Электронная библиотека » Кэтрин Гаскин » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Зеленоглазка"


  • Текст добавлен: 3 октября 2013, 19:30


Автор книги: Кэтрин Гаскин


Жанр: Зарубежные любовные романы, Любовные романы


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Кэтрин Гаскин
Зеленоглазка

КНИГА ПЕРВАЯ
1854

Глава первая

Закончив свой послеобеденный визит вежливости, жена губернатора ушла. Дети вели себя хорошо, сегодня я была ими довольна. Она, как и другие представители мельбурнской знати, часто приходила посмотреть, как я управляюсь с ними. Ведь они носили известнейшую в стране фамилию и являлись наследниками одного из крупнейших колониальных состояний. Наверное, людям казалось невероятным, как это я, приехав сюда совсем девочкой из мануфактурного магазина в Лондоне, вдруг стала им ровней. Но в Новом Свете такое случается до сих пор, случилось тогда и со мной. Все началось тем самым утром, еще в 1854 году, когда по дороге в Балларат я встретила Розу Магвайр.

В то утро я назвалась Эммой Браун. На самом деле у меня было другое имя, но обстоятельства вынудили меня забыть о нем, навсегда схоронив его в той земле.

Мне было восемнадцать лет. Помню, тогда я впервые услышала их голоса, лежа на измятой постели рядом с человеком, который своим пьяным храпом пробуждал во мне отвращение. В утреннем воздухе голоса эти словно сияли чистотой. Было рано, люди едва только потянулись по дороге на прииски, а они уже встали. Их лагерь появился возле таверны еще вчера, но мне пока не довелось их увидеть, потому что этот человек, Вилл Гриббон, прятал меня от посторонних глаз. Я ведь уже один раз пыталась сбежать от него. Сам он сразу же отправился к ним, чтобы объявить, сколько будет стоить разрешение мыть инвентарь и заполнять котлы в излучине реки, протекавшей позади его владений вдоль дубовой рощи. Наверное, никому, кроме Гриббона, не пришло бы в голову брать за это плату. Они не пришли в «Арсенал старателя» ни за едой, ни за поганым виски, которым торговал Гриб-бон. В тот вечер посетителями таверны были лишь два пастуха, направлявшихся в Мельбурн, чтобы спустить там полугодовой заработок.

Я осторожно выбралась из кровати, стараясь не потревожить спящего и не сводя глаз с его лица, неприглядности которого не мог скрыть даже сумрак, пробивавшийся сквозь грязные шторы. Его мясистый подбородок был покрыт десятидневной щетиной; с перепоя он спал с открытым ртом, отчего видны были источенные, гнилые зубы. Я не могла смотреть на него без отвращения и страха. Когда он три дня назад затащил меня к себе в постель, я была еще девица. И он грубо использовал меня, заставив познать весь ужас и позор насилия. Ненависть, которую он пробуждал во мне, была почти осязаемой. Казалось, она стояла рядом со мной, готовая плечом к плечу пойти за меня на бой. Возможно, даже во сне он почувствовал ее угрожающую силу, потому что вдруг зашевелился в попытке проснуться. Я замерла, но вскоре он успокоился, и храп его вернулся в русло прежнего мерного ритма. Тихонько я подошла к окну и слегка приоткрыла штору.

Передо мной был обычный для этих мест пейзаж.

Мне приходилось видеть его множество раз вдоль дороги, ведущей из Мельбурна к приискам, – крытая брезентом повозка с упряжкой волов, разбросанные вокруг костра палатки. Этот небольшой пустырь рядом с таверной «Арсенал старателя» был привычен к подобным обитателям, и Вилл Гриббон был не последним, кто приложил к этому руку; открыв в тенечке под зданием таверны некое жалкое подобие универсального магазина. Здесь он мог восполнить пробелы в торговле спиртным, продав полбарана или какую-нибудь сковородку. Полуразрушенная таверна была не приспособлена принимать постояльцев, в ней только продавался ром. Словно на семи ветрах, стояла она на пересечении главной дороги с грязной извилистой тропкой, ведущей к близлежащим фермам, а вокруг простирались бескрайние деревенские просторы. Название «Арсенал старателя» появилось три года назад, когда стало ясно, что месторождения золота на Балларате, Алек-сандр-хилл и Бендиго были достаточно велики, чтобы обеспечить постоянный приток старателей, следующих мимо таверны и иногда посещавших ее. Три года назад вывеска над «Арсеналом старателя» была кричащей и яркой: теперь же цвета ее поблекли под беспощадным австралийским солнцем и уподобились скупым краскам окружающего ландшафта. В этой природе было слишком много простора, и на ее фоне ветхий, полуразрушенный домик казался жалким и потерянным.

