, мусору сколько!

– Как это – подмети? – говорил дед. – Разве ж арену метут?

– Ну, прочисть граблями.

– Так бы и говорили! А то приказывают и сами не знают, чего приказывают. Начальники!

Дедова комната тоже нравилась Артемке. Правда, из мебели в ней было лишь два топчана да простой, без скатерти, стол. Но зато стены были сплошь оклеены разноцветными афишами, и даже там, где полагалось висеть иконе, красовался знаменитый бельгийский акробат Альберт Бюсси.

Однажды Артемка встретил в коридоре девочку-канатоходца. Она была в простеньком платьице, но вблизи показалась Артемке еще более красивой, чем с галерки. Сощурив глаза, девочка выжидательно смотрела на подходившего Артемку. Он уже хотел заговорить, как она фыркнула и нараспев поддразнила:

 
Шишкин внук
Съел весь лук.
 

– Дура! – сказал Артемка и показал ей язык. Он прошел мимо, но потом вернулся, сел перед девочкой на землю и большим пальцем ноги почесал у себя за ухом.

– Ты человек-лягушка? – спросила девочка, перестав смеяться.

– Я человек-сапожник, – ответил Артемка. – Я могу тебе такие туфли сделать, в каких и царева дочка не ходит!

Девочка подумала и согласилась.

– Хорошо, – сказала она, – сделай мне такие туфли.

– А товар у тебя подходящий есть? – спросил Артемка.

Он постоял и, не дождавшись ответа от озадаченной девочки, пошел дальше.

Но самым замечательным было не это.

Как-то сидел Артемка на топчане в дедовой комнате и наматывал новую леску на удилище, И тут вошел Пепс. С тех пор как Артемка бросил ему целый куст роз, им встречаться не случалось. Увидев теперь Артемку, Пепс радостно сказал:

– О, какой приятний встреча, какой приятний встреча! – и протянул Артемке обе руки. Потом сел на топчан, открыл в улыбке свои белые зубы и молча погладил Артемку по голове.

Артемка смотрел на Пепса и не знал, что бы такое сказать ему приятное. Нагнувшись, он пощупал ботинки Пепса:

– Товар – первый сорт. Такого, верно, и в Петербурге не найдешь. Дорого заплатил?

– Пять долларов, – сказал Пепс, все так же улыбаясь.

Артемка не знал, что такое доллар, но солидно подтвердил:

– Такие стоят. Главное, товар крепкий. За такие и шесть дашь – не прогадаешь. – И неожиданно для себя, в порыве дружеского чувства, предложил: Пойдем бычков ловить!

– Зачем? – удивился Пепс.

– Ну как «зачем»! Наловим, потом зажарим и съедим.

Удивление Пепса перешло в испуг.

– О-о, – закачал он головой, – это нет позволено – чужой бик жарить. Я не хочу тюрьма сидеть.

– Эх, ты! – сказал Артемка сочувственно. – Не понимаешь! Вот смотри. – Он показал на удочку; – К морю пойдем, будем рыбу ловить.

– О, это хорошо, это очень хорошо! – радостно закивал головой Пепс.

Он сейчас же поднялся и надел шляпу:

– Когда я бил мальчик, я очень хотел риба ловить. Мой патрон это не позволил. Я очень плакал…

Они вышли на улицу. У Артемки в руках коробка с червями и ведро для рыбы; Пепс несет потертый коврик и две удочки, такие длинные, что чуть не цепляет ими за телеграфную проволоку. Все на них оглядываются: ишь, мол, негр с мальчиком рыбу идет ловить.

Артемку так и распирает от гордости.

– Которые не понимают, те идут на банный спуск удить. А там разве бычок? Курям на смех, – говорил он. – Тем бычком и воробья не накормишь. А мы пойдем на мол.

Артемке казалось, что уважение к нему негра возрастет, если тот узнает, каких больших бычков ловит Артемка.

– Там во бычок! – повторяет он, отмеривая себе руку до локтя.

И вот они на молу. Сидят, свесив ноги. А внизу – сваи, позеленевшие и скользкие. О них тихонько плещет вода. В порту скользят гички и часто-часто стучат моторки. К причалу идет огромный, будто весь сшитый из ржавых листов железа грузовой пароход. Он трубит тяжким басом, и на взволнованной им воде, как ореховые скорлупки, прыгают лодки.

У Артемки то и дело ныряет поплавок. Он уже вытащил семь увесистых бычков. Поплавок Пепса спокойно лежит на воде, и это Пепса возмущает.

– Ну что ти скажешь! – говорит он с той же интонацией, что и па арене, когда противник не ложится на лопатки. – Не хочет кушать моя удочка. – Смотри, – учит Артемка, – вот как надо! Он насаживает червя на крючок и, поплевав, ловко забрасывает грузило в воду. Через несколько секунд поплавок ныряет.

– О-о, – восхищается Пепс, – ти хороший охотник на риба! Ти на риба чемпион!

Постепенно вокруг них собираются зеваки. Они разглядывают Пепса, шепчутся. Пепс к подобному вниманию давно привык. Артемка же сначала гордится, но потом ему начинает казаться, что в этом есть что-то обидное.

– Ну, чего вы уставились? – не выдержал он. – Что, у него рот до ушей или на макушке капуста растет? Выпучили, как рыбы, глаза! Зеваки чертовы! То-то делать нечего!

Он хотел прибавить еще несколько слов, но Пепс вдруг радостно закричал:

– Клювает! Артиомка, клювает! И на мол шлепнулся большой черный бычок. … Подсолнечное масло вышло еще третьего дня, и, пока Артемка чистил в дедовой комнате бычков, Пепс сам сбегал в лавочку за маслом и хлебом. А потом, когда сели за стол, щурил, как и Артемка, глаза и умиленно повторял:

– О, какой сладкий!