Окно, из которого я смотрела, помещалось в торце, и мне был прекрасно виден весь лагерь. Там находилась семья, а не просто группа мужчин, какие обычно проходили по этой дороге. Семья была большая, как я решила, – ирландская; слов я различить не могла, но по ритму и модуляции голосов узнала знакомые обороты, хотя речь этих людей не была отрывистой, как у многих ирландских иммигрантов. Отец имел богатырский рост и носил черную бороду, и трое взрослых сыновей имели похожие черты. Еще одному, младшему, на вид было лет десять-одиннадцать; у него были светлые прямые волосы, падавшие прямо на глаза. Сначала он пинал камушки у себя под ногами, но потом ему, видно, это наскучило, и он принялся швырять в воздух палку, пытаясь поймать ее на лету. Женщины были совершенно не похожи на тех, каких обычно можно встретить по дороге на прииски. Их было две – мать и дочь, последняя почти что девочка. Обе были в капорах, из-за чего я не могла разглядеть их лиц, но зато отлично видела их платья. Безупречные линии, элегантный и модный покрой – все было слишком изысканным для этих мест; женщины смотрелись здесь явно чужими. Такие нарядные капоры были бы к месту в Мельбурне или даже в Лондоне, но никак не в Балларате. Было сразу понятно, что это не просто проезжавшая к приискам семья старателя. По всем признакам, у этих людей имелись деньги. У них были сытые волы и новая повозка. Печать бедности не коснулась их. Они не кричали друг на друга в грубых и резких выражениях, как это делают люди, уставшие от отчаяния и несчастий. И вообще мне кажется, что на этой дороге, проложенной старателями, сразу видно, кто беден, а кто богат.

Поразмыслив, я пришла к выводу, что это торговцы или какие-нибудь владельцы магазина из тех, что устали жить в Старом Свете и к тому же наслушались сказок о самых крупных золотых месторождениях в мире, по сравнению с которыми меркнет даже Калифорния. Я сама плыла на корабле вместе с иммигрантами и прекрасно знаю, почему люди едут сюда, – одни в погоне за приключениями, другие просто от крайней нужды. Но в конце концов, минуя горную цепь, все они оказываются здесь, в высокогорной золотой стране. На этом этапе и кончается романтика путешествий, а вместе с нею и розовые мечты. Лично для меня все оборвалось здесь, в «Арсенале старателя».

Мать была главной в семье и прекрасно справлялась с этой ролью. В то время как она готовила завтрак, мужчины складывали небольшие палатки и запрягали волов. Мать отдавала почти все распоряжения. Однако девушке, как мне показалось, не было дела до всех остальных. Она задумчиво скатывала одеяла и, видно, не очень-то с этим торопилась. Почему-то никто и не думал делать ей замечания, и даже когда она бросила свое занятие и отвлеклась на что-то другое, то все равно не заслужила ни слова упрека. В долетавших до меня голосах сквозили добродушие и легкая ирония, а один раз послышался даже смех. Я помню, каким удивительным показался мне этот смех. Впервые я почувствовала симпатию к проезжавшим путешественникам. От этих людей веяло неслыханной роскошью.

Я решила, что само небо послало их, чтобы помочь мне выбраться отсюда. Я попрошу их взять меня с собой в Балларат. Если они направляются в другую сторону, то все равно попрошусь с ними. Какая мне разница, куда идти; главное – сбежать из «Арсенала старателя», избавиться от этого Гриббона.

Было настоящей пыткой двигаться медленно и осторожно, когда все зависело от быстроты. Они уже запрягли волов и теперь забрасывали землей костер. Еще немного – и они отъедут. Я сбросила короткую рубашку и на мгновение застыла над кучей одежды, сброшенной на пол вчерашней ночью. Надев трусы и корсет, я пришла в ужас при мысли, что Гриббон сейчас проснется и с новыми силами потащит меня в койку утолять свою мрачную похоть. Пальцы не слушались; я с трудом надела нижнюю юбку и выцветшее серое платье. У меня было другое, белое, красивое, с зеленой шотландской юбкой, которое я привезла с собой из Лондона. Но чтобы достать его, надо было лезть в стоявший у кровати сундук, а это могло разбудить Гриббона. Как ни хотелось мне взять платье, все же пришлось оставить его. Я заплела волосы в длинную косу; закалывать их не было времени, хотя, конечно, следовало бы, потому что с косой я выглядела моложе, чем мне сейчас хотелось. При беглом взгляде в старое треснутое зеркало оно отразило бледное и чересчур худое лицо. Я никогда не была хорошенькой; находясь в добром расположении духа, отец говорил мне, что я интересная. У меня были зеленоватые подвижные глаза, но при тусклом освещении комнаты они теряли свой цвет. Даже в спешке я успела подумать: как это было бы здорово, если б в зеркале сейчас отразилась красавица.

Наконец я набросила на плечи платок и взяла в руку ботинки. На сундуке лежали одежда Гриббона, его трубка и кисет, а также новенький двухзарядный револьвер, которым он любил хвастаться перед посетителями таверны. Наверное, он перебрал вчера, потому что здесь же валялись высыпавшиеся из карманов мелкие деньги. Обычно он тщательно прятал их от меня. Бросив взгляд на монеты, а потом на спящую фигуру, я осторожно опустила ботинки на пол и принялась обеими руками собирать их. Набралось двадцать семь шиллингов и еще четыре пенса. Этого хватило бы, чтобы поесть, когда я выберусь на дорогу, или же на проезд. Замерев от страха, я со звоном ссыпала их в карман платья. Затем снова взяла в руку ботинки и направилась к двери.

Но в ту же секунду я снова вернулась к сундуку и стала аккуратно, монетку за монеткой, складывать деньги обратно. Было бы ошибкой брать их! Гриббон ценил их гораздо выше, чем меня; из-за них он мог броситься за мной в погоню. Да и закон был бы на его стороне. Нельзя давать ему козыри в руки.

Все эти действия отняли у меня много времени, и по звукам, доносившимся снизу, я поняла, что ирландцы отъезжают. Быстро, как только могла, я подбежала к окну, откинула занавеску и прижалась лицом к стеклу. Они были готовы к отъезду; в повозке сидели все, кроме девушки и одного из сыновей, который поджидал ее возле двери, чтобы помочь взобраться на возок. Она была у речки и, услышав, что ее зовут, нехотя повернулась, но продолжала тянуть время. Ей явно нравилось чувствовать себя независимой. Мать уже потеряла всякое терпение. На этот раз ее крик прозвучал отчетливо:

– Роза! Иди сюда, Роза!

Девушка едва заметно прибавила шагу. Отец выпрямился, держа в руках поводья, готовый в следующую минуту тронуть. Наконец она дошла до повозки, и мать протянула ей руку, чтобы усадить ее сзади, где раскрывался откидной верх. Подняв ногу на ступеньку, она остановилась и оглянулась вокруг. Наверное, ей хотелось в последний раз запечатлеть в памяти эту ссохшуюся пыльную землю, где они остановились на ночлег по дороге в Балларат. Хотя трудно поверить, чтобы кому-нибудь захотелось вспоминать это место. Тем не менее взгляд ее скользнул по стене «Арсенала старателя» и сразу же наткнулся на меня, маячившую в верхнем окне. Лицо ее застыло.