– Определенно, – поддакивал дед. – Не рыба, а, к примеру, бекмес.

– О, Артиомка – чемпион на риба! – восклицал Пепс. – Пожалуйста, о пожалуйста, будем завтра ловить риба!

В этот вечер Пепс боролся в первой паре. За несколько минут он уложил противника, наскоро раскланялся и ушел с арены. А немного спустя посетители галерки с удивлением и любопытством смотрели, как он, уже одетый в свой коричневый костюм, пробирался между ними, кого-то ища. В самом конце галерки он взял за плечо стиснутого между людьми парнишку и вместе с ним вышел на лестницу.

– Слюшай, – торопливо заговорил Пепс: – Шишка сказала – хороший рибашник ходит ночь ловить риба. Ночь риба очень клювает. Пойдем, Артиомка, мы очен много бичков поймайт.

– Что он выдумывает! – удивился Артемка. – Ночью рыбу не удят. Он пьяный, наверно?

– Нет, Шишка не пьяная. Шишка трезвая. Пойдем, Артиомка!

– Ну, ладно, только давай досмотрим борьбу.

– Зачем смотреть? Пойдем, Артиомка, пожалуйста, пойдем! – попросил Пепс.

– Ну, пойдем, если тебе так хочется, – согласился Артемка.

И вот опять у ног их плещется вода. В воде дрожат звезды. Вдали скользит черный силуэт лодки. Тихо так, что слышно, как скрипят в уключинах весла.

Пепс и Артемка смотрят на поплавки. В ночной темноте они еле видны: глаз то улавливает их, то вновь теряет, и от этого кажется, что они ныряют.

– Клювает… – шепчет Пепс и подбрасывает удилище.

Но крючок пуст, даже червяк не съеден.

– Ну что ти скажешь! – жалуется негр.

– Слушай, Пепс, – говорит Артемка, потеряв терпение: – что ты ночью делаешь? Спишь или не спишь?

– Спишь, – отвечает Пепс.

– А может, бегаешь по улицам, борщ с котлетами ищешь?

– Нет, я спишь.

– Ну, а рыба, по-твоему, что делает ночью?

Пепс молчит. Потом спрашивает неуверенно:

– Риба тоже спишь?

– Ну да! Когда ж ей спать, как не ночью!

– Значит, Шишка пьяная, – решает Пепс и сматывает удочки.

Но уходить не хочется. В городе духота, а здесь прямо в лицо дует свежий ветер.

Пепс растягивается» прямо на молу, только коврик под головой. Артемка примащивается рядом.

Сверху подмигивают звезды. Тихо, не жарко, и никто не глазеет. Хорошо!

– Знаешь что? – говорит Артемка. – Ты бы мне рассказал про чужие земли. Там, верно, все в манишках ходят. Ты в Турции был?

– Бил. Я в каждой страна бил.

– Ну какие там люди?

– В каждой страна есть хороший люди и есть плехой люди. Хороший бедный, плехой богатий. Я бил Франции и очень плакал, потом бил Германии и тоже плакал.

Артемка вспомнил, как всхлипывал Пепс на топчане у деда, и спросил:

– Ну как, дали тебе роль?

– Нет, Самарин очень злая, очень, очень злая.

– Дед Шишка говорит, что роль – это в колотушку стучать. Правда это?

– О нет! Это глюпа! Роль – это делать так, чтоб люди плакал, чтоб люди смеялся, чтоб у люди чувство хороший бил. Роль делает артист. Я очень, очень люблю артист!

Удивительные вещи рассказывает Пепс! Оказывается, можно сидеть в зале и за один вечер увидеть и услышать все, о чем рассказано в толстой книге. Надо только, чтобы артисты хорошо делали свои роли. Когда артисты хорошо делают свои роли, то люди думают, что так все и есть на самом деле, как показывают артисты. И тогда люди и плачут, и смеются, и ненавидят, и любят. А бывает и так, что артисты не разговаривают, а только все руками объясняют. Тогда это будет называться пантомимой. И это тоже хорошо. Он, Пепс, очень хочет делать в пантомиме роль. Пепс плохо говорит по-русски, но ведь в пантомиме говорить не надо. В пантомиме Пепс тоже может играть, но Самарин не дает ему роли. А борьбу Пепс не любит. Борьба – блеф, обман.

– Как обман? – не понимает Артемка. – Как же это обман?

И тут он узнает такое, от чего сразу тускнеет весь его интерес к борьбе. Оказывается, что чемпиона Греции Маргули Пепс мог бы положить на лопатки сразу же, на первой минуте, а положил только на пятой, потому что так велел Кальвини. Иначе публике будет неинтересно. Пепс может положить и Гуля, но ему никогда не позволяли класть Гуля, и всегда их борьба кончалась вничью. Вот и теперь его заставят заболеть, и первое место займет Гуль. Он, Пепс, может всех положить на лопатки. Он не может положить на лопатки только русского борца Ивана Поддубного, потому что Иван Поддубный сделан из железа. Пепс боролся с ним и в Лондоне, и в Петербурге, и в Брюсселе, и везде Поддубный клал Пепса на лопатки.

Потому Поддубный и называется не чемпионом мира, а королем чемпионов.

Пепс еще много рассказывает интересного. Но бледнеет небо, звезды сжимаются и пропадают, и уже явственно видны стоящие в порту баржи, и греческий пароход «Полонес», что привез лимоны, и огромный черный «Георг», в который уже пятый день сыплют и сыплют пшеницу.