Тогда в первый раз я и Роза Магвайр разглядели друг друга. Сейчас, в свете всего, что случилось позже, я думаю иногда, что мы не просто обменялись взглядами; во всем том было нечто пророческое. Но это, наверное, не так. В душе я уповала на ее влияние в этой семье, благодаря которому мне могли позволить путешествовать вместе с ними в качестве служанки. Эта минута запомнилась еще и потому, что раньше мне никогда не приходилось видеть такого прекрасного лица, какое было у Розы Магвайр. Его незлобное очарование могло привести в отчаяние любую женщину. Не думаю, чтобы Роза почувствовала что-либо подобное, – я была для нее просто девушкой, глазеющей из окна. Вне всякого сомнения, она давно привыкла, что на нее все смотрят – и мужчины, и женщины. Имея такое лицо, трудно пройти, чтобы на тебя не обратили внимания.

Я видела, что губы ее расплылись в широкой улыбке, – теперь она уверена, что ее заметили и оценили. Подарив мне это маленькое приветствие и даже не дожидаясь ответа на него, она протянула брату руку и скрылась под брезентовым верхом. Обычно так улыбаются случайным попутчикам, с которыми не рассчитывают встретиться вновь. Внезапно меня охватило необъяснимое чувство. Я еще сильнее прижалась лицом к стеклу и стала беззвучно просить:

– Подождите меня! Пожалуйста, подождите!

Вместо ответа я услышала, как щелкнули натянутые поводья, после чего повозка утонула в облаке пыли, лишь только сдвинулась с места.


Меня погубило платье из зеленой шотландки. На свет еще не рождалась женщина, которая, посмотрев на красивую женщину, не захотела бы стать такой же. А если вы вовсе не красивы, то начинаете думать о том, как бы приукрасить себя, чтобы хоть немного приблизиться к идеалу, сгладить эту досадную разницу. Увидев Розу Магвайр, я снова вспомнила о своем зеленом платье из шотландки – как удачно оно подчеркивало цвет моих глаз, какое там было кружево, как плотно оно облегало мою талию, не то что эта серая хламида, которая сейчас на мне. Собственное тщеславие привело меня к проклятому сундуку.

Мне почти что удалось достать платье. Я осторожно сняла с крышки трубку, одежду, деньги, револьвер и тихонько положила все это на пол; затем открыла сундук и откопала в нем платье. Я понимала, что теряю время, но убеждала себя, что тяжелая груженая повозка не может двигаться быстро и мне удастся догнать ее. Свернув платье, я перекинула его через руку и стала закрывать крышку. Возможно, меня захлестнула преждевременная радость. Но крышка вдруг выскользнула у меня из пальцев и с треском захлопнулась.

Гриббон тут же открыл глаза. Повернувшись с боку на бок, он быстро приподнялся. У меня уже не было времени спрятать зеленое платье. А увидев открытую дверь и приготовленные рядом ботинки, он сразу же догадался обо всем.

– Куда это ты собираешься? Что ты задумала?

С похмелья его голос хрипел, но я знала, что он был совершенно трезв. Таким он просыпался каждое утро – злобным после вчерашней пьянки, но уже трезвым.

Я только беспомощно смотрела на него, все еще надеясь, что сумею сбежать, но понимая, что теперь-то он меня не отпустит. На моем теле еще не зажили рубцы от побоев, которыми он наградил меня два дня назад, после того как я попыталась улизнуть с другой семьей путешественников. Не в силах ничего говорить, я невольно отступила назад, хотя понимала, что это бесполезно, – он все равно бы догнал меня.

– Ну?

Я не отвечала. Это, кажется, взбесило его; он любил, чтобы его боялись и пресмыкались перед ним, тогда как я ни разу не доставила ему этого удовольствия.

– Ты что, язык проглотила? – заорал он. Резко перегнувшись через спинку кровати, он вдруг увидел, что на крышке сундука ничего нет. На мгновение он оторопел. – Мои деньги… – пробормотал он, – пистолет… что ты с ними сделала?

Я посмотрела на пол, где лежали его вещи, и тут вдруг впервые подумала об истинном предназначении револьвера. Я всегда боялась огнестрельного оружия, и этого в том числе: Гриббон носил его с собой куда бы ни пошел. Но сейчас до меня дошло, что если он использовал оружие, чтобы держать в страхе других, то наверняка и сам был подвластен этому страху.

Я нагнулась и подняла револьвер.

Я ничего не понимаю в револьверах – по крайней мере, ничего не понимала тогда. Я не знала, заряжен ли он, не знала, как из него стрелять. Я только инстинктивно держала его так же, как обычно держал Гриббон. когда хотел покрасоваться перед старателями в таверне. Палец лежал на спусковом крючке, а сам револьвер находился прямо передо мной. До сих пор не понимаю, зачем я это сделала; наверное, потому что считала, что для Гриббона это символ власти. Но он почему-то совсем не испугался. Кинув на меня злобный взгляд, в котором не было и тени страха, он бросился ко мне, замахнувшись для удара. Тыльной стороной ладони он с такой силой хватил меня по лицу, что голова моя резко откинулась назад. Он был совсем рядом, когда я нажала на спусковой крючок.

Из-за шума выстрела я не услышала, как он вскрикнул от боли. Несколько секунд он, пошатываясь, стоял у спинки кровати. Одну руку он прижал к груди, и сквозь растопыренные пальцы я увидела неровный обугленный край дыры, прожженной в его нижней рубахе, и маленькую струйку крови. Он сполз на пол, и, как мне показалось, сразу же умер. Я убедилась в этом, только когда тронула его тело рукой, но одному Богу известно, сколько времени провела я, стоя над ним в немом оцепенении, с, револьвером в руке, охваченная ужасом от того, что сделала, прежде чем решилась к нему приблизиться.


Я еще долго сидела рядом со своими ботинками на площадке второго этажа, как умалишенная вцепившись в платье из шотландки, и пыталась сообразить, что же мне теперь делать. Впрочем, особого выбора у меня не было. Можно было остаться ждать последствий либо же исчезнуть и попытаться избежать их. Я очень быстро склонилась к последнему. Ведь я не хотела убивать Гриббона. Я уговаривала себя, что это так, но где-то в глубине тлела мысль, что на самом деле у меня было достаточно ненависти, чтобы хотеть убить его. И все же одно дело – подумать, а другое – сделать. А я не хотела этого делать. Моя ненависть к нему была столь сильной, что я не могла бы сидеть и безропотно ждать, пока за мной придут, чтобы назначить мне наказание за его смерть. Он был недостоин этого. И все-таки я сидела, как будто меня разбил паралич. Вам не приходилось убивать человека, даже такого, как Гриббон, и вы не знаете, какая это мука.

Мы вышли на эту дорогу более месяца назад – мой отец, мой брат Джордж и я. А теперь отец лежал в могиле неподалеку от таверны, в той самой дубовой роще у реки. Корда мы пришли сюда, он уже умирал, да что говорить, он умирал, еще когда мы прибыли в Мельбурн; я не забуду его нескончаемый бьющий кашель, который он надеялся вылечить морским воздухом; однако и это не помогло. Как и все другие, мы покинули Англию в погоне за золотом, и денег у нас в кошельке едва хватало на еду и дорогу. Отец все рвался в Балларат, хотя я с самого начала сомневалась, что он сможет дотянуть до конца путешествия, а уж тем более размахивать киркой, если мы все-таки доберемся до места. Когда мы прибыли в «Арсенал старателя», у нас еще оставалось несколько фунтов. Гриббон не пожелал впустить нас; с большой неохотой он позволил нам ночевать под навесом, пристроенным к кухне. Мой отец лежал там три недели, пока не умер. К этому времени у нас кончились деньги и, кроме того, мы задолжали Гриббону за еду и постой, не считая тех денег, что он уплатил проезжавшему доктору, который согласился осмотреть отца и оставил для него кое-какие лекарства. Отца пришлось похоронить без священника; во всей округе не было церкви, а городской священник лишь изредка объезжал свою паству, к которой Гриббон явно не относился. Джордж, никогда не державший в руках лопату, провозился с могилой больше двух дней. Но едва успев опустить в нее тело отца и наспех вырезав его имя на спинке от кровати, братец вернулся на золотую дорогу. Джордж твердо знал, чего он хочет, и такая обуза, как собственная сестра, была ему явно ни к чему. Он Не побоялся в одиночку идти в Балларат и даже еще дальше, не испугался того, что может встретить на дороге беглых преступников, – больше всего на свете он боялся Гриббона. Подобно мне, он на себе познал его тяжелую руку, когда тот подгонял нас во время работы (Гриббон заставил нас расплачиваться за наши долги, работая на него). Но Джордж, видимо, не считал себя ответственным за этот долг и ушел. И это было три дня назад.

Когда ушел Джордж, Гриббон в качестве все той же оплаты долга, не задумываясь, затащил меня к себе в постель. Тогда, в первую ночь, я даже не до конца поняла, что со мной произошло. Когда вы проигрываете битву, то в первый момент не осознаете своего поражения, – вы просто не в состоянии в это поверить. Но на следующий день до меня дошло, что же случилось со мной и не перестает случаться. И я поняла, что это будет продолжаться столько, сколько я буду терпеть, а значит, мне остается только сбежать.

Гриббон постоянно следил за мной. Он заставлял меня стряпать и убирать, носить воду с реки и даже колоть дрова, но не позволял мне прислуживать в баре. Там он работал без помощников, так как две недели назад рассорился с барменом, после чего тот ушел. В магазине я тоже не появлялась. Он не допускал меня ни к людям, ни к деньгам; он понимал, что я сбегу при первой же возможности, и, хотя кричал на меня и обзывал грязной шлюхой, все же по-своему берег меня: женщины в этих краях были большой редкостью.

«Арсенал старателя» был лишь тем «знаменательным» местом, где к дороге, ведущей в Балларат, присоединяется грязный проселок с окрестных ферм; однако дорога эта никогда не пустовала. Я верила, что смогу уехать с одной из повозок, надо было только улучить момент. Мне было безразлично, в какую сторону я поеду – какая мне разница? Но я должна была уехать с какой-нибудь семьей; общение с Гриббоном научило меня не доверять мужчинам, тем более собравшимся вместе, чтобы ехать на прииски. Вне всякого сомнения, среди них были очень хорошие люди, которые могли бы помочь мне, но ведь попадались и такие, как Гриббон. Какой был смысл рисковать, чтобы оказаться в том же, а может, и в еще более худшем положении, только теперь уже на приисках? По этой же причине я не могла уйти отсюда одна – ни в Джилонг, ни в Мельбурн, ни на прииски. Хотя после трех дней гриббоновского обращения я была готова на что угодно. Единственное, что меня удерживало, так это воспоминание о неудачной попытке сбежать. Я клюнула на первую же семью, остановившуюся, чтобы вымыть в реке вещи.

Они были шотландцы; детей у них было пятеро, мал-мала меньше, и мать, чтобы хоть как-то держать их в узде, то и дело визгливо вскрикивала, что она-де их накажет. Когда я обратилась к ней с просьбой, она, вероятно, на всякий случай отодвинулась от меня подальше.

– Я очень выносливая, – пыталась я убедить ее, – я хорошо управляюсь с детьми… Могу вам помочь. Мне не нужны деньги, только…

– Нам все равно нечем тебе платить, – сказала женщина, – к тому же помощь мне не нужна.

А когда подошел ее муж и стал с любопытством меня разглядывать, глаза у нее тут же сделались жесткими и колючими и она спустила на меня собак:

– А ну пошла отсюда, паршивая обманщица! Занимайся своими грязными делами, только к нам не лезь!

Гриббон сразу же навострил уши, выскочил из таверны и с угрожающим видом направился ко мне. Крепко схватив меня за руку, так что я чуть не завыла от боли, он принялся объяснять женщине, что я задолжала ему деньги и любой, кто поможет мне бежать, будет преследоваться по закону.

– Мы тут ни при чем, – сказала женщина, отходя в сторону.

– Ну, пожалуйста, – сказала я, – этот человек…

– Мы тут ни при чем, – повторила она, – с меня хватит и того, что я видела.

После этого она стала спешно заталкивать своих детей в телегу и крикнула мужу, чтобы тот заканчивал мыть вола. Гриббон затащил меня на кухню и даже забыл взять с них плату за пользование водой. Я слышала, как женщина раздраженно объясняется с мужем:

– Вот подберешь на дороге какую-нибудь бездомную шлюху, а потом отвечай за нее…

Как только они уехали, Гриббон принялся меня избивать, и бил он с такой методичностью, будто занимался этим всю жизнь. Казалось, он получал удовольствие от самого процесса наказания, давно позабыв о его причине.

Прошел еще один день, но женщины не попадались ни в одной из групп, делавших остановку, чтобы взять воды или чего-нибудь еще. Я прятала затекшее от побоев лицо и только молила Бога, чтобы он послал мне освобождение. Потом появилась надежда, когда в очередной раз в таверну заехал районный констебль. Тогда я еще не знала, что констебль Уитерс однажды насмерть забил человека, уклонившегося от ареста; об этом мне потом рассказал Гриббон. Он был одним из тех многих странных и сомнительных типов, которых полиция нанимала, чтобы хоть как-то усмирять огромный поток народа, хлынувшего тогда на прииски. Улучив момент, когда Гриббон вышел из бара, я подошла к нему, чтобы рассказать, что со мной случилось, и, хотя у меня еще не было повода думать о нем плохо, все же почувствовала безотчетный страх, едва взглянула ему в лицо.

Когда Уитерс допил виски, которое Гриббон всегда давал ему бесплатно, он с усмешкой посмотрел на меня.

– Думаешь, я не понимаю, кто ты на самом деле? Сколько же вас здесь, грязных потаскушек! Собралась в Балларат – там, конечно, проще найти работу? Поближе к золотишку – так ведь? – Он помахал передо мной стаканом. – Ну что ж, послушай, что я тебе скажу. У меня просто душа радуется, когда я вижу, что хоть одна из вас для разнообразия занята честной работой. Меня устраивает то, что говорит о тебе Вилл Гриббон. А если я еще хоть раз услышу твои сказки, то будь спокойна: ты будешь в участке до тех пор, пока тебя не упекут за проституцию. Поняла?

Он, конечно же, рассказал все Гриббону, и он снова устроил мне выволочку. Местами тело болело еще после первого раза, но по второму кругу было уже не так страшно. Мне пришли в голову, что если я пробуду здесь еще немного, то привыкну к побоям и вообще перестану их замечать. Это еще больше убедило меня в том, что надо скорее бежать, пока мне не стало безразлично все на свете.

Поэтому, когда я услышала на дороге те удивительные голоса, когда поверила, что еще остались люди, которые улыбаются друг другу, не позволяют себе ни на кого ругаться, которые – Боже праведный! – даже не разучились еще смеяться, мое отвращение к мирку, в котором я оказалась, и к Гриббону достигло своего апогея. Я отчаянно захотела к этим людям. Я просто готова была все отдать за возможность быть рядом с ними. И теперь, сидя на лестнице в «Арсенале старателя», я подумала: не это ли отчаяние двигало моей рукой, когда я нажала на курок и убила Гриббона, пытавшегося снова меня остановить? Я спрашивала себя и не знала, что ответить. Да и нужно ли было отвечать? И все же я понимала, что с этого момента проклятый вопрос будет мучить меня до конца моих дней.

Теперь следовало подумать, что мне делать дальше. Рано или поздно Гриббон будет обнаружен здесь мертвым. – может быть, почти что сразу. Все будет зависеть от того, насколько сильно понадобится посетителям его присутствие – возможно, найдутся и такие, которые попытаются узнать, в чем дело; также это могут быть знакомые или соседи. Просто проходящие по дороге посмотрят, что таверна закрыта, да и пройдут себе мимо. Итак, спрашивала я себя, кто же меня видел? Кто бы мог меня узнать? Только констебль Уитерс. Он представляет страшную угрозу, и с этим придется считаться. Но кто может подтвердить, что я не уехала еще вчера или не сбежала вместе с Джорджем? Кому известно наверняка, что Гриббона не застрелили еще вчера – например, при попытке ограбить его? Кроме рассказов о беглых преступниках, в этих краях можно было услышать истории про какого-нибудь пастуха, которого убивают в собственной лачуге из-за нескольких шиллингов или полкружки рома. Думая так, я пыталась успокоить себя, чтобы совсем не впасть в отчаяние. Я убеждала себя, что сумею затеряться в безымянной толпе на приисках, среди палаток, которые никому не приходит в голову считать и в которых живут люди, предоставленные сами себе. Там, на приисках, никто не интересуется, сколько народу ушло вчера и сколько придет завтра. Мне бы только найти прибежище среди этих кочующих людей, и, может быть, тогда я буду в безопасности. Оставаться здесь означало если не наказание, то по крайней мере предварительное заключение и следствие. У меня действительно нет выбора.

Поскольку решение было принято, я не могла больше позволить себе вот так сидеть и ждать, пока не произойдет что-нибудь нежелательное. Собравшись с силами, я взяла ботинки и зеленое платье из шотландки и заставила себя вернуться в спальню, где лежал Гриббон.

Его тело с трудом умещалось между кроватью и сундуком, лицо было запрокинуто. Чтобы пробраться к сундуку, мне пришлось перешагнуть через него; по шороху я поняла, что задела его подолом. Я старалась не смотреть на Гриббона. Даже к мертвому, у меня не было к нему жалости, слишком я ненавидела его, когда он был еще живым. Обидно лишь то, что именно такой человек, как Гриббон, будет всю жизнь висеть грехом на моей совести.

В сундуке было кое-что из моих вещей, которые я привезла с собой, книга, подписанная на мое имя, да одежда отца. Здесь нельзя было оставлять ничего; ничто не должно даже намекать на мое существование, а тем, кто видел меня, не следует думать, что я уходила торопясь. Все вещи я сложила в холщовую сумку, которая служила со времен путешествия на корабле, закрыла ее и хотела уже идти, но потом вернулась еще раз и собрала все деньги. На этот раз я не собиралась их использовать. Просто без них смерть Гриббона в большей степени походила на результат разбойного нападения, чем когда они валялись рядом с телом и навевали совсем другие мысли. Револьвер же я оставила лежать на полу, там, где бросила.

После этого я с твердой решимостью закрыла дверь, больше уже ни разу не обернувшись назад. И все-таки до конца спокойной я оставаться не могла, поэтому, когда я снова села на лестничную площадку и начала надевать ботинки, то почувствовала, что пальцы мои дрожат и не слушаются. В спешке я затянула один шнурок слишком сильно, и он порвался прямо у меня в руках. Как умела, я постаралась соединить шнурок, но теперь его хватало лишь на половину ботинка. Начав спускаться по лестнице, я обнаружила, что, оставшись не до конца зашнурованным, ботинок с шумом хлопает при каждом шаге и звуки эти зловеще разносятся по всему дому. Никогда еще я не ощущала себя такой одинокой, как в эти минуты.

В камине лежали вчерашние остывшие угли. Я отрезала себе немного хлеба и сыра в дорогу и едва устояла перед соблазном развести огонь и вскипятить чай – больше всего на свете мне хотелось хоть как-то согреться и успокоиться. Но пусть лучше эти холодные угли сыграют в мою пользу. Я не стала брать у Гриббона даже походную флягу, потому что кто-нибудь мог опознать ее. Зачерпнув из ведра кружку холодной воды, я жадно выпила ее и после этого приступила к последней операции – отодвинула расшатанный каминный кирпич, за которым Гриббон держал деньги. Наверное, он считал меня совершенной тупицей, потому что не догадывался, что почти с самого начала я знаю, где он хранит деньги. Слишком много времени я проводила на кухне, чтобы не заметить всей этой его пьяной возни с кирпичом и загадочного поглядывания в сторону камина. Единственное, чего я тогда боялась, это чтобы о тайнике не пронюхал Джордж. Он бы не удержался, чтобы не прихватить с собой деньги. Достав перепачканную сажей кожаную сумку, я не стала даже заглядывать внутрь, чтобы сосчитать, сколько там денег. Это было сейчас не важно. Все равно все они уйдут в землю.


Страницы книги >> 1 2 3 4 5 6 7 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации